На годовщину смерти матери

Отмычка

Разборка с музой — дело не из приятных.

Всё равно что кормить ненасытного крокодила.

Решаешь молчать, а вот чертишь опять что-то невнятное

То пальцем по зыбким пескам, то прутом по вонючему илу.

Чаще сеешь больше, чем собираешь.

И урожаю оценку даешь не в «лайках», а в мегабайтах.

В лучший из предложенных жизнью адов ныряешь:

Забываешься в соцсетях, порталах, призрачных сайтах.

Но однажды стоишь, как столб, пораженный силой молчания,

Удивленный не чьей-то речью, а безмолвия властной волною,

Плюешь на куцые мысли, свои величанья с ворчанием

И с радостью замолкаешь.

Говоришь на языке тишины

С тишиною.

Смотрю, как одиннадцатиклассники перья точат в преддверии судьбоносного сочинения 2 декабря. Под грозные увещевания родителей типа «Карфаген должен быть разрушен, иначе домой не являйся!». Под нервные завывания учителей «Там тако-о-о-е будет!». Товарищам обучающимся остается только выдохнуть: «Ах, зачем меня мать родила?».

В нашей семье всё было куда веселее. Тогда сочинение в массовой школьной практике отличалось от кубка мира по словесному набору, и было так, рабочим моментом. Отец мой прославился тем, что однажды после болезни, не прочитав оригинала, перепутал Катерину с Кабанихой и показал учительнице литературы такой «луч света в темном царстве», что та чуть не ослепла. А потом бабушку вызвали в школу по поводу его сочинения по бессмертному для России произведению Н.Г. Чернышевского «Что делать?». Папа писал примерно следующее: «Когда пребывающему в юном возрасте вождю революции В. И. Ленину старший брат Александр принес почитать роман «Что делать?», он пролистал его, написал в своем дневнике, что это ерунда, и отложил куда подальше. И лишь спустя десятилетие Владимир Ильич вновь открыл эту книгу и был ею воодушевлен. Я не считаю себя умнее вождя, поэтому воспринимаю этот роман Н. Г. Чернышевского как ерунду». Учительница запомнила отцовское творчество надолго. И этот факт важен, для дальнейшей истории.

От осинки иногда родятся апельсинки. Поэтому мой путь в школьном бумагомарательстве не был столь тернист. При подготовке к выпускному сочинению учительница русского языка, прозревая моё медальное будущее, регулярно напоминала, что, мол, ты там постарайся попроще, без выкрутасов своих. «Ты вот написала предварительное сочинение на тему «Дурак в русском роке», — говорила она. — Это, конечно, хорошо. Но ведь в комиссиях сидят люди, для которых что Летов, что Геббельс — без разницы». Да и ладно. Написала я про «Человечество будущего» на основе поэмы «Великий Инквизитор» Ивана Карамазова («Братья Карамазовы») с вкраплениями — прости, Господи — из «Розы мира». Наверное, получилось забористо, потому что часть комиссии вздыхала «Как здорово!», а часть хмурилась, полагая, что я их конкретно развожу на цитатах, как цыганка. Да еще и тема подходящая — предсказание будущего.

Самое забавное заключалось в следующем. Когда мой папа подъехал на своем грузовике к мэрии, где мне должны были дать медаль за школьные годы чудесные, он прокрался в зал и сел рядом, как оказалось, со своей учительницей литературы. Она обрадовалась: «Саша! Здравствуй! Ты здесь какими судьбами?» И видимо, сопоставив наши фамилии воскликнула: «Так Валя Калачёва — твоя дочь?! Я ж её сочинение проверяла!» «А что, по стилю не понятно?» — заметил довольный папа.

В общем, судьба — явление круто зарифмованное. Особенно её литературная часть.

Герои по жизни

Кумиры юности

Сбросились

С корабля деловой повседневности

С багажом, спасательным кругом,

Прочими атрибутами.

Да и мы сами, чувствую,

Для повседневности —

Древности.

А она, по всему похоже,

Что судно утлое.

Опали, как листья осенние,

Со стены плакаты с героями.

Боги скрываются в сумерках,

Оповещая: game over.

И никто не вздыхает — подумаешь,

Нет ни Царьграда, ни Трои,

Ни нового Пушкина…

И ничего — живы-здоровы.

От дыхания времени стынут чернила,

Замирают училки в училищах,

Блеют волки,

А блудные сыновья

Обивают чужие пороги.

Мальчиков умненьких

Погребают в пыльных книгохранилищах,

И Мальчиши-Плохиши

Сочиняют им некрологи.

Типа Каа соболезнует бандерлогам.

Я каждый день смотрю кинохронику,

Черно-белые кадры, как у Тарковского.

Боль Летова.

Ярость Кинчева.

Цой уходит,

Кто-то приходит.

Свято место полно до краев

(И хватит искать там бесовское).

Классно:

Герои юности

Тебя не бросают.

И не подводят.

Адские бездны райские кущи

Знали бы прикуп жили бы лучше

Жили бы в Сочи иль Ясной Поляне

Чаще б писали папе и маме

Вряд ли бы пили воду живую

И не мечтали б лопнуть жируя

Взглядом одним разгоняли бы тучи

Пели б певучей кручинились круче

Дружили бы крепче держались бы вместе

Делили бы поровну хлеб-соль да вести

Райские кущи адские бездны

Колокол бьет что ж будьте любезны

НА ГОДОВЩИНУ СМЕРТИ МАТЕРИ

Эта не та колея,

По которой ходил пророк Илия.

Это не то море слов,

Которым дал жизнь Иоанн Богослов.

Здравствуй, мама! Пишу тебе из страны пропившихся вдрызг географов,

Пастельных бойцов, трепещущих от падения курса доллара,

Где берут кредит — ты в курсе — даже на скромные похороны,

Если б не храм, я бы

Давно

Добровольно

Свалила

На альтернативную сторону

Сумрачной Леты, кордона адова,

Но об этом лучше не надо.

Нас стращают ИГИЛом и террористами, кровью залитыми,

Хотя в сто раз хуже те, кого нарекли элитами

Местных широт,

Которые почти сожрали электорат или как-его-там-народ!

Честно скажу, хотела писать о стихах, книгах, весне, цветочках,

А гоню пургу, сверлящую мозг и днем, и ночью.

Как славно, что ты это видишь лишь панорамно сверху.

Замолви там, что ли, словечко за нас.

Так, ради смеха.

СЛАВА ПИЦЦЕ!

в общем шел я недавно тут по гипер-супер-пупер и прочее «Лотос Плаза»

мимо торговых модулей от которых меня тошнит начиная от входа сразу

но у ребенка там мастер-класс он идет печь хлеб итальянской нации пиццу

и таким макаром «Плаза» случайно вписывается в жизни моей страницу

кругом всё согласно госпропаганде пьют жуют покупают лучась от счастья

каждый чувствует себя круто к маркетинговым процессам причастным

и вот стоя как все с коктейлем в правой руке с глазами в светлобудущных далях

понимаю что у меня больше Родины нет что пока клювом щелкал её украли

не-е она в тех же пределах на карте мира и мы всё ещё говорим по-русски

та же псевдоистория в псевдоучебниках для лбов донельзя узких

но вряд ли внятно смогу объяснить что мне в воздухе вдруг соткалось

вроде как из организма изъяли дух а оболочка товарного вида осталась

это похоже на кинофильм где друг героя обернулся главным подонком

где антихрист вселяется в девочку-незабудку с глазами «Сикстинской Мадонны»

как священник служил-служил литургию ни единой ноте не веря

как я постился-молился-лоб разбивал и внутри себя выкормил зверя

я понимаю что весь мой словесный понос звучит как повод для анекдота

мы люди взрослые все понимаем сказки нужны идиотам

понятно что всё давно развалили при антинародном режиме

но собака-то лает караван чешет вдаль автомат стреляет двигается машина

я тоже тот ещё циник но заболело внутри вдруг что-то как при инфаркте

вспомнилось что я консерватор монархист православный для рая на низком старте

воспринимал всерьез государственный гимн хоть в текстах частенько сбивался

учил Пушкина наизусть добровольно читал Достоевского и типа с носом остался

вот она распряженная Русь мечется у прилавков заливаясь слюной у айпадов

на фига ей память о Пересвете о пайке блокадного Ленинграда

так повод потусоваться на теле-еле-каналах ряженым с пафосной мордой

мол я лоялен ты слышал Путин воспеваю героев порицаю уродов

но тут прибежал ребенок с друзьями глаза светятся радость на лицах

и я применил на практике дедовский способ когда кажется надо креститься

слава пицце

DPS

раздели по-братски со мной мимолетную красоту

не прошу препарировать боль хотя это куда интересней

воскресни

веруй в невероятное

в сбывающуюся мечту

живи как летучая рыба

тебе надо в небо хоть тресни

у нас получится вместе

нам кислород перекрыт отчаянием миллионов

со взглядом протухшей рыбы с повадками хамелеонов

это гиганты зашитые в корпусы муравьев

так не поется не дышится

ты умеешь давай споем

о том как легко было в детстве понимать язык встречного ветра

о том как мы премся за нашей любовью годы и километры

как горько пахнут деревья рухнувшие без сил

о чем говорят художники от Китинга до Noize MC

вдыхай запах шумных улиц

выдыхай свои рифмы внятные

веруй в невероятное

делай невероятное

24 марта в Музее изобразительных искусств Республики Карелия был организован перформанс «Грунт».

ДЕНЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ

(по М. А. Булгакову)

Сидим, значит, в «Школе блогеров» при «Agriculture_club», никого не трогаем, ручки починяем, мозги затачиваем. И тут вдруг Наталья Федоровна Ермолина, учительница наша, как встрепенется:

— Блогеры!

Мы:

— Чё?

Она:

— А ничё! Мы тут, понимаете, сидим себе в тепле, небо коптим, а в это самое время петрозаводская, прости Господи, культура чахнет от того, что никто не смотрит на неё свежим заинтересованным взглядом первооткрывателя и не продвигает её в сторону, противоположную от отреставрированного Александринского театра. Ферштейн?

Мы, в упор не понимая:

— Угу.

Она:

— Раз «угу», значит так: находим культурное мероприятие, внедряемся, а потом пишем. Согласны?

Ну, мне, допустим, всё в радость — хоть прямой репортаж из канализационного коллектора. Что я — культуры, что ли, испугаюсь, в самом деле? Мне мама с нежного возраста «Я Мерлин, Мерлин, я героиня самоубийства и героина» читала заместо сказки на ночь. Гюльнара тоже не из слабаков. Смотрит в корень, под него же косит, причем с видом васнецовской Алёнушки. С косой. Металлической. Галина с Леной — это вообще наша основа основ, как «Капитал» для построения социализма. Так что команда та ещё подобралась, самое то для внедрения и продвижения. Хаоса в космос.

Первым полигоном был выбран перформанс «Грунт». Название настораживало.

— Помилуйте, — говорю я Наталье Федоровне, — за что же так круто? Я неграмотная, в «хореографии картин» не разбираюсь. Не учили нас при старом режиме.

А она отвечает:

— Не дрейфь! Прорвемся! Чего испугалась? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут. Перформанс посмотришь, вот тебе и удовольствие.

Я, конечно, настаивала на цирке, там всё-таки клоуны, слон, собачки ученые.

Но Наталья Федоровна помахала пальцем.

— Я тебе, — говорит, — покажу слона! Несознательный элемент! Собачки-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А на хореографически-звуковом перформансе много нового узнаешь. Мило, хорошо, непыльно опять же. Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать... Получай билет, и марш!

— Аминь, — отвечаю. Великий пост ведь. Смиряться надо.

В урочный час кинули мы кости в нужном направлении — аккурат у рассадника культуры приземлились, Музея ИЗО, где всё это безобра… взаимодействие человека с живописными произведениями намеривалось быть. Семечек решили не покупать, «попкорма» тоже. Больно уж пафосное мероприятие. Видим, у загородки, где впускают народ, — столпотворение вавилонское. Валом на перформанс-то лезут. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни обворожительные. Кто юбку с утра забыл надеть, кто грим театральный смыть. Не от мира сего, сразу скажешь.

А мы с блогершами томимся в ожидании у зала, картину некоего Тюленева рассматриваем — «Корзина с рыжиками». Всё просто и ясно, как Божий день в гребенщиковских песнях: главными персонажами являются русские поэты, на которых, приобщившись к трапезе грибной, недоверчиво взирают русские белоголовые мальцы. Ну а как без грибов-то в одночасье Маяковского с Пушкиными узришь? Сами рыжики побоку, сбоку то есть. Истинно народное искусство, умилительное и поучительное, за сердце берет, не то что какой-нибудь актуальный Гамлет-педик. И пока я медитировала на мысль, каким должно быть искусство для народа, появился саксофонист и начал душевно играть, а из соседнего зала вышел мужчина в черной юбке до пят со скрипкой. Судя по отрешенному и/или потерянному виду, он явно заблудился и упорно искал своё место в искусстве. Подмывало подойти и сказать, мол, всё нормально, инопланетный брат, all is well that ends crymnash. Но скрипач быстро освоился, уверенно заиграл, так и оставшись непросвещенным. Одинокая lady in black выделывала какие-то замысловатые па напротив музейных сокровищ из постоянной экспозиции. Те взирали, как Чингачгук, благородный дикарь. Без эмоций.

Тут дождались мы-таки счастья своего — стали зрителей в зал запускать. Пока мы рассаживались да осматривались (кто его знает, каков балл по шкале личной безопасности у перформансов этих?), идеолог «Грунта», Саша Козин, под аккомпанемент гитариста И. Егорова, скрипача В. Демина и саксофониста В. Ямпольского сурово читал выдержки из Тарковского, Гротовского и еще Бог знает каковского. Сразу видно, что он тут у них самый грамотный в перформансе. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют в центр. Из его речей я поняла, что нас здесь не разводят, как лохов, и что перформанс самый что ни на есть настоящий, потому что лилась естественная для этих мероприятий музыка — про духовные процессы и прочую мистику. Это вам не «Жизель», тут не ожидаешь, кто какое коленце выкинет, чтоб культуру в массы засеять. Молотком по голове. Вспомнила я в этом самом месте Наталью Федоровну, прослезилась, мысленно поблагодарила за науку, за просвещение, которое началось да еще под музыку.

Козин, тот титан возрожденческий, два дела сразу делает — и книжку читает, и рукой размахивает. А ансамбль нажаривает. Дальше — больше! Девушки пришли (И. Коновалова и А. Витязева) — с ними-то перформансы куда интересней, всё бытие их — сплошной перформанс, как бы сказал Тютчев, если бы такие слова знал. И давай они, значит, всем кагалом пластические импровизации показывать и, как умные люди сказали, «исследовать тело во взаимодействии и диалоге с различными обстоятельствами: будь-то разговор с картинами музейной экспозиции через движение, где тело выступает как ретранслятор образов, линий, цвета, пропущенных через сознание танцора, или же бессознательно возникающие из тела линии, движения, формы, жесты». Если перевести с языка небесных сфер на русский: ребята под сопровождение волшебной музыки (прямо руки чесались записать и дома под настроение слушать!) работали с предметами — миской, клеткой, палками суковатыми, куском спиленного дерева, тканями и прочим, что под руку/ногу попадалось.

А чё? Мы всё поняли. Это мы только с виду простые, как грабли. А так — фамилию Витгенштейн даже/особенно спьяну чётко по слогам произносим, выдерживая градус интеллекта «выше среднего» в мутном взоре. Это ж чистая, ушатай меня Китай, медитация. Музыка играется, актеры двигаются, аристократы с портретов с ними взаимодействуют, как умеют. Не натренировались еще. Что хотели, то и получили. Люди радуются. Растерянно маленько, потому что не привыкли к композициям, где не понятно, в каком месте хлопать, и сразу не въедешь, где, собственно, начало, где конец и при чем здесь «грунт». Но процесс пошел. Зрители по завершении действа Пину Бауш вспомнили. Имена Матса Экка и Бежара произнести не решились. В зале могли быть замаскированные под хипстеров представители казачества, вооруженные кондитерскими изделиями. Но культурный контекст оценен и импровизация налицо.

В общем, посмотрели перформанс, поговорили все и разошлись. Только и всего.

Ну, думаю: слава Богу, просветились, и будет с нас! Занятная история!

Но: в следующий раз пойдем в цирк! Там всё-таки клоуны, слон, собачки ученые, не чета мне.

О РЫБЕ

Ты знаешь ведь правда в раю нераспятых нет

А нас почему-то волнует насколько вкусен обед

И насколько постно в том обеде выглядит рыба

В общем забить на Дорогу Скорби рыба духовная глыба

Краеугольный камень спасения в зачетке веры отметка

Сидит в избушке священник перебирает монетки

Сидит в квартире старушка вздыхает по пьяным внукам

Сидит в больнице приятель изживает сердечную муку

И каждый из нас сидит и мысль в котелке своем месит

В раю нераспятых нет

И Христос

Воскресе

Пасхальное

Ждет душа в эти дни восклицательных знаков на белом листе.

Все разговоры о писанках, пасхах да куличах.

А я думаю, где бы я был тогда, при голгофском Кресте,

Кричал бы «Распни!» или стыдливо молчал?

Верба вся в мишуре, цыплята сгрудились вокруг.

Хозяйки пошли на свой кулинарный ринг.

А я думаю, там, в Гефсимани, какова была мера мук,

И Лобное место — оно на века иль на миг?

После чудесной ночи замыкается времени круг:

И на улицах вновь маски-шоу, а по ящику «Поле чудес».

А я думаю, стоп-голова! Отдохни, посмотри вокруг —

Видишь, снова свершилось: Христос воскрес!

Шуя. 1 мая

Я понимаю, что в риторике небезупречна,

И вбиваю гвозди, где надо шептать елейно,

Но брат наш Христос сегодня воскрес. Далеко не фигурой речи,

А реально — у нас на глазах. Звучит неблагоговейно.

Нет чтобы там «Превеликий Небесный Бог»

Или о тайнах тайн, к коим Адам непричастен…

А всё ж Он воскрес — и ломается вычурный слог,

И зуб на зуб не попадает от счастья.

Он воскрес — это чувствует каждый эритроцит,

Так, что с трудом в легкие воздух влетает,

Он воскрес! И для планеты, и для капли росы.

И все остальные слова в пасхальном возгласе тают.

Письмо отцу Константину

Дорогой отче,

Я пишу Вам, не рассуждая,

Имею ли на это право,

Но опытно зная,

Как проходит земная слава,

Как превращается в прах

Золото,

Лживое слово,

Своевольное дело доброе,

Получив по мозгам от разных людей

И отличая ужа от кобры.

Всё, что трясёт нас здесь —

В странной версии государства —

Всего лишь

Один

Из тысячи тестов

На годность

В Небесное Царство.

Мы такие,

Что, в Индию устремляясь,

Открываем глаза в Америке,

Вместо земного рая получаем концлагерь,

В реку кидаясь, не помышляем о береге.

И сколько бы там с амвона

Ни летело святое и вечное,

Это ум ограничен,

А гордость-то бесконечна.

Она застит и без того слепые глаза,

Разрывает всё в дырках сердце,

Учит окапываться от ближних

Вместо того, чтобы греться

Евангельским словом,

Лечиться болью за друга,

Терпеть — и искать в этом радость.

Вот и блуждаем по кругу,

Где центр — я сам,

Блудный хам,

Взятый в плен пустотой с потрохами…

Ладно,

Хватит разбрасываться словами.

Мудрости Вам в решении проблем,

Надежд среди невозможного,

Мужества

Перед небесными мыслями

На Земле…

Не сгоревшей пока

Из милосердия Божиего.

Машезеро. 15 января

Всё, что нас не убило,

Превратило —

К сожалению —

Сердце — в жесть,

Научило

Стрелять

Без терзаний

И метить малые родины —

Мы на них, дескать, есть.

Но сегодня,

Стоя на службе

В простом деревенском храме,

Погрузившись в «двухнотное» пение,

Я поняла,

Что рано

Записала себя в глухие подонки,

Потому как в области сердца

Пение

Отдавалось звонко,

Дарило по искре восторг,

По крупице — покой,

По капле — слёзы.

То есть как-то оно задело меня серьёзно,

Навело на мысли

О доброте,

А отец Константин закрепил их с амвона:

Да, мы к милосердию призваны,

Всякий ближний достоин оного,

Что святой Серафим

Призывал к любви,

И сам освятился ею…

А мы, как чумные,

Даже думать об этом не смеем,

Зато ругаемся матом,

Пьем и деремся,

А жизнь пролетает мимо…

В общем,

Чуть-чуть

Вразумилась.

Моли Бога о нас,

Преподобный

Отче наш

Серафиме.

Шуя. 20 января

Мне, как всегда, везет —

Могу надышаться ветром.

Сесть в автобус.

Поехать в храм

За несколько километров

От городской черты,

Асфальтовых петель,

Росчерков перекрестков.

Я была сегодня в гостях у Предтечи,

В толпе подростков.

Мне везет —

Могу в их глазах читать будущее России:

Чистое поле, белая церковь под небом синим,

Плавная речка, деревянные лодки, полные мрежи.

Может, я брежу.

Но мне везет —

Полюбила селян и вокруг них пейзажи,

Вековые хибары с ветхими крышами, трубами в саже.

И в простоте проясняется спящее зрение:

То не везенье,

А Божие благословение.

Уя. 25 января

Мы уходим с радаров

Постепенно и наверняка,

Похоронив планшеты

В бескрайних сугробах навеки.

Мы уходим в такую ширь

Ледяной озерной пустыни,

Где слова в воздухе стынут

И иней сковал нам веки.

Здесь зимнее царство свободы —

И передвиженья, и мысли, —

Устаешь удивляться,

Что такое вообще возможно…

Но

Осторожно

К ночи

Крадемся обратно,

По графикам

Наших

Дисфункций,

Где планшеты в сугробах зависли J))

Однажды 52 февраля…

(профилактика мегаломании)

Уже не помню, с чего всё начиналось —

С ускользающего ритма печатных строчек,

Со вздохов ли, с призывов к благословенным дням,

Когда мама однажды услышит дочку

И, как минимум, даст договорить ей до точки;

С желания ли смутного,

Чтобы в родных глазах растаяли снежинки,

Сошел весь иней,

И пусть сгинет

Во взгляде отблеск ртутный,

Когда папа однажды услышит сына,

И не опоздает в стотысячный раз очень сильно,

Когда вокруг крутые дядьки,

Шальные бабки,

Для них клевый марш сбацал некто Агапкин,

Для них Микеланджело сваял Давида,

И египтяне воздвигли свои пирамиды.

Они жуют на пределе

И флудят на пределе,

Потому что уже их не переделать,

Их мечты достигают реальных целей,

Чем могли, они навсегда завладели.

Градус личной жизни всё крепче и крепче,

Если б я играл в «Дом-2», то было бы легче,

А то приходится вершить

Тектонические сдвиги

То в мозгах, то в сердце,

Принтующем интриги.

Каждый день час «Ч» или минута славы

Для зондеркоманд,

Что скоры на расправу

С теми, кто не понял, что «крымнаш» и точка,

И что это праздник длиною в строчку.

Мы в канавах сточных

Постигаем «блаженства»,

Холим великие несовершенства,

И живая вода здесь — банальная водка,

А молебны похожи на бойцовские сходки.

Мы живем на пределе,

Поем на пределе,

Потому что уже нас не переделать.

Гроб сминает горбы, лечит раны на теле,

Когда батарейки внутри сердца сели.

Уже не понимаю, чем надо закончить,

Что послужит стиШОКу достойной кодой,

Наверное, до боли знакомая вещь:

All you need is love…

Сколько себя ни уродуй.

Вербный вторник

Скалится скалами берег, хмурит «бараньи лбы»,

И вековечные сосны шумят, что пойдут на гробы, —

Вон под окном лесопилка шпарит и ночью, и днём.

Жидкая грязь по горло.

Так, мама, мы и живём.

Ветхие домики в центре, раздолбанный автобан,

Проигравший в сухую навеки гробам и «бараньим лбам»,

Ивы облезлые с гордым именем вайи…

Что там твой нищий квартал в помеченном Богом Мумбае!

Синее небо в глазах повзрослевших с рожденья детей,

Внутри и снаружи пустоши. Бесполезно — сей там, не сей…

Привокзальные хвойды — мадонны, дом культуры — сараем сарай.

Здесь наш sweet home, мама.

Здесь начинается рай.

Больше друзья, чем друзья

Это похоже на фэйк —

Как бежал за последним вагоном поезда

И успел;

Как кто-то вдруг

Затянул любимую с детства песню,

А ты подпел;

Как говорить в адрес другого

«Брат»

И не ощущать, что соперник;

Как из венка победителя

Куда-то пропали все

Тернии.

Наверное, это счастье.

Банальность из семи букв…

У нас на душе не один «груз 200»,

Отпечаток наложенных рук.

Мы, может, не с теми кричали

«Мы вместе!».

Нам, может, не те несли

Бред или вести.

Но градус кипения

Ушел

В градус горения.

И сердце

На своем

Месте

У мальчиков, топающих

По топям

С мечтами о синем море,

У девочек, ждущих,

Что «он позвонит!»,

А иначе кромешное горе, —

Да их миллионы!

Не плачьте, девки,

И вас — миллионов десятки.

А нужно, чтоб было «один плюс один»

И в вечность — стрелой — без оглядки.

А нужно — хоть режьте —

Чтоб «ты да я»,

И чтоб не разбить, не разъять.

Чтобы мой взгляд не предал…

И стали мы

Больше друзья,

Чем друзья.

Битва масленицы с постом

Легендарий — свидетель: в этот праздник громко поют,

Срывают одежды и пьют золотистый мед.

Но февраль в нашем городе непредсказуемо лют,

Так, что даже воздух вокруг превращается в лед.

Я стоял и смотрел, как фамильный корабль дураков

Резал поверхность забродившей от смеха реки.

На мачте под солнцем реяли тысячи колпаков.

Горько-сладкой симфонии звуки выводили народ из тоски

По Китежу-граду, свободной Европе — да мало ли по чему…

Легендарий — свидетель: в этот день неприлично грустить и быть одному.

Доктор Брейгель знал в этом толк — да поди ж его отыщи.

От матросов нет прока — их уста забыли фламандский.

Остается распутывать символы: телега, калач, бичи

Крест на крест и солнце под алой маковой маской.

Carno vale! Здесь любят друг друга, и в этом намек на уход

И воскресенье. Терпкая шутка, выдержанная годами.

Из Возрожденья по телу реки движется ледоход.

Я стоял и смотрел, как слепая весна появлялась, как дым, над волнами,

Обретая телесность и меняя личины: козел, свинья, селезень, волк…

В ее перевертышах было что-то такое, в чем Доктор Брейгель знал толк.

Бронзовый век. Смеркается рано, хоть вечер сегодня и светел.

Праздник кончается в тот момент, когда устаю я смотреть.

Я понимаю, из всех переменных здесь был постоянным лишь ветер.

Мне бы хотелось, чтоб из всех постоянных переменной считалась здесь смерть.

Искать себе место

На правах мутной партии власти миром правит колода карт,

Но нас уже этим не удивить, тем паче не ранить.

Мы тут вдруг срифмовались с песенным Гангом Василия К

В части зёрен жемчужных, которым в грязи не кануть.

Вот так и течет резкое слово за словом шальным,

Проходя сквозь болота цинизма и долины опийной смерти,

Через строй, где один сказался убийцей, другой — больным,

Ну а третий, как лом, отжал святцы, верьте — не верьте.

Мы вставим свои пять копеек в твердь кремлёвской стены,

Бросим плевел в воронку от взрыва — для нового урожая,

Бесплодной смоковницей будем врастать в чьи-то тревожные сны,

И прощаться с Ангелом Ночи, до зеркала не провожая.

Мы будем шнырять по Афинам и играть в наперсток с Гермесом,

Мы потащимся в вечный Рим, чтоб услышать звучную мессу,

Мы двинемся хоть на край света, чтобы найти себе место,

В пустоте обрести себе место.

Presto.

Когда он пришел в себя

(Блудный сын)

Человек отрывается от милосердия Божия,

предпочитая Ему жестокость диавола.

Протоиерей Александр Шаргунов

Он проснулся, теряя надежду в спутанном сне.

Он проснулся и понял, что болен неизлечимо.

В окне

Фонари дрожат на ветру

В окне

Бездна, и холод, и лед, и ветер, несущийся мимо.

Сколько воды утекло с тех пор, как он бросил семью.

«Отец… Помнит ли

Он?..

А помню ли, собственно, я?..»

Тополя

За окном мечутся на ветру.

Тополя,

Фонари, вопли Пирра и выжженная земля.

Гламурная нечисть в эфире, на кладбищах.

Вой до небес.

Отрыжка от вечных рожков, приправленных «Uncle Ben`s»ом…

Безвестный

Прохожий идёт через сумрачный лес

Беспокойного Данте…

И видит

Солнце за лесом.

Всё будет

Твоё от тебя не уйдет,

Как ни скрывайся,

Как ни кидайся

На север, к зулусам,

В Непал, в Нью-Йорк.

Будет и дом

Из корыта разбитого,

Взлеты к Марсу,

Мономаховы шапки

И на губах королёк,

Если всё это нужно

Для навигации в жизни,

Для выхода к Божьему дому

По старинной скорбной дороге.

Вверх, носом вниз, снова вверх…

Терпи, смиряйся, люби.

И на тернистом пути

Не жалей свои ноги.

Временные трудности

Это раньше считалось,

Что трудно

Быть

Богом.

Теперь — неохота.

Ведь есть тонны гаджетов,

Селфи, бильярд,

Дом,

Работа,

Где-то там на окраине

Поля чудес

Дети

Резвятся…

Тут незачем

Богом

Быть или слыть, —

Будут

Смеяться.

У пропасти скошена рожь, —

Ерунда.

Театр магический замер.

Волки степные разбрелись

Кто куда,

Провалив свой экзамен.

Пески суеты

Заносят следы

И пьедесталы.

Трудно

Быть

Богом,

Хотя

Время богов

Уж две тысячи лет

Как настало.

Со святыми упокой

Саше-Паше

Пустыня не плодоносит.

Я опять пишу о душе,

Которую черти носят на заоблачном вираже.

И снизу несётся «Браво!» или «Дорвался, урод!».

Так проходит земная слава.

В канаве

У сточных вод.

Мы настраиваем айфоны, но глухи к глаголам Любви.

Мы скупаем на рынке иконы,

Но в рай нас зови-не зови,

Похоже, уже не дозваться. Но всё же,

Боже,

Постой.

Прошу — как Тебе угодно —

Со святыми нас упокой.

Здесь многие сплюнут

И / или

Постучат по краю стола.

Жизнь ведь как «тили-тили»,

Как «Hennessy» из горла,

Новый год, тур в Париж, где праздник,

Который всегда с тобой…

Где здесь место

Словам

Бесстрастным

«Со святыми нас упокой»?

Христос не пьёт кока-колу.

Христос не играет в футбол.

Он — Бог любви и боли.

Вот и весь «мой рок-н-ролл».

Ведь я желаю того же.

Когда наступит отбой,

Ты, милосердный Боже,

Со святыми нас упокой.