Неопубликованные источники 3 страница

...Много найдется таких, скорбящих, не за мантию, но и за рясофор; это происходит от честолюбия — а им кажется, что от искания спасения; спасение состоит в смирении, а оного нет, — то и скорбят за внешнее одея­ние, доставляющее честь (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 445).

Вы приуготовились к принятию монашеского образа, а в чем состоит его сущность и какие вы давали обеты при пострижении? не то ли, чтобы все терпеть. Параман (принадлежность облачения монаха малой схимы - небольшой четырехугольный плат с изображением креста) и крест что иное означают, как не памятование о данном нами обете к терпению? Так благодарите же Бога, что Он вас обучал терпению, и ныне всякий случай должен быть уроком к научению терпению, и не только от внешних на­носимых, но и от внутренних злоб духов, или к действию страстей, или к отчаянию понуждающих (преп. Макарий, 24, т. 5, с. 178-179).

...Мати О. <просит> ...благословения облекаться в веч­ный траур, то это слово не согласно с истинным разумом. Одежда наша хотя по виду и черна, но она есть одежда веселия и радования и риза спасения. Поистине надобно радоваться, что сподобляет Господь избегнуть мира, как Израиль из Египта, и работать Господу, а не миру. Итак, в сию-то одежду веселия да благословит ее Господь облещися с радостью, а не с печалью, и не сетовать о оставлении мира, а радоваться о вступлении в новую жизнь, которая есть неизвестное народу разумение (преп. Макарий, 24, т. 5, с. 583-584).

...О чем тут скорбеть? О внешней одежде: а разве она делает инока? А ведь ты хочешь спастись: делай инока внутреннего, а не внешнего. А когда о сем будем скорбеть, то далече удаляемся от спасения. Гордость чужда ино­ческого образа, ему сродно смирение (преп. Макарий, 24, т. 3, с. 460).

Мантия и схима имеют то великое значение, что при­нимающему их дается и благодать жить по-монашески, да­ется благодать исполнять монашеские обеты. Здесь мантия и схима похожи на оружие, которое дается воину, когда он идет на брань. Ему есть чем встретить врагов и защищать­ся, и отбиваться от них (преп. Варсонофий, 5, с. 137—138, от 20.12.1909).

Приступая к принятию ангельского образа, иди на свя­тое дело в разуме. Это не есть какое-либо земное отличие и честь, но вящее смирение. Образ истинного монашества есть искреннее смирение, а смирение святой Исаак Сирин называет одеянием Божества. Прочти сама его 53-е Слово. Малый ангельский образ есть обручение Небесному наше­му Жениху, Сладчайшему Иисусу. И потому, как только оденут тебя в сию одежду смирения, ты обязана будешь иметь всегда на языке имя Иисусово, как обрученная неве­ста имеет пред глазами портрет своего жениха (преп. Анатолий, 7, с. 60).

Поздравляю тебя с ангельским образом. Сердечно желаю тебе и по-ангельски жить чисто, свято, во смирении, послушании и молитве непрестанной, в незлобии и любви к ближнему (преп. Анатолий, 7, с. 112).

Один монах, оставшись вне монастыря, начал думать: «Не буду носить четки. Я не молюсь по ним, и, может быть, это мне в грех поставится, что я показываю не то, что есть». Это неправильно. Я хотя и не молюсь по четкам, а на руке держу. Посмотрю на них и подумаю: «Я — монах, должен по обету непрестанно молиться и не молюсь». Укоряю себя, и это — на пользу... Одежду монашескую надо любить (преп. Никон, 8, с. 328).

Хотя ты и не принимала пострига в мантию, но все же ты имела рясофор, а на одеяние рясы читается такая мо­литва: «Благодарим Тя, Господи Боже наш, Иже по мнозей милости Твоей избавил еси рабу Твою от суетныя мирския жизни, и призвал еси ю на честное сие обещание: сподоби убо ю пожити достойно во ангельском сем жительстве: и сохрани ю от сетей диавольских, и чисту ея душу и тело соблюди даже до смерти», и далее: «облецы ю освящения одеждою, целомудрием препояши чресла ея...». Из этого видно, что Святая Церковь Православная на рясофор смот­рит, как на обет Богу. Бойся солгать Богу. Теперь, если к сему приложим еще и то, что соблазняет тебя монах мантийный, то мне страшно подумать, какой на это суд произносит Святая Церковь. Вот что написано в законоправильнике: монах или монахиня, если приидут в общение брака, не считается то брак, но блуд, или лучше сказать, прелюбодейство... (преп. Никон, 6, с. 231—232).

Говорили старцу, что в обители <Оптинской> не скоро дают постриг. На это он ответил: «Внутреннее нужно соблюдать, а о внешнем нечего беспокоиться» (преп. Амв­росий, 1, ч. 2, с. 2).

Не желай рясофора. Меня самого принудили в рясофор и в мантию, а я не хотел и говорил о сем батюшке Макарию — я сам не принял бы (преп. Амвросий, 1, ч. 2, с. 73).

...Прочти жития Симеона Юродивого... и преподоб­ного Алипия Столпника... и обрати внимание, что там го­ворится о пострижении. Хорошо позаботиться о внутрен­нем монашестве, но все-таки оно без внешнего не бывает, хотя внешнее без внутреннего и бывает. — Все таинства Православной Церкви совершаются из сочетания внешнего со внутренним, так как человек состоит не из одной души, но и из тела. Хорошо внутренно приготовить себя к сему и не спешить, пока устроишься. — Но так может рассуждать здоровый, больному же надо позаботиться, чтобы не упустить времени, и если сам не позаботится, то никто навязывать ему не будет. — Монашество принимается по собственному желанию, даже когда бывает представле­ние от начальства, то сперва спросят и подписку возьмут, но потом в церкви опять спрашивают: «вольною ли ты во­лею пришел еси» и т. д. Очень высоко будет дожидаться, пока Сама Царица Небесная тебе предложит, что хочет постричь тебя, а следует, повторяю, тебе самой об этом подумать и позаботиться (преп. Амвросий, 23, ч.2, с.74).

...Пишешь, что ты недостойна! — Хорошо смиряться с толком, и если сознаешь свое недостоинство, то в других случаях и следует, сообразно с этим, вести себя и держать­ся смиренного образа мыслей и действования. — Но по причине недостоинства своего не должно отказываться от принятия монашеского образа. — Святой Иоанн Лествичник пишет: «Никто да не нарицает себя недостойна быти обета иноческого... Где находится велия гнилость, тамо и Велие врачевание потребно есть... Здравии бо врача не требуют и во врачебницу не приходят» (Степ. 1, отд. 19). Если не желаешь принять пострижения, то зачем поступала и в монастырь? Впрочем, вольному воля, а спасенному рай. Но если и в болезни будешь отказываться от монашества, то рассуждение твое весьма ошибочно, и внушение это явно с шуией стороны (преп. Амвросий, 23, ч. 2, с. 75).

Ты удивляешься себе, как ты решилась принять по­стрижение в <схиму>... Как бы ни было, а дело уже сдела­но, переделывать нельзя; остается исполнять по силе и возможности данные обеты, в чем же окажемся неисправ­ными, в том да приносим искреннее и смиренное покая­ние. — Смущаться же ни в каком случае не должно, кольми паче не жалеть и не раскаиваться в том, что принято такое пострижение. — Это великий дар Божий, а даром и невели­ким пренебрегать не должно: а лучше благодарить и ста­раться быть достойным того, что нам даровано по великой милости Божией (преп. Амвросий, 23, ч. 2, с. 90—91).

...По принятии мантии скорбные искушения более по­путаются на человека, чтобы навык брани духовной и со­творился и стал искуснее. Тут уже не должно по-новона­чальному рассуждать, зачем то или другое? а просто терпи, смиряйся и опять терпи, подставляя правую ланиту в ду­ховном смысле, т. е. не оправдываясь, а принимая поно­шение и уничижение: во-первых, за грехи, во-вторых, ради того, что добровольно избрала ты спасительный путь, ко­торый называется тернистым, и тесным, и трудным; особен­но принявшему мантию неприлично входить в чужие дела и подавать человеческие советы, кому где жить, или куда переходить, или еще непристойнее — поступать двуличи­ем — в глаза принимать ласково, а заочно говорить про­тивное. Надобно поверить себя, и душевредного должно удаляться, не давая воли языку и гневу, самооправданию, которые лишают человека пользы душевной... (преп. Амв­росий, 23,ч. 2, с. 101).

И простое стрижение овец бывает полезно и необхо­димо. Весною остригут овцу, а к осени вырастает на ней новая шерсть и более твердая. Постригут монаха в ман­тию. К осени, то есть к старости, расположение души его уже бывает более твердое и благонадежное к получению милости Божией, вечной и нескончаемой. Разумеется, если эта духовная овца не будет подражать козам, без толку лазить по плетням и колокольням и шататься по распутиям. Все знают, что козел, когда не пустят его вперед стада, то идет позади стада один, не хотя смириться (а за такое несмирение не бывает от него ни шерсти, ни молока) и идти наравне с другими, оправдывая собою слово Писа­ния: «тем, якоже прочии человецы» (Лк. 18, 11). Не хочет внять словам псалмопевца: «се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе» (Пс. 132, 1) (преп. Амвросий, 23, ч. 2, с. 167).

...Слышу о тебе, начальственная мать, что ты не пе­рестаешь унывать с тех пор, как начала горевать, получив­ши весть о пострижении. Знай, что горе, как море. Чем более человек в него входит, тем более погружается. Поду­май сама, какой безопаснее воин, вооруженный или не во­оруженный, и какой крепче монах, постриженный или не постриженный. Искуситель имеет обычай все извращать и в настоящее время стал всех обольщать какою-то мнимою свободой. А безвременная свобода, по слову святого Исаака Сирина, приводит к горькому рабству. Враг не хочет, чтобы мы повиновались Богу и по воле Божией служителям Божиим, а добивается чрез мрачные и тонкие внушения того, чтобы хоть не явно и не ясно, а повиноваться ему (пре Амвросий, 23, ч.2, с. 167-168).

Поздравляю тебя с пострижением в рясофор — это первая степень монашеского образа. Сердечно желаю тебе пожить отселе по-монашески, в терпении и смирении, и во страхе Божием, и хранении совести, как требуют запове­ди Божий, начиная с искреннего покаяния пред Богом и духовным отцом. Начало же из начал — терпение нахо­дящих скорбей — терпеть укоризны не только от старших, но и от младших, сознавая свои вины, за которые и нужно потерпеть, со смирением и благодарением, чтобы загладил Господь и простил согрешения наши (преп. Амвросий, 23, ч. 3, с. 37-38).

...Советую тебе... принять тайно схиму. Смотри опять не отказывайся, — схима есть второе крещение, очищающее и прощающее грехи. Если встанешь, что однако ненадежно, то будем тебя уважать, а ты смиряться. Ты хоть и бодришься, но болезнь свое показывает и доказывает, поэтому не усомнись прямо принять тайную схиму, которая прикроется явною мантиею (преп. Амвросий, 23, ч. 3, с. 69).

Советую тебе отвергнуть и презреть помысл, смущаю­щий тебя, что ты прямо приняла схиму. Посылаю тебе книгу преп. Феодора Студита. В завещании преподоб­ного... ты сама можешь видеть, что древле святые отцы обыкновенно постригали прямо в схиму, а уже позднейшие отцы начали сперва постригать в мантию (преп. Амвросий, 23, ч. 3, с. 70).

Несмотря на то, что ты серьезно больна, никак не согла­шаешься принять тайное пострижение, как делают это другие серьезно больные, из опасения чтобы не перейти в вечность без пострижения, проживши довольно лет в мо­настыре, а желаешь получить мантию видимую, т. е. длин­ную, церковную. Не знаю, дождешься ли ты этого. Из жи­тия Киево-печерского преподобного Моисея Угрина видно, что он тайно пострижен в темнице проходящим иеромона­хом. Разве ты выше этого преподобного? Советую тебе молиться этому угоднику Божию, чтобы он, предстательством своим у Господа, помог тебе избавиться от немощей душевных, ради которых посылаются и болезни телесные. Знай, что желать видимой мантии больному человеку есть явное тщеславие. Впрочем, я не убеждаю тебя к тайному пострижению, так как это дело совершается и должно со­вершаться по добровольному желанию разумеющих оное. Ибо образ монашеский есть образ покаяния и смирения, а не повод к тщеславию, высокомерию. На мытарствах и за простое тщеславие будут очень истязывать, кольми паче за тщеславное вышение длинною мантиею. Хорошо тому, у кого большое смирение, а не тому, у кого длинная мантия. Мантия длинная и короткая, обе не имеют рукавов, чем означается то, чтобы носящий их не делал ничего по ветхо­му человеку, тлеющему в похотях прелестных, от чего всех нас да избавит Всеблагой Господь милосердием Своим (преп. Амвросий, 23, ч. 3, с. 72).

Письмо твое получил, в котором объясняешь безот­радное твое положение по причине постригающихся преж­де тебя, по твоему мнению, и менее достойных. С одной стороны, жаль тебя, что ты так скорбишь, а с другой сторо­ны, я считаю это дело и промыслительным для тебя, чтобы ты после снисходительно думала об имеющих находиться в подобном положении и по опыту знала, как горько такое положение, и здраво об этом судила и рассуждала. Верхов­ным Апостолам попущено было искушение: Петру отречение от Христа, а Павлу гонение на христиан, чтобы после милостивы были к согрешающим. Напрасно и несправед­ливо ты думаешь, что дела делаются только чрез одних людей, без участия Промысла Божия. Кроме властей зем­ных, на земле есть еще и Царь Небесный, Дух Святый, всем управляющий, к пользе нашей полезное устрояющий, непо­лезное отстраняющий. Держись за эту мысль, и ты успоко­ишься, молясь за тех, на кого скорбишь и кого презираешь (преп. Амвросий, 23, ч. 3, с. 85).

Схима

Образ схимонашеский есть совершенный образ мона­шеский, а монашество есть совершенное христианство. Главная цель наша должна быть — исполнение заповедей Божиих, коими очищается сердце наше от страстей и исполняется плодов духовных: мира, радости, любви и про­чих. Воздержанием утончается наш плотский состав, и оным, купно с молитвенным правилом, очищается ум, но при исполнении заповедей Божиих и при глубочайшем сми­рении, а без сего ни пост, ни труд, ни правило не прине­сут нам никакой пользы. И если только в том одном полагать образ монашества, чтобы исполнять правило и соблюдать пост, а о заповедях любви, терпения и смирения не иметь попечения, то всуе будем трудиться. Правило и пост, конечно, надобно иметь схимникам большие против простого монаха, и на сие подобает себя понуждать: но, впрочем, Бог ищет от нас, по силе каждого, телесного подвига, а душевного подвига — любви и смирения от всех истязует: и больные и престарелые могут любить ближнего, и смиряться, и получать милость Божию; это не мое мнение, а святых отцов учение вам предлагаю (преп. Макарий, 24, т. 3, с. 148-149).

Духовная брань

Обители суть пристанища спасения, но случается, что и в оных бывают подвержены волнениям и погружаются в волнах: «ежели не всяк крестивыйся спасется, — говорит святой Иоанн Лествичник, — то умолчу о прочем», то есть о монашеском призвании; имеющие произволение благое через послушание приобретают смирение, которое сохра­няет инока от всех сетей и козней вражиих, а без оного можно подвергнуться различным искушениям и неудобоносимым, а паче когда об откровении помыслов и понятия не имеют, что оно очень нужно в нашем звании; многие отцы пишут, что откровение очень нужно и приносит вели­кую пользу..., а сие благое делание в нынешнее время совсем почти оставлено, оттого и прозябают дивии плоды и скорби умножаются (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 33—34).

Стремление твое к оставлению мира и вступлению в обитель иноков, конечно, есть призвание Божие, тем паче, что оное постоянно в тебе возрастает, но все надобно делать с пожданием, рассмотрением и молитвою ко Госпо­ду, да поможет Он в благом твоем намерении исполнить оное... Отвержение себя вступающим в наше звание состо­ит в отвержении своего разума и своей воли и в терпении последующих за сим скорбей, надо к этому приготовиться и сообразоваться с своими силами, душевными и телесны­ми... (преп. Макарий, 24, т. 1, с. 681).

Если посудить здраво, доставит ли нам пользу внеш­нее ношение мантии? Она есть образ смирения, а если люди ищут или желают ее, то конечно уже не для смире­ния, о прочем умолчу... (преп. Макарий, 24, т. 5, с. 162)

Обыкновенно мы, приходя в монастырь, думаем вдруг взлететь на небо, или найти покой нерушимый, но обретая сего от мучительства собственных наших страс­тей, впадаем в уныние, ища разрешения не там, где долж­но... (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 72).

Взирая же на нынешние времена и оскудение дела­телей и наставников сей жизни, нельзя не поскорбеть, и что вступающие на путь сей, хотя и с ревностью, но, идя самочинно, в две крайности впадают: или, высоко возвы­сившись, обольщаются мнением, или ниспадают слабостью жизни. Но все нельзя отчаяться или порицать путь сей, видя ослабление и немощи умножившиеся, и отступление от высоких подвижнических дел, и лишающихся духовных дарований (преп. Макарий, 24, т. 5, с. 141).

Во всех твоих письмах не видно самоукорения и сми­рения, приличествующего для нашего монашеского звания, которое может нас и устроить в благоделании, и успокоить, но в твоем устроении все тебе кажутся виновными твоих скорбей и озлоблений, одна ты права во всем и от всех истязанная и оскорбленная. Поэтому вижу, ты ежели чи­таешь отеческие писания, то, видно, или не понимаешь, или не хочешь оным последовать, или вовсе не читаешь оте­ческих книг, а потому и ничего не понимаешь и, мняся быти мудра, объюродела (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 157).

Сколько ты ошибочно имела понятие о монашестве, ты только и полагала: затвор, правило, видение, а о борении со страстями и о познании своих немощей и смирении от сего познания — уклонилась. Теперь же должно прийти в ра­зум истины: не дерзай никого укорять, хотя бы что и видела неподобное: укоряющих и досаждающих тебе - считай своими благодетелями, посланными тебе от Бога ко уврачеванию страстей твоих, и при всем том считай себя последнейшею и меньше всех, яко побеждаемую и му­чимую страстями, тогда совсем иначе просветится мысль твоя и получишь от Бога силу против страстей братися и не побеждаться от них... (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 133).

...Жизнь монастырская есть тесный и прискорбный путь, вводящий в живот вечный. Почему ж тесен и при­скорбен путь? Не потому, чтобы он был таков в сущнос­ти—что легче любви, кротости и смирения? — но потому, что мы одержимы страстями и не хотим им противиться: они-то и делают нам путь скорбным (преп. Макарий, 24, т. 6, с. 75).

Пишешь, что, по случаю представления тебя в мона­шество, встретили тебя скорби: поношение и ругательство. Я полагаю, так как монашеский образ есть образ смирения и терпения: «монах есть столп терпения, бездна смирения», то предварительно тебе попущен такой искус, — какова ты обрящешься? Есть ли в тебе дух христианства — любви, по заповеди Божией: «любите враги ваша» (Мф. 5, 44)? Не унывай от сих приражений, но смиренно подклони выю против сих волн, и корабль души твоей не погрязнет во глубине моря, гордость твоя смирится, и враждующие умолк­нут. Не вини никого, но смотри в них орудие Божие, искуша­ющее тебя и смиряющее (преп. Макарий, 24, т. 5, с. 654).

Монастырская жизнь есть борьба непрерывная со всезлобным врагом — диаволом. Мы падаем и восстаем, побеждаеми и побеждаем, по мере нашего устроения — гор­дого или смиренного, а Господь Подвигоположник, видя нас изнемогающих, поддерживает, укрепляет и восставляет, на раны падших возливает вино и елей, врачует их скорбями и болезнями и приводит ко благому концу (преп. Макари 24, т. 6, с. 281-282).

Жизнь наша есть духовная военная служба — брань: с кем же? — с невидимыми духами злобы. Кто воздвизает оные смуты? — враги живота нашего — бесы, стараясь восхитить от нас венцы подвигов за терпение, которые бы мы могли получить, принимая досады, оскорбления, уничи­жения, укоризны, презрения и прочее, и чрез сие смягчилось бы наше жестокое сердце и истребились страсти: самолю­бия, славолюбия, сластолюбия и сребролюбия, от которых и все страсти принимают силу и действуют (преп. Макарий, 24, т. 1, с. 303).

Она стремилась в монастырь, думая найти покой, а того не знала, что оный зависит от победы над страстями и от смирения, терпения и любви. Предоставьте ее воле и от­нюдь не уговаривайте остаться, а покажите ей, что наш путь есть тесный и прискорбный, который вводит в жизнь вечную, и когда согласится идти оным и терпеть все с самоукорением и смирением, то пусть остается... (преп. Мака­рий, 24, т. 5, с. 311).

Сильно работает диавол, желая отвлечь людей от слу­жения Богу, и в миру он достигает этого легко. В монас­тыре же ему труднее бороться, оттого дух злобы так нена­видит монастыри и всячески старается очернить их в глазах людей неопытных. А между тем не погрешу, если скажу, что высшего блаженства могут достигнуть только монашеству­ющие. Спастись в миру можно, но вполне убелиться, омыть­ся от ветхого человека, подняться до равноангельской вы­соты, до высшего творчества духовного в миру невозможно, т. е. весь уклад мирской жизни, сложившийся по своим законам, разрушает, замедляет рост души. Потому-то до равноангельской высоты вырастают люди только в лабораториях, называемых монастырями (преп. Варсонофий, 3, с.104, от 30.05.1910).

Замечу вообще, что стоит кому-нибудь принять твер­дое решение уйти в монастырь, как сатана начинает про­тив такого человека ряд козней. Отсюда прямо видим, что монашество для сатаны — вещь далеко не приятная. Ко­нечно, про нас, монахов последних времен, нельзя сказать, чтобы мы вели особенно деятельную борьбу с врагом, — какие уж мы монахи! Но все же боремся, как можем. А в миру борьба эта давно забыта, сатана диктует законы миру, и он слепо идет за ним (преп. Варсонофий, 3, с. 224, б. д.).

Чтобы работать только Христу и в монастыри идут — великое это дело. Но вот часто случается, поступят в монастырь, а затем разочаровываются. Пишут мне: «Я на­деялась найти в монастыре полный душевный покой, думала, что там я проникнусь молитвенным духом, а что выходит на деле? В монастыре такая же серенькая жизнь, как и в миру: зависть, интриги, сплетни... нет, не могу я перено­сить этого, что мне теперь делать?» Я отвечаю: «Терпи. Ты ошибочно думала о монастыре, что там только одна молит­ва; необходимо понести и досаду на сестер, чтобы омыться от приставшей духовной скверны». Снова пишут: «Батюш­ка, нестерпимо мне трудно, сестры восстают и возводят такую клевету, матушка Игуменья тоже нападает, защиты найти не в ком». — «Молись за обижающих тебя, — гово­рю, — не игуменья нападает на тебя, а так нужно для твоей пользы». — «Не могу я молиться, — отвечает, — за тех, которые приносят мне столько огорчений и зла». — «Не можешь? Проси Господа, и даст тебе силу полюбить их» (преп. Варсонофий, 3, с. 248—249, от 30.07.1912).

Да, это его <врага> первое дело — указывать на немощи братии, погодите, еще и на большие немощи будет указывать. А что у монахов есть немощи, это нисколько не удивительно, монахи — люди. У всех в миру есть страсти. Когда человек приходит в монастырь, то он не сразу ста­новится бесстрастным, нет, все его страсти и немощи ос­таются при нем, только в миру он не борется, а здесь хотя и побеждается страстью, но борется (преп. Варсонофий, 5, с. 31, от 23.02.1908).

Монах есть битые черепки... Его все бьют: и бесы, и мирские люди... От всех он постоянно терпит унижения и уничижения. Бьют его, и остаются от него одни битые черепки... А Господь возьмет его да и склеит, только это происходит не здесь, а там... (Батюшка указал рукою на небо.) Вот, что такое монах... (преп. Варсонофий, 5, с. 62, от 01.08.1908).

Батюшка заповедал... обращаться молитвенно к о. Макарию и ничего не делать самочинно, без смирения и благо­словения старца, ибо ни пост, ни бдение, ни молитва не приносят пользы, если совершаются без смирения и бла­гословения. «Постом, бдением и молитвою небесные даро­вания приим...» Ничем иным нельзя получить их, другого пути нет, но к этому необходимо нужно, как основание всего, смирение. У о. Макария и было глубокое, великое смирение... (преп. Варсонофий, 5, с. 66, от 07.09.1908).

...Сущность нашего иноческого жития — борьба со страстями... и... нельзя самочинно проходить путь ино­ческой жизни... (преп. Варсонофий, 5, с. 122—123, от 20.09.1909).

Монах должен быть подобен младенцу по слову Еван­гелия: «Аще не будете яко дети, не вийдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). В каком же отношении надо быть младенцем? По чистоте сердца. «Не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте» (1 Кор. 14, 20), говорит Апостол (преп. Варсонофий, 5, с.124-125, от 29.09.1909).

Спрашивают: как легче спастись? Один только смиря­ется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а не смиряется, — с таким вопросом обратились к преп. Варсонофию Великому, а он ответил (я, конечно, говорю приблизительно к его словам): «Чадо, не так ты ставишь вопрос. Что сказано в псалме: «Виждь смирение мое, и труд мой, и остави вся грехи моя...» (Пс. 24, 18)». Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения, одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: «Виждь смирение мое и труд мой», то получим награду — оставление грехов, как сказано: «И остави вся грехи моя». Поэтому необходимо упражняться и в том, и в другом (преп. Варсонофий, 5, с. 126-127, от 26.10.1909).

Иногда выражают мне некоторые свое желание выс­шей монашеской жизни, высших подвигов. А что может быть выше прощения обид, оскорблений, терпения скорбей и немо­щи братской?! Вы, вероятно, помните случай из жития препо­добного Пахомия. К нему приходит инок и говорит: «Авва! Благослови меня, я хочу идти и предать себя на мучение, дабы иметь мученический венец». А преподобный Пахомий гово­рит: «Ни, отче! Советую тебе остаться в обители, нести всю тесноту иноческого жития и немощи собратий и отрекаться от своей воли, — это вменится тебе в мученичество! (преп. Варсонофий, 5, с. 129, от 08.11.1909).

Лицемерие, двойственность, лукавство вообще погрешительны, а на монашеском пути это — прямая погибель. Надо твердо идти, никуда не сворачивать, не служить и нашим и вашим... (преп. Варсонофий, 5, с. 144, от 02.02.1910).

Тебя устрашило слово: «истязай будешь в День Суд­ный» (чин пострижения монахов), а за обеты, данные в крещении, неужели не будем истязаны в День Судный? Ежели б не было покаяния и надежды на милосердие Божие, то, конечно, надо бы упасть духом, а как мы нахо­димся в борьбе страстей, падаем и восстаем и приходим во смирение, то и надеемся на милость Божию, а не на наши дела (преп. Макарий, 24, т. 3, с. 445).

...Не думайте, что сразу можно на небо взлететь и мертвецов воскрешать! Нет, сначала нужно упражняться во внешнем монашестве, перешагнуть его, а приступать сразу ко внутреннему нельзя, нужно потерпеть всякие скорби, унижения и озлобления и внутри себя от диавола, и совне от неразумных собратий. Сначала нужно пройти весь ис­кус. Иногда даже будете чувствовать отвращение и нена­висть к монашеской жизни. Нужно испытать борьбу со страстями, стяжать смиренное о себе мнение и многое дру­гое... Внешнее монашество— это упражнение в подвигах: пост, бдение, сюда же относится исправное по внешности посещение церковных служб, трезвенность и прочее. А внут­реннее монашество — это борьба со страстями, очищение сердца... (преп. Варсонофий, 5, с. 136, от 05.12.1909).

Середина монашеского пути очень трудна... она есть даже самая трудная часть монашеского пути, ибо в начале пути, конечно, помогает и утешает Божия благодать. А се­редина — это самый зной... (преп. Варсонофий, 5, с. 148, от 14.03.1910).

...Помни, что мухояровая одежда прикрывает куски тела и кости, а настоящее одеяние — дела монашеские: смирение, кротость, терпение болезней и скорбей, особен­но напраслин и клевет; это верхний вид одежды, а испод­няя сторона этого одеяния есть радость, мир, милость, лю­бовь и прочее, а более всего — непрестанное обращение сердца к Иисусу, так что монах день и ночь зрит Господа Иисуса, и красуется Им, и утешается, и веселится, и посто­янно возрастает и расцветает (преп. Анатолий, 7, с. 131).

Получил письмо твое и подивился: сколько времени прожила в монастыре и разума ни на грош не нажила. Господь устроил тебя так, что ни вклада, ни особенных просьб не употребила, и Господь принял тебя в Свою святую обитель, дал тебе уютный уголок, почетное, близкое Богу послушание, и тебе все это нипочем: в няньки лучше идти! Неразумная! А смотри, сколько теперь ищущих и не получа­ющих такого места, как твое! (преп. Анатолий, 7, с. 209).

Скорби иноков последнего времени утончены. При по­верхностном взгляде на них нельзя признать их скорбями. Но это — злохитрость врага нашего диавола. Искушения явные, грубые и жестокие возбуждают в христианине пла­менную ревность и мужество к перенесению их. Враг за­менил грубые искушения слабыми, но утонченными и дей­ствующими очень сильно. Они не вызывают из сердца ревности, не возбуждают его к подвигу, но держат его в каком-то нерешенном положении, а ум — в недоумении. Они томят, постепенно истощая душевные силы человека, ввергают его в уныние, в бездействие и губят, соделывая жилищем страстей по причине расслабления, бездействия, уныния. Это выражается тем, что иноки последних времен ожидают чего-то лучшего, говоря: «Вот тогда и будем по­ститься и молиться, когда будут подходящие условия для этого». Но Господь обещал искренно покаявшемуся про­стить его грехи, а о том, что мы доживем до завтрашнего дня, нам не обещано. Поэтому мы должны при всяких усло­виях, благоприятных и неблагоприятных, стараться жить по заповедям Божиим, исполнять обеты монашеские и всегда помнить слова: «Се, ныне время благоприятно, се, ныне день спасения» (2 Кор. 6, 2) (преп. Никон, 8, с. 311—312).