Эмоциональный интеллект. чем именно волна тех же самых катехоламинов придает воспо­минаниям особую силу

чем именно волна тех же самых катехоламинов придает воспо­минаниям особую силу. При посттравматическом стрессе эта система становится гиперактивной и выделяет завышенные дозы таких мозговых химикатов в ответ на ситуации, содержа­щие незначительную угрозу или совершенно безопасные, но чем-то напоминающие исходные события, при которых была получена эмоциональная травма, как в случае с детьми в клив­лендской начальной школе, впадавшими в панику, стоило толь­ко им услышать сирену «скорой помощи», вроде той, что они слышали возле школы, где произошла трагедия.

«Голубоватое место» и миндалевидное тело тесно связаны между собой, равно как и с другими лимбическими структу­рами, в частности, гиппокампом и гипоталамусом, а система, ответственная за выделение катехоламинов, проникает пря­мо в кору головного мозга. Высказывается предположение, что изменения в этих системах служат причиной появления сим­птомов расстройств на почве посттравматического стресса, в числе которых тревога, страх, сверхнастороженность, мгно­венная потеря душевного равновесия и легкая возбудимость, готовность к действию по принципу «сражайся или спасай­ся» и нестираемое кодирование эмоционально насыщенных воспоминаний. Согласно данным обследования, у ветеранов вьетнамской войны, страдающих расстройствами вследствие посттравматического стресса, на 40 процентов меньше рецеп­торов прекращения секреции катехоламинов, чем у людей, не имеющих таких симптомов. Причина этого явления, видимо, заключается в том, что их головной мозг подвергался длитель­ному изменению при недостаточно эффективном контроле секреции катехоламинов.

Изменения также происходят в цепи, связывающей лим­бическую систему с гипофизом, который регулирует выделе­ние фактора, высвобождающего кортикотропин — главный гормон стресса, выделяемый организмом для экстренного сра­батывания реакции «сражайся или спасайся». В результате по­добных изменений происходит избыточное выделение этого гормона, особенно в миндалевидном теле, гиппокампе и «го­лубоватом месте», чтобы привести организм в состояние бое-

Аэниел Гоулман

вой готовности ввиду возникшей опасности, которой на самом деле не существует.

Как сообщил мне д-р Чарлз Немерофф, психиатр из Уни­верситета Дьюка: «Избыток фактора, способствующего вы­свобождению кортикотропина, провоцирует слишком острую реакцию. К примеру, если вы ветеран вьетнамской войны с расстройством вследствие посттравматического стресса и ка­кой-то автомобиль на стоянке вдруг «стрельнет» при запуске двигателя, этот звук запустит систему выброса фактора, вы­свобождающего кортикотропин, и вас окатит волна тех же чувств, какие вы испытали, получив эмоциональную травму в первый раз: с вас ручьями польет пот, вы перепугаетесь, по­чувствуете озноб, а потом задрожите всем телом, и, возмож­но, у вас перед глазами промелькнут картины прошлых собы­тий. У людей с повышенной секрецией фактора, способству­ющего выделению кортикотропина, старт-реакция повыше­на. Если вы, к примеру, подкрадетесь к кому-нибудь сзади и неожиданно хлопнете в ладоши, то увидите, что большинство людей подпрыгнет от испуга, но только в первый раз, а не при третьем или четвертом повторении. Но у людей с повышен­ной секрецией фактора, способствующего выделению корти­котропина, привычка не вырабатывается: они будут реагиро­вать на четвертый хлопок так же бурно, как на первый».

Третья серия изменений происходит в опиоидной, или эн-дорфиновой, системе головного мозга, которая секретирует эндорфины для притупления чувства боли. Она тоже становится гиперактивной. Эта рефлекторная дуга опять включает минда­левидное тело, на этот раз во взаимодействии с некоей обла­стью коры головного мозга. Опиоиды — это химические веще­ства мозга, являющиеся сильнодействующими, вызывающими оцепенение агентами вроде опиума и других наркотиков, кото­рые представляют собой химических родственников. При вы­соких уровнях опиоидов («собственного морфия головного мозга») у людей повышается болевая переносимость — эффект, подмеченный хирургами, работавшими в военно-полевых гос­питалях, которые обнаружили, что тяжелораненым солдатам нужны были меньшие дозы наркотиков, чтобы они могли пе-

Эмоциональный интеллект

реносить боль, чем гражданскому населению с гораздо менее серьезными травмами.

Нечто подобное, по-видимому, происходит и при расстрой­ствах вследствие посттравматического стресса. Изменения под действием эндорфинов придают новый аспект нервной сумя­тице, запущенной повторно перенесенной психической трав­мой: оцепенение определенных чувств. Это, кажется, объясняет набор «негативных» психологических симптомов, давно заме­ченных при расстройствах вследствие посттравматического стресса: ангедонию (неспособность испытывать удовольствие) и общее эмоциональное оцепенение, чувство оторванности от жизни или отключения интереса к чувствам других людей. Те, кто находится рядом с такими людьми, могут переживать такое безразличие, как отсутствие эмпатии. Еще одним возможным следствием бывает диссоциация*, включающая неспособность вспомнить критические минуты, часы или даже дни, когда про­исходило травмировавшее событие.

Изменения в нервной системе при расстройствах вследствие посттравматического стресса также, по-видимому, делают че­ловека более чувствительным к дальнейшему травмированию. Ряд исследований на животных показал, что когда их в возрас­те молодняка подвергали даже умеренному стрессу, они ока­зывались впоследствии гораздо более уязвимыми по отноше­нию к вызванным травмой изменениям головного мозга, чем животные, не испытавшие стресс (это говорит о настоятельной необходимости лечить детей с расстройствами вследствие пост­травматического стресса). Видимо, именно это и объясняет, почему из людей, переживших одну и ту же катастрофу, у одно­го продолжает развиваться расстройство вследствие посттрав­матического стресса, а у другого нет: миндалевидное тело «на­таскано» на обнаружение опасности, и, когда жизнь снова под­брасывает ему реальную опасность, его сигнал тревоги срыва­ется на визг.

Все эти изменения в нервной системе предоставляют крат­ковременные преимущества, чтобы справиться с неумолимы­ми и ужасными обстоятельствами, которые их порождают. Что-

* Диссоциация — нарушение связности психических процессон.

И

Дэниел Гоулман

бы приспособиться к напряженной обстановке, надо быть край­не бдительным, возбужденным, готовым ко всему, невоспри­имчивым к боли, то есть быть организмом, приученным к вы­держиванию длительных физических нагрузок и — на ближай­шее будущее — безразличным к тому, что в противном случае могло бы обернуться событиями, вызывающими сильное бес­покойство. Однако эти краткосрочные преимущества превра­щаются в длительные проблемы, если мозг изменяется таким образом, что они становятся предрасположениями, вроде ав­томобиля, который навечно заело на высокой передаче. Когда миндалевидное тело и соединенные с ним области мозга в мо­мент сильной эмоциональной травмы получают новую установ­ку, это изменение возбудимости — повышенная готовность за­пустить паническую атаку — означает, что вся жизнь будет про­ходить на грани превращения в чрезвычайное происшествие и даже в безобидной ситуации приступ страха может выйти из-под контроля.

Эмоциональное переучивание

Такие связанные с эмоциональной травмой воспоминания, видимо, сохраняются как постоянные принадлежности всей деятельности мозга из-за того, что они мешают последующему научению, особенно в отношении переучивания для усвоения более нормальной реакции на те самые травмирующие собы­тия. В случае приобретенного страха, каким, например, явля­ется расстройство вследствие посттравматического стресса, механизмы научения и запоминания дают сбой, причем и вэтом случае именно миндалевидное тело выступает лидером среди других вовлеченных в этот процесс участков головного мозга. Но в преодолении заученного страха главную роль играет нео­кортекс.

«Выработка условнорефлекторного страха» — такое назва­ние дали психологи процессу, в результате которого событие, не представляющее никакой опасности, становится угрожаю­щим, так как в уме данного человека оно ассоциируется с чем-

Эмоциональный интеллект

то ужасным. По сообщению Чарни, когда лабораторных жи­вотных приводили в такое состояние испуга, эти страхи у них могли сохраняться на многие годы. Главным участком голов­ного мозга, ведающим усвоением, сохранением и совершени­ем действий на основе реакции, определяемой страхом, явля­ется цепь между таламусом, миндалевидным телом и предлоб-ной долей головного мозга, то есть проводящий путь нервной атаки.

Как правило, если человек заучивает состояние испуга, столкнувшись с чем-то или кем-то, посредством процесса «вы­работки условнорефлекторного страха», то этот страх со вре­менем утихает, что происходит вследствие естественного пере­учивания, когда этот человек по многу раз сталкивается с на­пугавшим его объектом и не находит в нем ничего, что пред­ставляло бы реальную угрозу. Так, ребенок, у которого развилась боязнь собак, после того как за ним, грозно рыча, погналась немецкая овчарка, естественным образом постепен­но избавится от этого страха, если, к примеру, он переедет в дом, по соседству с которым живет владелец дружелюбной ов­чарки, и будет проводить время, подолгу играя со своим новым четвероногим другом.

При расстройстве вследствие посттравматического стрес­са спонтанного переучивания не наблюдается, что, по мне­нию Чарни, объясняется изменениями в головном мозге в ре­зультате такого расстройства, которые оказываются настоль­ко сильными, что панические атаки со стороны миндалевид­ного тела возникают всякий раз, когда происходит нечто, хотя бы отдаленно напоминающее события, вызвавшие исходную эмоциональную травму, подкрепляя путь движения страха. Это означает, что страх никоим образом не сочетается со спо­койствием, поскольку миндалевидное тело никогда не пере­учивается, усваивая более мягкую реакцию. «Угасание» стра­ха, замечает Чарни, «похоже, влечет за собой активный про­цесс научения», который ослаблен у людей с расстройствами вследствие посттравматического стресса, «что имеет своим результатом аномальную устойчивость эмоциональных воспо­минаний».

л л *

Дэниел Гоулман

Однако, если в жизни человека появятся переживания, то могут произойти и расстройства на почве посттравматическо­го стресса, другими словами, эмоционально насыщенные вос­поминания, а также модели мышления и реагирования, кото­рые они запускают, со временем могут измениться. Такое пе­реучивание, по мнению Чарни, есть функция коры головного мозга. Первоначальный страх, въевшийся в миндалевидное тело, полностью не исчезает, просто предлобная зона коры го­ловного мозга активно подавляет команды, посылаемые мин­далевидным телом остальным участкам мозга, чтобы те отзы­вались реакцией страха.

«Насколько быстро вы расстанетесь со своим заученным страхом?» — задается вопросом Ричард Дэвидсон, психолог из Университета штата Висконсин, открывший роль левой пред-лобной доли коры головного мозга как демпфера дистресса. В ходе лабораторного эксперимента, участники которого внача­ле заучили отвращение к громкому шуму, — пример заученно­го страха и слабое подобие расстройства вследствие посттрав­матического стресса — Дэвидсон обнаружил, что люди с пре­обладающей активностью левой предлобной доли коры голов­ного мозга быстрее справлялись с приобретенным страхом, снова наводя на мысль о роли коры головного мозга в освобож­дении от заученного дистресса.

Переучивание эмоционального мозга

Одно из наиболее обнадеживающих открытий, касающих­ся расстройств вследствие посттравматического стресса, было сделано во время исследования людей, переживших холокост, примерно у трех четвертей которых активные симптомы тако­го расстройства сохранялись даже спустя полвека. Позитивный результат заключался в том, что у четверти выживших, кото­рых в свое время беспокоили подобные симптомы, их больше не было; каким-то образом естественный ход событий их жиз­ни свел на нет эту проблему. Те, у кого все еще обнаруживались симптомы, предоставляли доказательство связанных с катехо-ламинами изменений в головном мозге, типичных для рас-

Эмоциональный интеллект

стройств вследствие посттравматического стресса, но у тех, кто оправился от пережитого, подобных изменений не было. Это открытие и другие, ему подобные, подают надежду, что изме­нения в головном мозге при расстройствах вследствие посттрав­матического стресса не являются неустранимыми и что люди могут оправиться даже от самого ужасного эмоционального за-печатления события в памяти, короче говоря, что эмоциональ­ный контур можно повторно обучить. Итак, это хорошие ново­сти, что психические травмы, даже такие серьезные, как те, что вызывают расстройство вследствие посттравматического стрес­са, можно излечивать и что путь к такому исцелению пролегает через повторное обучение.

Вероятно, одним из способов спонтанного осуществления этого эмоционального исцеления — по крайней мере у детей — являются игры, например, такие, как игра в Парди. Такие игры, когда в них играют снова и снова, позволяют детям без всякого риска вновь пережить травмировавшее событие как игру. Это указывает два пути к исцелению: с одной стороны, воспомина­ние повторяется в обстановке, почти не вызывающей тревоги, возвращающей в нормальное психическое состояние и дающей возможность связать с ней набор не затронутых травмой реак­ций. Другой способ излечиться заключается в том, что дети мысленно умеют каким-то волшебным образом придавать тра­гедии иной, лучший исход: иногда, играя в Парди, дети убива­ют его, поддерживая в себе чувство преодоления травмирую­щего момента беспомощности.

Нет ничего удивительного втом, что удетей, подвергшихся такого рода насилию, обнаруживается склонность к играм в Парди. Тот факт, что дети, получившие психическую травму, играют в страшные игры, впервые заметила д-р Линор Терр, детский психиатр из Сан-Франциско. Она обнаружила при­страстие к таким играм у детей вЧаучилле, штат Калифорния, что в часе езды по Центральной равнине от Стоктона, где Пар­ди устроил тот трагический хаос. В 1973 году бандиты взяли их взаложники, когда они автобусом возвращались домой излет-него лагеря. Похитители закрыли автобус, детей и тех, кто их сопровождал, подвергнув суровому испытанию, продолжавше­муся двадцать семь часов.

Дэниел Гоулллан

Пять лет спустя Терр наблюдала проявления последствий этого похищения в играх детей. Так, девочки проигрывали символическое похищение с куклами Барби. Одна из них, на­пример, с омерзением вспоминавшая ощущение от залившей ее кожу мочи других детей, когда они, сваленные в кучу, ле­жали друг на друге, едва дыша от ужаса, все снова и снова мыла свою Барби. Другая придумала игру в Барби-путешественни-цу, в ходе которой кукла отправляется в путешествие — не важ­но куда именно — и благополучно возвращается домой, что и составляло кульминацию всего игрового процесса. Согласно любимому сценарию третьей, куклу сажали в яму, где она за­дыхалась.

Тогда как у взрослых людей, получивших эмоциональную травму, может возникнуть психическая нечувствительность (или анестезия), блокирующая память или чувства, связанные с катастрофой, детская психика отзывается на такое происше­ствие совсем по-другому. По мнению Терр, у них подобная пси­хическая анестезия в отношении эмоциональной травмы об­наруживается гораздо реже, поскольку они, используя разные средства, а именно, собственное воображение, игру и сны на­яву, воскрешают в памяти и по нескольку раз обдумывают случившееся с ними трагическое происшествие. Эти много­кратные добровольные проигрывания эмоционально травми­рующего эпизода, видимо, исключают для них необходимость подавлять «сильнодействующие» воспоминания, которые впо­следствии могут прорваться в виде ярких картин прошлых со­бытий. Если психическая травма не слишком сильна, как на­пример, от похода к зубному врачу, чтобы поставить пломбу, вполне достаточно бывает одного или двух «проигрываний» ситуации. Но если ребенок испытал сильное потрясение, ему требуется по многу раз проигрывать травмирующую ситуацию, совершая все тот же однообразный зловещий ритуал.

Один из способов добраться до картины, прочно запечат­левшейся в миндалевидном теле, предоставляется искусством, которое само по себе служит средством выражения подсозна­тельной психической деятельности. Эмоциональный мозг тон­ко настроен на символические значения и на режим работы, который Фрейд называл «первичным процессом»: информацию

Эмоциональный интеллект

в виде метафор, сказок, мифов, изобразительных искусств. Этот способ часто используется при лечении психически травмиро­ванных детей. Иногда искусство может предоставить детям воз­можность поведать о пережитом ужасе, о котором они не осме­ливаются говорить иным образом.

Спенсер Эт, детский психиатр из Лос-Анджелеса, специа­лизирующийся в лечении таких детей, сообщил о пятилетнем мальчике, похищенном вместе с матерью ее бывшим любовни­ком. Этот человек привез их в номер в мотеле и приказал ре­бенку спрятаться под одеялом, а сам в это время забил его мать до смерти. Мальчик, что вполне понятно, не хотел говорить с Этом об избиении и о том, что он слышал и видел, сидя под одеялом. Поэтому Эт предложил ему нарисовать картинку — любую картинку.

На рисунке был изображен водитель гоночного автомоби­ля с парой непомерно больших глаз, вспоминает Эт. Он решил, что огромные глаза имеют отношение к самому мальчику, риск­нувшему украдкой разглядывать убийцу. Такие скрытые связи с травмировавшим происшествием почти всегда возникают в творчестве детей, перенесших психическую травму; и первым шагом, который Эт делал при лечении таких детей, была его просьба что-нибудь нарисовать. Поглощающие их «сильнодей­ствующие» воспоминания вторгаются в их рисунки точно так же, как и в их мысли. Помимо этого, создание рисунка уже само по себе оказывает терапевтическое действие и знаменует нача­ло процесса исцеления от травмы.

Повторное эмоциональное научение и излечение от психической травмы

Айрин отправилась на свидание, которое закончилось по­кушением на изнасилование. Хотя она и отбилась от напа­давшего, он продолжал преследовать ее: изводил непристой­ностями по телефону, угрожал насилием, звонил среди ночи, выслеживал и наблюдал за каждым ее шагом. Однажды, ког­да она попыталась призвать на помощь полицию, они отмах­нулись от ее проблемы, сочтя ее пустяковой, потому что «ни-

Дэниел Гоулллан

чего ведь на самом деле не случилось». К тому времени, ког­да Айрин пришла лечиться, у нее уже были симптомы рас­стройства вследствие посттравматического стресса, она со­всем перестала бывать в обществе и чувствовала себя узни­цей в собственном доме.

Случай с Айрин упомянула д-р Джудит Льюис Герман, пси­хиатр из Гарвардского университета, чья новаторская работа намечает в общих чертах шаги по пути к восстановлению преж­него психического состояния после травмы. Герман рассмат­ривает три этапа: достижение чувства безопасности, восста­новление в памяти подробностей травмировавшего события и оплакивание потери, которую оно принесло, и, наконец, восстановление нормальной жизни. Как мы увидим далее, в расположении шагов в таком порядке присутствует биологи­ческая логика: судя по всему, эта последовательность отражает то, как эмоциональный мозг заново учится не относиться к жизни как к чрезвычайной ситуации, которая может разразить­ся в любой момент.

Первый шаг — обретение заново чувства безопасности — вероятно, подводит к нахождению способов успокоить слиш­ком напуганные и слишком легко приводимые в действие эмо­циональные цепи до такой степени, чтобы можно было перей­ти к повторному научению. Часто этот этап начинается с того, что пациентам помогают понять, что их нервозность и ночные кошмары, сверхбдительность и панические состояния — это всего лишь часть симптомов расстройства вследствие посттрав­матического стресса. А понимание этого делает сами симпто­мы менее пугающими.

Еще один шаг, который надо сделать в самом начале, это помочь пациентам вновь обрести некоторое ощущение конт­роля над тем, что с ними происходит, то есть сразу забыть о том уроке беспомощности, который преподнес травмировавший их эпизод. Айрин, к примеру, мобилизовала друзей и семью, что­бы они образовали буфер между нею и ее преследователем, и сумела заставить полицию вмешаться в ситуацию.

Чувство «небезопасности» у пациентов с расстройствами вследствие посттравматического стресса выходит за пределы