А) Процесс, деятельность как основной способ существования психического

ОСНОВЫ ОБЩЕЙ ПСИХОЛОГИИ

Серия «Мастера психологии»

Составители, авторы комментариев и послесловия:

А. В. Брушлинский, К. А. Абульханова-Славская

Главный редактор издательства В. Усманов

Зав. гуманитарной редакцией М. Чураков

Зав. психологической редакцией А. Зайцев

Корректоры Н. Викторова,

Н. Нестерова,

М. Одинокова, М. Рошаль

Художник обложки В. Чугунов

Оригинал-макет подготовила М. Шахтарина

Рубинштейн С. Л.

Основы общей психологии - СПб: Издательство «Питер», 2000 - 712 с.: ил. –

(Серия «Мастера психологии»)

ISBN 5-314-00016-4

Классический труд С.Л. Рубинштейна «Основы общей психологии» относится к числу наиболее значительных достижений отечественной психологической науки. Широта теоретических обобщений в сочетании с энциклопедическим охватом исто­рического и экспериментального материала, безупречная ясность методологических принципов сделали «Основы ... » настольной книгой для нескольких поколений психологов, педагогов, философов. Несмотря на то что с момента ее первой публикации прошло более полувека, она остается одним из лучших учебников по общей психологии и в полной мере сохраняет свою научную актуальность.

© Серия, оформление. Издательство «Питер», 2000

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Предлагаемое вниманию читателя издание «Основ общей психологии» С. Л. Рубин­штейна является четвертым по счету. Оно подготовлено учениками С. Л. Рубинштейна по изданию этой книги 1946 г. и трудов С. Л. Рубинштейна 50-х гг., т. е. работ последне­го десятилетия его жизни.

Первое издание «Основ общей психологии» (1940) было удостоено Государственной премии и получило высокие оценки в рецензиях Б. Г. Ананьева, Б. М. Теплова, Л. М. Ухтомского, В. И. Вернадского и других. Второе издание (1946) неоднократно обсуждалось советскими психологами, дававшими и позитивные, и критические оценки, однако последние никогда не затрагивали принципов концепции С. Л. Рубинштейна. Острый характер обсуждений этой книги, особенно в конце 40-х гг., был отражением общей негативной обстановки в науке тех лет, о чем подробно говорится в «Послесло­вии» к данному изданию.

Непреходящую ценность книги С.Л.Рубинштейна составляет не столько ее энциклопедичность (ведь сводка основных психологических знаний рано или поздно устаре­вает и начинает представлять чисто исторический интерес), сколько предложенная в ней система психологической науки на определенном этапе ее развития. В этой книге пред­ставлена целостная система новой психологии, включающая как основные методологи­ческие принципы, так и особый способ построения этой науки. Кроме того, в книге учтены достижения мировой психологии и отражен значительный период в развитии советской науки, когда ведущие психологи нашей страны, такие как сам С. Л. Рубинш­тейн, Б. М. Теплов, А. Н. Леонтьев и другие, совместно работали над ключевыми пробле­мами психологических знаний, например над проблемами деятельности. В книге также были обобщены экспериментальные исследования, построенные на принципе единства сознания и деятельности.

Таким образом, потребность в новом издании книги определяется прежде всего ее научной актуальностью, но то, что она давно стала библиографической редкостью и пользуется неизменно высоким спросом у читателей, также побудило к ее переизданию.

При подготовке данного издания его составители исходили из следующих принци­пов: 1) акцентировать внимание читателя на концептуальных построениях С.Л. Рубин­штейна, 2) проследить развитие его теоретических позиций в работах, написанных после 1946 г. В связи с этим практически по всей книге был сокращен онтогенетический мате­риал — разделы о развитии тех или иных психологических функций, процессов у ребен­ка (хотя в советской психологии исследования в области детской психологии были в тот период значительны, в настоящем издании по сравнению с предыдущим эта область исследования представлена менее полно). Кроме того, были исключены разделы по истории психологии древнего мира, средневековья и эпохи Возрождения, по патологии памяти, а также фактические данные, приводившиеся автором для полноты изложения темы, поскольку предыдущие издания этой книги выходили как учебное пособие. Были значительно сокращены разделы о познавательных процессах (часть третья), главы, по­священные эмоциям и воле, из части третьей перенесены в часть пятую.

Одновременно были дополнены фрагментами из более поздних работ С.Л. Рубин­штейна разделы о предмете психологии, о сознании, мышлении, способностях, личности и др. Такое дополнение текста позволит читателю увидеть внутреннее единство и преем­ственность в развитии основных методологических принципов концепции С.Л. Рубин­штейна, восстановить те взаимосвязи, которые иногда казались разорванными в силу совершенствования и уточнения С.Л. Рубинштейном положений своей концепции на последующих этапах ее разработки. Составители также стремились, чтобы производив­шаяся редакционная правка никак не затронула аутентичности авторских идей и стиля. Все произведенные сокращения отмечены знаком <...>, введение дополнительных мате­риалов оговорено соответствующими заголовками.

Мы надеемся, что переиздаваемая монография С.Л. Рубинштейна послужит делу дальнейшего развития российской психологической науки, становление которой во мно­гом определялось творчеством этого видного ученого.

К. А. Абульханова-Славская,

А. В. Брушлинский

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Во второе издание настоящей книги я внес небольшие исправления и дополне­ния, направленные только на возможно более четкую и последовательную реа­лизацию ее исходных установок.

Подготовка к печати этого издания проходила в дни Великой Отечественной войны. Все силы и помыслы были сосредоточены тогда на войне, от исхода кото­рой зависели судьбы человечества. В этой войне наша Красная Армия защищала лучшие идеалы всего передового человечества от варварства, омерзительнее ко­торого еще не видел мир. Майданек, Бухенвальд, Освенцим и другие «лагеря смерти», представшие теперь перед взорами человечества, навсегда останутся в памяти не только как места нечеловеческих страданий людей, замученных фаши­стскими палачами, но и как памятники такого падения, такой деградации челове­ка, которой не могло и представить себе даже самое извращенное воображение.

Выходит эта книга в свет в незабываемые дни победоносного окончания Ве­ликой Отечественной войны, войны всех свободолюбивых народов против фа­шизма. Наше правое дело победило. И теперь, в свете всего происшедшего и пережитого, с новой значительностью, как бы в новом рельефе выступают перед нами большие, основные мировоззренческие проблемы философской и психоло­гической мысли. С новой остротой и значительностью встает вопрос о человеке, о мотивах его поведения и задачах его деятельности, о его сознании — не только теоретическом, но и практическом, моральном — в его единстве с деятельностью, в ходе которой человек не только познает, но и преобразует мир. С новыми силами и новыми перспективами надо браться за их разрешение. От человека — сейчас это очевиднее, чем когда-либо, — требуется, чтобы он не только умел находить всяческие, самые изобретательные средства для любых задач и целей, но и мог, прежде всего, определить надлежащим образом цели и задачи подлинно человеческой жизни и деятельности.

Институт философии Академии наук СССР,

С. Рубинштейн

20/V 1945 г., Москва

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Настоящая книга выросла из работы над предполагавшимся вторым изданием моих «Основ психологии», вышедших в 1935 г. Но по существу — как по тема­тике, так и по ряду основных своих тенденций — это новая книга. Между ней и ее предшественницей лежит большой путь, пройденный за эти годы советской психологией вообще и мною в частности.

Мои «Основы психологии» 1935 г. были — я первый это подчеркиваю — пронизаны созерцательным интеллектуализмом и находились в плену традици­онного абстрактного функционализма. В настоящей книге я начал решительную ломку ряда устаревших норм психологии, и прежде всего тех, которые довлели над моим собственным трудом.

Три проблемы представляются мне особенно актуальными для психологии на данном этапе, и правильная постановка, если не решение их, особенно существен­на для передовой психологической мысли:

1) развитие психики и, в частности, преодоление фаталистического взгляда на развитие личности и сознания, проблема развития и обучения;

2) действенность и сознательность: преодоление господствующей в традици­онной психологии сознания пассивной созерцательности и в связи с этим

3) преодоление абстрактного функционализма и переход к изучению психи­ки, сознания в конкретной деятельности, в которой они не только проявля­ются, но и формируются.

Этот решающий сдвиг от изучения одних лишь абстрактно взятых функций к изучению психики и сознания в конкретной деятельности органически при­ближает психологию к вопросам практики, в частности психологию ребенка к вопросам воспитания и обучения.

Именно по линиям этих проблем прежде всего идет размежевание между всем, что есть живого и передового в советской психологии, и всем отжившим и отмирающим. В конечном счете вопрос сводится к одному: превратить психоло­гию в конкретную, реальную науку, изучающую сознание человека в условиях его деятельности и, таким образом, в самых исходных своих позициях связанную с вопросами, которые ставит практика, — такова задача. В настоящей книге эта задача, пожалуй, больше ставится, чем разрешается. Но для того чтобы ее когда-нибудь разрешить, ее надо поставить.

Эта книга по существу (плохая или хорошая — пусть судят другие) исследо­вательская работа, которая по-новому ставит целый ряд основных проблем. Укажу для примера на новую трактовку истории психологии, на постановку проблемы развития и психофизической проблемы, на трактовку сознания, пере­живания и знания, на новое понимание функций и — из более частных про­блем — на решение вопроса о стадиях наблюдения, на трактовку психологии памяти (в соотношении с проблемой реконструкции и реминисценции), на кон­цепцию развития связной («контекстной») речи и ее места в общей теории речи и т. д. Во главу угла этой книги поставлены не дидактические, а научные задачи.

При этом я особенно подчеркиваю одно: на этой книге стоит мое имя и в ней заключена работа моей мысли; но вместе с тем это все же коллективный труд в подлинном смысле этого слова. Его не составлял десяток или два десятка авто­ров. Перо держала одна рука, и ею руководила единая мысль, но все же это коллективный труд: ряд основных его идей выкристаллизовывался как общее достояние передовой психологической мысли, и весь фактический материал, на который опирается эта книга, является уже непосредственно продуктом коллек­тивного труда — труда более узкого коллектива моих ближайших сотрудников и коллектива ряда старых и молодых психологов Советского Союза. В этой книге почти каждая глава опирается на материал советских психологических исследований, в том числе и неопубликованных. В ней впервые, пожалуй, широ­ко представлена работа советских психологов.

В отличие от очень распространенных в последнее время тенденций, я не пытался обойти в этой книге ни одной из острых проблем. Некоторые из них на данном этапе развития науки не могут еще быть вполне адекватно разрешены, и при самой постановке их легко и даже почти неизбежно могут вкрасться некото­рые ошибки. Но постановка их все же необходима. Без решения этих проблем невозможно движение вперед научной мысли. Если окажется, что при постанов­ке некоторых из проблем мною допущены те или иные ошибки, критика вскоре вскроет и выправит их. Сама их постановка и дискуссия, которую она вызовет, пойдут все же на пользу науке, а это для меня — основное.

Я высоко ценю значение деловой, позитивной критики. Поэтому я охотно отдаю свой труд на суд критики, хотя бы и самой острейшей, лишь бы она была принципиальной, лишь бы она продвинула вперед науку.

С. Рубинштейн,

2/VII 1940 г., Москва

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I. ПРЕДМЕТ ПСИХОЛОГИИ

Природа психического

Характеристика психических явлений. Специфический круг явлений, которые изучает психология, выделяются отчетливо и ясно — это наши восприятия, мысли, чувства, наши стремления, намерения, желания и т. п. — все то, что составляет внутреннее содержание нашей жизни и что в качестве переживания как будто непосредственно нам дано. Действительно, принадлежность индиви­ду, их испытывающему, субъекту — первая характерная особенность всего психического. Психические явления выступают поэтому как процессы и как свойства конкретных индивидов; на них обычно лежит печать чего-то особенно близкого субъекту, их испытывающему.

Не подлежит сомнению, что так, как нам бывает дано нечто в непосредствен­ном переживании, оно никаким иным способом дано нам быть не может. Ни из какого описания, как бы ярко оно ни было, слепой не познает красочности мира, а глухой — музыкальности его звучаний так, как если бы он их непосредственно воспринял; никакой психологический трактат не заменит человеку, самому не испытавшему любви, увлечения борьбы и радости творчества, того, что он испы­тал бы, если бы сам их пережил. Мне мои переживания даны иначе, как бы в иной перспективе, чем они даны другому. Переживания, мысли, чувства субъекта — это его мысли, его чувства, это его переживания — кусок его собственной жизни, в плоти и крови его.

Если принадлежность индивиду, субъекту является первым существенным признаком психического, то отношение его к независимому от психики, от со­знания объекту — другая не менее существенная черта психического. Вся­кое психическое явление дифференцируется от других и определяется как та­кое-то переживание благодаря тому, что оно является переживанием того-то; внутренняя его природа выявляется через его отношение к внешнему. Психика, сознание отражает объективную реальность, существующую вне и независимо от нее; сознание — это осознанное бытие.

Но было бы бессмысленно говорить об отражении, если бы то, что должно отражать действительность, само не существовало в действительности. Всякий психический факт — это и кусок реальной действительности и отражение действительности – не либо одно, либо другое, а и одно и другое; именно в том и заключается своеобразие психического, что оно является и реальной сто­роной бытия и его отражением — единством реального и идеального*.

* Впоследствии С.Л. Рубинштейн глубоко и оригинально проанализировал философско-психологическую проблему идеального. По его мнению, характеристика психического как идеального относится, строго говоря, лишь к продукту или результату психической деятельности, а не ко всему психическому в целом (см. его философско-психологический труд «Бытие и сознание» М., 1957. Гл. II. § 2. О психическом как идеальном. С. 41—54). В советской литературе это первая большая работа, в которой в рамках философско-психологической теории систематически разработана категория идеального. (Примеч. сост.)

С двойной соотнесенностью психического, присущего индивиду и отражаю­щего объект, связано сложное, двойственное, противоречивое внутреннее строе­ние психического факта, наличие в нем самом двух аспектов: всякое психиче­ское явление — это, с одной стороны, продукт и зависимый компонент органи­ческой жизни индивида и, с другой, отражение окружающего его внешнего мира. Эти два аспекта, в тех или иных формах представленные даже в совсем элемен­тарных психических образованиях, все более отчетливо дифференцируются и принимают специфические формы на более высоких ступенях развития — у человека, по мере того как с развитием общественной практики он становится субъектом в подлинном смысле слова, сознательно выделяющим себя из окру­жающего и соотносящегося с ним.

Эти два аспекта, всегда представленные в сознании человека в единстве и взаимопроникновении, выступают здесь как переживание и знание. Моментом знания в сознании особенно подчеркивается отношение к внешнему миру, кото­рый отражается в психике. Переживание это первично, прежде всего — психи­ческий факт как кусок собственной жизни индивида в плоти и крови его, специ­фическое проявление его индивидуальной жизни. Переживанием в более узком, специфическом смысле слова оно становится по мере того, как индивид стано­вится личностью и его переживание приобретает личностный характер.

Переживанием психическое образование является, поскольку оно определя­ется контекстом жизни индивида. В сознании переживающего индивида этот контекст выступает как связь целей и мотивов. Они определяют смысл пережи­того как чего-то со мной происшедшего. В переживании на передний план вы­ступает не само по себе предметное содержание того, что в нем отражается, по­знается, а его значение в ходе моей жизни — то, что я это знал, что мне уяснилось, что этим разрешились задачи, которые передо мной встали, и преодо­лены трудности, с которыми я столкнулся. Переживание определяется личност­ным контекстом, как знание (см. дальше) — предметным; точнее, оно является переживанием, поскольку определяется первым, и знанием, поскольку оно опре­деляется вторым. Переживанием становится для человека то, что оказывается личностно значимым для него.

С этим связано положительное содержание термина переживание, которое обычно вкладывается в него, когда говорят, что человек что-то пережил, что то или иное событие стало для него переживанием. Когда мы говорим, что какое-нибудь психическое явление было или стало переживанием человека, это озна­чает, что оно в своей, поэтому неповторимой, индивидуальности вошло как опре­деляющий момент в индивидуальную историю данной личности и сыграло в ней какую-то роль. Переживание не является, таким образом, чем-то чисто субъек­тивным, поскольку оно, во-первых, обычно является переживанием чего-то и поскольку, во-вторых, его специфический личностный аспект означает не выпа­дение его из объективного плана, а включение его в определенный объективный план, соотнесенный с личностью как реальным субъектом.

Два психических явления могут быть отражением одного и того же внешне­го явления или факта. Как отражение одного и того же, они эквивалентны, рав­нозначны. Они — знание или осознание данного факта. Но одно из них — например, то, в котором данный факт был впервые осознан во всем своем зна­чении, — могло сыграть в силу тех или иных причин определенную роль в индивидуальной жизни данной личности. То особое место, которое оно заняло в истории развития данной личности, выделяет его, придает ему неповторимость, делающую его переживанием в специфическом, подчеркнутом смысле слова. Если событием назвать такое явление, которое заняло определенное место в каком-то историческом ряду и в силу этого приобрело определенную специ­фичность, как бы неповторимость и значительность, то как переживание в спе­цифическом, подчеркнутом смысле слова можно будет обозначать психическое явление, которое стало событием внутренней жизни личности.

Декарт до конца дней своих помнил особое чувство, охватившее его в то утро, когда, лежа в постели, он впервые представил себе основные очертания развитой им впоследствии концепции. Это было значительное переживание в его жизни. Каждый человек, живущий сколько-нибудь значительной внутренней жизнью, оглядываясь на свой жизненный путь, всегда находит воспоминания о таких моментах особенно напряженной внутренней жизни, озаренных особо ярким светом, которые, в своей неповторимой индивидуальности глубоко входя в его жизнь, стали для него переживаниями. Художники, изображая психологию сво­его героя, недаром склонны бывают особенно осветить его переживания, т. е. особо значительные моменты его внутренней жизни, характеризующие индиви­дуальный путь его развития, как бы поворотные пункты его. Переживания чело­века — это субъективная сторона его реальной жизни, субъективный аспект жизненного пути личности.

Таким образом, понятие переживания выражает особый специфический ас­пект сознания; он может быть в ней более или менее выражен, но он всегда наличен в каждом реальном, конкретном психическом явлении; он всегда дан во взаимопроникновении и единстве с другим моментом — знанием, особенно су­щественным для сознания.

Вместе с тем мы выделяем переживание и как особое специфическое образо­вание. Но и в этом последнем случае переживание является переживанием чего-то и, значит, знанием о чем-то. Оно выступает как переживание не потому, что другой аспект — знания — в нем вовсе отсутствует, а потому, что витальный, или личностный, аспект в нем является господствующим. Таким образом, всякое переживание включает в себя как нечто подчиненное и аспект знания. Вместе с тем знание — даже самое абстрактное — может стать глубочайшим личност­ным переживанием.

В первичной зачаточной форме момент знания в сознании заключается в каждом психическом явлении, поскольку всякий психический процесс является отражением объективной реальности, но знанием в подлинном, специфическом смысле слова — познанием, все более глубоким активным познавательным про­никновением в действительность оно становится лишь у человека по мере того, как он в своей общественной практике начинает изменять и, изменяя, все глубже познавать действительность. Знание — существенное качество сознания; неда­ром в ряде языков понятие знания включается в качестве основного компонента в самый термин сознания (con-science). Однако сознание и знание не только едины, но и различны.

Различие это выражается двояко: 1) в сознании отдельного индивида зна­ние обычно представлено в некоторой специфической для него ограниченности, 2) оно в сознании индивида обрамлено и пронизано рядом дополнительных мотивационных компонентов, от которых знание, как оно представлено в системе науки, обычно отвлекается.

В сознании отдельного индивида, поскольку он остается в рамках своей инди­видуальной ограниченности, знание объективной реальности часто выступает в специфически ограниченных, более или менее субъективных формах, обуслов­ленных зависимостью их не только от объекта, но и от познающего субъекта. Знание, представленное в сознании индивида, является единством объективного и субъективного.*

* В дальнейшем С.Л. Рубинштейн значительно углубил свою трактовку субъективного (см. его "Бытие и сознание". Гл. II. §3. О психическом как субъективном. С. 54 – 70). (Примеч. сост.)

Высших ступеней объективности, поднимающей знание до уровня научного познания, оно достигает лишь как общественное познание, как система научных знаний, развивающихся на основе общественной практики. Развитие научного знания — продукт общественно-исторического развития. Лишь в меру того, как индивид включается в ход общественно-исторического развития научного по­знания, он может, опираясь на него, и сам собственной своей познавательной научной деятельностью продвинуть научное познание на дальнейшую, высшую ступень. Таким образом, индивидуальное познание, как оно совершается в созна­нии индивида, всегда совершается как движение, отправляющееся от обществен­ного развития познания и снова возвращающееся к нему; оно вытекает из обще­ственного познания и снова вливается в него. Но процесс развития познания мира индивидом, совершаясь внутри общественного развития познания, все же отличается от него; мысли, к которым приходит индивид, даже те, которые, про­двигая на высшую ступень общественное познание, переходят в систему или историю самой науки, в индивидуальном сознании и в системе научного знания иногда могут быть даны в разных контекстах и потому отчасти в различном содержании.

Мысли ученого, мыслителя, писателя имеют, с одной стороны, то или иное объективное значение, поскольку они более или менее адекватно, полно и совер­шенно отражают объективную действительность, а с другой — тот или иной психологический смысл, который они приобретают для их автора в зависимости от условий их возникновения в ходе его индивидуальной истории. В некоторых случаях ограниченность горизонтов личного сознания автора, обусловленная индивидуальным ходом его развития и историческими условиями, в которых оно совершалось, бывает такова, что вся полнота объективного содержания мыс­лей, которые запечатлены в его книгах, произведениях, трудах, раскрываются лишь в дальнейшем историческом развитии научного познания. Поэтому автора иногда можно понять лучше, чем он сам себя понимал. Для тех, кто затем рас­сматривает мысли какого-нибудь автора в связи с той общественной ситуацией, в которой они возникли, с тем объективным контекстом исторического развития научного познания, в который они вошли, они в этих новых связях раскрывают­ся и в новом содержании. В системе знания, в историческом контексте обще­ственного познания раскрывается их значение для познания действительности и выделяется их объективное содержание; в индивидуальном сознании, в зависи­мости от конкретного пути развития данного индивида, его установок, замыслов, намерений, они наполняются иным конкретным содержанием и приобретают иное конкретное значение: те же самые положения, формулы и т. д. имеют в одном и другом случае то же и не то же самое значение, или, сохраняя одно и то же объективное предметное значение, они приобретают у разных субъектов в зависимости от их мотивов и целей различный смысл.

Сознание конкретного реального индивида — это единство переживания и знания.

В сознании индивида знание не представлено обычно в «чистом», т.е. абст­рактном, виде, а лишь как момент, как сторона многообразных действенных, мотивационных, личностных моментов, отражающихся в переживании.

Сознание конкретной живой личности — сознание в психологическом, а не в идеологическом смысле слова — всегда как бы погружено в динамическое, не вполне осознанное переживание, которое образует более или менее смутно осве­щенный, изменчивый, неопределенный в своих контурах фон, из которого созна­ние выступает, никогда, однако, не отрываясь от него. Каждый акт сознания сопровождается более или менее гулким резонансом, который он вызывает в менее осознанных переживаниях, — так же как часто более смутная, но очень интенсивная жизнь не вполне осознанных переживаний резонирует в сознании.

Всякое переживание дифференцируется от других и определяется как такое-то переживание благодаря тому, что оно является переживанием того-то. Внут­ренняя природа его выявляется в его отношении к внешнему. Осознание пере­живания — это всегда выяснение его объективного отношения к причинам, его вызывающим, к объектам, на которые оно направлено, к действиям, которыми оно может быть реализовано. Осознание переживания, таким образом, всегда и неиз­бежно — не замыкание его во внутреннем мире, а соотнесение его с внешним, предметным миром.

Для того чтобы осознать свое влечение, я должен осознать предмет, на кото­рый оно направлено. Человек может испытывать неопределенное чувство не­приятного беспокойства, истинной природы которого он сам не осознает. Он обнаруживает нервозность; с меньшим, чем обычно, вниманием следит за рабо­той, от времени до времени, ничего специально как будто не ожидая, поглядывает на часы. Но вот работа окончена. Его зовут обедать; он садится за стол и с несвойственной ему поспешностью начинает есть. Неопределенное чувство, о котором первоначально трудно сказать, что оно собственно собой представляет, впервые определяется из этого объективного контекста как ощущение голода. Утверждение, что я ощущаю голод или жажду, есть выражение моего пережива­ния. Никакое описание или опосредованная характеристика переживания не сравнится с самим переживанием. Но определение этого переживания как пере­живания голода или жажды включает утверждение о состоянии моего организ­ма и о тех действиях, посредством которых это состояние может быть устранено. Вне отношения к этим фактам, лежащим вне внутренней сферы сознания, пере­живание не может быть определено; вне отношения к этим фактам невозможно определить, что мы испытываем. Установление «непосредственных данных» моего сознания предполагает данные, устанавливаемые науками о внешнем, пред­метном мире, и опосредовано ими. Собственное переживание познается и осо­знается человеком лишь через посредство его отношения к внешнему миру, к объекту. Сознание субъекта несводимо к голой субъективности, извне противо­стоящей всему объективному. Сознание — единство субъективного и объек­тивного. Отсюда понятным становится истинное взаимоотношение сознатель­ного и бессознательного, разрешающее парадокс бессознательной психики.

Навряд ли у человека какое-либо психическое явление может быть вовсе вне сознания. Однако возможно неосознанное, «бессознательное» переживание. Это, конечно, не переживание, которое мы не испытываем или о котором мы не знаем, что мы его испытываем; это переживание, в котором не осознан предмет, его вызывающий. Неосознанным является собственно не самое переживание, а его связь с тем, к чему оно относится, или, точнее, переживание является неосознан­ным, поскольку не осознано, к чему оно относится; пока не осознано, пережива­нием чего является то, что я переживаю, я не знаю, что я переживаю. Психиче­ское явление может быть осознано самим субъектом лишь через посредство того, переживанием чего оно является.

Бессознательным часто бывает молодое, только что зарождающееся чувство, в особенности у юного, неопытного существа. Неосознанность чувства объясня­ется тем, что осознать свое чувство значит не просто испытать его как пережива­ние, а и соотнести его с тем предметом или лицом, которое его вызывает и на которое оно направляется. Чувство основывается на выходящих за пределы сознания отношениях личности к миру, которые могут быть осознаны с различ­ной мерой полноты и адекватности. Поэтому можно очень сильно переживать какое-нибудь чувство и не осознавать его — возможно бессознательное или, вернее, неосознанное чувство. Бессознательное или неосознанное чувство — это, само собой разумеется, не чувство, не испытанное или не пережитое (что было бы противоречиво и бессмысленно), а чувство, в котором переживание не соотнесе­но или неадекватно соотнесено с объективным миром. Аналогично настроение часто создается вне контроля сознания — бессознательно; но это не означает, конечно, что человек не осознает того, что и как он осознает; это означает лишь, что человек часто не осознает именно этой зависимости, и неосознанность его переживания заключается именно в том, что она как раз не попадает в поле его сознания. Точно так же, когда говорят, что человек поступает несознательно или что он несознательный, это означает, что человек не сознает не свой поступок, а последствия, которые его поступок должен повлечь, или, точнее, он не осознает свой поступок, поскольку он не осознает вытекающих из него последствий; он не осознает, что он сделал, пока не осознал, что означает его поступок в той реаль­ной обстановке, в которой он его совершает. Таким образом, и здесь «механизм» или процесс осознания во всех этих случаях в принципе один и тот же: осозна­ние совершается через включение переживания совершаемого субъектом акта или события в объективные предметные связи, его определяющие*. Но совершенно очевидно, что число этих связей принципиально бесконечно; поэтому не существует неограниченной, исчерпывающей осознанности. Ни одно пережива­ние не выступает вне всяких связей и ни одно не выступает в сознании сразу во всех своих предметных связях, в отношении ко всем сторонам бытия, с которыми оно объективно связано. Поэтому сознание, реальное сознание конкретного ин­дивида никогда не является «чистой», т. е. абстрактной, сознательностью; оно всегда — единство осознанного и неосознанного, сознательного и бессознатель­ного, взаимопереплетенных и взаимосвязанных множеством взаимопереходов. Поскольку, однако, человек как существо мыслящее выделяет существенные связи, ведущим в этом единстве оказывается у человека его сознательность. Ме­ра этой сознательности бывает все же различной. При этом осознанное и неосоз­нанное отличается не тем, что одно лежит целиком в «сфере» сознания, а другое вовсе вне его, и не только количественной мерой степени интенсивности или ясности осознания. Осознанный или неосознанный, сознательный или несозна­тельный характер какого-нибудь акта существенно определяется тем, что имен­но в нем осознается. Так, я могу совершенно не осознавать автоматизированного способа, которым я осуществил то или иное действие, значит, самого процесса его осуществления, и тем не менее никто не назовет из-за этого такое действие несоз­нательным, если осознана цель этого действия. Но действие назовут несозна­тельным, если не осознано было существенное последствие или результат этого действия, который при данных обстоятельствах закономерно из него вытекает и который можно было предвидеть. Когда мы требуем сознательного усвоения знаний, мы не предполагаем, что знания, усвоенные — пусть несознательно, нахо­дятся вне сознания так или иначе освоившего их индивида. Смысл, который мы вкладываем при этом в понятие сознательности, иной: то или иное положение усвоено сознательно, если оно осознано в системе тех связей, которые делают его обоснованным; не сознательно, механически усвоенные знания — это прежде всего знания, закрепленные в сознании вне этих связей; не осознано не само по себе положение, которое мы знаем, а обосновывающие его связи или, точнее: то или иное положение знания не осознано, или усвоено несознательно, если не осознаны объективные связи, которые делают его обоснованным. Его осозна­ние совершается через осознание того предметного контекста, к которому он объективно относится. Для того чтобы осознать, или сознательно усвоить, то или иное положение, надо осознать те связи, которые его обосновывают. Это первое. И второе: когда мы говорим о сознательном усвоении знаний, мы имеем в виду такое усвоение знаний, при котором именно результат усвоения является созна­тельной целью индивида, в отличие от тех случаев, когда усвоение знаний проис­ходит в результате деятельности, исходящей из посторонних мотивов, как-то: получение какой-либо награды и т. п., так что усвоение знаний, будучи результа­том деятельности индивида, не осознается им как ее цель. Поскольку данный личностно-мотивационный план не затрагивает непосредственно предметно-смыслового содержания знаний, можно, пожалуй, сказать, что здесь решающим является то, как нечто осознается, хотя и в данном случае в конечном счете речь идет все же о том, что именно оказывается осознанным.

*Развивая впоследствии эту идею о «механизме» осознания, С.Л. Рубинштейн следующим обра­зом конкретизировал ее в отношении мышления: исходный всеобщий «механизм» мышления как процесса состоит в том, что в процессе мышления познаваемый объект включается во все новые связи и в силу этого выступает во все новых качествах, которые фиксируются в новых понятиях и понятийных характеристиках; из объекта тем самым как бы вычерпывается все новое содержание; он как бы поворачивается каждый раз другой своей стороной, в нем выявляются все новые свойства (подробнее см.: Рубинштейн С. Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958. С. 98 – 99; его же. Бытие и сознание. С. 278). (Примеч. сост.)

Недаром сознательным в специфическом смысле слова называют человека, способного осознать объективную, общественную значимость своих целей и мо­тивов и руководствоваться именно ею.