Теоретико-методологические разногласия в западных и отечественных исследованиях социальной стратификации

При констелляции западных концепций социальной стратификации для анализа стратификации российского общества возникают большие методологические затруднения. Научный язык российских исследований социальной стратификации не совпадает как с языком отечественных исследований советского периода, так и с языком западной социологии социальной стратификации. В последней, во-первых, эксплуатируется множество теорий, находящихся в полемике или в оппозиции друг с другом; во-вторых, западный терминологический инструментарий недостаточно продуктивен в исследовании специфически российских тенденций социальной стратификации, имеющей локальный контекст. Обратимся к интерпретациям в отечественной и западной социологической литературе таких базовых категорий теории стратификации, как «социальное неравенство», «социальное расслоение», «классы», «слои», «критерии социальной стратификации».

Р. Дарендорф выделяет две формы «неравных неравенств» - естественное «приданое» (внешность, характер, интересы; заданная неравноценность умов, талантов, сил) и ранговые неравенства, на которых размещена шкала выше-и нижерасположенных позиций. Возникает много вопросов, связанных, по мнению Р. Дарендорфа, с тем, как соотносятся деньги и престиж, богатство и уважение, являются ли они взаимно конвертируемыми «в одной единственной валюте» – социальной стратификации[110]. Богатство и уважение, престиж и деньги, входящие в число индикаторов социальной стратификации в западной социологической практике, как понятия стали использоваться в отечественной социологии недавно, поскольку «не котировались» в советской социологии.

Причины социального неравенства, социального расслоения Р. Дарендорф интерпретирует следующим образом:

1) социальную дифференциацию и социальное расслоение анализирует, опосредовав одну через другое;

2) в отличие от Э.Дюркгейма, в качестве причины социального расслоения рассматривает не разделение труда («генеральный директор, секретарша, мастер, подсобный рабочий выполняют одинаково незаменимую частную деятельность для производства чего-то необходимого»), а ранжирование видов деятельности;

3) неизбежность социального неравенства не связывает с существованием частной собственности, ссылаясь на опыт советского общества, «общества без собственности или «как бы «без собственности», где неравенство сохранялось;

4) считает нереальным существование общества, где нет неравенства: «бесклассовое общество – утопия, и обретение рая возможно только с помощью террора»[111];

5) в существовании неравенства признает момент свободы.

Социальное расслоение одни авторы выводят из социальной дифференциации, другие используют их как равнозначные. Однако «социальная дифференциация» шире, чем «социальное расслоение»; не каждый вид социальной дифференциации означает социальное расслоение; социальное расслоение имеет отношение к неравенству, а при социальной дифференциации оно не обязательно.

Имеют хождение следующие интерпретации перспектив социального расслоения:

- считается преходящим, подлежащим уничтожению (марксистская традиция в социологии);

- признается универсальным для всех обществ (немарксистские подходы);

- совмещаются обе социологические традиции (критикуя данный подход, Р. Дарендорф отмечает, что «решение ситуации с помощью несовместимых подходовневозможно»[112].

В социологической литературе к изучению социального расслоения современных обществ используются как классовый, так и стратификационный подходы. В соответствии с первым представлена неоднозначная номинация классов: 1) высший, средний, низший классы; 2) внутри каждого из указанных классов аналогично выделяются три подкласса (Л. Уорнер); 3) высший, средний и рабочий класс[113]. Нечетки сами границы каждого из названных классов, что можно проиллюстрировать на примере соотнесения социальных групп к низшему классу: в американский андеркласс принято включать безработных, а также небелых, не имеющих квалификацию, не работающих или не способных к труду и потому находящихся под патронажем государства, живущих в убогих условиях (У.Дж. Уилсон) [114]; Р. Дарендорф низший класс идентифицирует с социальной группой, не имеющей реального применения в обществе[115]; расходятся представления о низшем классе как реальной и номинальной группе; психологически представители низшего класса предпочитают соотносить себя с рабочим классом (Р. Сентерс).

Классовый анализ не претендует на всеохватность проблемы социального расслоения: не все социальные явления, как отмечает М. Кивинен, сводятся только к существованию классов; есть другие идентичности, могущие оставить классы в тени, «воображаемые» сообщества, такие как нация или религиозные идентичности, которые становятся особенно важными в ситуации, когда классы и гражданское общество слабо развиты[116]. (К числу таких «воображаемых» сообществ можно отнести и локальные сообщества российского общества, поколения, семью, в которых происходят вполне реальные социальные процессы с противоречивыми тенденциями, оказывающие свое влияние на становление новой системы социального расслоения в центре и на периферии страны.

При стратификационном подходе к расслоению общества используются многообразные критерии. Так, Р. Барбер называет такие как престиж профессий; занимаемое в системе власти и могущества место; доход или богатство; образование или знание; «религиозная или ритуальная чистота»; ранжирование по родственным и этническим группам[117]. Первые три критерия, как отмечает М.Н. Руткевич[118], повторяют схему М. Вебера, а последние два не носят всеобщего характера. Не все указанные измерения стратификации эмпирически наблюдаемы. В стратификационной теории, как пишет М.Ф. Черныш, выдвигается «ровно столько критериев дифференциации, сколько казалось приемлемым для конкретного исследователя», «из ранжирующих общество признаков выпали влияние семьи, ее материальный и культурный капитал, выделяемый в помощь молодому поколению»[119]. (Учет последних признаков социального расслоения особенно важен в исследовании локальной специфики изменений российского общества.)

Р. Дарендорф очень критически оценивает современное состояние развития теории социальной стратификации («пустынный и неудовлетворительный участок познания»… «в теории социального расслоения мы еще не вышли из прихожей», называя многие выдвигаемые теории социальной стратификации «паратеориями» («то, что выступает под именем теории, как правило, теорией вообще не является»,… «представляет собой либо искусственный язык, на который можно или даже нельзя переводить то, что поддается и иному выражению», а «в некоторых теориях социальной стратификации нет и паратеории»). Паратеорию Р. Дарендорф считает небесполезной лишь при следующих условиях: когда ее не смешивают с теорией и не выдают за последнюю; когда ее не считают самодостаточной для объяснения социальных проблем; когда она ведет к порогу теории, а не в противоположном направлении, или к социальной философии[120]. Полезной паратеорией социальной стратификации Дарендорф назвал лишь труд Г. Ленски «Власть и привилегия» - за обоснование положения о том, что социальное неравенство существует не в сфере физического выживания, а в сфере распределения излишков.

Такая резкая оценка состояния западной социологии социальной стратификации, противоречивость используемых в ней теорий и терминов вводят исследователей в «методологический шок». Очень трудно при этом определить, в какой части «жилища» находится отечественная социология социальной стратификации, если западная стала развиваться, еще начиная с М. Вебера, а в отечественной социологии сам термин «социальная стратификация» был «реабилитирован» лишь в 1990-е гг.

По нашему мнению, «обвинения» в адрес теорий социальной стратификации можно устранить или смягчить, если синонимизировать «паратеорию» с «социальной теорией»: языки, методологические подходы, предметные области социальной и социологической теорий действительно различны, но при наложении одной на другую методологическая путаница неизбежна. (С такой методологической путаницей автор статьи столкнулась при «примерке» дискурсов модерна-постмодерна к исследованию изменений российского общества, пока не убедилась, что указанные дискуры имеют отношение к социальной теории и соответственно – к изучению эпох, а не отдельных конкретных обществ.)

Радикально критически оценивает Р. Дарендорф и эмпирические исследования социального расслоения («существенные затраты времени и фантазии с мизерным результатом», «страдают от наивных самодовольных описаний»… «возникает большое искушение приумножать эмпирические работы по изучению профессионального престижа на обувных фабриках или по самооценке почтовых служащих»).

Нельзя отказать Р. Дарендорфу в объективности. Так, например, введенные в научный оборот отечественной социологии измерители социального расслоения - «социальный престиж» / «престиж профессий», «социальный статус» в эмпирических исследованиях российской специфики социального расслоения пока «работают» недостаточно продуктивно. Следует согласиться с ним и в том, чтобы из теории социального расслоения вывести теорию распределения, а не наоборот, как это делают исследователи.

В отечественной социологической литературе нет определенности в том, как структурировано российское общество - на классы или на слои. В аналитических целях при описании изменений в системе расслоения российского общества на макроуровне приходится пользоваться термином «класс», хотя процесс его классобразования далек от завершения.

Структурирование российского общества имеет сильно выраженную социально-территориальную специфику: если в столичных и нестоличных крупных городах можно предположить процесс классообразования по западной модели, то в других типах поселенческих структур (средние и малых города, село) локальные сообщества структурируются не по классам, а по слоям. «Периферийное» физическое пространство как в исторической ретроспективе, так и в настоящее время, обладает малоподвижной, плохо поддающейся изменениям структурой. Имеются разные уровни и регионального неравенства по уровню и качеству жизни, шансам восходящей социальной мобильности в зависимости от степени «периферийности» поселенческих структур, экономической значимости регионов и добываемых там естественно-природных ресурсов (высший и средний слои «толще» в столичных и других крупнейших городах; проживание в богатых нефтегазодобыващих регионах предполагает высокие стандарты потребления).

Расслоение общества предполагает его поляризацию. Социальная поляризация как долговременная социальная практика является неотъемлемой характеристикой иерархически упорядоченной системы социального неравенства. Сущность социальной поляризации всесторонне описана М. Вебером и сводится им к тому, что позитивно привилегированное меньшинство, используя стратегию исключения, регулирует доступ негативно привилегированного большинства к социальным благам[121]. Поляризация современных обществ предполагает дифференциацию больших групп людей по степени обладания экономическим, политическим и социокультурным капиталами на два полюса, один из которых находится на вершине общественной иерархии, другой, ввиду отсутствия указанных капиталов или владения ими в мере, не способствующей установлению своего влияния, - на ее нижних этажах. На первой ступени стратификационной иерархии располагается узкий слой с концентрацией разных форм капитала, на другой - массовая часть общества.

Объектами поляризации могут быть и другие формы социальности – регионы, организации, политические партии. Так, например, в числе индикаторов[122] измерения полярного расслоения Б. Барбер назвал стиль жизни, поддерживая отнесенное Т. Вебленом к стилю жизни «заметное потребление», или демонстративное потребление» - в других переводах работы Т. Веблена «Праздный класс»). В этом же контексте Барбер употреблял термин «шаблон грубого и тонкого неравенства»[123].

Привязанность представителей каждого из полюсов к своей группе способствует воспроизводству соответствующих стереотипов поведения и, в сущности, самовоспроизводству и высших, и низших слоев.

Применим вышеприведенные теоретические положения к интерпретации процессов расслоения российского общества. Социальные полюса в российском обществе представлены высшим и низшим слоями при тонком среднем слое. Опосредованно о нарастающем полярном расслоении российского общества можно судить по экспертным расчетам децильного коэффициента, который в 1991 г. составлял 4,5:1, в 1992 г. – 8:1, в 1994 г. – 15,1:1, в 2007 г. – 16,8:1[124]. Поляризация российского общества имеет при этом поселенческий контекст.

Достоверных данных о численности и внутригрупповой структуре высшего слоя, масштабах контролируемой им собственности, активов нет; данный слой, в сущности, закрыт для эмпирического наблюдения, так как из опросов общественного мнения сверхдоходные группы практически выпадают; последние преимущественно концентрированы в столичных и крупнейших городах. В частности, только в Москве к началу 2008 г. имелось 74 долларовых миллиардера, более 100 тысяч долларовых миллионеров[125].

Теоретические разногласия в отношении среднего класса российского общества существенны: в одних источниках констатируется факт реально сформировавшегося среднего класса, в других - наличие нескольких «средних классов» / слоев, в третьих - отсутствие среднего класса, но наличие социальной базы для его формирования, в четвертых – отсутствие и самого среднего класса, и социальной базы его формирования; Р.В. Рывкина использует термин-метафору «невозникающий средний класс». «Похожий на средний класс» протокласс в стратификационной системе концентрирован в столичных и нестоличных крупных городах. В малых городах высший слой согласно общепринятым критериям его измерения как таковой отсутствует. На нарастание темпов социальной поляризации указывает рост доходов слоя богатых, но точную оценку уровня реальных доходов богатых определить невозможно[126]. Средний класс / средний слой можно отнести к феномену столичных и других крупных городов, частично - средних городов, хотя при опросах общественного мнения именно в малых городах и селе идентифицирующих себя со «средними» больше, чем в крупных городах, что свидетельствует о низком уровне социальных притязаний их населения.

Низший полюс российского общества в значительной мере идентифицируется с бедными. По оценкам социологов и экономистов бедные в российском обществе в середине 1990-х гг. составляли от 20 до 80% в общей структуре населения[127]. Разброс показателей бедности объясняется неоднозначными методиками измерений ее уровня, который выводится из дифференциации населения по доходам. Однако последний критерий трудно поддается эмпирическому измерению: анкетные опросы не обеспечивают валидной информацией относительно распределения доходов высшего слоя из-за их сокрытия респондентами или несовпадения позиций и диспозиций в этой части социального пространства. К настоящему времени удельный вес бедных значительно уменьшился, что нужно признать как важное социальное достижение последнего десятилетия. Ниже черты бедности по данным Росстата в настоящее время (2009 г.) живет около 15% населения, основную часть которого составляют жители малых городов и села[128]. Формирование «нового» низшего класса российского общества, как и среднего класса, имеет поселенческую специфику: его удельный вес значителен в малых городах и селе, где высоки показатели безработицы, низки уровень и качество жизни, ограничены благоприятные перспективы для профессиональной социализации, самореализации, достижительских стратегий. Сельское население в настоящее время главным образом представляет собой низший протокласс по всем социальным параметрам.

В качестве резюме отметим, что многие западные теории и методологические подходы к исследованию социальной стратификации либо устарели, поскольку соотносились с социальной реальностью начала- середины ХХ века, либо, при всей их привлекательности и теоретико-методологической самоценности, недостаточно продуктивны для исследования специфически - российских проблем социального расслоения. Большую теоретическую значимость имеют собственно-отечественные достижения в этой области социологического знания (Л.А. Беляева, З.Т. Голенкова, М.К. Горшков, Т.И. Заславская, Е.Д. Игитханян, В.И. Ильин, В.В. Радаев, Р.В. Рывкина, М.Н. Руткевич, Н.Е. Тихонова, О.И. Шкаратан, Ф.Э. Шереги, М.Ф. Черныш, В.А. Ядов и др.), в которых представлен компаративный анализ социальной дифференциации советского и постсоветского российского обществ, позволяющий определить динамику становления российского общества «качественно другим», выявлены, таким образом, новые факторы социального расслоения, а формулируемые теоретические положения следуют за эмпирическими исследованиями российского общества.