Эмоциональный интеллект. лове, но он вырвался



лове, но он вырвался... Он успокоился, но Дженни по-преж­нему выглядела озабоченной. Она продолжала приносить ему игрушки и поглаживать по голове и плечам.

В этот период развития у малышей, которые учатся ходить, начинают обнаруживаться различия в общей чувствительнос­ти к эмоциональным расстройствам других людей: одни,вроде Дженни, остро их сознают, другие перестают обращать на них внимание. Ряд исследований, проведенных Мэриан Радке-Яр-роу и Кэролин Цан-Векслер в Национальном институте душев­ного здоровья, показал, что это различие в эмпатическом ин­тересе по большей части было связано с тем, как родители дис­циплинируют своих детей. Как они обнаружили, дети прояв­ляли большую эмпатию в тех семьях, где в процессе воспитания огромное внимание обращалось на страдание, которое их не­достойное поведение причиняло другим людям: «Ты только посмотри, как ты ее огорчил» вместо «Это было дурно». Далее они выяснили, что эмпатия у детей формируется также в ре­зультате наблюдений, как реагируют другие, когда кто-то еще испытывает страдание; подражая тому, что видят, дети выра­батывают репертуар эмпатических реакций, направленных в первую очередь на то, чтобы помочь страдающим людям.

Хорошо настроенный ребенок

Саре было двадцать пять, когда она родила близнецов Мар­ка и Фреда. Марк, по ее мнению, был больше похож на нее, а Фред — на отца. Такое восприятие, возможно, и стало причи­ной глубокого, хотя и трудноуловимого различия в ее отноше­нии к детям. Когда мальчикам было всего по три месяца, Сара старалась поймать взгляд Фреда, и если он отворачивался, она снова пыталась заглянуть ему в глаза, но тогда Фред отворачи­вал лицо уже более подчеркнуто. Когда же она отводила глаза, Фред смотрел на нее в упор, после чего цикл «преследование — отворачивание» повторялся, не раздоводя Фреда до слез. Мар­ку, напротив, Сара фактически никогда и не пыталась навя­зать зрительный контакт, как она это делала с Фредом. Марк

6*



Дэниел Гоулллан

мог отводить глаза, когда хотел, и она не старалась перехватить его взгляд.

Казалось бы, пустяк, но говорящий о многом. Через год Фред боялся уже заметно сильнее и был более зависимым, чем Марк; одним из способов проявления его пугливости было пре­рывание зрительного контакта с другими людьми, как бывало у него в три месяца с матерью, когда он опускал голову вниз и в сторону. Марк смотрел окружающим прямо в глаза, а когда хо­тел прервать контакт, слегка задирал голову и отворачивался с обворожительной улыбкой.

За близнецами и их матерью велось очень тщательное на­блюдение, когда они приняли участие в исследовании, прово­димом Дэниелом Стерном, работавшим в то время психиатром на медицинском факультете Корнеллского университета. Стер­на приводит в восхищение многократный обмен мелкими зна­ками настроенности, происходящий между родителем и ребен­ком; он считает, что именно в эти сокровенные моменты и пре­подаются самые главные уроки эмоциональной жизни. Из всех таких моментов наиболее важными являются те, которые по­зволяют ребенку понять, что его эмоции встречают эмпатию и признание и их разделяют в процессе, который Стерн называ­ет настройкой. У матери близнецов была настроенность на Марка, но отсутствовала эмоциональная синхронизация с Фре­дом. Стерн утверждает, что повторяющиеся несчетное число раз моменты согласованности или рассогласованности между ро­дителем и ребенком формируют эмоциональные ожидания, которые взрослые.привносят в свои близкие взаимоотноше­ния, — и, возможно, в гораздо большей степени, чем драмати­ческие события детства.

Настроенность возникает без слов, как ритмическая состав­ляющая взаимоотношений. Стерн изучал ее со скрупулезной точностью, часами снимая на видеопленку матерей с младен­цами. Он обнаружил, что благодаря настроенности матери дают понять своим малышам, что знают, что те чувствуют. Ребенок, к примеру, визжит от радости, и мать подтверждает эту радость, легонько встряхивая его, говоря с ним воркующим голосом или приведя высоту своего голоса в соответствие с визгом малыша.

Эмоциональный интеллект



Или же младенец трясет погремушку, а мать отвечает ему быст­рым шимми*. При таком взаимодействии подтверждающее сообщение заключается в том, что мать более или менее при­спосабливается к уровню возбуждения ребенка. Благодаря по­добным тонким настройкам у младенца появляется успокои­тельное чувство эмоциональной связи — информация, кото­рую, как обнаружил Стерн, матери посылают примерно раз в минуту во время взаимодействия со своими малышами.

Настроенность очень сильно отличается от простой ими­тации. «Если вы всего лишь копируете ребенка, — объяснил мне Стерн, — это свидетельствует о том, что вы знаете, что он сде­лал, но не что он чувствовал. Чтобы дать ему понять, что вы осознаете, что он чувствует, вам придется воспроизвести его внутренние переживания иным способом. Тогда малыш будет знать, что его понимают».

Занятия любовью во взрослой жизни — это, вероятно, мак­симальное приближение к глубокой внутренней настройке меж­ду младенцем и матерью. Любовная близость, пишет Стерн, «подразумевает переживание ощущения субъективного состо­яния другого человека: разделенного желания, совпадающих намерений и обоюдных состояний одновременно меняющего­ся возбуждения», когда любовники реагируют друг на друга с синхронией, которая дает не нуждающееся в словах чувство глубокого взаимопонимания. Любовная близость в ее лучшем варианте есть акт взаимной эмпатии, а в худшем в ней нет этой самой эмоциональной взаимности.

Последствия неправильной настройки

Стерн полагает, что в результате повторяющихся настраи­ваний у младенцев начинает развиваться ощущение, что дру­гие люди могут и готовы разделить их чувства. Это ощущение, похоже, возникает у них примерно в восемь месяцев, когда дети начинают осознавать, что они отделены от остальных людей, и продолжает формироваться под влиянием дружеских и интим-

* Шимми — танец.



Дэниел Гоулллан

ных отношений в течение всей жизни. И весьма огорчительно, если родители неверно настроены на ребенка. В одном экспе­рименте Стерн дал задание нескольким женщинам намеренно слишком или недостаточно остро реагировать на своих малы­шей, но только не стараться настроиться на них. Дело кончи­лось тем, что дети немедленно отреагировали на такое отноше­ние испугом и дистрессом.

Длительное отсутствие настроенности между родителем и ребенком наносит огромный эмоциональный вред ребенку. Если родитель не умеет выказывать эмпатию в отношении оп­ределенных эмоций ребенка, к примеру, радости, слез, потреб­ности, чтобы его обняли, тогда и ребенок начинает избегать всяческих проявлений, а возможно, даже и переживаний та­ких эмоций. Не исключено, что по этой самой причине весь эмоциональный диапазон со временем стирается из реперту­ара близких отношений, особенно если в детстве у ребят тай­но или явно, но постоянно отбивали охоту к проявлению этих чувств.

Кроме того, у детей может развиться склонность к небла­гоприятному спектру эмоций в зависимости от того, какие на­строения им чаще всего приходилось разделять. Даже младен­цы «схватывают» настроения. Трехмесячные малыши, чьи ма­тери пребывают в угнетенном состоянии, копируют их настро­ение, когда те с ними играют, чаще обнаруживая такие чувства, как раздражение и печаль, и гораздо реже спонтанное любо­пытство и интерес, в сравнении с детьми, у которых матери не подвержены депрессии.

Одна из женщин, принимавших участие в эксперименте Стерна, постоянно реагировала на своего ребенка слабо, не от­вечая уровню его активности, и в итоге ее ребенок приучился быть пассивным. «Младенец, с которым обращаются подобным образом, усваивает следующее: когда я начинаю волноваться, я не могу заставить мою маму тоже приходить в волнение, а значит, я могу вообще не утруждаться» — к такому выводу при­ходит Стерн. Однако в этом случае существует надежда на «ис­правляющие» отношения: «Отношения, которые складывают­ся в течение жизни с друзьями или родственниками или, к при­меру, в психотерапии, постоянно видоизменяют вашу рабочую

Эмоциональный интеллект



модель взаимоотношений. Дисбаланс в какой-то момент впо­следствии можно скорректировать, поскольку этот процесс не­прерывный и продолжается всю жизнь».

Кстати сказать, в некоторых теориях психоанализа терапев­тическая взаимосвязь рассматривается как некий эмоциональ­ный корректив, компенсирующий опыт настроенности. Тер­мин «зеркальное отражение» некоторые теоретики психоана­лиза используют для обозначения обратного проецирования психоаналитиком на клиента понимания его внутреннего со­стояния точно так же, как это происходит у матери, хорошо настроенной на своего ребенка. Эмоциональная синхрония не выражается словами и воспринимается на подсознательном уровне, хотя пациент может наслаждаться чувством, что его прекрасно понимают.

Эмоциональные издержки от отсутствия настроенности в детстве могут быть огромными на протяжении всей жизни — и не только для ребенка. Изучение преступников, совершивших самые жестокие и самые тяжкие преступления, выявило одну характерную особенность их жизни в детстве, которая отлича­ет их от других преступников, а именно то, что их мотало из одной приемной семьи в другую или они росли в приютах для сирот; это истории жизни, наводящие на мысль об эмоциональ­ной заброшенности и почти полном отсутствии возможностей для настройки.

Хотя эмоциональная заброшенность, по-видимому, при­тупляет эмпатию, интенсивное длительное эмоциональное на­силие, включающее жестокие, садистские угрозы, унижение и откровенную подлость, приводит к парадоксальному результа­ту. Дети, подвергающиеся подобному насилию, могут стать сверхнастороженными к эмоциям окружающих их людей, до­ходя до посттравматической вигильности* в отношении сигна­лов опасности. Такая навязчивая занятость чувствами других людей типична для детей, переживших психологически жесто­кое обращение, которые, став взрослыми, подвержены резким и сильным эмоциональным колебаниям, иногда диагностиру-

* Вигильность — в психологии — способность сосредоточить вни­мание на новых впечатлениях; зоркость, наблюдательность.



Дэниел Гоулман

емым как «пограничное расстройство личности». Многие из таких людей наделены способностью ощущать, что чувствуют окружающие их люди, и они, как правило, сообщают, что в дет­стве страдали от эмоционально жестокого обращения.

Неврология эмпатии

Как это часто случается в неврологии, первую информацию, наводящую на мысль о том, что источник эмпатии следует ис­кать в головном мозге, предоставили отчеты о странных и экс­центричных пациентах. В отчете за 1975 год, например, анали­зировались отдельные случаи, когда у пациентов с определен­ными повреждениями в правой части лобных долей головного мозга наблюдалось любопытное нарушение: они были не спо­собны понимать эмоциональную информацию, заключенную в тоне голоса других людей, хотя прекрасно понимали их сло­ва. Саркастическое «спасибо», благодарное «спасибо» и серди­тое «спасибо» имели для них совершенно одинаковый нейт­ральный смысл. В противоположность этому в отчете 1979 года сообщалось о пациентах с травмами в других частях правого полушария, у которых обнаруживались очень разные пробелы в эмоциональном восприятии. Эти пациенты и сами оказыва­лись неспособными выражать собственные эмоции интонаци­ями или жестами. Они знали, что чувствуют, но просто не мог-л и это передать. Все эти участки коры головного мозга, как от­мечали различные авторы, имели сильные связи с лимбической системой.

Эти исследования были проанализированы Лесли Бразер-сом, психиатром из Калифорнийского технологического инсти­тута, в качестве предпосылки основополагающей научной пуб­ликации по биологии эмпатии. Разбирая полученные невроло­гические данные и результаты сравнительного изучения живот­ных, Бразерс обратил внимание на миндалевидное тело и его связи с ассоциативной областью зрительной зоны коры голов­ного мозга как части главной цепи, лежащей в основе эмпатии.

Многие, наиболее важные, неврологические исследования проводятся на животных и, в частности, нечеловекообразных

Эмоциональный интеллект



обезьянах. И о том, что эти обезьяны, или приматы, способны проявлять эмпатию — или, как предпочитает выражаться Бра-зерс, «эмоциональную коммуникацию», — известно не только из анекдотов, об этом свидетельствуют результаты эксперимен­тов, к примеру, такие: макак резусов сначала научили пугаться определенного звука тем, что при его включении их подверга­ли электрошоку. Потом их научили избегать электрического разряда, дергая за рычаг всякий раз, когда они слышали этот звук. Затем пары обезьян рассадили по разным клеткам так, что общаться они могли только посредством кабельного телевиде­ния, позволявшего им видеть изображение морды другой обе­зьяны. Когда первая обезьяна, но не вторая, слышала тот жут­кий пугающий звук, у нее на морде появлялось выражение ужа­са. В этот момент вторая обезьяна, видя испуг первой, дергала за рычаг, который отключал электричество, — вот вам явное проявление эмпатии, если даже не альтруизма.

Получив подтверждение тому, что приматы, помимо чело­века, действительно «считывают» эмоции с морд своих соро­дичей, исследователи, продолжая опыты, вживили в головной мозг обезьян длинные тонкие электроды. С помощью этих элек­тродов они вели запись активности отдельного нейрона (нерв­ной клетки). Электроды, подсоединенные к нейронам в зри­тельной зоне коры головного мозга и в миндалевидном теле, передавали данные, указывающие, что, когда одна обезьяна видела морду другой, эта информация направлялась в нейро­ны, сначала возбуждая нейрон в зрительной зоне, а потом в миндалевидном теле. Этот процесс вполне можно считать стан­дартным путем передачи информации, провоцирующей эмо­циональное возбуждение. Но самое удивительное в этих экс­периментах было то, что они выявили в зрительной зоне такие нейроны, которые, похоже, возбуждаются только в ответ на специфические выражения морды или жесты, к примеру, уг­рожающее открытие рта, устрашающая гримаса или покорное припадание к земле. Эти нейроны отличаются от остальных, имеющихся в этой зоне, которые распознают знакомые лица. Это явление, видимо, означает, что головной мозг изначально предназначен для ответного реагирования на проявления спе-



Дэниел Гоулман

цифических эмоций, иными словами, эмпатия — это биологи­ческая данность.

Другим направлением поисков ключевой роли проводяще­го пути системы «миндалевидное тело — кора головного моз­га» в считывании эмоций и реагировании на них, по мнению Бразерса, явилось исследование, в котором обезьянам, живу­щим в естественных условиях, перерезали проводящие пути, идущие к миндалевидному телу и коре головного мозга и от них. Когда их выпустили обратно в свою стаю, эти обезьяны по-преж­нему обнаруживали способность справляться с обычными за­дачами: добывали для себя пропитание и лазали по деревьям. Однако при этом они потеряли всяческое понятие об эмоцио­нальном отклике на своих сородичей. И даже если какая-то обезьяна приближалась к ним с дружественными намерения­ми, они убегали прочь и в конце концов стали жить уединенно, избегая контактов с остальными членами стаи.

В тех самых зонах коры головного мозга, где сосредоточе­ны нейроны, чувствительные к специфическим эмоциям, на­ходятся, как считает Бразерс, также и нейроны с наиболее мощ­ными связями с миндалевидным телом. Распознавание эмоций требует участия системы «миндалевидное тело — кора голов­ного мозга», которая играет главную роль в распределении над­лежащих ответных реакций. «Вполне очевидна значимость та­кой системы с точки зрения выживания» нечеловекообразных приматов, замечает Бразерс. «Восприятие приближения другой особи, должно быть, имеет результатом особый тип (физиоло­гической ответной реакции), которая приспосабливается — и при этом очень быстро —'к тому, каково намерение этой осо­би: укусить, спокойно заняться чисткой и уходом за поверхно­стью тела или спариться».

Аналогичная физиологическая основа эмпатии в нас, лю­дях, была обнаружена Робертом Ливинсоном, психологом из Университета Баркли штата Калифорния, который изучал суп­ружеские пары, стараясь понять, что чувствует каждый парт­нер во время горячего спора. Его метод прост: супругов снима­ли на видеопленку, а их физиологические реакции измерялись во время обсуждения некоторых волнующих вопросов из их супружеской жизни: как приучить детей к дисциплине, как

Эмоциональный интеллект



привести в норму привычку тратить деньги и т.п. Затем каж­дый из супругов просматривал видеозапись и последовательно описывал свои чувства. В заключение каждому прокручивали пленку во второй раз, а они старались расшифровать чувства другого партнера.

Максимальная точность эмпатии достигалась у тех мужей и жен, чья собственная психология следовала психологии су пру -га(и), за которым(ой) они наблюдали; то есть когда у их парт­нера наступала реакция в виде повышенного потения, с ними происходило то же самое, когда у их партнера происходило сни­жение частоты сердечных сокращений, их сердечный ритм за­медлялся. Короче говоря, их организм имитировал тонкие по­следовательные физические реакции их супруга(и). Если во вре­мя первоначального взаимодействия физиологические модели зрителя просто повторяли их собственные, они имели очень слабое представление о том, что чувствовал их партнер. Только когда их организмы входили в синхронию, возникала эмпатия.

Это говорит о том, что, когда эмоциональный мозг будора­жит организм сильной реакцией — скажем, приступом гнева, — эмпатии почти или вовсе нет. Эмпатия требует достаточного спокойствия и восприимчивости, чтобы едва уловимые сигна­лы чувств, исходящие от другого человека, могли быть воспри­няты и сымитированы собственным эмоциональным мозгом первого.

Эмпатия и этика: источник альтруизма

«Никогда не посылай узнать, по ком звонит колокол, он звонит по тебе». Эта фраза — одна из самых знаменитых во всей английской литературе. Изречение Джона Донна обращается к сути связующего звена между эмпатией и заботой: страдание другого человека становится твоим собственным. Переживать вместе с другим человеком значит проявлять заботу. В этом смысле противоположностью эмпатии является антипатия. Эмпатическая установка то и дело входит в соприкосновение с моральными оценками, ибо моральные дилеммы требуют по­тенциальных жертв: должны ли вы лгать, чтобы пощадить чув-



Дэниел Гоулман

ства друга? Сдержите ли вы обещание навестить больного дру­га или вместо этого примете поступившее в последнюю минуту приглашение на званый обед? Когда следует поддерживать ра­боту системы жизнеобеспечения человека, который в против­ном случае умер бы?

Эти вопросы морали сформулированы исследователем эм­патии Мартином Хоффманом, который утверждает, что корни нравственного поведения следует искать в эмпатии, поскольку именно умение поставить себя на место потенциальных жертв, — скажем, человека страдающего, оказавшегося в опас­ности или испытывающего лишения, — и таким образом раз­делить их горе и побуждает людей действовать так, чтобы по­мочь им. Помимо этой непосредственной связи между эмпати­ей и альтруизмом, обнаруживающейся при личных встречах, та же самая способность к эмпатической эмоциональной реак­ции, способность поставить себя на место другого человека, как полагает Хоффман, и заставляет людей следовать определен­ным моральным принципам.

Хоффман считает, что развитие эмпатии происходит ес­тественным путем, начиная с младенчества. Как мы уже зна­ем, годовалый ребенок ощущает беспокойство, увидев, что рядом с ним упал и заплакал какой-то малыш; восприятие бывает столь острым и быстрым, что он сразу же сует в рот большой палец руки и прячет голову в коленях у матери, как если бы ушибся он сам. Младенцы старше одного года, начи­ная лучше понимать, что отделены от других людей, старают­ся более активно утешить другого плачущего ребенка, напри­мер, предлагая ему своег® плюшевого мишку. Уже в два года дети начинают осознавать, что чувства другого человека от­личаются от их собственных чувств, и поэтому становятся бо­лее восприимчивыми к знакам, раскрывающим истинные чув­ства того, кто находится рядом. В этот период они, возможно, понимают, что у других детей есть чувство собственного до­стоинства, и поэтому наилучшим способом помочь им спра­виться со слезами будет не привлекать к ним излишнего вни­мания.

К концу детства эмпатия достигает наивысшего уровня, когда дети научаются предполагать, что страдание существует

Эмоциональный интеллект



и за рамками конкретной сиюминутной ситуации, и понимать, что чье-то состояние или положение в жизни могут явиться источником хронического дистресса. В этом возрасте они спо­собны сочувствовать положению целой группы людей, напри­мер, бедным, угнетенным, отверженным. И когда они станут подростками, не исключено, что такое понимание подкрепит моральные убеждения, обратив их в стремление смягчить не­счастье и несправедливость.

Эмпатия лежит в основе многих аспектов нравственной оценки и поступка. Примером тому может послужить «эмпа­тический гнев», который Джон Стюарт Милл описывает как «естественное чувство возмездия... порожденное интеллектом и симпатией в отношении... тех оскорблений, которые ранят нас тем, что причиняют боль другим». Милл называет его так­же «защитником справедливости». Другим примером того, что эмпатия побуждает к нравственному поступку, является ситуа­ция, когда у стороннего наблюдателя возникает стремление вмешаться в происходящее и прийти на помощь жертве. Как показывают исследования, чем большую эмпатию случайный свидетель испытывает к жертве, тем больше вероятность его вмешательства. Есть, однако, некоторые свидетельства в пользу того, что эмпатия, которую чувствуют люди, подчас отодвигает на второй план и моральные соображения. Так, по результатам исследований, проведенных в Германии и США, установлено, что чем больше люди сопереживают другим, тем в большей сте­пени они привержены нравственному принципу, согласно ко­торому материальные ресурсы следует распределять в соответ­ствии с потребностями.

Жизнь без эмпатии: мышление растлителя, нравственный облик соииопата*

Эрика Экардта втянули в позорное преступление: тело­хранитель фигуристки Тони Хардинг Экардт подстроил напа­дение бандитов на Нэнси Карриган, главную соперницу Хар-

* Социопат — человек, находящийся в разладе с обществом, склон­ный к антиобщественным поступкам.



Дэниел Гоулман

динг в борьбе за золотую медаль в женском фигурном ката­нии на Олимпийских играх 1994 года. Во время этого нападе­ния Карриган разбили колено, лишив возможности трениро­ваться в течение нескольких решающих месяцев. Но когда Экардт увидел по телевизору рыдающую Карриган, его вне­запно охватило раскаяние, и он разыскал приятеля, чтобы от­крыть ему свой секрет; это послужило отправным моментом ряда событий, приведших к аресту нападавших. Такова сила эмпатии.

Однако ее, как правило, катастрофически недостает тем, кто совершает самые низкие преступления. У насильников, лиц, покушающихся на растление малолетних, и многих творящих насилие в семье есть общий психологический дефект: они не способны на эмпатию. Эта неспособность ощущать боль и стра­дание их жертв позволяет им рассказывать себе небылицы, вдох­новляющие их на преступление. У насильников в ходу такие измышления: «Да женщины на самом деле хотят быть изнаси­лованными» или «Если она и сопротивляется, так просто при­творяется недотрогой»; растлители лгут себе так: «Я не причи­няю никакого вреда малышке, а просто проявляю любовь» или «Это же просто другая разновидность любви». У родителей, ско­рых на физическую расправу, наготове такое объяснение: «Это просто чтобы добиться послушания». Все эти варианты само­оправданий записаны со слов людей, которых лечили в связи с подобными проблемами. Они говорили это себе, зверски об­ращаясь со своими жертвами или готовясь к подобному обра­щению.

Полное «стирание» эмпатии в то время, когда эти люди на­носят ущерб жертвам, почти всегда составляет часть некоего эмоционального цикла, который стимулирует их злодеяния. Давайте проследим последовательность эмоциональных про­цессов, которая типично приводит к половому преступлению, например, к покушению на растление малолетних. Этот цикл начинается с того, что растлитель чувствует себя расстроенным: раздраженным, подавленным, одиноким. Возможно, эти на­строения вызваны, скажем, тем, что он увидел по телевизору счастливые пары, а потом ощутил подавленность от своего оди-

Эмоциональный интеллект



ночества. Далее растлитель ищет утешения в излюбленной фан­тазии, как правило, на тему нежной дружбы с ребенком; эта фантазия приобретает сексуальную окраску и заканчивается мастурбацией. Позже растлитель испытывает временное облег­чение от уныния, но это облегчение длится очень недолго; и депрессия и одиночество возвращаются вновь и охватывают его с еще большей силой. Растлитель начинает задумываться о пре­творении фантазии в жизнь, сочиняя себе оправдание вроде «Я не причиню никакого настоящего вреда, если ребенок не по­лучит физических травм» или «Если малышка и в самом деле не хотела бы заниматься со мной сексом, она могла бы это пре­кратить».

В этот момент растлитель смотрит на ребенка сквозь при­зму извращенной фантазии, а вовсе не с состраданием к тому, что живой ребенок испытывал бы в подобной ситуации. Все, что следует далее — начиная с зарождения плана увести ребен­ка в такое место, где они будут одни, до осторожной репетиции того, что произойдет, а затем и проведения плана в жизнь, — характеризуется эмоциональной отчужденностью. Все это про-делывается так, словно у втянутого в это ребенка нет собствен­ных чувств; вместо этого растлитель проецирует на нее готов­ность к взаимодействию, обнаруживаемую ребенком из его фантазии. Ее чувства — перелом в настроении, страх, отвраще­ние — попросту не замечаются. А если бы они произвели впе­чатление, это все «испортило» бы для растлителя.

Полное отсутствие сострадания к своим жертвам составля­ет одну из главных проблем, решение которых послужило це­лью разработок новых методов лечения растлителей малолет­них детей и подобного рода преступников. В одной из наибо­лее перспективных терапевтических программ преступникам дают читать душераздирающие повествования о преступлени­ях, подобных их собственным, записанные со слов жертвы. Вдобавок им показывают видеосъемки жертв, со слезами рас­сказывающих, что значит подвергаться насилию. Потом пре­ступники описывали совершенное ими же преступление с по­зиции жертвы, представляя, чтсв это время чувствует жертва нападения. Затем они читали свои записи группе врачей и пы-



Дэниел Гоулллан

тались ответить на вопросы о нападении с точки зрения жерт­вы. В заключение преступника помещают в ситуацию, имитиру­ющую реальное преступление, в которой он выступает уже в роли жертвы.

Уильям Питере, психолог тюрьмы штата Вермонт, разра­ботавший такой многообещающий метод терапии, который заключается в том, чтобы научить ставить себя на место друго­го, сказал мне: «Переживание чувств жертвы как своих соб­ственных изменяет восприятие таким образом, что становится трудно отрицать страдание, даже в воображении, и тем самым усиливает мотивацию людей бороться с собственными извра­щенными сексуальными побуждениями. Лица, совершившие половое преступление и подвергнутые лечению в тюрьме по этой программе, повторно совершали подобные преступления после освобождения только в половине случаев в сравнении с теми, кто не прошел подобного лечения. Вывод: без выработки начальной стимулированной эмпатией мотивации никакое ле­чение не даст положительного результата».

И если все-таки существует хотя бы небольшая надежда привить чувство эмпатии правонарушителям вроде лиц, поку­шающихся на растление малолетних, то практически не остав­ляет никаких надежд другой тип преступника — психопат (в последнее время чаще называемый социбпатом согласно пси­хиатрическому диагнозу). Психопаты печально известны как умением расположить к себе, так и полным отсутствием раска­яния даже за действия, совершенные с особой жестокостью. Психопатия, то есть неспособность испытывать эмпатию, или сострадание, или хотя бы малейшие угрызения совести, есть одно из наиболее озадачивающих эмоциональных расстройств. Сущность холодности психопата, видимо, заключается в неспо­собности создавать нечто большее, кроме крайне ограничен­ных эмоциональных связей. Самые жестокие преступники, например, серийные убийцы-садисты, получающие удоволь­ствие от предсмертных страданий своих жертв, есть олицетво­рение психопатии.

Кроме того, психопаты — бойкие лжецы, готовые сказать все, что угодно, лишь бы получить то, что хотят; с тем же самым цинизмом они манипулируют эмоциями своих жертв. Вспом-

Эмоциональный интеллект



ним поведение Фаро, семнадцатилетнего члена лос-анджелес­ской банды, который искалечил мать с ребенком, стреляя из проезжавшего мимо них автомобиля, и описал это скорее с гор­достью, чем с раскаянием. Когда Фаро разъезжал на автомоби­ле сЛеоном Бингом, писавшим книгу о лос-анджелесских бан­дах «Крипе» («Слабаков») и «Бладс» («Черных братков»), ему захотелось покрасоваться, и он сказал Бингу, что «собирается пугануть психом» двух типов в ближайшей машине. Вот как Бинг рассказывал об этом обмене взглядами:

Водитель, почувствовав, что кто-то смотрит на него, обер­нулся и взглянул на мою машину. Он встретился взглядом с Фаро и на мгновение выпучил глаза, а потом резко отвел взгляд, потупившись и уставившись куда-то в сторону. Не­возможно было ошибиться в том, что я увидел в его глазах: это был страх.

Фаро продемонстрировал Бингу взгляд, который метнул в соседнюю машину:

Он уставился прямо на меня, и все в его лице пришло в движение и изменилось, как с помощью какого-то эффекта ускоренного движения в кино. Оно превратилось в лицо из ночного кошмара, и это было жуткое зрелище. Оно давало вам понять, что если вы уставитесь на него в ответ, если вы бросите ему вызов, то запаситесь умением твердо стоять на ногах. Его взгляд говорит, что ему плевать на все, в том числе и на вашу жизнь, и на свою собственную.

Разумеется, для такого сложного поведения, как преступ­ление, существует множество правдоподобных объяснений, не призывающих на помощь биологию. К преступлению, напри­мер, может привести некая извращенная разновидность эмо­ционального навыка — запугивание других людей, — которая имеет ценность для выживания в районах, где царит насилие; в подобных случаях слишком большая эмпатия может только ухудшить дело. В самом деле, выгодное отсутствие способнос­ти к сопереживанию оборачивается «достоинством» для испол­нения многих ролей в жизни — от «плохого копа», ведущего



Дэниел Гоулллан

допрос, до корпоративного налетчика. Мужчины, которые были, например, палачами в государствах, где царит террор, описывают, как они учились отмежевываться от чувств жертв, чтобы выполнять свою «работу». Существует множество путей подделываться под обстоятельства.

Подобное отсутствие эмпатии может обнаруживать себя и более зловещими способами, один из которых удалось случай­но открыть в процессе исследования наиболее жестоких «из-бивателей» жен. Это исследование выявило психологическую аномалию у многих самых буйных мужей, которые регулярно избивают своих жен или угрожают им ножами или пистолета­ми, и все это они проделывают в состоянии холодного расчета, а не в приступе бешенства. По мере того как их гнев усиливает­ся, проявляется аномалия: частота сердечных сокращений сни­жается вместо того, чтобы увеличиваться, как это обычно бы­вает, когда гнев доходит до неистовства. Это означает, что с физиологической точки зрения они становятся спокойнее, даже если ведут себя все более агрессивно и оскорбительно. Их буй­ство производит впечатление точно рассчитанного террорис­тического акта как способа держать в подчинении жен, внушая им страх.

Такие хладнокровно жестокие мужья принадлежат к осо­бой популяции, отличной от большинства других мужчин, из­бивающих своих жен. Кстати сказать, они гораздо чаще при­меняют насилие к другим людям, помимо жен, ввязываясь в драки в барах и ссорясь с сотрудниками и членами семьи. И тогда как почти все мужчины, которые в бешенстве колошма­тят своих жен, поступают так импульсивно в приступе ярос­ти, из ревности или чувствуя себя отвергнутыми, или же из страха быть покинутыми, эти расчетливые драчуны набрасы­ваются с кулаками на жен, видимо, вообще без всякой причи­ны — и как только они ринутся в бой, никакие ее действия, даже попытки вырваться из дома, похоже, не обуздывают его неистовство.

Некоторые исследователи, занимавшиеся изучением пре­ступников-психопатов, считают, что причиной их хладнокров­ных действий при полном отсутствии эмпатии или чуткости

Эмоциональный интеллект



зачастую является дефект нервной системы*. Выявление воз­можной физиологической основы жестокой психопатии осу­ществлялось двумя методами, но в обоих рассматривалось уча­стие нервных проводящих путей, идущих к лимбической сис­теме. В одном исследовании волны электроэнцефалограммы головного мозга испытуемых измерялись в моменты, когда они пытались расшифровать «мешанину» из слов, которые мелька­ли перед их глазами очень быстро, в течение не более десятой доли секунды. Большинство людей по-другому реагирует на эмоциональные слова, такие, как «убийство», чем на нейтраль­ные, например, «стул»: они способны быстрее понять, промель­кнуло ли в данный момент эмоциональное слово, а их электро­энцефалограмма, снятая в ответ на эмоциональные слова, рез­ко отличается от полученной при реакции на нейтральные сло­ва. Однако у психопатов не было ни одной из этих реакций: в снятых у них электроэнцефалограммах не обнаружено харак­терных признаков реакции на эмоциональные слова, да и быст­рота отклика на такие слова была не быстрее, чем на нейтраль­ные, а это свидетельствует о разрыве в цепях между вербальной зоной коры головного мозга, распознающей слово, и лимби­ческой системой, привязывающей к нему чувство.

Роберт Хеар, психолог из Университета Британской Колум­бии, проведший это исследование, интерпретируя его резуль­таты, пришел к заключению, что психопаты имеют ограничен-

* Важное примечание: если в совершении некоторых видов преступ­лений играют определенную роль биологические особенности, такие как, например, дефект нервной системы, выражающийся в отсутствии эмпа­тии, это отнюдь не доказывает, что все преступники имеют биологические пороки или существует некий биологический маркер склонности к пре­ступлению. Этот вопрос уже давно стал предметом горячей дискуссии, причем наибольшее число ее участников склоняется к мнению, что не су­ществует никакого особого биологического маркера и, уж конечно, ника­кого «криминального гена». И даже если в некоторых случаях и есть био­логическая основа отсутствия эмпатии, это вовсе не означает, что все, кто имеет эту основу, будут обнаруживать склонность к преступности, напро­тив, большинству это не грозит. Отсутствие эмпатии следует учитывать как фактор наряду с другими психологическими, экономическими и соци­альными факторами, формирующими склонность к преступлению.



Дэниел Гоулман

Наши рекомендации