Е. Образ отрочества у взрослых

Представления взрослых об отрочестве редко становятся пред­метом специального исследования. Однако вокруг этого вопроса часто возникает страстная полемика, доходящая до «открытых писем» одного поколения другому, то восхищенных, то полных осуждения. Отрочество — это своего рода зеркало, позволяющее взрослому увидеть себя подростком и прочувство­вать изменения, пришедшие с возрастом, а сравнение этих двух эмоционально насыщенных образов может оказаться болезнен­ным.

Приёр и Венсан (Prieur, Vincent, 1978) проанализировали ито­ги анкетирования 300 французских родителей, чтобы установить зависимость между двумя типами представлений: о своем отро­честве и о современных подростках. Исследователей интересовало, какие особенности представлений определяют характер отношений взрослого с подростками. Опрошенным родителям в среднем было по 45 лет, их отрочество пришлось на середину 40-х гг., т. е. на годы войны или сразу же после нее.

Первое, что поражает в их воспоминаниях о собственном отро­честве,— это отсутствие впечатлений о семейных конфликтах. Респонденты утверждали, что не могут и представить возможность «бунта» против родительской власти. Подобная покорность сопро­вождалась своеобразным «размыванием» Я, свойственным им и по сей день. Образы родителей этих мужчин и женщин в основном структурировались вокруг понятия власти и были очень стереотипизированы: отец, как правило, строг, а мать мягка и терпима. Воспоминания о «счастливом» отрочестве оказались связаны с ощущением взаимопонимания с отцом, в руках которого находился «ключ» гармоничного развития, во всяком случае этого поколения. И, как мы это подчеркивали выше, подобная модель преобладала во Франции вплоть до 70-х гг.

Мысленные обращения к современным подросткам образуют постоянный «экран», на который проецируются представления о собственном отрочестве: «когда мы начинаем говорить о своей молодости, они считают нас «старыми развалинами», и эта моло­дость, пережитая в 1945 г., предстает как бессильный бунт, пре­терпевший множество изменений и потерявший всякую способ­ность соответствовать требованиям современной эпохи.

Образ, который сохраняет взрослый о своем отрочестве, не­постоянен и изменчив. Оценка своей юности колеблется между двумя полюсами: с одной стороны, отрочество предстает как закон­ченный период жизни, имевший начало и конец, с другой — как нечто, живущее само по себе, продолжающее изменяться и броса­ющее вызов времени. И если первое представление вызывает чувст­во разрыва и грусти, то второе — стремление к жизни и порыв.

Представление взрослого о современных подростках связано с образом собственной молодости, и, как это четко показали Приёр и Венсан, в зависимости от того, что именно привносят подростки в жизнь взрослого, они воспринимаются им как источник радости или же забот и тревог. Как мы уже отмечали, восприятие взрос­лыми современных подростков нередко негативно и выражается в терминах «недостатка»: радости жизни, тонуса, страстности ... Факт переживания в прошлом «счастливого отрочества» абсолют­но не влияет на то, позитивной или негативной окажется эта оцен­ка, лишь актуализация того или иного полюса в представлении о собственном отрочестве определяет переживание отдаленности или близости. Если современные подростки воскрешают в моей памяти «законченный» образ того меня, каким я был когда-то, если они не пробуждают существующий во мне «развивающийся» образ, они вызывают негативные чувства. Впрочем, взрослые часто использу­ют схожие категории для описания современных подростков и са­мих себя, какими они стали. Согласно Приёру и Венсану, понима­ние между поколениями основано на восприятии их сходства и может быть выражено следующим образом: «Сегодняшние под­ростки напоминают мне живущую во мне собственную юность, дарящую ощущение радости и полета». Но взаимосвязь поколений влечет потерю чувства общности со сверстниками, как если бы бли­зость к молодежи возникала за счет отдаления от взрослых своего поколения.

<…>

М.Кле

Измерение идентичности в отрочестве: исследования Марсиа[48]

В течение последних 15 лет в рамках различных эксперимен­тальных работ создавался методический инструментарий для из­мерения идентичности в отрочестве. Несмотря на предостережения Эриксона, что идентичность не может быть исследована с помощью объективных методов, авторы исходили из его теоретических по­ложений. По его мнению, лишь клинический анализ позволяет приблизиться к пониманию идентичности.

Бурн (Bourne, 1978 а, б) дал систематизированный обзор этих работ, сгруппировав их по трем методическим подходам: опро­сники, методики самоописания и полустандартизированные ин­тервью. Применяя различные опросники, исследователи пытались измерить становление идентичности, оценивая степень связанности различных социальных ролей: путем измерения различий между идеальными и реальными, межличностными и половыми ролями или между ролями в настоящем и будущем. Проблема состоит в том, чтобы определить, свидетельствуют ли реально выявляемые с помощью этих опросников различия о смешении идентичности в отрочестве или же они, скорее, являются показателями много­вариантности личностного развития.

В других работах развитие идентичности исследовалось с по­мощью техник самоописания, предполагающих установление сте­пени соответствия между представлением человека о самом себе, и тем, каков он, по его мнению, в глазах других. Таким образом, идентичность оценивалась как результат согласования этих двух представлений. Однако, прежде чем использовать этот тип методи­ческого инструмента, следует точно знать, вызывает ли становле­ние идентичности сближение или увеличение дистанции между образом Я и предполагаемыми представлениями о вас у других Марсиа оценивал идентичность с помощью полустандартизи­рованных открытых интервью, используя терминологию и теорети­ческую модель, близкие к концепции Эриксона. Работы Марсиа за­нимают сегодня доминирующее положение в американских иссле­дованиях идентичности подростка. Поэтому представляется необ­ходимым изложить здесь его методологические принципы, описа­ние понятия идентичности и основные проблемы, связанные с этими вопросами.