Краткого руководства к красноречию книга i, содержащая риторику 1 страница

М.В. Субботина

МЕТАФОРА КАК ОСНОВА ОБРАЗОВАНИЯ

ПРОИЗВЕДЕНИЙ СЛОВЕСНОСТИ.

СУЖДЕНИЯ ПЛАТОНА О ЯЗЫКЕ

По Платону, имя – есть «частица нашей речи» [Платон 1968: 415]. Правильное имя заключает в себе такое знание, которое заставляет слушателя повторить сказанное ритором. Подобное знание, содержащееся в имени, есть пророчество.

Для того чтобы вывести правильность имени, нужно сопоставить:

· план выражения с планом содержания;

· в плане содержания сопоставить предопределенность именования, исходящую из договора именующих и из сущности именуемых вещей.

Предопределенность именования, исходящая из сущности именуемых вещей, заключается в том, «что сами вещи имеют некую собственную устойчивую сущность, безотносительно к нам и независимо от нас, и не по прихоти нашего воображения их влечет то туда, то сюда, но они возникают сами по себе, соответственно своей сущности» [Платон 1968: 419]. И, следовательно, дать имя в соответствии с природой означает установить отношение соответствия между именем и вещью. Такое отношение соответствия между именем и вещью есть разум и истина. И тогда, – кто знает имя – знает вещь; а знать вещь – уметь ею пользоваться.

Но между именем и вещью может быть отношение несоответствия. Тогда это будет неразумие и ложь. Промежуточных положений между отношениями соответствия и несоответствия имени и вещи нет: «коль скоро есть разум и неразумие,.. один нисколько не будет разумнее другого, если что бы каждому ни показалось, то для каждого и будет истинным» [Платон 1968: 419].

Из того, что между именем и вещью возможно только одно из двух названных отношений, следует:

1) вещи существуют не все сразу одинаково для всех;

2) не особо для каждого существует каждая вещь;

3) можно вести речь и о том, что есть, и о том, чего нет;

4) в своей речи ритор может называть вещь именем, которое он установил ей;

5) ритор в своей речи может менять имя одной и той же вещи.

Назвать вещи, дать им имена означает распределить вещи соответственно способу их существования. «Выходит, имя есть некое орудие обучения и распределения сущностей» [Платон 1968: 422]. Хорошо пользоваться именем как таким орудием обучения и распределения сущностей означает пользоваться как должно, то есть по установленным правилам. По этим правилам тот, кто устанавливает имя, должен обращать внимание:

1) на образ, по которому уже сделаны другие имена;

2) на вид речи (при выработке имени придать ему такие свойства, которые лучше всего подходят для данного вида речи).

Правильное имя – когда образ имени ориентирован на цель применения имени.

Установить правильно имя помогает вопрос «как нужно смотреть?». Сама сущность этого вопроса выделяет человека среди всей природы. «…Тогда как остальные животные не наблюдают того, что видят, не производят сравнений, нечего не сопоставляют.., человек, как только увидит что-то, – а можно также сказать: «уловит очами», – тотчас начинает приглядываться и размышлять над тем, что уловил. Поэтому-то он один из всех зверей правильно называется «человеком».., ведь он как бы «очеловец» того, что видит» [Платон 1968: 436 – 437]. Посредством вопроса «как нужно смотреть?» происходит:

1) соединение имен;

2) последовательное распределение соединенных имен.

Сам же вопрос «как нужно смотреть?» основан на том, «что устанавливает имена» [Платон 1968: 459]. Это – мысль. Мысль соединяет вещь с представлением этой вещи. «…Представление названо так либо от преследования [diōxis], которое совершает душа, чтобы узнать, каким образом существуют вещи, либо от падения стрелы [toxon]. Похоже, что скорее от последнего. Дело в том, что с этим согласуется и слово «мнение»: ведь это – несение [oisis] души по направлению к вещи, любой из всего сущего. Также и «воля» [boylē] некоторым образом означает полет стрелы [bolē], а «соизволение» [«желание» – to boylesthai] означает устремление и совет [boyleyesthai]. Все это, связанное с «представлением», очевидно, относится к «стрельбе», так же как и «безволие», которое, напротив, представляется несчастьем, как если бы кто-то не посылал стрел и не достигал своей цели, – того, что он хотел, о чем совещался и к чему стремился» [Платон 1968: 464].

Искусство создания словесного представления в плане выражения связано с подражанием, но не звучанию, которое к тому же есть не у всякой вещи, а той сущности, которая есть у звучания, очертания, цвета. Эта сущность может быть выражена описательно через ощущение, возникающее у человека при восприятии вещи. Подражая таким образом сущности, можно выразить каждую вещь, которая существует.

Установление имени всегда индивидуально. Правильное истинное подражание, основываясь на гносеологии, не требует воссоздания всех черт, присущих предмету. Поэтому множество имен могут сводиться к одной и той же вещи. И процесс установления имен бесконечен. «Если существует вечно познающее, то есть и познаваемое…» [Платон 1968: 489]. И, значит, всегда будет идти обучение вещам через установление имен этих вещей.

Обучение вещам посредством имен возможно путем:

1) установления родства между именами;

2) изучения одного имени через другое;

3) изучения имени через самое себя.

Итак, основные мысли о природе языка, высказанные Платоном, можно суммировать следующим образом:

1) становление языка направляется волей к познанию;

2) в процессе познания образуются имена; эти имена отражают сущность вещи, если познание правильно;

3) вещь изменчива сама по себе, а познание развивается: поэтому необходимо для одной и той же вещи создавать новые имена;

4) создание новых имен для одной и той же вещи формирует синонимию языковых средств; в том числе имен;

5) правильное создание имен предполагает опору на уже имеющиеся языковые средства; новые имена, по большей части, образуются из старых;

6) образование новых имен на материале старых для называния новых свойств вещей, требует сравнения; и это значит, что метафорические переносы есть основа творчества, выражения воли к познанию и познавательной способности; следовательно, метафора есть основа образования текста, а затем – и системы языка.

Ссылки

Платон. Кратил. Соч. в 3-х т. Т. 1. – М.: Мысль, 1968. – С. 413 – 491.

Аристотель

РИТОРИКА

Книга III [*]

Глава I. Переход к слогу как новой теме, не затронутой в предыдущих книгах (§§ 1—3). — Декламация (§§ 3—5). — Стоит ли придавать внешней сторо­не значение, и если да, то какое именно? (§§ 5—6). — Современное Аристотелю состояние вопроса о декламации (§§ 7—9).

Глава II. Требования к слогу — ясность и уместность (§§ 1—7). — Мета­форы, их употребление, правила их отбора (§§ 7—14). — Пользование уменьши­тельными формами (§ 15).

Глава III. Четыре причины вычурности: двукорневые слова (§1), необыч­ные слова (§ 2), злоупотребление эпитетами (§ 3), метафоры (§ 4).

Глава IV. Сравнения, их близость к метафорам (§§ 1—2), правила их упот­ребления (§ 2), примеры (§ 3), обратимость метафор «от соответствия» (§ 4).

Глава V. Чистота речи (отождествляемая с ясностью) как «начало» сло­га (§ 1). — Пять ее условий: правильное употребление частиц и союзов (§ 2), употребление точных обозначений (§ 3), исключение двусмысленности (§ 4), со­блюдение грамматического рода (§ 5), соблюдение грамматического числа (§6). — Требование удобочитаемости (§6). — Возможные неправильности и неясности в построении речи (§ 7).

Глава VI. Шесть средств достижения торжественности слога: описатель­ные выражения (§§ 1—2), метафоры и эпитеты (§ 3), замена единственного числа множественным (§ 4), повторение артикля при существительном и следующим за ним согласованном с ним прилагательном (§ 5), употребление союзов (§ 6), харак­теристика через отрицания (§ 7).

Глава VII. Уместность слога как его соответствие страсти, характеру (говорящего) и предмету (§ 1). — Возвышенные и низменные предметы (§ 2). — Имитация страсти как ораторский прием (§§ 3—5). — Имитация характера (§§ 6—7). — Имитация всеобщего мнения (§ 7). — Опасность утрировки (§§ 8—10). — Имитация исступления (§ 11).

Глава VIII. Ритм прозы как середина между стихотворным метром и отсутствием всякой ритмической упорядоченности; вред обеих крайностей (§§ 1 —3). Характеристика различных ритмов (§§ 4—6). — Подведение итогов (§ 7).

Глава IX. Два типа слога: слог «нанизывающий» и слог «сплетенный» (§ 1). — Характеристика старомодного «нанизывающего» слога и его недостатков (§ 2). — Определение периода и преимущества «сплетенного» слога, образуемого периодической структурой речи (§ 3). — Мысль должна завершаться вместе с периодом (§ 4). — Период и колон как две единицы членения текста (§ 5), их наилучший объем (§ 6). — Период разделительный и период противоположительный (§ 7). — Интеллектуальное удовлетворение от противоположительного периода (§8). — Звуковые приемы оформления периода (§9). — Ложные противоположения (§ 10).

Глава X. Средства добиваться изящества и снискивать одобрение (§ 1), в том числе метафора как выигрышная середина между невразумительностью и тривиальностью, доставляющая интеллектуальное удовлетворение (§ 2), причем удовлетворение это больше, чем от сравнения (§ 3); в основе должна лежать энтимема, не лежащая на поверхности, но и не слишком трудная для усвоения (§ 4); внешнему блеску помогает антитеза (§ б). — Будущее надо представлять нагляд­но, как уже осуществившееся (§ 6). — Наиболее действенна метафора, основанная на «соответствии» (§ 7).

Глава XI. Наглядностью обладает метафора, представляющая предмет в действии (§§ 1—4), для каковой цели полезно, в частности, одушевлять неоду­шевленные предметы (§§ 3—4). — Метафора должна обнаруживать скрытое сход­ство между несходными вещами, открывая уму нечто новое (§ 5), так что эффект остроумия создается именно неожиданностью метафоры, заключенным в ней «об­маном» ожидания (§§ 6—7), и таков же источник удовольствия от загадок или игры слов (§§ 7—8). — Отчетливости антитезы должна отвечать краткость выска­зывания (§ 9), одновременно неожиданного и верного (§ 10). — То же самое относится к сравнению (§§ 11 —13) и к пословице, заключающей в себе метафору (§ 14), а также к гиперболе, которая, впрочем, несет дополнительный оттенок «мальчишества» и страсти (§§ 15—16).

Глава XII. Есть разница между слогом письменным и слогом изустного спора, а в последнем — между красноречием совещательным и судебным (§ 1). Слог письменной речи дает больше мест отделке, слог устного спора — актерской игре (§ 2), наполняющей выражением простые повторы (§ 3) и бессоюзия (4). Для судебного рода красноречия нужна более тщательная логическая отделка, чем для совещательного рода, обращающегося к толпе (§ 5), а эпидейктический род больше всего подходит для письменного сочинения (§ 6). — Дальнейшая классификация видов слога излишня (§ 6).

Глава XIII. Композиционно речь делится прежде всего на две части: высказывание спорного тезиса («предложение») и аргументация («доказательство»), между тем как прочие компоненты, отмечаемые риторической теорией, на деле специ­фичны для одного рода речей и чужды другому (§§ 1—5), хотя, однако, большинство речей имеет также вступление и заключение (§§ 4—5).

Глава XIV. Во вступлении целесообразно заранее суммировать пункты последующей речи (§ 1). — Топика вступления в эпидейктическом роде (§§ 2 – 4). – Вступление к эпидейктической речи аналогично зачину дифирамба, вступление к судебной речи — прологу трагедии или комедии и зачину эпической поэмы, раци­онально вводящему в суть сюжета (§§ 5—6). — Более специфические виды вступлений «от говорящего», «от слушателя», «от предмета» и «от противника» (§§ 7 – 11) — Вступление в совещательном красноречии (§ 12).

Глава XV. Как вступление может дать отпор попыткам заранее скомпроме­тировать говорящего; приемы создания и разрушения «дурной славы» (§§ 1 —11).

Глава XVI. Повествование в различных родах красноречия; в эпидейкти­ческом роде ему лучше не быть непрерывным, но вводиться порциями в последо­вательности логических пунктов (§§ 1—3) — следует отступление о вреде утрированной сжатости, рекомендуемой некоторыми риторами (§ 4), — в судебном роде речь ответчика обычно дает меньше места повествованию, чем речь истца (§ 6), причем повествование должно использоваться для неприметного внушения слу­шателям желательного представления о характере говорящего (§ 5, 7—9), имити­руя для правдоподобия страсть (§ 10); наконец, в совещательном роде роль пове­ствования сводится к минимуму (§ 11).

Глава XVII. Доказательства могут относиться к одному из четырех вопро­сов: «было или не было» само действие, заключен ли в нем «вред», велик или маловажен этот «вред», нарушен ли закон (§ 1). — Специфика первого вопроса, где один из двух возможных ответов есть прямая ложь (§ 2). — В эпидейктичес­ком роде первый вопрос обычно не ставится (§3). — В совещательном роде речь идет о будущих следствиях выбора, который предстоит сделать сейчас (§ 4), поче­му он особенно труден (§ 10); к этому роду лучше подходят примеры (доводы риторической индукции), к судебному роду — энтимемы (доводы риторической дедукции) (§ 5). — Правила употребления энтимемы (§§ 6—9), техника разнооб­разия (§§ 10—12). — Опровергающие энтимемы производят больший эффект (§ 13). — Как возражать на доводы противника (§§ 14—15). — Говорить о себе полезнее от чужого лица (§ 16). — Энтимемы можно иногда превращать в афориз­мы (§ 17).

Глава XVIII. Вопрос к противнику как средство заставить его противоречить самому себе (§§ 1—4). — На двусмысленный вопрос противника надо отвечать обстоятельным логическим расчленением (§§ 5—6), серьезность противника встречать шуткой, а шутку — серьезностью (§ 7).

Глава XIX. Топика заключения речи состоит из восхваления себя и порицания противника (§ 1), из «возвеличения» или «умаления» обсуждаемых фактов (§ 2), из попыток разжечь в слушателе желательные эмоции (§ 3), из суммирующего подведения итогов (§§ 4—б).

Аристо́тель (др.-греч. Ἀριστοτέλης) (384 до н. э. — 322 до н. э.) — древнегреческий философ и учёный. Ученик Платона. С 343 до н. э. — воспитатель Александра Македонского. В 335/4 г. до н. э. основал Ликей (Лицей, или перипатетическую школу). Основоположник формальной логики. Создал понятийный аппарат, который до сих пор пронизывает философский лексикон и сам стиль научного мышления.

1403b1 <Введение.> I . Относительно речи (λόγος) существуют три вещи, которые должны быть обсуждены: во-первых, откуда берутся средства убеждения (πίστεις), во-вторых, о слоге (λέξις), в-треть­их, о порядке, в котором надо располагать части речи. О сред­ствах убеждения уже сказано, и о числе их источников, что всего <источников> три, и почему не более; а именно, все бы­вают убеждены либо собственным настроением при вынесении приговора, либо тем, за кого принимают говорящих, либо до­казательствами. Сказано и об энтимемах, откуда их должно черпать; а именно, среди них бывают частные (ε′ίδη) энтимемы и общие места (τόποι).

2 Теперь следует сказать о слоге; ведь недостаточно иметь, чтό говорить, но необходимо <знать>, как надо говорить, и это не­мало помогает речи произвести должное впечатление.

3 Итак, первым было исследовано в согласии с природой то, что по природе первое, <то есть> сами вещи — откуда они получа­ют убедительность? Второе же: как распорядиться ими в отно­шении к слогу? А третье из них то, что имеет превеликую силу, но еще не разработано: <вопрос> о декламации (ύπόκρισις). Ведь <искусство это> поздно стало достоянием трагических актеров и рапсодов; первоначально же поэты сами разыгрывали (ύπεκριναντο) свои трагедии. Ясно, что <вопрос> относился не только к поэтике, но и к риторике; применительно же к поэти­ке его разрабатывал, в числе других, Главкон Теосский.

4 <Декламация.> Дело здесь в голосе, как им пользоваться для <выражения> любой страсти, то есть когда — громким, ког­да — тихим, когда — средним; и высотой <голоса>, то есть, когда — высокой, когда — низкой, когда — средней; и ритма­ми — в соответствии с каждым <случаем>. Ведь <всего> есть три вещи, на которые обращают внимание, и это громогласность, мелодика и ритм. Награды на состязаниях почти всегда достаются таким, и подобно тому, как там <на сцене> актеры значат больше, чем поэты, так же <обстоит дело> и на полити­ческих состязаниях, по причине порочного устройства государств (τώνπολιτειών).

5 Однако касающееся до того искусство еще не сложилось — как, впрочем, и касающееся до слога выступило поздно, — и притом оно представляется непочтенным, если посмотреть как следует.

Портрет Аристотеля. Конец 4 в. до н. э. Мраморная римская копия с утраченного оригинала. Вена. Музей истории искусств

1404а <Стоит ли придавать внешней стороне значение, и какое имен­но.> Поскольку все дело риторики имеет в виду мнение, <о подобных вещах> надо заботиться не как о должных, но как о необходимых; ибо справедливо было бы не добиваться от речи ничего иного, кроме как того, чтобы она не печалила и не ус­лаждала. Справедливо опираться в споре на сами факты (πράγματα), так, чтобы все постороннее по отношению к доказа­тельству было излишним. Однако оно забрало большую силу, как было сказано, вследствие развращенности слушателя.

6 При­том <внимание к> слогу в некоторой малой степени все же необходимо при любом научении; когда нужно разъяснять, не все равно, говорить так или этак — однако и не столь уж важ­но, но все это одна мнимость и снисхождение к слушателю, по каковой причине никто не прибегает к этому, преподавая гео­метрию.

7 Когда <искусство декламации в приложении к риторике> дой­дет до нас, оно сделает то же самое, что искусство актерской игры; некоторые слегка пробовали толковать о нем, как, на­пример, Фрасимах в своем сочинении «О способах разжало­бить». Актерская способность (τό ύποκριτικον) есть дело природы и более безыскусственна, между тем как слог — дело искусст­ва. Поэтому те, кто силен по этой части, в свою очередь добива­ются побед, как и риторы, сильные по части декламации; ведь написанные речи берут свое скорее слогом, чем мыслью.

8 Поэты, как и естественно, начали первыми; ведь имена суть подражания <именуемому>, но и голос наш — подражательнейшая из наших способностей.

9 Отсюда образовалось искусство рапсодов, искусство актеров и прочие. Поскольку же поэты, говоря вещи простоватые, получили свою славу, как казалось, за <красоты> слога, по этой причине слог <в прозе> поначалу был поэтическим, как, например, у Горгия. И до сих пор мно­гие невежды воображают, будто именно такие <ораторы> гово­рят красивее всех. Но это не так, ибо один слог <должен быть> в прозе, а другой — в поэзии. Это ясно из происходящего ныне; уже и создатели трагедий больше не прибегают к прежней ма­нере (τρόπος), но подобно тому, как они перешли от тетраметра к ямбу на том основании, что этот размер ближе всего к прозе, так и в употреблении имен они отбросили все, что противно обиходному языку, но чем они прежде пользовались ради ук­рашения, да и теперь еще пользуются создатели гексаметров. Так что смешно подражать тем, кто и сами уже не прибегают к прежней манере.

10 Очевидно также, что мы не должны подробно развивать все, что только может быть сказано о слоге, но толь­ко то, что касается слога, о котором мы ведем речь <то есть прозаического. Об ином слоге сказано в нашей «Поэтике».

I,8 Учение об именах как подражаниях вещей развито у Платона в диалоге «Кратил»; Демокрит также называл имена «звучащими изваяниями». О подра­жании как врожденной склонности всех людей и общем истоке всех искусств речь идет в первых главах «Поэтики».

I,9 Оценка интеллектуального содержания древней поэзии как «простоватого» — общее место греческого философского просвещения, со времен Ксенофана Элейского и особенно в век софистики развивавшегося в борьбе с синкретической «мудростью» поэтов — мифотворцев и проповедников традиционной морали. Пла­тон находил возможным говорить об исконной вражде между поэзией и филосо­фией. — О переходе от тетраметра к ямбу в практике трагедии говорится и в «Поэтике» (IV, 49а21—22): «И метр из трохеического тетраметра стал ямбичес­ким <...>; как скоро развивалась речевая часть, то сама природа отыскала свой­ственный ей метр, так как ямб — самый речевой из всех метров, а доказательство тому — в том, что в разговоре между собой мы очень часто говорим ямбами, гексаметрами же редко, да и то выбиваясь из речевой гармонии».

1404b1 <Требования к слогу — ясность и уместность.> II. Оставим те вещи, как уже рассмотренные, и определим, что достоинство слога — быть ясным; доказательство тому — если речь не дово­дит до ясности, она не делает своего дела. И еще — не низмен­ным, не преувеличенным, но уместным; скажем, поэтический <слог> хоть и не низменен, однако для прозы неуместен.

2 Ясным его делают имена и глаголы, употребленные в собственном смысле, а свободным от низменного и украшенным — иные имена, о которых сказано в «Поэтике». Удаленность <от при­вычного заставляет <слог> казаться торжественнее; ведь люди получают от слога такое же впечатление, как от чужеземцев по сравнению со своими.

3 По этой причине следует делать язык чуждым (ξένην): далекому изумляются, а то, что изумляет, при­ятно. В стихах многое оказывает такое действие и там отлично подходит; ведь вещи и лица, о которых идет речь <у поэтов>, уж очень далеко отстоят <от обыденной жизни>. В прозе <этих возможностей> гораздо меньше, ибо предмет низменнее; ведь и там несколько неуместно, чтобы изящную речь повел раб, или человек слишком юный, или <говорящий> о слишком ничтожных вещах.

II, 2 О частях речи и об употреблении имен см. «Поэтику», гл. XIX—XXII.

II, 3 В «Поэтике» Аристотель также рекомендует здравый компромисс между разговорной нормой и «остраняющим» отдалением от нее. «Достоинство речи — быть ясной и не быть низкой. Самая ясная речь — та, которая состоит из общеу­потребительных слов, но она низка; пример ее — поэзия Клеофонта и Сфенела. <...> Поэтому следует так или иначе смешивать одно с другим: с одной стороны, слова редкие, переносные, украшательные и иные <...> сделают речь не обыден­ной и не низкой, с другой стороны, слова общеупотребительные придадут ей яс­ность. В немалой степени этому сочетанию ясности и необыденности речи соответ­ствуют слова удлиненные, усеченные и измененные: такие слова, по несходству своему с общеупотребительными, будут непривычны и сделают речь необыден­ной, а по общности своей с привычными придадут ей ясность» (XXI, 58а18 — 58а34). Там же он говорит о «приятности» чудесного и вызывающего изумление (XXIV, 60а17). В первой книге «Риторики» отмечено: «Учиться и изумляться по большей части приятно» (XI, 21, 1371а). — «И там» — т.е. в поэзии, где изыскан­ный и высокий слог имеет больше прав, чем в прозе, но не имеет абсолютного верховенства.

4 И <в поэзии> уместным будет то понижать, то повышать <слог>. Однако делать это надо незаметно, чтобы речь казалась естественной, а не искусственной; первое способ­ствует убедительности, второе — напротив, ибо заставляет по­дозревать нарочитый умысел, наподобие того, что бывает со смешанными винами. <Разница такая>, как у голоса Феодора в сравнении с голосами других актеров; он казался голосом говорящего, а их голоса — чужими.

5 Хорошо введет в обман тот, кто возьмет для своего сочинения <слова> из обыденной речи; так делает Еврипид, и он первым показал возможность этого.

Речь слагается из имен и глаголов, причем имена делятся на виды, рассмотренные в «Поэтике». Из них именами редкими, двукорневыми и сочиненными надо пользоваться нечасто и по­немногу — когда, мы скажем ниже, а почему, уже было сказа

6 но: они делают <речь> более диковинной, чем это уместно. Имена общеупотребительные, собственные и метафоры одни только полезны для прозаического слога. Это очевидно из того, что лишь ими пользуются все; ведь все разговаривают при по­средстве метафор, <либо> при посредстве общеупотребитель­ных и собственных слов.

7 Поэтому ясно, что, если сочинитель работает хорошо, необычное явится так, чтобы <искусство> оказалось скрыто, а ясность достигнута. И в этом было <усмотрено выше> совершенство риторической речи. Среди имен для со­фиста полезны омонимы, при помощи которых он лукавит, а для поэта — синонимы.

II, 4 Феодор – знаменитый трагический актер, упоминаемый у Аристотеля («Политика», 1336В28), у Демосфена и у более поздних авторов; Диоген Лаэртский приписывает ему «прекрасную книжицу о постановке голоса».

II, 5 «Хорошо введет в обман» — т.е. создаст художественную иллюзию естест­венности. Характерное для Еврипида введение обиходных слов в трагическую поэзию резко бросалось в глаза современникам (ср. насмешки Аристофана). — «Рассмотренные в "Поэтике"» — гл. XXI. — «Когда, мы скажем ниже» — гл. Ш и VII.

II, 6 «И в этом было <усмотрено выше> совершенство риторической речи» в параграфах 1, 3, 4, б, в этой главы.

II, 7 Под омонимами имеются в виду слова с колеблющимся, двусмысленным значением, удобные для софизмов. «Рассмотрено, как мы говорили, в нашей «Поэтике"» — гл. XXI и XXII.

1405а Я говорю о <словах> общеупотребительных и синонимических, каковы «идти» (τό πορεύεσθαι) и «шагать» (τό βαδίζειν): оба слова и общеупотребительны, и синони­мичны друг по отношению к другу.

<Метафоры.> Что есть каждый из этих <предметов>, и сколь­ко видов метафор, и то, что метафоры имеют великое значение и в поэзии, и в прозе, рассмотрено, как мы говорили, в нашей «Поэтике».

8 В прозе нужно быть тем внимательнее к этому, что проза имеет меньше вспомогательных средств, чем стихи. И ясностью, и приятностью, и необычностью в наибольшей сте­пени обладает метафора; и ее ни у кого нельзя позаимствовать.

9 Как эпитеты, так и метафоры надо употреблять сообразные, что достигается соответствием (έκ τού άνάλογον). В противном случае <эпитет или метафора> покажется нелепым, ибо проти­воположности больше всего обнаруживаются, если их сопрячь между собою. Нет, надо рассудить, что — старику, если юно­ше — пурпурный плащ? Ведь <ему> прилична не та же самая одежда.

Платон и Аристотель Рафаэль Санти. Фрагмент фрески «Афинская школа», 1509 -1511гг., Станца делла Сеньятура, кабинет Папы римского (Ватикан)   В образе Платона – Леонардо да Винчи

10 Притом если ты хочешь украсить <предмет речи>, бери мета­фору от лучшего в том же роде, а если похулить — от худшего. Скажем, назвать попрошайку просящим, а просителя — попрошайничающим, <беря> противоположное в том же роде, по­скольку то и другое — действия прошения, и будет то самое, о чем я говорю. Так Ификрат <назвал> Каллия «метрагиртом» вместо «дадуха», а тот возразил, что <Ификрат> не посвящен в таинства, ибо в противном случае именовал бы его не «метра­гиртом», но «дадухом»; то и другое касается божества, но вто­рое почетно, а первое позорно. Иной <называет актеров> «Дионисовыми льстецами» (διονυσοκόλακες), а сами они называют себя «искусниками»; то и другое — метафоры, но одно марает, а другое — наоборот. Также и разбойники нынче называют себя «взимателями подати». Потому можно сказать о престу­пившем закон, что он «впал в ошибку», и о впавшем в ошибку, что он «нарушил закон»; или об укравшем — что он «взял» или что он «разграбил». А то, что говорится в «Телефе» Еврипида: