Этнология права и антропология права

К числу новых научных дисциплин, отделившихся от социологии права в последнее десятилетие, относится юридическая этнология (этнология права) и юридическая антропология (антропология права). Эти юридические дисциплины формируются на стыке целого ряда наук, и прежде всего социологии права, сравнительного правоведения, социальной антропологии

(науки о происшш и эволюции человека), этнологии (науки об эт-;;.;), истории и т. д. Процесс выделения этих сфер зна-:. качестве самостоятельных научных дисциплин на-: гея в русле общей тенденции развития науки, .анной одновременно и с дифференциацией научного iiin, и с взаимопроникновением различных наук, ин-лфикацией обмена между ними теоретическими кон-кциями, методологией и результатами исследова-II хотя, по мнению специалистов, между этнологи-права и антропологией права не произошло еще (чательного разделения, тем не менее к настоящему чг'ни накоплен уже достаточный теоретический и эм-ический материал, позволяющий выделить самостоя-..ные предметы исследований этих научных направлено;; этнологией права понимается наука, изучающая ;;о различных этносов с позиций выделения специфи-чпх этнических характеристик правовых систем. По-<у подобная этническая специфика проявляется ым образом в неразвитых (доиндустриальных) пра-.IX системах, то основное внимание этнологии права цено к праву архаических и традиционных обществ, им образом, замечает в данной связи Ж. Карбонье, |. идет о праве, представляющем прошлое, и, как пра-о, далекое прошлое. Однако это может быть и «живое шлое, если такое право еще и сегодня является дейст-,цим для какой-то этнической группы на нашей пла-

\нтропология права — это «наука о человеке как сольном существе в его правовых проявлениях, измере-характеристиках. Она изучает правовые формы об-гвенной жизни людей от древности до наших дней»^. кно вслед за Ж. Карбонье сказать, что антропология ва — это наука о человеке как homo juridicus, польку «только человек способен создавать нормы и со-

Карбонъе Ж. Указ. соч. С. 53.

Нерсесянц В. С. Предисловие // Рулан Н. Юридическая аналогия: Учебник для вузов. С. 1.

блюдать их, в то время как у других живых существ воз-

можны лишь привычки»1. В этом смысле антропология

права предстает как наука о правовых аспектах норма-

тивной культуры человечества. |

Различие по предметам исследований между этими;

смежными научными направлениями — этнологией пра-.

ва и антропологией права — заключается в том, что эт-,

нолог обычно проводит свое исследование на материале!

одного или нескольких близких друг другу этносов, в то

время как антрополог нацелен на межкультурный гео-

графический и исторический подход, на сравнение пра-

вовых систем различных обществ. Очевидно, что такое

различие в предметах исследования этих двух наук

предполагает и применение различной методологии ана-

лиза .

Хотя в рамках современной российской юриспруденции и этнология, и антропология права рассматриваются как новые, еще только формирующиеся научные дисциплины, на самом деле, как справедливо отмечает А. И. Ковлер, речь идет о хорошо забытом старом. В России, пишет он, становление и развитие юридической этнологии, а позднее и юридической антропологии во многом стимулировалось колонизацией Кавказа, Сибири и Средней Азии .

1 Карбонье Ж. Укал. соч. С. 61.

3 См.: Ковлер А. И. Антропология права: Учебник для вузов. М., 2002. При этом А. II. Ковлер ссылается на не вошедшую в русское издание гл. 4 «Методология» книги Н. Рулана (см.: Rulan N. Antropologie jnridiqiie. P., 1988).

3 См.: Ковлер А. Л. Указ. соч. С. 81.

При вхождении в состав Российской империи народы, проживавшие на этих территориях, поначалу сохраняли внутреннее самоуправление, основанное на неписаных нормах обычного права. Однако постепенно в ведение российских властей переходило решение все более широкого круга вопросов, и со временем сфера действия обычного права в основном ограничилась делами, которые были прямо указаны в соответствующих нормативных доку

:ах (таким образом, обычное право этих народов ■ шло статус официального источника права в рамках лиской империи) . Работа, связанная с легализацией ,</вых обычаев малых народов России в качестве офи-: ibHoro источника права, стимулировала интерес уче-■-. и практиков к их изучению. Значительный импульс ; развития этнологических исследований обычного i.sa дала правовая реформа первой четверти XIX в., годившаяся под руководством М. М. Сперанского. :'■ подготовке общероссийского Свода законов Россий-;': Империи комиссия под руководством М. М. Сперан-: j приложила большие усилия для кодификации пра-■,:х обычаев малых народов. С этой целью во все ок-!чы империи были направлены соответствующие ■[юсы о местных правовых обычаях. Полученные отве-( оставили в своей совокупности богатейший материал, ■снове которого были разработаны Уложение об у правит инородцами и Устав инородцев-. В 40-е гг. XIX в. в российских официальных и науч-х кругах, а также в общественной мысли наблюдался .леек интереса к обычному праву российского кресть-тва, юридически значимым аспектам его быта, право-iy сознанию крестьян и т. п. Это произошло в значи-:ьной мере благодаря наметившемуся к середине X в. психологическому повороту в отношении власт-х структур (и прежде всего самого императора Нико-i I) к крепостному праву. Поводом для начала научных 'ледований в данной сфере послужило рассмотрение (ой из официальных инстанций дела о наследовании ттьянского хозяйства: не найдя в действующем законо-"ольстве ответа на вопрос, может ли солдат из крестьян ледовать после своих родных, министр юстиции счел, ) дело следует решить но обычаю . Начиная с 1817 г. инициативе правительства стали собираться сведения

' См.: Тули/рова А. Т. Обычное право бурят. Улан-Удэ, 2004. 18—20.

J Там же. С. 19—20, 27—28. ! См.: Лаптева .7. Е. Указ. соч.

о порядке наследования и раздела имущества у государственных крестьян. После отмены крепостного права в 1861 г. исследовательский интерес к этой проблематике заметно усилился.

Большой вклад в изучение правовых обычаев народов России внесло созданное в 1845 г. Императорское Русское географическое общество, силами которого с 1850 г. осуществлялась программа изучения обычаев и быта населения России. Исследования велись с помощью анкетного метода сбора информации, с использованием детального опросника, который рассылался в губернские отделения Географического общества1. К этой работе привлекались видные юристы, что способствовало расширению и углублению юридических аспектов проводимых исследований. Так, в программе изучения народных обычаев, разработанной отделением этнографии Географического общества в 1864 г., уголовно-правовым аспектам темы была посвящена лишь небольшая часть вопросов. А специальная программа для собирания уголовно-правовых обычаев, подготовленная И. Я. Кистяковским в 1874 г., включала уже 50 вопросов; программа, подготовленная В. Н. Май-новым в 1875 г., — 77 вопросов, а разработанная на их основе программа И. Я. Фойннцкого состояла из 120 вопросов .

1 См.: Ковлер А. И. Указ. соч. С. 82.

Приведем в качестве примера, показывающего широту охвата проблемы, структуру программы, подготовленной И. Я. Фойницким. Программа состояла из трех разделов: 1) народные обычаи, связанные с преступлениями и наказаниями вообще; 2) народные обычаи, связанные с отдельными родами и видами преступлений; 3) народная преступность и ее причины. Сбор информации, согласно инструкции к программе, осуществлялся по очень широкому кругу источников: от приговоров волостных судов до народных пословиц и поговорок. Целью исследования было изучение характера и особенностей преступлений в

с\\ конкретной местности, причин наиболее распро-[и'нных преступлений, народных юридических обы-i: их расхождений с действующим законодательст-\ровня правосознания местного населения и состоя-vro нравственности и т. п.

бобщая проделанную работу, И. Я. Фойницкий в докладе Комиссии о народных юридических обы-; Императорского Русского географического общест-

дчеркивал значение народных юридических обыча-•;оторые, по его оценке, представляли собой систему ги чески сложившихся «юридических норм, дейст-!иих отдельно от законодательства и составляющих ;ньш камень законодательных начинаний» . Следует •тить, что подобная оценка роли народных юридиче-

обычаев как «пробного камня законодательных на-■ яий» не была общепринятой. Проблема целесооб-;о<:тн легализации юридических обычаев в качестве

го из источников права стала предметом дискуссий i'-рвом съезде русских юристов, проходившем в Мо-

и 1875 г. Основной вопрос состоял в том, соответст-

ли российское обычное право современным услови-кпзни крестьянства и не помешает ли оно им приобрел к правовой жизни «культурных народов». 1Стности, одним из резких противников использова-

обычного права как источника права в деятельности хтных судов выступал такой авторитетный специа-г, как Л. И. Петражицкий, считавший российское чное право пережитком прошлого, '•ысокие образцы применения этнографического и аналогического подходов к исследованию правовых яв-ип содержат работы выдающегося российского юри-

социолога и этнографа М. М. Ковалевского. Будучи олько блестящим теоретиком, но и ученым-эмпири-. осуществившим целый ряд полевых исследований вовых аспектов нормативной культуры и образа жиз--:ародов Кавказа, М. М. Ковалевский, по существу,

Фоиницкий И. Я. Программа для собирания народных чпческих обычаев. С. 27.

заложил основы правовой этнологии и правовой антропологии в России1, комплексного анализа правовой проблематики на базе сочетания этнографического, антропологического, историко-сравнительного подходов.

В советский период ни антропологию, ни этнологию (этнографию) не постигла печальная участь социологии, которая была объявлена буржуазной лженаукой и запрещена. Однако коммунистической властью не поощрялось и практически было прекращено изучение обычного народного права и правового быта народностей, населявших СССР. Исследования в этих направлениях начали возрождаться лишь после хрущевской «оттепели» в середине 1950-х гг. Новый этап в разработке данной проблематики берет свой отсчет с 1995 г., когда в Институте этнологии и антропологии РАН был организован междисциплинарный семинар по юридической антропологии, в котором принимают участие сотрудники Института государства и права РАН, Института востоковедения РАН и Московского государственного университета. Следующей вехой на пути развития исследований в данном направлении стало проведение в Москве в 1997 г. XI Международного конгресса по обычному праву и правовому плюрализму . В настоящее время есть все основания говорить «об устойчивом интересе исследователей к проблемам исторической юридической антропологии, изучению обычного права и правового плюрализма (или правовой аккультуриза-

:ин) в прошлом и настоящем, а также стремлении лаетвовать в правозащитной деятельности через право-.д- образование»1.

Правозащитный потенциал исследований данной про-.ематики был продемонстрирован в процессе работы лчух международных летних школ по юридической ан-лопологии, одна из которых была целиком посвящена правовому образованию коренных народов, передаче им ндний и практических навыков по защите своих прав, ажным шагом на пути раскрытия значения юридпче-■сой этнологии и антропологии для научного обеспечения законотворческого процесса стали публикация в курнале «Этнографическое обозрение» статьи «Этногра-1)ы пишут закон: контекст и проблемы», а также текста ■аконопроекта о правовом статусе коренных народов Се-iepa- и развернувшаяся после этого дискуссия о право-:ом статусе коренных народов, их правах на природные ;есурсы, правовых перспективах их существования в соплеменном мире.

Заметный импульс развитию российской юридической иггропологии дало издание на русском языке учебника известного французского юриста, руководителя Француз-■кой ассоциации юридической антропологии Н. Рулана Юридическая антропология» (аналогично тому, как в вое время, в 1986 г., перевод на русский язык моногра-!аш Ж. Карбонье «Юридическая социология» во многом пособствовал распространению идей современной социо-югии права в СССР и привлечению интереса отечественных ученых к исследованию данной проблематики). 4 2002 г. вышел первый российский учебник но антропологии права А. И. Ковлера, основу которого составили секции автора в Академическом правовом университете три Институте государства и права РАН, а также опыт, фиобретенный им за годы работы в качестве судьи Евро-аейского Суда по правам человека от Российской Федера-пш.

Особенность подхода названных авторов к трактовке новой научной дисциплины — антропологии права — состоит в том, что они включают в предмет ее исследований не только архаическое и традиционное право, но и право современного развитого общества. Такой подход не является общепринятым: например, в «Российской социологической энциклопедии» под социальной антропологией понимается наука, которая изучает лишь примитивные и традиционные общественные системы . Расширяя таким образом предмет своего исследования, антропология права, как отмечает Н. Рулан, стремится «понять, как функционируют все общества, от традиционных до современных, соотнося юридическую теорию и практику с той логикой и образом мышления, которые их определяют»-'. Для России на современном этапе ее развития такая широкая концепция предмета юридической антропологии представляется исключительно плодотворной. Она позволяет включить в сферу интересов формирующейся российской школы юридической антропологии разработку «проблем, связанных со старыми и новыми дилеммами «Восток — Запад», «славянофилы — западники», «патриоты — реформаторы-западники» и т. д., поиски надлежащей концепции современного синтеза самобытных российских традиций и общеци-вилизационных достижений западных обществ в сфере идей и практики прав и свобод человека, конституционализма, господства права, гражданского общества, правовой государственности и т. д.» .

- Рулан Н. Юридическая антропология: Учебник для вузов. С. 230.

Кроме того, только в контексте такого широкого подхода к очерчиванию сферы своих исследовательских интересов антропология права может внести вклад в решение актуальной для России проблемы, связанной с пони-

.лшем возможностей и пределов рецепции правово! , истомой одной страны права, созданного в рамках дру нч обществ и других правовых систем. Рассматрива.

■ лловеческое общество как живую органическую систе ,.., антропология может вовремя предостеречь от опасно

■pi!, связанных с механической ломкой и нерестранва

лом этого живого организма под модели, сформировав

люся в совсем иных исторических условиях. Еще одна важная для страны научно-практическая

лоблема, в решении которой может быть задействовав ллзнавательный потенциал юридической антрополо •пи, — это проблема поиска правовых средств разреше ния социальных конфликтов. Данная проблема находит , « сейчас в центре внимания различных наук. И еслк

рпдическая конфликтология привносит в решение этой лроблемы понимание роли права как инструмента преду -лреждения и разрешения социальных конфликтов, социология права помогает найти модель согласования лонфликтующих социальных интересов на базе правооб-лазующего интереса, то антропология права дает видение гого социально-исторического контекста, в котором происходило формирование соответствующих социальных интересов, показывает исторические корни тех групповых традиций, обычаев, этических норм и т. д., которые предопределяют поведение различных социальных групп в лорьбе за свои интересы.

Специфика антропологического подхода особенно на-ллядна в тех случаях, когда речь идет об этнических группах (здесь антропология совместно с этнологией может существенно помочь найти такие правовые средства [разрешения социальных конфликтов, которые в должной мере учитывали бы особенности менталитета и нормативной культуры различных этнических групп). Однако современная антропология претендует на большее — она готова взять на себя научное обеспечение процессов адаптации процедур разрешения конфликтов к особенностям не только этнических, но и иных социальных групп. Так, А. И. Ковлер, говоря об усилиях российскогозаконодателя по разработке законодательства, защищаю-

щего специфические потребности отдельных категорий I

населения (беженцев, вынужденных переселенце, жертв I

политических репрессий и т. д.), отмечает, что «антропо- g

логия права может оказать неоценимую услугу по выяв- \

лению и осмыслению этих потребностей и переводу их на i

язык права» . -|

Завершая краткий анализ состояния этнологии и ан- § тропологип права в России, хотелось бы предостеречь | российских исследователей от характерного для запад-ных авторов, работающих в этих сферах знания, чрез- ' мерного увлечения постмодернистским плюралиста- ; ческнм подходом к оценке исторических достижений ;' различных культур и прежде всего от свойственного | постмодернизму отрицания поступательной направленно- \ сти культурной эволюции человечества. Показательна в | этом плане позиция Н. Рулана, по мнению которого со-временная антропология отрицает эволюционизм (хотя, j как он сам признает, первые антропологи XIX в. счита- ): ли, что история подчиняется законам эволюции). Пояс- 1 няя эту мысль, он пишет: «У самых своих истоков чело-вечество обладало такими изобретательскими способно- у стями, что было бы ошибкой поддаваться иллюзии, будто современные общества дальше продвинулись по пути эволюции, чем так называемые традиционные... Что касается правовой сферы, то мы видим, что многие традиционные общества не только выработали в этой облас- -ти оригинальные концепции, но, более того, часто использовали то, что мы считаем нашим собственным изобретением: закон, суд, наказание, контракт, семью на основе союза супругов. Богатство этого опыта заставляет нас окончательно расстаться с очень удобной и выигрышной для нас позицией, настаивающей на одномерности смысла истории» . Такой подход представляется неплоюрным для российского обществоведения в целом и отечественной школы антропологии и этнологии пра-■■ частности. Конечно, .множественность культур — это iTCTBO человечества. Однако сохранение и развитие ■■; культур в условиях глобализации может идти лишь ••:пах общецивилизационного движения, ориентиро-аного на наиболее развитые (и прежде всего в право-ч аспекте) формы общественных отношений. Изъяны такого антиэволюционистского подхода осо-лно очевидны, когда мы рассматриваем исторический оцесс с позиций его правовых характеристик. При ■х изгибах и временных отступлениях в движении че-лечества по пути прогресса права нельзя не признать, ■;> «история права — это история прогрессирующей эво-■ цни содержания, объема, масштаба и меры формально (правового) равенства... Наблюдаемый в истории : огрессирующий процесс освобождения людей от раз-лшых форм личной зависимости, угнетения и подавле-я — это одновременно и правовой прогресс, прогресс в оавовых (и государственно-правовых) формах выраже-'я, существования и защиты развивающейся свободы, этом смысле можно сказать, что всемирная история ,надставляет собой прогрессирующее движение ко все тьшей свободе все большего числа людей. С правовой

0 точки зрения данный процесс означает, что все больше число людей (представители все новых слоев и клас-

"в общества) признаются формально свободными субъ-дтами права» . При этом различные национальные снс-

1 мы права отличаются разной степенью правового ;мвенства, т. е. разной мерой воплощения и конкретизации правового принципа формального равенства. Само

о себе наличие в том или ином традиционном обществе акона, суда, наказания, контракта и т. д. еще не означа-т, что по своему правовому развитию оно сравнялось с

' Нерсесянц В. С. Сравнительное правоведение и либертарно-'ридическая концепция /,/ Ежегодник сравнительного правоведения. М., 2002. С. 11 — 12.

современным демократическим обществом. Ведь это может быть произвольный закон, неправедный суд, несоразмерное вине наказание и не вполне добровольный контракт. Поэтому важно иметь критерий правовой развитости (принцип формального равенства) и эталон, заданный правом, сложившимся в системах западных демократий, которые «все еще остаются ориентиром для остальных национальных систем права и продолжают определять направления дальнейшего развития права во всех странах» .

Глава 9. Социология права как инструмент познания и совершенствования социально-правовой реальности

§ 1. Познавательный потенциал общей социологии и социологии права

После слома советской административно-командной л••.темы отечественное обществоведение в силу целого

та вполне понятных причин оказалось не готовым к ;.му, чтобы ответить на поставленные жизнью важные ли страны вопросы: какие глубинные социально-право-ле процессы происходят при переходе от старого общевенного строя к новому, как отражается на массовом 'знании ломка прежних ценностей и идеалов, каковы тут быть тенденции развития ценностно-нормативной руктуры общества и т. д. В преддверии перестройки твший шеф КГБ, а затем Генеральный секретарь ЦК ПСС Ю. В. Андропов (человек, весьма информирований о тех сторонах жизни нашего общества, которые ос-• вались «за кадром» для большинства его членов) ска-л: «...мы не знаем общества, в котором живем».

Революция 1917 г. и последовавшие за ней десятиле-:я тоталитарного, а затем административно-командного жима управления страной фактически уничтожили >естьянство и интеллигенцию как традиционных для >ссии носителей нравственного начала и правового чув-ва, сломали прежнюю ценностно-нормативную струк-ру общества. Несколько поколений советских людей тли воспитаны в условиях жесткого идеологического >ессинга, направленного на формирование новой, со-тлистической системы ценностей и норм. И можно тело сказать, что пресловутый «гомо советикус» — это ■ только идеологический ярлык западной пропаганды >емен «холодной войны», а так называемая новая общ-

ность людей — советский народ — это не просто один из фантомов советской идеологии. За этими словами, несомненно, стояла некая реальность, некий специфический тип социальной общности и личности, сложившийся более чем за семидесятилетнюю историю советской власти.

Что мы знаем об этой личности? Оказалось, что знаем очень мало — меньше, чем о человеке, выросшем в системе прежних традиционных ценностей, т. е. в обществе, в котором не подавляются все проявления социальной активности, идущие вразрез с тотально господствующей официально!! идеологией. Мы не знаем, каким именно образом официальная идеология трансформировалась в массовом сознании советского общества, как ее идеи и постулаты скрещивались с остатками прежних ценностных ориентации и какие плоды дало это скрещивание. Но очевидно, что должны были быть какие-то структуры в массовом сознании (помимо часто упоминаемых «всеобщего страха» и «слепой веры»1), которые не только служили опорой режиму, но п являлись движущим импульсом для всего социалистического развития. Нельзя ограничивать содержание исторического процесса и жизнь общества лишь действием таких факторов, как насилие и страх. Сводить ценностный мир нескольких предшествовавших поколений только к навязанным извне идеологическим штампам и страху перед власть предержащими — значит слишком упрощать реальную историю. Мы не можем не признать, что даже в наиболее страшные периоды жизни советского общества помимо насилия и страха было и что-то другое, что люди жили устремленностью в будущее, во имя которого приносились и многими оправдывались огромные жертвы. И как бы там ни было, но эта устремленность давала обществу импульс к высвобождению мощной социальной энергии, направленной на созидание.

С точки зрения социологии важно понять, какова была реальная роль народных масс в создании советского

строя и поддержании его функционирования. Какие цен-- п идеалы составляли нравственный стержень и ос-правового сознания общества в те годы? Несомненно в массовом сознании должны были быть какие-то . .'.цые ориентиры, ценности и цели, которые не уме-чгь в узкие рамки идеологических клише. Что сошлось от них в современном массовом сознании? Мо-!и общество отказаться от этого и чем заполнится дующийся ценностный вакуум? Не получив в свое я ответов на эти вопросы, отечественная социология .рвом этапе кардинальной социальной трансформа-посспйского общества последней четверти XX в. ока-..<сь не подготовленной к осмыслению сложнейших со-л.ных процессов, происходящих в самых разных ; ах общественной жизни. Отказавшись от прежних югизированных представлений о социализме и его и в развитии мировой цивилизации, наша социоло-. как и все российское обществоведение, не имела к ■■.лу реформ нового концептуального видения россий-; о общества и перспектив его развития. Фундамен-ьная непроясненность ключевых вопросов — кто мы да идем, какое общество мы построили и во что соби-.;ся его перестраивать — в значительной мере сохра-ся и в настоящее время.

итуация усугубляется тем, что подобный теоретиче-й вакуум, когда старые подходы не работают, а новые

не созданы, характерен не только для отечествен-, но и для мировой социологической науки, пережи-

■ щей период переоценки классических социологиче-:х теорий XX в. (К. Маркса, М. Вебера, Э. Дюркгейма р.). Эти теории, каждая из которых претендует на •••таенное видение состояния и перспектив общественно развития в целом, уже не могли служить адекват-м инструментом для познания западного общества

■ )хи постмодерна, в котором не труд, а информация и формационные технологии являются главным ресур-i и основным фактором экономики и политики. Пост-дерн определяется как «эпоха, характеризующаяся ашм ростом культурного и социального многообразия,

отходом от ранее господствовавшей унификации и от принципов чистой экономической целесообразности, возрастанием многовариантности прогресса, отказом от принципов массового социального действия, формированием новой системы стимулов и мотивов деятельности человека, замещением материальных ориентиров культурными v. др.» . Основными чертами идеологии постмодернизма являются ориентация на теоретический плюрализм, признание необходимости сочетания различных научных подходов при описании и осмыслении общества, отказ от идеи поступательного прогрессивного движения исторического процесса, признание вариативности общественного развития и в конечном счете принятие модели хаотичного, безвекторного движения истории.

Однако, по мнению специалистов, рост влияния постмодернистского мировоззрения в последнее десятилетие прошлого века, связанный с заметным «обесценением абстрактного языка объяснительной теории»2, в настоящее время сменяется столь резким угасанием интереса к этому типу мировоззрения со стороны западной общественной мысли, что ситуацию можно охарактеризовать как « исчезновение постмодернизма ».

Увлечение постмодернизмом не прошло бесследно для социологического знания, оставив после себя устойчивый интерес социологов к личностному опыту человека как субъекта социального действия, к его эмоциональному, чувственному миру. По словам известного теоретика постмодернистской социологии 3. Баумана , наследием постмодернизма в современной социологии стало «продвижение субъекта, рефокуси-ровка социологического нарратива' не на социальном,

,.1 субъективном опыте, эмоциях, на «чувственном», дентнфикациях» . Эту тенденцию развития социоло-,еского знания несколько в ином контексте отмечают российские социологи. Так, Ж. Т. Тощенко, говоря об :Овных парадигмах социологического анализа, вынет «социологический реализм (объект нсследова-я — общество, социальные системы, социальные(ая) л-ктуры(а), социальные институты), социологический минализм (объект исследования — индивид, личность, товек, социальные группы и общности)», конструкти-стскую парадигму, интегрирующую в себе две первые годологические стратегии2. Присущая социологнческо-реализму ориентация на общество, продолжает он, та характерна практически для всех социологов X в.; позднее, в XX в., она претерпела «определенную дификацию в работах Э. Дюркгейма, затем Т. Парсон-]'. Мертона, Р. Дарендорфа и др.» и дополнилась па-лигмой социологического номинализма, которая «об-цается к человеку, ориентируется на то, что решаю-)я роль в реальной жизни принадлежит человеку, его ятельности»3. Наряду с этим к концу XX в. в совре-нной социологии наблюдается становление третьей — нструктивистской парадигмы познания социальной кши, ориентированной «на рассмотрение объекта и едмета социологии в единстве объективных условий и тьективных факторов», на изучение «поведения людей '•: социальных существ»'.

Одной из основных причин отхода социологии от "тмодернизма стала, по мнению И. Ф. Девятко, цнфро-н революция в средствах коммуникации, открывшая

ллионам индивидов возможность непосредственного мена информацией, выражения своих позиций и ин-ресов, формирования групп единомышленников, ихсамоорганизации и т. д. В этих условиях, считает она, «именно те функции социологов («интепретаторов и посредников»), которые в последние десятилетия воприни-мались в качестве самых значимых — посреднические, представительские, описательные, организаторские, — окажутся наименее востребованными и интересными кому-либо за пределами нашей дисциплины... Главной станет самая традиционная, пусть и не слишком модная в последние десятилетия объяснительная функция социологического знания. Возникающее «общество знания»... будет ждать от нас именно объяснения происходящего, в том числе в терминах причин и глубинных механизмов...» .

Судя по всему, мировая социология переживает сейчас непростой период переосмысления своей роли в обществе. Показательно в этой связи недавнее обращение к социологическому сообществу известного английского социолога, ректора Лондонской школы экономики Э. Гид-денса, который с сожалением отмечает, что в современном мире чрезвычайных перемен социология не стоит «на самом переднем плане интеллектуальной жизни и общественных дебатов» . Он ссылается, в частности, на то, что «прежде в университетах социология была много популярней психологии, сегодня — наоборот». Причины такого положения дел заключаются не столько в продолжающейся специализации социологического знания, сколько в отсутствии надлежащих усилий по синтезу этого специализированного знания. Ведь «в мировом обществе, — говорит он, — происходят мощные перемены; в результате мы стоим перед целым рядом социальных проблем. Социология в прошлом всегда пыталась связать социальный диагноз с решением возникавших проблем. Сегодня надо действовать также».

Э. Гидденс называет две причины «упадка социологии». Первая состоит в популярности в последние 20 лет очного фундаментализма, который заметно потеснил щальную проблематику: ведь «если разрешают боль-лет во проблем социальной жизни, включая соцпаль-д; справедливость, сфера социальных факторов — д-шая для социологии область — соответственно .■ раздается». Вторую причину он видит в «чувстве бес-, шя многих перед лицом будущего», в том, что «боль-... нет утопических проектов, которые придали бы на-■'двленноеть социальным реформам и мотивирующим идеям» (не удивительно, продолжает он эту мысль, д «психология, занимающаяся проблемами стойкости ловека, по популярности среди студентов обогнала со-ллогию»). Тем не менее современный мир, по мнению . Гидденса, движется «к возрождению сошюлогическо-воображения. Рыночный фундаментализм уходит со Л'ны. Созданы условия для возврата к социальному», этой ситуации он видит задачу социологов «в возрож-лши стиля мышления, который был у истоков социо-■>пш. И немножко больше утопического мышления то-:е поможет — почему бы и нет? ...Нам нужно больше лдитивных идеалов в мире. Но не пустых: это должны лггь идеалы, связанные с реально возможными переме-ами»

Таким образом, один из ведущих европейских и миро-1 лх социологов призывает коллег стать генераторами лей, способных воодушевить и объединить человеческое лобщество. Это значит, что социология, по его мнению, е может ограничиваться лишь функцией фиксации со-гояния общества. Она должна объяснять это состояние с озиций того или иного видения перспектив обществен-ого развития. А отсюда следует, что социологии необходимы ценностные критерии для оценки происходящего, выработка и формулирование таких критериев скорее сего выходят за рамки предмета теоретической социоло-!ш, которая вправе ждать помощи в решении этого во-рооса от социальной теории как «общей концептуальной ; методологической части социальных наук, охватываю-

Гидденс О. К социологическому сообществу. С. 4 — 5.

щей круг «универсальных» проблем социума» . Сформулировать те общечеловеческие ориентиры, которые могли бы выступать критериями для оценки процессов, происходящих в странах, относящихся к разным типам циви-лизационного развития, — это задача социальной теории, объединяющей научные достижения философии, социологии, юриспруденции, экономики, социальной психологии, политологии и других обществоведческих дисциплин.

Отмеченное постмодернистское состояние социальной философии, пронизанное кризисом рациональности, — это, скорее всего, временное явление, свидетельствующее о том, что паука об обществе и западная культура в целом переживают переходный период, на смену которому должна прийти эпоха обновленного социального мышления, основанного на современных метатеориях. Социальная теория нуждается в новых идеях и концепциях общественного развития, которые определили бы направление общецивилизационного прорыва, способное вдохнуть жизнь и энергию в стареющую культуру Запада.

Для российских специалистов (теоретиков и практиков, ученых и политиков) отказ от постмодернистского мировоззрения будет гораздо более сложным делом, чем для западноевропейских интеллектуалов.

1 Цит. по: Рс.тик Ю. М. Социальная теория и теоретическая социология на пути интеграции //' Социс. 2007. № 9. С. 17.

Прежде всего, постмодернизм с его отрицанием теоретических (а главное — идеологических) авторитетов и приоритетов дает ощущение большой творческой свободы, в которой так долго нуждалось отечественное обществоведение. Характерна в этом отношении позиция известного российского социолога В. А. Ядова. «Зрелая теоретическая социология, — пишет он, — сомневается во всем и уж во всяком случае не намерена ни подражать естественно-научной парадигме, ни следовать классике, где методологический принцип — образец некоего совершенства. Сегодня мы находимся в волнующемся океане

или зыбком море взлетов и падений теоретических преданий» . Обосновывая и оправдывая политеорети-пй подход к объяснению социальных явлений, Ядов уподобляет его методу факторного анализа, л, — пишет он, — исходить из более или менее обоечного утверждения, согласно которому ни одна из ,ических (да и современных) теорий не представля-

нн всеобъемлющей, ни вполне адекватной для объ-нпя социальных реалий нашего времени, то почему использовать аналогию работы методом факторно-.ализа?» С помощью различных теорий, продолжает •■ты можем объяснить какую-то часть реальности, а ге все это даст нам целостную картину. В частности, изучения проблемы социальной идентификации он

полагает использовать следующие теоретические под-от марксистского принципа, объясняющего соци-ые процессы «материальными условиями человече-

0 бытия, до фрейдистской идеи об утрате «отцовской лдии» суперэго сверх-Я» . Однако когда мы приме-

1 метод факторного анализа для объяснения того или ■о социального явления, мы должны затем увяза<