Формирование этнического самосознания
Этническая идентичность, как и идентичность в целом, формируется в процессе социализации. Роль семьи, ближайшего окружения, школы отмечаются в любой - исторической, этнологической, социологической - литературе. В социальной психологии решающее значение в формировании когнитивных этнических представлений придается процессу взаимодействия. Среди отечественных историков и социологов широко известны идеи Б.Ф. Поршнева о формировании представления о себе в оппозиции <мы-они>, изложенные в его книге <Социальная психология и история> (М., 1966). В психологии идею о формировании идентичности как результате межэтнических взаимодействий чаще связывают с именами Д. МИД и Г. Теджфела*". Последнему принадлежат выводы о стремлении к позитивной оценке своей группы даже при вполне благоприятных межэтнических отношениях и невыраженной идентичности (достаточно одного отнесения себя к данной - <своей> - группе). Сравнение в пользу <своей> группы происходит по принципу <ингруппового фаворитизма>. Образ других групп, как правило, упрощается и зависит от характера межэтнических отношений. Естественно, негативные отношения формируют неблагоприятный образ другой группы. Бывают ситуации, когда на стереотип влияет ограниченность общения*'.
В этносоциологии придается значение общению в процессе формирования идентичности, но учитываются и другие подходы, в частности принимающие во внимание влияние системы идеологической направленности. В зарубежной социальной психологии мысль о влиянии идеологии как системы идей и идеалов на идентичность связывают с именем Э. Эриксона".
На отечественном опыте мы знаем, какое громадное значение придавалось идеологии и какой мощный аппарат был задействован для того, чтобы какие-то страницы истории и явления культуры (традиции) стереть из памяти людей, и наоборот, сформировать представления и стереотипы. Когда надо было опереться на русский народ, чтобы выиграть Отечественную войну, И.В. Сталин, а затем средства массовой информации наделяли его <стойкостью> и <терпением>, вспоминали о великих предках - А.В. Суворове и М.И. Кутузове. Когда надо было привлечь кавказские народы, говорили о <доблестных грузинах> и <героических осетинах>.
Представления о народе формируются любой государственной идеологией. Достаточно вспомнить, как во время телемостов с США, организованных В.В. Познером, совсем маленькие американские мальчики говорили: <мы свободные>, <у нас демократия> как о чертах, свойственных всем американцам.
Новые представления о народах, восстанавливая прошлое или конструируя его заново, принесли с собой национальные движения перестроечного периода. То, что одни считали восстановлением истины, другие воспринимали критически. Д. Драгунский писал в связи с этим о <навязанной этничности>". В.А. Тишков определял идеологемы лидеров национальных движений даже как <новую форму диктатуры>". С распространением конструктивистских и инструменталистских взглядов на этничность роли идеологии и идеологов придается все большее значение.
В этнологии, социологии и политологии изучают роль элит, лидеров в этнической мобилизации. Поэтому с теоретической точки зрения мы считаем важным выделить два уровня этнического самосознания - идеологический и социально-психологический".
д .. Идеологемы этнического самосознаидеологическии уровень * *
утте> самом>>,. ttT' *Р>* '**tt"T* * УРTИдеологемы "* "ДT"T"' *"*ДT*" У'TT"' национальных движений писателями, кинематографистами, хув СССР и России Домиками. Одни называют их <творцами человеческих душ>, другие - <этническими предпринимателями>.
В силе влияния идеологии на процессы этнической мобилизации живущее поколение имело возможность убедиться не по литературе, а по национальным движениям в союзных республиках СССР и ряде республик РСФСР, а затем - Российской Федерации**.
Содержание идей, выдвигавшихся идеологами в республиках, было, естественно, различным, но тематически сходным. В этом проявлялись определенные закономерности. Прежде всего обращала на себя внимание очередность выдвижения идей.
Первыми обычно обнародовались экологические требования. Они были менее политизированы и потому безопасны для существовавшей системы. В то же время они представляли интерес и для тех, кто связывал решение проблем экологии с безопасностью и <выживанием нации>, и просто для людей, заботившихся о здоровье своих близких. В Эстонии идеологи ставили вопрос о целесообразности дальнейшей разработки сланцев, хотя за этим стояла проблема притока новых кадров, в Армении - об атомной элекростанции, в Казахстане - об эксплуатации Байконура, в Башкортостане - о нефтехимическом комплексе и т.д.
Вторая наиболее этнически мобилизующая тема - это идеологема ущерба народу. Прежде всего обсуждался ущерб культуре. Его видели в недоиспользовании потенциала национального языка, говорили о вытеснении его из конкретных сфер функционирования, например сферы общественной жизни, высшего образования, а у некоторых народов - белорусов, украинцев, татар, якутов, осетин и других - также из домашнего, семейного общения.
В Эстонии тиражи литературы на национальном языке были одними из самых высоких в СССР, но именно представители эстонской интеллигенции первыми и очень остро (особенно в статьях М. Хинта, М. Лаурестин) стали обсуждать проблему функционирования эстонского языка, придания ему статуса государственного. Понятно, что это был вопрос не только <культурного ренессанса>. Знание языка было одним из основных требований при занятии высокостатусных, командных должностей, а впоследствии, когда речь пошла о независимости республики, то и гражданства в ней. Ясно было и то, что именно эта тема будет находить наибольший эмоциональный отклик у людей. Как показали результаты этносоциологических опросов, о которых, естественно, знали эстонские социологи и политологи, язык служил основой идентичности для 80-90% эстонцев. И, конечно, не только эстонцев. Так было и у грузин, узбеков, молдаван".
Татарстанская исследовательница Л.В. Сагитова, которая осуществила контент-анализ публикаций одного из популярных журналов с этнической тематикой <Идель> за 1989-1990 гг., сделала вывод, что по частоте звучания тема татарского языка делила первое место с темой суверенитета**.
В 1993-1994 гг. по результатам контент-анализа основных республиканских газет Татарстана, Тувы, Саха (Якутии), Северной Осетии, проведенного В.К. Мальковой, языковая, этнокультурная тематика шла на первом месте, этнополитическая - на втором".
Идеологемы престижа и значимости языка и культуры не были чисто культурологическими, а были связаны с системой образования, образование же - транслятор идей от позитивной этнической идентичности до возможного этнодоминирования или, во всяком случае, самодостаточности. Л.В. Сагитова, анализируя татарскую прессу, пришла к выводу, что проблемам образования на языке придается особое значение в деле консолидации народа, обеспечения солидарности, взаимопонимания с диаспоройT.
Идеологи этноизоляционизма придают культуре нередко и этнодоминирующее значение. Так, в одной из статей журнала <Татар Иле> читаем: <...Народ должен доверять руководство собой своим людям, выходцам из своей нации, превосходно знающим ее язык и культуру>*'.
В Эстонии, Латвии идеи ренессанса в ходе национальных движений переросли в идеи государственной идеологии приоритета титульной нации.
Идеологемы собственной государственности (независимости в бывших союзных республиках, суверенитета - в республиках Российской Федерации), как правило, обосновывались с помощью актуализации исторический памяти, обращения к <корням>. Так было практически везде. В Литве говорили о государственности литовцев в дореволюционной России, в Эстонии и Латвии - о существовании государственности после Октябрьской революции и незаконности Пакта Риббентропа-Молотова. На тот же пакт ссылались молдавские национальные лидеры. <РУХ> на Украине обращался к новой оценке действий Богдана Хмельницкого, грузинские и армянские лидеры возвращались к досоветской государственности. Татарские идеологи актуализировали память независимой государственности до завоевания Казани и национальных движении в прошлом. В Туве обращались к прошлой государственности до 1944 г., в Соха (Якутии) вспоминали о формах самоуправления в дореволюционной России. Осетинские идеологи <удревляли> свою историю до алан и т.д.
В праздничной культуре стали возвращаться к традициям народов, утраченным за годы Советской власти, и отмечали новые праздники - дни провозглашения суверенитетов, которые несомненно консолидировали общности.
Процессы, которые происходили, идеологи в республиках стали называть национальным возрождением. В Центре же те идеологи, которые видели преимущественно успехи Советской власти в национальном строительстве, никак не хотели согласиться с этим определением. Доводов было в основном два: первый - Советская власть сделала очень много для развития культуры народов (письменность, образование, декады литературы и искусства, развитие литературы на языках народов, искусство, формирование интеллигенции и т.д.); второй - возрождение ведет к реанимации архаики. Вывод был таков: термин <национальное возрождение> лучше вообще не употреблять. Историков, археологов, этнографов, добывающих знания, которые использовались в национальных движениях, образно назвали (по Л. Бурдье) <профессионалами представлений>, а сам феномен вхождения во власть образованных интеллектуалов был охарактеризован как <борьба за власть знаний и борьба за власть посредством знаний>*'.
Но все же никто не мог отрицать, что сами явления, которым давали разные названия, существуют реально и представляют собой достаточно мощный фактор. А за рубежом их называют вторым <национальным возрождением>, которое при всем своем разнообразии характерно не только для постсоветского пространства, но и для других регионов мира.
Не проще ли <раскрыть> их, показать светлые и теневые стороны. Мы уже говорили, что спецификой СССР было то, что в республиках национальные движения начались как объединенные с демократическими движениями, они выполнили роль мобилизации сил для трансформации общества, поиска перемен. В духовной сфере они способствовали включению в современную культуру той ее части, которая была утрачена в прошлом из-за идеологического контроля и разрыва с культурой зарубежных диаспор, вследствие <закрытости> части мировой культуры.
Наконец, феномен, который называли национальным возрождением, помогал тем, кто ощущал чувство ущемленности (таких было немало среди людей разных национальностей, в том числе русских), вернуть чувство национального достоинства. Возрожде 174
hue не рассматривалось как чисто культурное явление. Речь шла о возрождении плюрализма в обществе, расширении возможностей личностного выбора поведения, свободы от жесткого политического контроля.
Надо сказать, что все эти стороны национального возрождения проявили себя по большей части именно на первом этапе национальных движений, который в союзных республиках приходился в основном на 1987-1988 гг.( до конституционных кризисов, принятия поправок к Конституциям о верховенстве власти, до провозглашения суверенитетов).
Второй этап движений пришелся на 1989-1991 гг. в союзных республиках и на 1991-1993 гг. в автономных. В этот период речь шла уже об открытой борьбе за власть. Тогда стали проявляться неприглядные стороны национального возрождения, а точнее агрессивного национализма. Образ жертвы, перечни ущемленностей привели к формированию <образа врага>. Виновными во всем была объявлена не власть и ее национальная политика, а русские, которых называли <оккупантами> в Прибалтике, <завоевателями> в Соха (Якутии) и т.д.
Врагов стали искать и в своей среде: <кто не с нами, тот против нас>. Отражением этой тенденции была атака на тех, кто потерял связь с <родной культурой> и кого стали называть манкуртами.
Психология <жертвы> испепеляла и рождала агрессию. Борьба за власть после провозглашения независимости привела в республиках, которые претендовали на образцы демократии, к этнодоминированию титульной национальности и отстранению от политической жизни значительной части населения республик.
Именно на первом и втором этапах национальных движений большая роль принадлежала интеллигенции. Ведь, как правило, именно элита вырабатывает основные идеи, предлагает согласованные или, наоборот, эгоцентричные решения, находит консенсусы или ориентирует на насильственные конфликты. От потенциала и ориентированности элит зависит многое. Экономисты, социологи, юристы, составившие ядро властной элиты первой волны в республиках Прибалтики, нигде не довели дело до насильственных столкновений при всей сложности этнодемографической и политической ситуации. Историки, филологи и философы, доминировавшие среди пришедших к власти на волне национальных движений в Грузии, Молдове, избежать насильственных конфликтов не сумели.
Работники средств массовой информации транслируют идеи, а артисты, художники, кинематографисты эмоционально влияют на массы. Но если власть взята или эскалация конфликтов приводит к насилию, то ответственность за развитие событий, доминирующую идеологию лежит в первую очередь на властной элите, на тех, кто у власти, а не на элите вообще.
Третий этап характеризовался спадом национальных движений. В государствах ближнего зарубежья это происходило после распада СССР, в республиках Российской Федерации - после 1993 г., т.е. после принятия новых республиканских Конституций и прекращения двоевластия в Центре.
Идеологический взрыв этничности в период национальных движений, конечно же, охватил не все население. Даже в республиках Прибалтики в Народном фронте Эстонии или <Саюдисе> Литвы участвовала в основном интеллигенция. Большинство эстонцев, латышей, литовцев, а также армян и тем более молдаван, украинцев участвовали главным образом в каких-то массовых акциях.
Все, что происходило на идеологическом уровне этнического самосознания, совсем не всегда и не во всем совпадало с представлениями людей, конкретных социальных групп. В этом отношении теория социальных представлений С. Московиси помогает анализировать социально-психологический, личностный уровень этнического самосознания, его особенности.