Отчимы, мачехи пасынки, падчерицы. 2 страница
Чтобы мучить тиранить неродныхъ детей, нужно иметь нечеловеческую жестокость; эту жестокость вселяетъ въ души духъ злобы; и если ты, вотчимъ или мачеха, чувствуешь, что твое сердце не лежитъ къ нероднымъ детямъ, удержись и противостой злымъ желанiямъ и проси помощи Отца Небеснаго, Отца всехъ.
Но если ты дашь вселиться духу зла въ твое сердце, будешь жестокъ, помни судъ Божiй и страшная кара ожидаютъ тебя, если не въ этой, то въ будущей, вечной жизни.
ПАСЫНОКЪ МИТЮШКА. 525
Пасынокъ Митюшка.
(Разсказъ).
Какъ часто мы слышимъ жалобы детей на своихъ недобрыхъ мачехъ; не только детей, но и вообще установился взглядъ на мачеху весьма не лестный для нея. И неразумно (по моему мненiю) внушать такую же непрiязнь и детямъ. Благодаря этому всеобщему взгляду и внушенiю часто бываетъ такъ: ребенокъ еще не знаетъ, какъ будетъ относиться къ нему его названная мать, а уже съ первыхъ дней смотритъ на нее изъ-подлобья, уже такъ сказать, держитъ за-пазухой камешекъ. Правда, есть всякiя мачехи; можетъ быть даже большая часть дурныхъ, нежели хорошихъ; но всегда ли и такъ ли много она въ этомъ виновата? Не бываетъ ли оскорблено ея доброе намеренiе быть хорошею мачехой незаслуженной непрiязнью детей? Несколько примеровъ было на моихъ глазахъ, когда девушка, выходя замужъ за вдовца, имеющаго детей, мечтала, какъ она будетъ заботиться о своихъ пасынкахъ и падчерицахъ, какъ будетъ стараться заменить имъ (насколько возможно) родную мать, и что же? съ первыхъ дней ея вступленiя въ семью своего мужа, ей даютъ почувствовать, что она не желанная гостья, что она навсегда останется для нихъ чужою. Съ детьми еще можно было бы поладить, вооружившись терпенiемъ, и привязать ихъ къ себе лаской; дети, сами по себе, мягки какъ воскъ, и искуссною доброю рукою изъ нихъ можно сделать что угодно. Но часто между мачехой и пасынками являются непрошенные посредники въ лице бабушекъ и тетушекъ. Все идетъ хорошо. Дети веселы и довольны. Но вотъ приходитъ добрая баловница бабушка и безсознательно нарушаетъ въ семье миръ! Она присматривается къ порядкамъ и все не по ней; подзываетъ къ себе детей; достаетъ изъ кармана грошевый пряникъ и въ отсутствiе мачехи угощаетъ ихъ.
526ПАСЫНОКЪ МИТЮШКА.
— На-те, милые, покушайте: чай она васъ не напоитъ,
не накормитъ досыта; охъ, вы мои сиротинки горемычные;—
ели ли вы нынче, мои бедняжечки?
Дети, какъ бы ни были сыты, однако, подъ влiянiемъ такого сочувствiя къ ихъ сиротству, сейчасъ же надуваютъ губы, трутъ кулаками глаза и начинаютъ реветь, придумывая на что бы пожаловаться. После такихъ гостей мачехе трудно ладить съ детьми, они сразу меняютъ свой взглядъ на нее; а ведь случается, что и въ семье есть такая доброжелательная родственница, которая мутитъ всехъ не сознавая того сама.
Но воть, разскажу про пасынка Митюшку, изъ чего видно будетъ, что многое зависитъ отъ детей быть любимыми или нелюбимыми своею мачехой.
Въ Павловскомъ посаде жилъ фабричный набойщикъ Емельянъ. Мужикъ былъ исправный, грамотный; любилъ посещать храмъ Божiй и всегда становился на клиросъ петь. Къ тому же прiучалъ онъ и семилетняго сынишку Митюшку. Идутъ, бывало, отъ поздней обедни въ праздничный день, а дома уже обедать приготовлено, и жена Емельяна, въ чистомъ переднике, дожидается мужа и сына у воротъ. Увидитъ Емельянъ жену издали, улыбнется и скажетъ Митюшке:—гляди-ка, мать-то встречаетъ насъ съ тобой; а ты, Митя, слышалъ ли, отъ какого евангелиста евангелiе-то читалось?
— Слышалъ, тятенька, отъ Луки.
— Ну, воть, молодецъ, придешь домой, разскажи матери.
— Ладно, тятенька, да ведь я не понялъ.
— Ничего,—ты только начни, а я подскажу дальше, а то вишь, она намъ съ тобою обедъ стряпала, а наше дело за нее Богу молиться, да растолковать ей, чего не пришлось ей самой слышать у службы Божiей.
Счастливо жилъ Емельянъ, но въ скоромъ времени онъ овдовелъ и остался вдвоемъ съ сыномъ. Русскiй мужичекъ умеетъ переживать горе, и Емельянъ не пла-
ПАСЫНОКЪ МИТЮШКА. 527
калъ на людяхъ, не пьянствовалъ съ горя, а только заставлялъ Митюшку молиться за мать и утешалъ его темъ, что Богу такъ угодно было — испытать ихъ терпенiе. Съ годъ прожилъ Емельянъ вдовымъ, а потомъ скучно стало безъ хозяйки и надумалъ жениться во второй разъ. Засваталъ молодую девицу Марью, у своего же фабричнаго дочку, и такъ приглянулась она ему, что не спрашивалъ никакого приданаго, а только просилъ ее не обижать Митюшку. По молодости летъ, Марье не хотелось выходить за 35-летняго вдовца, да еще съ мальчишкой. Не любила она ребятъ, не обещала ничего и Емельяну, когда просилъ онъ не обижать сына. Ему-то она ничего не скажетъ, а про себя подумаетъ: „какъ же, дожидайся, по головке буду гладить твоего Митюшку, больно онъ мне нуженъ". Какъ не упрямилась, а все-таки вышла за Емельяна; только на Митюшку глядеть не хочетъ, такъ въ сторону и отворачивается, съ чемъ бы ни подошелъ мальчишка. Виделъ это Емельянъ и думалъ про себя: „ничего обойдется".
Митюшка, подготовленный родными и соседями, ничего не ожидалъ отъ мачехи, кроме ежедневной потасовки за вихры, и решилъ по своему такъ: „надо потрафлять, а то бить будетъ, — не родная" и началъ „потрафлять" какъ умелъ. Смотритъ, бывало, за какое дело принимается мачеха, сейчасъ и самъ берется за то же. Воды ли принести, дровецъ, каморку ли подмести, ужъ онъ скорее предлагаетъ свои услуги.—Маменька, давай я сделаю, а Марье и любо, что ее маменькой пасынокъ называетъ. Перестала коситься и словно не такъ постылъ онъ ей сталъ, какъ въ первое время. Къ году мальчикъ родился— Вася. Митюшка радъ: принялся люльку качать, на рукахъ носить, соски жевать изъ баранокъ, такъ все и потрафлялъ. Если случится, бывало, прикрикнетъ на него за что-нибудь мачеха, онъ скорее прощенья просить. Привязалась Марья къ пасынку, и не знала котораго изъ двоихъ больше любить, своего ли Васю-крикуна, или ти-
528 ПАСЫНОКЪ МИТЮШКА.
хаго, послушнаго пасынка Митюшку. Стала и по головке гладить (а ведь говорила не — буду). Бывало, возьметъ Емельянъ на книжку кусокъ ситца на своей фабрике, а Марья и скажетъ: — что-жъ про Митюшку-то забылъ, ему бы нанки лучше, а сама все-таки сошьетъ ему первому рубашку и воротъ прострочитъ.
Полюбилъ и Митюшка мачеху; бывало, сядетъ Марья на скамью кормить Васю, тутъ-же и Митюшка прижмется рядышкомъ; положитъ на ея плечо голову и начнетъ раз-сказывать, что въ азбуке вычиталъ. Емельянъ не разъ заставалъ такую картину и радовалось его сердце, на семью свою глядя. Отдали Митюшку въ школу и скучно стало Марье безъ пасынка оставаться по-нескольку часовъ; ждетъ, бывало, его изъ училища и Васе въ окно показываетъ: — вонъ Митюшка идетъ, ползи, встречай. А тотъ, какъ придетъ, сейчасъ братишку на руки и начнетъ забавлять; вместе кашу едятъ, а потомъ уложитъ его спать, да за уроки—не забудетъ и домашняго дела.
— Ты, маменька, скажи, что сделать-то надо, я какъ урокъ вытвержу,—сделаю.
Поглядитъ Марья на пасынка и сжалится.
— Не надо: поди, побегай лучше, а вечеромъ почитаешь книжку учителеву.
Митюшка охотно читалъ своей мачехе вслухъ, и толковалъ, чего она не понимала. Время летитъ быстро. Подросъ Митюшка, на фабрику поступилъ и до самой женитьбы своей приносилъ домой все свои заработки.
Теперь Митюшке уже летъ тридцать, своихъ ребятъ трое; служитъ онъ въ Москве, довереннымъ на артельномъ месте и ездитъ въ Посадъ къ отцу только на Пасху.
Марья ждетъ его, не дождется—хоть бы полюбоваться: словно купецъ сталъ, и всемъ говоритъ откровенно, что пасы-нокъ для нея лучше родного сына. По солидности его возраста, она теперь называетъ его не Митюшкой, а Митюшей, и всегда извиняется, что не можетъ называть Дмитрiемъ Емельяновичемъ потому, что этакъ ей кажется ласковее, роднее.
Сироты.
Не обижайте сиротъ!
Тебе оставленъ есть нищiй, сиру ты буди помощникъ! Пс. 9, 35.
Безпрiютное, безродное дитя! безпомощный малютка— круглый сирота! Сколько жалости ты возбуждаешь однимъ видомъ своимъ! Казалось бы, чье сердце не тронется несчастьемъ твоимъ? Какая душа христiанская не поболитъ о тебе? Подумать бы только: сколько слезъ ты прольешь, одному Богу видимыхъ! сколько и голода, и холода, и всякой нужды натерпишься ты!..
Да, друзья мои, тяжелъ крестъ нищеты: но нищiй еще можетъ добыть себе хлеба кусокъ; если онъ въ силахъ—онъ поработаетъ, — не въ силахъ — онъ знаетъ, у кого и где и что выпросить. А безродный малютка-сиротка трудиться не можетъ, просить не умеетъ, и томимый голодомъ лишь плачетъ где-нибудь за чужимъ угломъ! У нищаго есть хоть темный и грязный, но свой уголокъ, тамъ въ пору ночную онъ голову склонитъ и отдыхъ найдетъ; а безпрiютный малютка-сиротка иногда не знаетъ даже, где отогреть окоченевшiе члены свои!.. Но если бы и былъ у него домъ родительскiй: что онъ сталъ бы делать съ нимъ безъ добрыхъ людей? Неприветно смотрели бы на него опустевшiя стены,—некому приласкать его—беднаго, некому обогреть, накормить, позаботиться... Всемъ онъ чужой, никому не нужный, для всехъ—лишнiй человекъ! Видалъ я, говоритъ одинъ писатель, дряхлыхъ стариковъ покрытыхъ сединами; они измучены были бедностью, у нихъ не было иного друга и сподвижника на
530 НЕ ОБИЖАЙТЕ СИРОТЪ!
грустномъ пути жизненномъ, кроме нищенскаго посоха, но и эти бедные люди утешали себя хоть темъ, что говорили: „что делать? намъ ни долго уже остается на свете жить! Тамъ—отдохнемъ, когда Богъ грешныя кости приберетъ"... А несчастный малютка-сиротка еще только жить начинаетъ, — онъ не можетъ иметь и такого жалкаго утешенiя! Одно — одно у него утешенiе: плакать, обнимая дорогую могилу, сокрывающую прахъ милыхъ его сердцу родителей, — но кто пожелаетъ себе такого утешенiя?!..
Правду говорить пословица: въ сиротстве жить — слезы лить; нетъ такого дружка, какъ родная матушка; все на свете можно купить, кроме отца съ матерью! Какъ на солнце тепло, такъ при отце съ матерью! хорошо, и что пчелки безъ матки, то малыя безродныя сиротки безъ родителей! Нетъ у нихъ заступника между людьми: кому вздумалось, тотъ и можетъ обидеть ихъ, если только Господа Бога не побоится... Не правда ли, друзья мои: ведь часто такъ и бываетъ въ жизни?.. Кто же не знаетъ, что иной разъ даже те, кому ближе всего бы позаботиться о сиротахъ безпрiютныхъ,—покидаютъ ихъ?.. Но что говорю—покидаютъ? Прежде оберутъ у нихъ все ихъ сиротское достоянiе, а потомъ и выбросятъ ихъ самихъ, на улицу!.. О, Господи — Господи! Какъ больно думать, что это делается среди насъ, христiанъ православныхъ, слову Твоему верующихъ! Ты заповедуешь намъ во святомъ слове Твоемъ: всякiя вдовы и сироты не озлобите (Исх. 22, 22), а мы и рады тому, что заступаться за сироту некому. Ты говоришь: буди сирымъ яко отецъ (Сир. 4, 10), въ стяжанiе сиротъ не вниди (Пр. 23, 10), а мы готовы обобрать сироту до нитки, — благо онъ не съумеетъ пожаловаться!.. Но нетъ, друзья мои, ошибается тотъ, кто думаетъ, что за безроднаго сироту заступиться некому; есть у каждаго сироты Заступникъ посильнее насъ грешныхъ; и если мы не хотимъ принять къ сердцу его несчастiе, приласкать его скорбнаго, помочь ему без-
НЕ ОБИЖАЙТЕ СИРОТЪ!531
помощному, защитить его — беззащитнаго, то этотъ Помощникъ и Покровитель возьметъ его подъ Свою защиту всесильную! Богъ—Самъ Господь Богъ есть отецъ сирыхъ и судiя вдовицъ (Пс. 67, 6). Ему оставленъ есть нищiй, Онъ сиру помощникъ (Пс. 9, 35).—Онъ никогда не презритъ молитвы сираго! (Сир. 35, 14). Сироты—дети Божьи; сирый да вдовый плачутъ, говоритъ пословица, а за нихъ Самъ Богъ на страже стоитъ! Слышите ли Его слово грозное; прiиду къ вамъ съ судомъ, и буду свидетель скоръ на того, кто обижаетъ вдовъ и сиротъ! (Мал. 3, 5). Аще злобою озлобите я, и возстенавше возопiютъ ко Мне, слухомъ услышу гласъ ихъ, и разгневаюся яростiю, и побiю вы мечемъ,— и будутъ жены ваши вдовы, и чада ваши сироты! (Исх. 22, 23—24)... О, какъ страшенъ судъ Твой, Господи! И не мимо идетъ слово Его, возлюбленные! Вотъ, напримеръ, что разсказываетъ Святитель Симонъ Епископъ Владимiрскiй, въ Кiево-Печерскомъ „Патерике". „Были два человека изъ знатныхъ гражданъ Кiева— Iоаннъ и Сергiй. Были они друзья между собою и заключили союзъ духовнаго братства. Спустя много летъ разболелся Iоаннъ; а у него оставался пятилетнiй сынъ, Захарiя. Вотъ больной призвалъ игумена и отдалъ ему все свое имущество для раздачи маломощнымъ: а сыновнюю часть, тысячу гривенъ серебра и сто гривенъ золота, далъ Сергiю, и самаго малолетняго сына своего, Захарiю, отдалъ на попеченiе другу своему, какъ брату верному, и завещалъ ему: „когда возмужаетъ сынъ мой, отдай ему золото и серебро". Когда стало Захарiю 15 летъ, захотелъ онъ взять у Сергiя золото и серебро отца своего. Сергiй же, уязвленный дiаволомъ, задумалъ прiобрести богатство, и жизнь съ душою погубилъ. Онъ сказалъ юноше: „отецъ твой все именiе отдалъ Богу. У Него проси своего золота и серебра: Онъ тебе долженъ; можетъ быть и помилуетъ. А я ни твоему отцу, ни тебе не долженъ ни одной златницы. Вотъ что сделалъ съ тобой отецъ твой своимъ безумiемъ! Все свое имущество роздалъ въ милостыню, а
532 НЕ ОБИЖАЙТЕ СИРОТЪ!
тебя оставилъ нищимъ и убогимъ". Выслушавъ это, юноша-сирота сталъ тужить о своемъ лишенiи и сталъ молить Сергiя, чтобы онъ хотя половину отдалъ ему, а другую пусть бы себе оставилъ. Сергiй же жестокими словами укорялъ отца его и его самаго. Захарiя просилъ третьей части, даже десятой. Наконецъ, видя, что онъ лишенъ всего, сказалъ: „приди, поклянись мне въ Печерской церкви, предъ чудотворной иконой Богородицы, где ты вступилъ въ братство съ отцемъ моимъ". Тотъ обещался. И поклялся онъ, что не бралъ тысячи гривенъ серебра и ста гривенъ золота, хотелъ поцеловать икону и не могъ приблизиться къ ней; пошелъ къ двери и вдругъ сталъ кричать: „святые Антонiй и Феодосiй, не велите убивать меня этому немилостивому, и молитесь госпоже Пресвятой Богородице, чтобы Она отогнала отъ меня это множество бесовъ, которымъ я преданъ. Пусть берутъ золото и серебро: оно запечатано въ моей клети"... И страхъ напалъ на всехъ. Послали въ домъ къ Сергiю, взяли сосудъ запечатанный, и нашли въ немъ две тысячи гривенъ серебра и двести — золота: такъ удвоилъ Господь подателямъ милостивымъ. Захарiя же отдалъ все деньги игумену Iоанну, чтобы употребить ихъ, какъ хочетъ: самъ же постригся въ Печерскомъ монастыре, где и жизнь кончилъ".
Что было потомъ съ несчастнымъ Сергiемъ, остался ли онъ живъ или умеръ тутъ же, святитель Симонъ не говоритъ; да и нетъ нужды намъ знать о томъ. Напечатлеемъ лучше въ своемъ сердце урокъ, какой преподаетъ эта исторiя. Сама Царица Небесная—ведь Она—матерь милосердiя, усердная заступница всехъ грешниковъ—не потерпела, чтобы обидчикъ сироты не остался безъ наказанiя! Она отвратила лице Свое отъ жестокосердаго клятвопреступника, и вотъ его окружили полки демонскiе... Не обижайте же сиротъ! Сироты—дети Божiи! Самъ Господь Отецъ сирыхъ поручаетъ сиротъ нашему попеченiю, нашей любви: сирымъ буди яко отецъ (Сир. 4, 10), говоритъ
СИРОТА. 533
Онъ,—значитъ за нихъ мы будемъ отвечать такъ же, какъ за нашихъ собственныхъ детей. Прiютимъ сироту безпрiютнаго, приласкаемъ, обогреемъ, накормимъ безроднаго, будемъ ему вместо отца и матери, и Господь благословитъ насъ благословенiемъ небеснымъ за это великое дело любви христiанской. Апостолъ говоритъ: аще кто о своихъ, паче же о присныхъ,—о присныхъ въ вере (Гал. 6, 10), не промышляетъ, веры отверглся есть; и невернаго горшiй есть (1 Тим. 5, 8), то есть: кто о близкихъ по вере не заботится, тотъ хуже невернаго! А кто изъ ближнихъ нашихъ нуждается въ нашей помощи и попеченiи больше малютки—круглаго сироты? Не даромъ и наша пословица говоритъ: не строй церкви—пристрой сироту,—не подавай за ворота, коли въ доме есть сирота! И церковь построить, и нищему подать—дело хорошее, но если ужъ не подъ силу тебе въ одно и то же время и на церковь жертвовать и милостыню подавать, и сироте помогать,—то лучше оставь и церковь и милостыню твою,—и помоги сироте безпрiютному!
Сирота.
Въ убогой хижине жила крайне бедная семья, питавшаяся скудными ежедневными заработками. Появившаяся холера навестила и этихъ несчастныхъ и отняла у детей отца и мать. Сироты не перенесли такого тяжкаго удара и только немногими днями пережили своихъ родителей. Одна лишь несчастная осталась, но и она просила Бога о смерти. Ломая руки; заливаясь горькими слезами, безцельно бродила она по своему убогому дворику; не будучи въ состоянiи ничего есть и ничего не желая, кроме одной смерти. А смерть все не приходила. Тогда сирота решила сама покончить съ собою въ волнахъ реки, которая протекала всего лишь въ несколькихъ
534 СИРОТА.
верстахъ отъ села. Къ ней-то на заре и устремилась несчастная, пока все спали, чтобы никто не виделъ ея и не удержалъ бы отъ смерти. Добежавши до скалы, которая стеной возвышалась надъ берегомъ реки, она, въ изнеможенiи отъ голода и жажды, присела отдохнуть здесь и безмолвно глядела на реку—свой гробъ. На скале, поросшей мхомъ, она заметила небольшое углубленiе съ горстью земли въ немъ, на которой красовалось какое-то растенiе, расцветшее роскошнымъ розово-голубымъ цветомъ; на всемъ же остальномъ пространстве скалы, кроме этого цветка, не было ни одной былинки. Остановила на немъ сирота свой взглядъ и сказала: „вотъ и я такая-же несчастная сирота, какъ этотъ цветокъ! Какъ возле тебя ничего неть, кроме камня, такъ и я осталась между чужими людьми, и сердце ихъ, такъ же черствое, какъ этотъ камень, не сжалится надъ бедной сиротой. Задумалась она и горько заплакала. Вдругъ изъ того прекраснаго цветка ей какъ будто послышался голосъ: „Не плачь! Видишь и я сирота, какъ и ты. Нетъ возле меня ни матери, ни отца, ни братьевъ, ни сестеръ, а одне лишь скалы. Но Господь далъ мне эту горсть земли святой; Онъ поитъ меня Своимъ дождикомъ, греетъ Своимъ солнышкомъ, прохлаждаетъ Своею небесной росой,—и я росту и красуюсь Ему на славу. А ведь Тотъ же самый Господь и у насъ съ тобой! Онъ и тебе не попуститъ погибнуть".—Сирота возвела глаза и руки къ небу и, помолившись, возвратилась поспешно въ село. Она горько раскаивалась въ своемъ грехе и теперь твердо решилась—ни въ какомъ случае не сопротивляться более Небесному Отцу, добывать себе кусокъ насущнаго хлеба хотя бы то и самымъ тяжелымъ трудомъ и при этомъ прославлять Того, Кто помнитъ даже объ одинокомъ, ничтожномъ цветке на скале, греетъ его Своимъ солнышкомъ, поливаетъ Своимъ дождикомъ, прохлаждаетъ росой небесной.
СИРОТА―ВОСПИТАТЕЛЬ СИРОТЪ. 535
Сирота—воспитатель сиротъ.
Въ то время, когда въ странахъ великаго римскаго царства владычествовали язычники, а христiане часто терпели гоненiя отъ нихъ, въ одной изъ этихъ странъ— Галатiи, въ г.Анкире, проживала бедная вдова, христiанка Евфросинiя, съ единственнымъ сыномъ своимъ, малолетнимъ Климентомъ. Евфросинiя была добрая христiанка и любящая мать. Овдовевъ въ молодости, когда первородный и единственный сынокъ ея былъ еще въ пеленкахъ, она всей душой отдалась попеченiямъ о немъ. Несмотря на свою бедность, она успела не только выростить его, но и воспитать по-христiански, разумно судя, что въ добромъ христiанскомъ воспитанiи—лучшее благо и лучшее счастье для любимаго дитяти ея. Сама она научила его грамоте и упражняла въ чтенiи святыхъ книгъ, стараясь вместе съ темъ насадить въ душе Климента добрыя христiанскiя мысли, чувства и нравы. Зато и Климентъ съ сердечною любовiю и благодарностiю отвечалъ на любовь и попеченiя матери, усердно учился, прилежно читалъ съ матерью священныя книги, успевалъ и въ разуме, и въ добрыхъ нравахъ. Такъ, мать и сынъ чувствовали себя счастливыми, и душевнаго счастiя ихъ не разрушала скудость средствъ жизни, темъ более, что, согласно христiанскому ученiю, они умели довольствоваться необходимымъ, а необходимое достаточно обезпечивали себе трудолюбiемъ.
Но и добрымъ людямъ Господь допускаетъ испытывать горе, чтобы они усовершались въ добре и чтобы выше была награда имъ на небе. Клименту было всего 12 летъ, когда мать его тяжело заболела и, наконецъ, почувствовала приближенiе кончины. Не страшилась она смерти, ибо крепко верила въ жизнь безсмертную за гробомъ и питала светлую надежду на блаженство вечное, уготованное любящимъ Бога. Но задумывалась она объ
536 СИРОТА―ВОСПИТАТЕЛЬ СИРОТЪ.
имевшимъ осиротеть недоросломъ сыне. Оставляя свое убогое состоянiе въ наследiе сыну, она думала более всего о томъ, чтобы онъ былъ наследникомъ ея христiанской веры и ея христiанскихъ добродетелей. Время было тяжкое для христiанъ. Въ каждую пору могло вспыхнуть гоненiе отъ язычниковъ. Что будетъ съ ея сыномъ, если его язычники станутъ принуждать къ отреченiю отъ Христа, отъ своей веры? И вотъ, накануне дня своей кончины, Евфросинья ведетъ тихую, прощальную беседу съ сыномъ.— Милое дитя ты мое! осиротелъ ты еще въ пеленахъ, узналъ о своемъ сиротствъ прежде, чемъ объ отце. Но ты не былъ сиротою, не будешь и после меня. Отецъ тебе—Христосъ Богъ. „Я родила тебя по плоти, Онъ возродилъ тебя духовно; Его исповедуй своимъ Отцемъ. Его сыномъ называй себя, но старайся быть достойнымъ усыновленiя Ему. Служи единому Христу Господу, въ Немъ полагай свою надежду и свое спасенiе. Онъ сошелъ съ небесъ, чтобы насъ возвесть на небо, чтобы даровать намъ жизнь и спасенiе и сделать сынами Божiими. Лютое время настоитъ намъ, христiанамъ. Могутъ и тебя постигнуть соблазны, угрозы и муки отъ нечестивыхъ. Будь же мужественъ, сынъ мой! Крепко и непоколебимо сохрани свою веру; будь готовъ пострадать за Христа до смерти. Завтра я уже не увижу дневного света, но ты будешь моимъ светомъ о Христе. Теломъ отходя отъ тебя, я буду съ тобой духомъ, буду хвалиться о тебе предъ престоломъ Христовымъ, въ надежде и тебя видеть предъ Его престоломъ". Слезами и лобзанiями окончила Евфросинiя свою какъ бы вдохновленную, прощальную беседу съ сыномъ и скончалась на рукахъ его.
Съ мужествомъ зрелаго христiанина принялъ слова умирающей матери любящiй и верующiй сынъ, тогда еще 12-летнiй отрокъ. Оплакавъ ея кончину и, съ помощiю добрыхъ христiанъ, совершивъ погребенiе ея, осиротелый Климентъ остался одинокъ въ доме, находя укрепленiе въ мысли, что теперь одинъ у него Отецъ—Христосъ Богъ,
СИРОТА—ВОСПИТАТЕЛЬ СИРОТЪ. 537
какъ говорила мать. И Всевышнiй Промыслитель не оставилъ его. Въ г. Анкире проживала тогда знатная и богатая христiанка Софiя, добрая и благочестивая. Оставшись бездетною вдовою, она узнала теперь объ осиротевшемъ Клименте, взяла его къ себе, усыновила, полюбила за его христiанское благонравiе и стала заботиться о немъ, какъ о родномъ дитяти.
Найдя счастье въ доме новой матери, отрокъ Климентъ не хотелъ пользоваться имъ самъ одинъ. Видя богатство своей новой матери, зная доброе сердце и христiанскую любовь ея, онъ понялъ, что доставитъ ей большую радость, если поможетъ ей распространять свою материнскую любовь и христiанскую сострадательность на другихъ такихъ же или еще более несчастныхъ безпрiютныхъ сиротъ. Случай помогъ ему исполнить свою мысль. Въ Галатiи насталъ большой голодъ. Христiане облегчали бедствiя его взаимною помощiю, по закону христiанской любви и состраданiя. Но чужды были такой любви и состраданiя язычники, которыхъ было тогда еще много и въ городе, и въ окрестной стране. Во время голода они имели обычай выносить или выпроваживать своихъ детей на дороги и перекрестки и тамъ бросать, чтобы избавиться отъ лишнихъ ртовъ и надежнее пропитаться самимъ безъ детей. О судьбе брошенныхъ детей жестокiе себялюбцы не заботились. И вотъ Климентъ сталъ подбирать такихъ детей и приносить въ домъ Софiи. Съ радостiю приняла она первыхъ принесенныхъ детей, поручивъ ему подбирать и другихъ. Климентъ охотно и усердно делалъ это. Множество детей собрано было такимъ образомъ въ доме Софiи. Какъ истинная мать, стала она заботиться объ этихъ детяхъ, не щадя своего имущества для нихъ. Вместе съ Климентомъ старалась о томъ, чтобы дети были накормлены, одеты, обуты, присмотрены. Но какъ это были дети язычниковъ, то Софiя и Климентъ позаботились о томъ, чтобы окрестить ихъ и дать имъ христiанское воспитанiе. Домъ Софiи обратился въ сиротскiй прiютъ
538 СИРОТА―ВОСПИТАТЕЛЬ СИРОТЪ.
и жилище для призреваемыхъ въ нихъ сиротъ. Софiя была ихъ матерью, а Климентъ воспитателемъ. Самъ счастливый въ сиротстве, онъ находилъ величайшее счастье въ своемъ призванiи воспитателя сиротъ. Благодарный Богу за такое счастье, онъ обрекъ себя на строгое воздержанiе, отказался отъ всякихъ земныхъ утехъ и решился посвятить себя служенiю Богу и ближнимъ въ званiи священномъ. Войдя въ возрастъ, онъ удостоился быть дiакономъ, потомъ священникомъ, продолжая трудиться и для училища въ доме Софiи. Это училище разрослось и стало въ славе у христiанъ. Росла слава и Климента. По общему желанiю христiанъ, онъ въ молодыхъ летахъ поставленъ во епископа г. Анкира. Помня свое детство и сиротство, онъ и теперь продолжалъ любить детей и сиротъ, посещалъ и обучалъ детей въ училищномъ доме Софiи, которая съ своей стороны оказывала своему бывшему воспитаннику и помощнику всякую помощь къ поддержанiю училища. Но теперь Климентъ-епископъ былъ уже учителемъ и всехъ христiанъ своей паствы; онъ ревновалъ о просвещенiи святою верою и всехъ язычниковъ и многихъ изъ нихъ обратилъ къ св. вере и крестилъ. Между темъ, после долгаго перерыва въ гоненiяхъ на христiанъ отъ язычниковъ, настало лютое гоненiе кесаря Дiоклитiана. Въ числе первыхъ взятъ былъ на судъ и истязанiя и архипастырь Климентъ. Приспелъ для Климента тотъ подвигъ мученичества, какой некогда предвидела умирающая мать его. Неисчислимыя страданiя вынесъ онъ въ Риме и въ разныхъ другихъ городахъ, куда влачили его на судъ и истязанiя. Возвращенный въ родной городъ Анкиръ, Климентъ, въ промежутки между допросами и истязанiями, имелъ утешенiе не одинъ разъ видеть Софiю, тогда уже старушку: она посещала его въ тюрьмахъ, бывала на его служенiи въ пещерныхъ церквахъ, куда во время гоненiй собирались христiане на молитву, имела случай, подъ покровомъ христiанъ, принимать его и въ своемъ доме. Видывался онъ и съ теми, теперь уже
ПОХОРОНЫ. 539
взрослыми, христiанами изъ языческихъ детей, которыхъ некогда воспитывалъ вместе съ Софiею. Сколько любви и благоговенiя оказывали они своему воспитателю, а теперь пастырю! Какъ глубоко радовали они его своею любовiю и своею преданностiю св. вере! Приближаясь къ мученической кончине, онъ возрадовалъ, какъ бывшихъ воспитанниковъ своихъ, такъ и всехъ христiанъ своей церкви, предсказанiемъ, что скоро настанетъ конецъ гоненiямъ, что явится царь, который и самъ приметъ христiанскую веру и дастъ ей свободу и господство во всемъ царстве. Такимъ царемъ былъ св. Константинъ Великiй.
Съ светлою надеждою на близкое торжество Христовой веры и христiанъ, и еще съ более радостнымъ упованiемъ на блаженную вечность, св. Климентъ прiялъ венецъ мученическiй и прославленъ въ церкви христiанской, какъ священномученикъ. Память его 23 января.
Похороны.
Это было много летъ тому назадъ, именно въ апреле 1877 года предъ объявленiемъ турецкой войны. Я жилъ въ то время въ Петербурге и уже заканчивалъ понемногу свои дела, чтобы „отбыть", по обыкновенiю, на все лето въ деревню.
До моего отъезда оставалось не более двухъ-трехъ дней,—и я поехалъ проститься съ однимъ прiятелемъ.
Навестивъ своего знакомаго и попрощавшись съ нимъ, я потихоньку пошелъ домой и решилъ сесть въ конку, и именно наверхъ, въ виду великолепной погоды, которая была въ тотъ день. Еще хорошо помню, что это было какъ разъ на Пасхе, въ четвергъ или въ пятницу и улицы Петербурга были запружены гуляющимъ народомъ.
Вагонъ нашъ ехалъ, по обыкновенiю, не особенно скоро; наконецъ, мы миновали какую-то больницу, под-
540 ПОХОРОНЫ.
нялись на мостъ, выехали къ Царскосельскому вокзалу— и вдругъ остановились...
— Посмотрите-ка, братцы, жалость какая! — кто-то
проговорилъ за моей спиной.
Я невольно оглянулся: человекъ, проговорившiй эти слова, былъ, судя по платью, простой рабочiй съ какой-нибудь фабрики или завода; онъ на что-то указывалъ рукой... Я посмотрелъ по направленiю его руки и увидалъ, действительно, „жалость".
Шагахъ въ двадцати отъ вагона, по одному съ нами направленiю, ехалъ обыкновенный ломовой извощикъ, то есть, ехалъ, собственно одинъ возъ, а извощикъ шелъ рядомъ съ своею лошадью, держа въ рукахъ возжи и управляя ею. На ломовой телеге стоялъ простой сосновый гробъ, прикрытый на половину самымъ дешевенькимъ и потертымъ церковнымъ покровомъ, а на гробу сиделъ ребенокъ, мальчикъ летъ пяти-шести, не более, и горько, горько плакалъ, всхлипывая по временамъ навзрыдъ... За гробомъ—никого, буквально ни одной души... Все сняли шапки и набожно перекрестились.
— Эхъ сердешный... видно, онъ, парнишка-то, отца хоронитъ!—заметилъ кто-то изъ моихъ соседей.
— Знамо, отца, а то кого же? По чужому не сталъ бы такъ убиваться,—былъ ответъ.
Вагонъ нашъ, между темъ, стоялъ и не двигался далее; наконецъ, изъ него стали выпрягать лошадей: оказалось, что въ вагоне испортилось или совсемъ сломалось—уже не помню теперь хорошенько—колесо, и вагонъ нашъ далее двигаться не могъ вовсе. Мы все, пассажиры верхняго яруса, живо стали слезать внизъ. Я сошелъ съ конки и поровнялся съ ломовымъ извощикомъ, везшимъ гробъ.
Я хорошо помню коротенькiй и безсвязный разсказъ, который мне довелось выслушать отъ ломового возницы и отъ несчастнаго ребенка, сидевшаго на гробу.
Въ гробу лежалъ, действительно, его отецъ—простой
ПОХОРОНЫ. 541
рабочiй съ чугуннолитейнаго завода, находящагося вблизи Царскосельскаго вокзала. Онъ умеръ лишь накануне, въ какомъ-то темномъ и холодномъ чулане подъ лестницей; умеръ онъ ночью, когда ребенокъ спалъ. Утромъ, проснувшись, мальчикъ спросилъ, по обыкновенiю, отца: „Не дать ли, тятя, тебе испить"?
Ответа не было. Ребенокъ окликнулъ отца еще раза два-три и, не получивъ ответа, подумалъ, что отецъ уснулъ, и побежалъ на улицу резвиться и гулять.. Потомъ, когда, часа черезъ два, онъ вновь сталъ окликать отца и не получилъ ответа, то испугался, заплакалъ и побежалъ къ хозяйке сказать.