Направление четвертое: теория инспирации
С проблематикой Елены Уайт тесно связан такой вопрос, как библейская инспирация. Вопрос этот поднимался в истории адвентизма неоднократно. В предыдущих главах мы уже говорили о довольно умеренных взглядах Елены Уайт на инспирацию и о том, что на сессии Генеральной Конференции 1883 года было принято решение в пользу «мысленной», а не вербальной инспирации. Мы отмечали также, что влияние среды и давление обстоятельств толкнули адвентизм в сторону вербализма и непогрешимости - типичных фундаменталистских концепций 1920-х годов, которые определяли мышление Церкви в течение нескольких десятилетий вплоть до конца 1950-х годов. Впрочем, эти широко распространенные представления не сошли со сцены и в последующие годы.
Между тем в Церкви стали проявляться определенные тенденции, которые повлияли на адвентистское понимание инспирации. Отражением одной из них стал выход в свет в 1958 году первого тома Избранных вестей с подборкой основных высказываний Елены Уайт на эту тему. Ее умеренный взгляд на инспирацию и ее концепция «мысленной» инспирации впервые стали легко доступны широким кругам адвентистов.
Второй тенденцией стало постоянно умножающееся число адвентистов седьмого дня, получивших ученые степени в богословии и прочих академических областях, благодаря чему многие из них оказались под влиянием различных форм литературной и библейской критики и стали больше полагаться на человеческий разум как основу всякого рода богословских изысканий. В течение 1970-х и 1980-х годов Церковь организовывала различные мероприятия, направленные на изучение инспирации и разработку правильной методики толкования Библии. В 1974 году, например, Северо-Американский дивизион и Институт библейских исследований провели ряд библейских конференций по этим темам. В качестве сопроводительных материалов к этим конференциям Институт библейских исследований выпустил серию тщательно выверенных исследовательских работ под общим названием A Symposium on Biblical Hermeneutics. Благодаря этим конференциям появилось серьезное исследование на эту тему, проделанное Герхардом Ф. Хазелом и вышедшее в свет под названием Understanding the Living Word of God (1980). За ним последовала еще одна его книга - Biblical Interpretation Today (1985).
Вопрос выбора правильной методики толкования Библии был в центре внимания на консультативной встрече 1981 года (проведенной по типу конференции в Глейсер-Вью) между церковными администраторами и богословами, перед которой была поставлена цель снять напряжение, возникшее после кризиса с Дезмондом Фордом. Участники встречи обнаружили определенные разногласия по поводу той концепции инспирации, которая гласит, что Библия имеет как человеческий, так и Божественный аспекты. Не менее разнообразными были мнения и по поводу использования историко-критического метода в изучении Библии.
Эта тема (историко-критический метод) вновь всплыла на годичном совещании Генеральной Конференции в октябре 1986 года. На этой встрече был принят документ под названием «Изучение Библии: предпосылки, принципы и методы». В нем подтверждалась традиционная историческая позиция, согласно которой «66 книг Ветхого и Нового Заветов представляют собой ясное, непогрешимое откровение о Божьей воле и Его спасении. Библия есть Слово Божье и единственный критерий, с которым надлежит сверять всякое учение и всякий опыт» (Ministry, April 1987, 22).
Основная функция этой декларации состояла в том, чтобы изложить главные принципы изучения Библии. Между тем она практически отвергла историко-критический метод в том виде, в котором его выработали неадвентистские богословы. «Богословы, использующие этот метод в его классической формулировке, приступая к исследованию библейского текста, действуют на основе предпосылок, которые заведомо отрицают достоверность повествования о чудесах и прочих сверхъестественных событиях, представленных в Библии. Даже в измененном виде, при сохранении принципа критицизма, этот метод, ставящий Библию в подчинение человеческому разуму, неприемлем для адвентистов» (там же; курсив мой). Далее в этом документе содержится призыв к тщательному литературному, историческому и контекстуальному анализу Библии.
В приведенной выше цитате есть два чрезвычайно важных момента: во-первых, отрицание превосходства человеческого разума над Библией и, во-вторых, отказ от натуралистических предпосылок, на которых утверждается историко-критический метод. Господство разума и натуралистических предпосылок, как мы уже увидели в 6-й главе, было заложено в само основание либерализма 1920-х годов. Так что в этом смысле данный документ зиждился на твердой, умеренной позиции. К сожалению, преамбула к нему, в которой содержались эти высказывания, произвела своего рода разделение в адвентистском академическом сообществе. Некоторые богословы определяют историко-критический метод таким образом, что невозможно отделить означенные предпосылки от методологических элементов, тогда как прочие адвентистские ученые мужи не менее твердо уверены, что подобное размежевание возможно. В результате первая группа склонна использовать эту методологию, но метод исследования у нее проходит под названием историко-грамматического или историко-библейского, тогда как большинство представителей второй группы отвергают предпосылки историко-критического метода «в его классической формулировке», но при этом сохраняют за своей методологией его название. Таким образом, для большинства адвентистских богословов данная проблема лежит в основном в плоскости семантики. С другой стороны, есть, безусловно, и такие, кто вступил на либеральную платформу, признав главенство разума и натуралистических предпосылок. В любом случае важно не то, как те или иные люди именуют свой метод исследования Библии; гораздо важнее, что они предпочитают - придерживаться натуралистических предпосылок историко-критического метода «в его классической формулировке» или верить в то, что Библия есть Божественное откровение о Божьей воле, сообщающее сведения, недоступные для обитателей Земли каким-либо иным образом. К сожалению, люди, участвующие в дискуссиях на эту тему, зачастую упускают из виду суть вопроса, заостряя внимание на ярлыках.
Прежде чем идти дальше, мы должны отметить, что авторитет и герменевтика - это наиболее важные богословские вопросы, с которыми приходится иметь дело любой церкви. Ведь от того, каких воззрений на авторитет придерживаются верующие и какие предпосылки лежат в основании этих воззрений, зависят все прочие их выводы.
Вопрос авторитета занимал центральное место в адвентизме на всех этапах его развития, и таковым он останется до самого конца. Если дьявол восторжествует в вопросе авторитета, он выиграет и весь матч. Поэтому позиция адвентизма по авторитету и принципам библейской интерпретации будет играть определяющую для его будущего роль.
Однако, сколь бы ни была значима эта тема, нельзя позволять, чтобы она подталкивала адвентизм к нереалистичным или небиблейским крайностям в любом направлении, как это было в случае с фундаментализмом (и адвентизмом) в 1920-х годах. Уроки истории могут оказаться здесь очень даже полезными.
Позиция адвентистской Церкви, обозначенная в 1883 году, а также взгляд Елены Уайт на инспирацию представляют собой традиционную умеренную точку зрения. Она занимает промежуточное, срединное положение, хотя в адвентистской среде всегда были приверженцы крайних воззрений на непогрешимость и вербализм, такие как С. Н. Хаскелл, А. Т. Джоунс и У. У. Прескотт на раннем этапе своей деятельности. Поляризация, имевшая место в протестантском мире в 1920-х годах, определенно сдвинула адвентизм в сторону фундаменталистской крайности в вопросе об инспирации.
Несмотря на резолюцию Генеральной Конференции от 1883 года и на труды Елены Уайт, отражающие ее умеренную позицию по инспирации, адвентизм, вступая в двадцать первый век, по-прежнему имеет в своей среде немало приверженцев крайних взглядов. Один конец спектра занимают те, кто ставит разум выше откровения и тем самым принимает ключевой посыл религиозного либерализма. Хотя никаких книг об инспирации этот сектор адвентизма не произвел, данная методология так или иначе проявляет себя в работах некоторых адвентистских богословов. К примеру, есть в адвентистских кругах люди, которые, подобно либералам 1920-х годов, отвергают заместительную жертву Христа как примитивную концепцию. Как либералы считали, что разумнее видеть в жертве Иисуса на кресте прежде всего добрый пример и нравственное влияние, которое должно вдохновлять всех людей на своего рода самопожертвование, так и некоторые адвентисты разрабатывают схожую концепцию креста. Но к подобному заключению можно прийти не иначе как через отвержение ясного библейского учения о заместительной смерти Христа ради менее спорного, «более рационального», более приемлемого для человеческого ума объяснения. Заместительная жертва всегда вызывала неприятие у тех, кто ставит разум выше откровения. С этой проблемой довелось столкнуться и апостолу Павлу уже в первом веке нашей эры. Однако центральное место в этих спорах занимает не вопрос о заместительной жертве, а скрывающийся за ним вопрос авторитета: что служит первичным источником в формировании вероучения - разум или откровение?
На другом конце спектра пребывают те адвентисты, которые продвигают крайние взгляды на инспирацию, присущие фундаменталистам 1920-х годов. В одной из вышедших недавно книг, к примеру, утверждается, что «все содержащиеся в Библии высказывания на любую тему - богословскую, научную, историческую, хронологическую и пр. - абсолютно верны и достоверны» (Issues in Revelation and Inspiration, 63).
В адвентистской Церкви ощущается явный недостаток книг, посвященных библейской инспирации, которые делали бы логические выводы на основании содержания Священного Писания. Перед подобной литературой стоит задача выяснить, как Библия видит себя, какие утверждения о самой себе делает, какого рода данные в ней содержатся и как она трактует сведения, принадлежащие к той или иной категории. К сожалению, многие авторы демонстрируют совершенно иной подход. В большинстве случаев они высказывают какие-то систематизированные богословские идеи, а затем уже обращаются к Библии, чтобы найти в ней подтверждение своим выводам. Следуя этой методе, они отворачиваются от библейского авторитета и поворачиваются лицом к рационализму эпохи Просвещения. Фундаментализм совершил большую ошибку, когда принялся бороться с рационализмом его же оружием, а всего-то и нужно было позволить Библии говорить самой за себя. Этот подход оказался соблазнительным и для некоторых адвентистов.
Люди, относящиеся серьезно к утверждениям Елены Уайт, имеют возможность составить представление о служении, по крайней мере, современного пророка. По тому, как она готовила и интерпретировала свои собственные труды, можно понять, как осуществлялась инспирация в ее случае, причем происходило это, судя по Библии, примерно так же, как и в случае с библейскими авторами. Таким образом, можно с большой долей уверенности сказать, что ее опыт проливает свет на вопрос инспирации в целом. Тем более что Церковь располагает большим числом ее автографов (оригинальных рукописей). Всякий, кто исследовал эти документы с многочисленными вставками и исправлениями, едва ли поверит в вербальную инспирацию. И всякий, кто знает, как она воспринимала сама себя, и кто изучал ее труды, не допустит и мысли о ее непогрешимости. Подобные идеи исходят от ее так называемых последователей и не находят подтверждения в том, что говорила и писала она сама. Сама она придерживалась противоположных мнений.
Принимая во внимание важность библейской инспирации, остается только удивляться, как мало книг написали адвентисты на эту тему. Одним из таких изданий стала книга Алдена Томпсона Inspiration: Hard Questions, Honest Answers (1991). Этот труд вызвал немало споров в адвентистском сообществе. Люди высказывались и за, и против изложенных в ней идей. Но в данном случае важна не разноголосица мнений, а решимость продолжать изучение вопросов, связанных с инспирацией и библейской интерпретацией. Эта тема отнюдь не закрыта в адвентистском богословии. Хочется надеяться, что Церковь, приступая к ее исследованию, подойдет к ней в духе адвентистов-пионеров, изучая саму Библию, а не втискивая ее в рамки рационалистической модели и не признавая «правоверность» лишь за теми, кто согласен с выводами, из этой модели проистекающими.
Выводы
Во многих отношениях период, начавшийся в 1950-х годах, был труден для адвентистского вероучения. Последний этап в развитии церковного богословия отмечен напряженностью, которая не желает спадать. Конечно, то или иное напряжение существовало в адвентистском богословии всегда, однако с 1950-х годов они как бы сплелись воедино. Нынешняя эра отличается тем, что все старые вопросы адвентизма (что есть адвентистского? христианского? фундаменталистского?) циркулируют в адвентистской среде в одно и то же время. И дело не только в том, что эти вопросы звучат одновременно, а в том, что адвентисты, сосредоточившие свое внимание на разных этапах развития церковного вероучения, отвечают на них совершенно по-разному. Для одних, например, вся ценность адвентизма заключена в его отличительных чертах, для других - в том, что его роднит со всем остальным христианством, третьи же возлагают все надежды на его сугубый фундаментализм. В этих поисках идентичности возникли различные богословские полюса, борьба между которыми по-прежнему причиняет адвентизму немало беспокойства. Поиски себя, своего лица, направлявшие богословские дискуссии в Церкви на протяжении 150 лет ее истории, продолжают быть в центре внимания по мере того, как адвентизм пытается вырваться из этого непрекращающегося кризиса идентичности. Мы еще вернемся к движущим силам этого кризиса в заключительной главе.
Между тем необходимо отметить, что спасение и инспирация, рассмотренные нами в этой главе, это далеко не единственные значимые вопросы, по которым в наше время идет внутрицерковный диалог. Среди прочего адвентистские богословы активно обсуждают роль и значение библейского «остатка», учение о Церкви, или экклесиологию, смысл, заложенный в библейском повествовании о творении и потопе, а также сущность Апокалипсиса. Что касается последнего вопроса, заключительные два десятилетия двадцатого века были отмечены появлением в адвентистском сообществе людей, которые отошли от толкования Книги Даниила и Откровения, свойственного для историзма и занимавшего центральное место в адвентизме со времен его основания, и сместились в сторону интерпретации, которая более согласуется с футуристским и даже претеристским пониманием пророчеств. Любые серьезные изменения в адвентистском пророческом толковании повлекли бы за собой перемены в самом адвентизме как таковом, поскольку адвентизм седьмого дня сформировался как движение, воспринимающее пророчества в свете историзма, особенно отрывок, начинающийся с Откр. 11:19 и заканчивающийся последним стихом 14-й главы Книги Откровение.
Помимо вышеизложенного, современный адвентизм претерпел и другие перемены. Как ни странно, 1990-е годы стали свидетелями возрождения антитринитарианства и полуарианства на том основании, что такова была вера большинства первых адвентистов. Подобный посыл кажется, по крайней мере, странным для Церкви, основанной в противостоянии с традицией как богословским авторитетом. Впрочем, столь резкий поворот в отношении к авторитету не был единственным в адвентистской истории. В любом случае возвращение к этому вопросу зиждется скорее на средневековой логике, чем на логике реставрационистского адвентизма девятнадцатого века.
Еще одно «уточнение» в адвентистском богословии в 1980-х и 1990-х годах можно рассматривать и как несколько иной способ выражения прежней идеи, и как некий сдвиг в вероучении. Оно связано со следственным судом, предшествующим возвращению Христа. Раньше адвентисты представляли этот суд в более строгих тонах, говоря о том, что Бог отвергает тех людей, кто оказался неверен. В последнее же время принято делать акцент на том, что Бог за людей, что Он на их стороне и хочет привести в Свое царство как можно большее их число. В этой новой перспективе Судья предстает в том виде, в каком Его рисует Библия: Он на стороне грешников, а суд совершается, чтобы показать им, что они могут быть уверены в спасении и будут счастливы на небесах. Святые последних дней могут чувствовать себя уверенно и безопасно пред лицом суда, когда Христос исповедует их имена пред Отцом и ангельским воинством» (Our High Priest, 121, 207). В результате многие адвентисты в 1990-х годах обрели большую уверенность и стали меньше бояться следственного суда.
Еще одна тема, которая постоянно звучит во внутрицерковном богословском диалоге, это последнее время, которое никак не хочет кончаться. Проблема в том, что адвентизм старается поддерживать в своих приверженцах огонь веры в близость пришествия. Как не дать угаснуть этому огню, несмотря на затянувшееся ожидание, вот вопрос, которого Церкви никак не избежать. Одни обвиняют в этой задержке саму Церковь. Если бы адвентизм, говорят они, принял весть Джоунса и Ваггонера или если бы члены Церкви явили то совершенство, которого ожидает от них Бог, то конец бы уже наступил. Другие «подогревают» свою веру, сосредоточенно высматривая так называемые «знамения времени». Время от времени они таким вот образом поднимают себе уровень эсхатологического адреналина, который очень скоро снова идет на спад. Третьи пытаются решить эту проблему, поступая по завету Иисуса: «Употребляйте [серебро] в оборот, пока Я приду». Рассматривая Мф. 25:31-46 (притчу о последнем суде) в контексте 24-й и 25-й глав Евангелия от Матфея, они все больше сосредотачиваются на социальной этике и стоящей перед Церковью задаче - заботиться о бедных и страждущих
в ожидании возвращения Господа. Решения предлагаются разные, но проблема для адвентистов начала двадцать первого века остается прежней. Впрочем, перед основателями Церкви стояла та же самая проблема - как оставаться адвентистами в вере и в жизни, пока Церковь пребывает в ожидании Второго пришествия Христа.