Политика как психологический феномен

Очевидная для неспециалиста психологическая детерминированность политического процесса — огромная роль, которую играют в политике эмоции, межличностные отношения, иллюзии — парадоксальным образом не замечается или даже игнорируется при профессиональном анализе политических феноменов в политических науках, в которых политика традиционно рассматривается как процесс взаимодействия неких коллективных субъектов — социальных или территориальных общностей, групп влияния, региональных элит. Отдельный политик при этом не столько личность, сколько выразитель объективных интересов тех, кого он представляет. Картина политической жизни выглядит в результате, во-первых, чрезвычайно запутанной, а иногда и параноидальной — мы всегда вынуждены отвечать на вопрос о том, какие силы и какие интересы стоят за тем или иным действием или заявлением, а во-вторых, деперсонализированной. "Нефтяные монополии" или "компрадорская буржуазия" как субъекты политического процесса не имеют человеческих черт и, соответственно, не могут быть предметом психологического анализа.

Эвристичность принятых в политических науках принципов анализа не вызывает сомнений. Однако реальность всегда богаче любых, даже и самых эффективных моделей. В частности, реальные субъекты политического процесса в значительной степени персонифицированы. На политической арене сотрудничают и конкурируют не просто представители безличных общественных групп, а живые люди. Их идеи, таланты, амбиции и ограничения оказывают прямое воздействие на политический процесс. Например, конфликт между Президентом России и Верховным Советом носил объективный характер и вполне мог быть описан на традиционном для политической науки языке. Однако конкретный сценарий развития событий, от знаменитого Указа Президента, распускавшего Парламент, до трагических событий 3-4 октября, вряд ли может быть понят без апелляции к личностным особенностям тех, в ком были персонифицированы реформаторские и консервативные силы страны — Б. Ельцина, Р. Хасбулатова, А. Руцкого, а также без анализа социально-психологической ситуации, сложившейся в Кремле и в Белом Доме.

Психологическая детерминация политического процесса явным образом проявляется в условиях диктатур или военных режимов, где личностные особенности лидера не опосредуются ни законами, ни длительным процессом согласования интересов, а напрямую проявляются как во внутренней политике, так и, в особенности, на международной арене. Но это верно и для демократических государств. И законы, и конкретная политическая ситуация всегда оставляют лидерам достаточно степеней свободы для выбора психологически наиболее близкого им решения и метода его реализации, а гражданам — для выбора способа реагирования на эти решения и непосредственного или опосредованного воздействия на лидеров.

¹⁰ * Этот текст был в основном написан в период работы автора в Международном Исследовательском Центре им. Вудро Вильсона в Вашингтоне в июле-августе 1993 г.

Наиболее психологичной является внешняя политика. Решения здесь часто требуют строгой секретности, принимаются в условиях дефицита времени. Предусмотренные демократическими принципами процедуры согласования и обсуждения не могут быть реализованы в полной мере. Следствием этого является более авторитарный характер внешней политики по сравнению с политикой внутренней. На процедуру и характер принимаемых решений влияет и то, что партнеры, за исключением самых близких союзников, не только не склонны давать друг другу полную информацию, но, наоборот, широко прибегают к различным видам дезинформации. Подготовленные в узком кругу — очень часто в цейтноте и почти всегда в условиях неопределенности — внешнеполитические акции несут на себе печать личностных особенностей политических лидеров [см., например (5)]. Кроме того, межгосударственные отношения являются одновременно и межличностными. Рядовые сотрудники, готовящие текст соглашения, говорят о Германии или США. На более высоких уровнях речь уже идет о Коле или Клинтоне. Для самих же лидеров человеческий контекст их взаимоотношений является порой не менее важным, чем политический. В 1948 г. Трумэн вступил в конфликт с собственными дипломатами и поддержал Израиль в ООН, говоря, что он дал определенные обязательства Вейсману и не желает, чтобы тот считал его лжецом [см. (7)].

В политологической литературе содержится достаточно доказательств того принципиального влияния, которое оказывают на внешнюю политику параметры социального восприятия. Например, "терпимость" западных держав к Гитлеру накануне второй мировой войны частично объясняется тем, что Чемберлен и Даладье атрибутировали Германии не столько агрессивные устремления, сколько желание преодолеть последствия Версальского договора [см. (4)]. Собственно, это и была официальная версия германского МИДа. Различные формы искажения образа оппонента или партнера сыграли свою роль и во время войны во Вьетнаме, и в ходе переговоров по разоружению, да и в любой другой ситуации, когда государства не просто сосуществовали, а взаимодействовали друг с другом.

Но и внутренняя политика отнюдь не свободна от влияния психологических явлений. Так, динамика популярности политических лидеров, а значит их победы или поражения на выборах никак не могут быть сведены к эпифеноменам успехов и неудач их политики. Например, после войны в Персидском заливе рейтинг Джорджа Буша достигал 85%, а накануне выборов, менее, чем через два года, он не превышал 30%. Вряд ли за этот период Буш стал в три раза "хуже". Аналогичным образом, отношение граждан России к Борису Ельцину никак не коррелирует с его реальными достижениями и просчетами.

Психологические факторы играют огромную роль в принятии политических решений. Лидер не может проверять надежность всех предлагаемых ему аргументов, например, оценивать методику статистических расчетов. Выбор того или иного варианта действий определяется тем, насколько убедительно представили данный вариант его сторонники, в каких отношениях находятся они с лидером, насколько он им доверяет, какие мотивы им приписывает. Чем более чрезвычайной является или представляется ситуация, тем меньше возможностей для рационального анализа и, соответственно, тем больше роль межличностных отношений внутри аппарата власти [см. (3)].

Важная роль личностных компонентов в процессе выработки и принятия политических решений обусловливается еще и тем, что ни в какой, даже в сверхбюрократической структуре, невозможно составить должностные инструкции таким образом, чтобы они покрывали все возможные ситуации. В результате конкретное влияние данного человека определяется не только и не столько официальной позицией, сколько его собственной активностью, неформальным статусом и др. Например, роль Геннадия Бурбулиса ни в коей мере не описывалась весьма туманными полномочиями государственного секретаря РФ. В условиях стабильных демократических институтов политики выражают четко осознанные интересы различных групп населения или влиятельных структур. Отступления от согласованной линии поведения, например, голосование в парламенте вопреки желанию тех, кто оказывает данному политику поддержку на выборах, хотя и возможны, но маловероятны. Такого рода поступки требуют от политика и немалого мужества, и серьезной работы по разъяснению тем, от кого он зависит, будь то избиратели его округа или тайно финансирующая его корпорация, почему он должен был поступить именно так, а не иначе. Для понимания логики голосования в американском Сенате достаточно, в общем, знать, какое решение выгодно тем, кого данный сенатор представляет. Его голосование вряд ли будет зависеть от того, в каком он сегодня настроении или какую статью прочитал в газете перед началом заседания. В американском политическом словаре есть выражение "сенатор от Боинга". Адресовавшееся вначале конкретному человеку, оно стало потом нарицательным. При всей негативности этого выражения — сенатор, по идее, должен служить народу, а не корпорации "Боинг" — за ним стоит и констатация наличия неких объективных закономерностей политического поведения. Политики в стабильных странах зависят и от своих избирателей, и от корпораций, и от прессы. Ощущение зависимости заставляет их быть предельно осторожными, не поддаваться эмоциям, насколько это, конечно, в человеческих силах, ориентироваться не столько на свои желания, сколько на интересы различных групп так, как они эти интересы понимают.

Конечно, и здесь есть большой простор для проявления личностных особенностей политических деятелей. Ну, а в период социальных изменений роль личностного компонента многократно возрастает. Наши политики, в большинстве своем, потеряли связи с поддерживавшими их силами. Например, структур КПСС, делегировавших на съезд около половины народных депутатов России, просто не существует; демократическое движение, способствовавшее избранию кандидатов, выставлявших антикоммунистические лозунги, явно ослаблено, а в некоторых районах страны просто исчезло¹¹. Прочные же связи с иными социальными группами пока не установились. В результате значительный процент наших политиков представляют лишь самих себя. Это позволяет им чувствовать себя независимыми, ответственными только перед своей совестью. Динамика их настроений и межличностных отношений, ситуативные моменты морального подъема или депрессии, усталости и раздражения — все это непосредственно проявляется в политических действиях, предопределяет результаты парламентских голосований по важнейшим вопросам государственной жизни или принципиальные, долгосрочные по своим последствиям действия исполнительной власти. В результате наша политика становится объектом, релевантным не столько политическим наукам, сколько социальной психологии.