Когнитивный и аффективный компоненты этнической идентичности

В моделях, предложенных разными исследователями, исполь­зуются самые разные термины для обозначения составных час­тей когнитивного компонента этнической идентичности – этнические ориентации, групповые концепции и др. Но самыми важными признаются, во-первых, этническая осведомленность, которая включает знания об этнических группах – своей и чу­жих, их истории, обычаях, особенностях культуры, и во-вто­рых, этническое самоназвание.

На основе знаний о своей и чужих этнических группах фор­мируется комплекс представлений, образующих систему этно­дифференцирующих признаков. Как уже отмечалось в первой части учебного пособия, в качестве этнодифференцирую­щих могут выступать самые разные признаки: язык, ценнос­ти и нормы, историческая память, религия, представления о родной земле, миф об общих предках, национальный харак­тер, народное и профессиональное искусство. Среди них могут оказаться сущие – на взгляд стороннего наблюдателя – мелочи, например некоторые элементы материальной куль­туры, которые считают значимыми для своей идентифика­ции корейцы, проживающие в Средней Азии: особая терка для резки овощей, национальный маленький столик, удлиненные подушки, машинка для резки лапши (см. Левкович, Мин, 1996). Значение и роль признаков в восприятии членов этноса меняются в зависимости от стадии консолидации эт­носа, от особенностей исторической ситуации, от специфи­ки этнического окружения.

Первой формой этнической идентичности, возникшей у охотников и собирателей «предэтнических общин», историки первобытного общества считают «сознание родства по крови и по браку» (История первобытного общества, 1986, с.466). Эти два вида родства в ту эпоху не различались, фактическое род­ство не обособлялось от фиктивного, широко распространен был обычай адопции – не только детей, но и взрослых. Прева­лировали представления о единстве людей в настоящем време­ни, т.е. представления о горизонтальном родстве. Этническая идентичность была диффузной, этнические самоназвания не имели большого значения и могли время от времени меняться.

С переходом к оседлости и производящему хозяйству, появлением такой формы недвижимой собственности, как обработанная земля, общины стали все больше отличаться по образу жизни и уровню социально-экономического раз­вития, что привело к их обособлению. В процессе межгруппо­вого сравнения у некоторых племен просыпалась более четкая этническая идентичность. На смену представлений о гори­зонтальном родстве пришла вторая форма идентичности – осознание общности происхождения. Иными словами, фор­мируется идея вертикального родства, которая проявляется: а) в мифах о происхождении народа в мифические времена от прародителей – культурных героев[77]; б) в культе предков – духов умерших в реальные времена представителей племени. Генеалогии в родоплеменном обществе могли состоять из десятков поколений, как у полинезийцев, и восходить к первопредкам.

Укрупнение общностей, развитие связей между ними при­водят к появлению все новых этнодифференцирующих призна­ков. Например, разделение этносов на «мы» – «они» может быть зафиксировано в границах, отделяющих родину от тер­ритории «варваров»: этническая идентичность выражается через идею территориальной общности, «родной земли», «родиноцентризма», как у китайцев, которые, по их представ­лениям жили в «срединном царстве». В настоящее время тесная связь этнической идентичности с чувством родины харак­терна для титульных этносов независимых государств, обра­зовавшихся на руинах советской империи. Эти народы, как и титульные народы республик России, рассматривают терри­торию этноконсолидирующим фактором и связывают ста­новление государственной целостности с родной землей.

Родиноцентризму нередко сопутствует этническая эндога­мия – запрещение вступать в брак с представителями «чужо­го» народа. Этническая эндогамия может быть относительной: у горных народов Вьетнама нет абсолютного запрета жениться на девушках из соседней общности, но существуют представле­ния об их лени и дурном характере.

К XVIII веку сложилось этнолингвистическое и культурное единство многих европейских общностей, поэтому в Новое вре­мя важнейшими этнодифференцирующими признаками стали восприниматься родной язык и культура. В обьщенном сознании часто происходит фактическое отождествление языка и народа: так, по данным этносоциологических исследований в 70-е гг. нашего века две трети русских определяли свою этническую идентичность по языку.

Язык действительно является одним из важнейших этно-дифференцирующих признаков. Но в последние десятилетия ис­следователи многих стран все больше внимания уделяют тому неоспоримому факту, что в некоторых исторических ситуациях этническая идентичность связана не столько с реальным ис­пользованием языка всеми членами этноса, сколько с его символической ролью в процессах формирования чувства род­ственности с общностью и межгрупповой дифференциации.

В ситуации этнической мобилизации подобные тенден­ции были выявлены, например, у части греков-туркофонов в Грузии, указавших в качестве родного языка греческий и тем самым продемонстрировавших несовпадение языкового предпочтения с реальным языковым поведением (см. Акла-ев, 1990). Еще более однозначные результаты были получены в Казахстане, где в начале 90-х гг. наступил новый период языкового развития – был принят Закон о языке и созданы условия для приоритетного положения и развития казахско­го языка как государственного. Привязанность студентов-ка­захов к этническому языку как символу единства народа наглядно проявилась в том, что 98,1% респондентов считают его родным, хотя у 25% опрошенных доминантным является русский язык, а 8% практически не владеют казахским. В ответах на многие вопросы русскоязычные казахи проде­монстрировали не реальное использование этнического язы­ка, а желаемое языковое поведение. Так, почти половина из них уверяла, что общается в семье преимущественно по-казахски, хотя это не соответствует их языковой компетент­ности. Можно предположить высокую степень предпочтения этнического языка у этих респондентов: обычно именно дома люди говорят на том языке, на котором хотят, ведь выбор «семейного» языка регулируется самостоятельно, а не опре­деляется социальными правилами и нормами.

Показательны и ответы респондентов на вопрос об эмоцио­нальном отношении к беседе двух казахов, разговаривающих по-казахски, по-русски и на двух языках. Если билингвы эмо­ционально нейтральны по отношению ко всем трем вариантам общения, то у трети русскоязычных респондентов раздражение вызывает беседа двух казахов на русском языке – единственно возможная для них самих. Почти половину из них раздражает и беседа на двух языках, а общение на казахском языке вызывает чувство горечи и зависти. Иными словами, радикальными в отношении использования этнического языка оказались не владеющие им студенты, которые продемонстрировали неудов­летворенные воинственные аттитюды. А толерантными к ис­пользованию русского языка – при общем предпочтении казахского – оказались студенты, свободно владеющие двумя языками (см. Донцов, Стефаненко, Уталиева, 1997).

Стоит добавить, что в нашем исследовании респонденты высоко оценили еще один символический признак этничес­кой идентичности – общность исторической судьбы. В этом случае прослеживалась несомненная связь с компетентнос­тью в казахском языке: чем в меньшей степени респонденты им владели, тем более значимой среди этнодифференцирующих признаков они считали общность исторической судьбы. Эти результаты подтверждают давно отмеченный исследователями факт, что в современных условиях унификации этни­ческих культур наряду с неуклонным сокращением количе­ства этнодифференцирующих признаков возрастает роль общности исторической судьбы как символа единства наро­да. Это проявляется, в частности, в интересе к исторической литературе. Так, отечественные этносоциологи еще в 70-е гг. обнаружили, что наиболее популярным литературным жан­ром у грузин и узбеков является исторический роман (см. Дробижева, 1991). У русских в те годы историческая па­мять не была столь остро актуализирована, но уже в следую­щем десятилетии волна интереса к собственному прошлому докатилась и до них, а исторические романы В.Пикуля – за неимением других – зачитывались до дыр.

Этническая идентичность – это не только осознание сво­ей тождественности с этнической общностью, но и ее оцен­ка, значимость членства в ней, разделяемые этнические чувства. Как совершенно справедливо отмечает Г.У.Солдато-ва, «достоинство, гордость, обиды, страхи являются важ­нейшими критериями межэтнического сравнения. Эти чувства опираются на глубокие эмоциональные связи с этнической общностью и моральные обязательства по отношению к ней, формирующиеся в процессе социализации индивида» (Солдатова, 1998, с.49).

Отношение к собственной этнической общности проявляет­ся в этнических аттитюдах. Позитивные аттитюды включают удовлетворенность членством в этнической общности, желание принадлежать ей, гордость за достижения своего народа.

При исследовании чувств, испытываемых представителями титульных народов республик России – татарами, якутами, ту­винцами – по отношению к собственным этническим общнос­тям, было обнаружено, что за последние десять лет все они стали воспринимать свою группу как более привлекательную. Повышение этносоциального статуса этих народов в новой социальной реальности сопряжено с ростом чувства само­уважения, что проявляется в усилении чувства гордости и в снижении чувства стыда за свой народ (см. Солдатова, 1998). Наличие негативных аттитюдов к собственной этничес­кой общности включает отрицание собственной этнической идентичности, чувство униженности, предпочтение других групп в качестве референтных. В том же исследовании Солдатовой было обнаружено, что у русских, проживающих в рес­публиках России, привлекательность собственной этничес­кой группы снизилась:

«За последние годы они испытали немало разочарований, свя­занных с их исторической судьбой. Преобладание в целом чувства стыда за свой народ над чувством гордости отражает рост среди русских противоположных солидаризации процессов отчуждения от своей этнической группы» (Солдатова, 1998, с.30–31).

Утрата позитивного восприятия своей этнической общности была обнаружена Н.М.Лебедевой после распада СССР и у русских, проживающих в странах нового зарубежья: многие из них переживают негативные чувства, связанные с этни­ческой принадлежностью – стыд, обиду, ущемленность, униженность (от 6,3% опрошенных в Казахстане до 71,4% в Эстонии). Исследовательница особо подчеркивает – рост негативно окрашенных этнических аттитюдов русских ново­го зарубежья сопровождает пробуждение у них этнической идентичности, связанное с кардинальными изменениями в жизни общества, в котором они живут (см. Лебедева, 1997 а). В следующей главе мы более подробно проанализируем проб­лемы формирования этнической идентичности у детей и ее трансформации у взрослых.

ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Донцов А.И., Стефаненко Т.Г., Уталиева Ж. Т. Язык как фактор этнической идентичности//Вопросы психологии. 1997. № 4. С.75–86.

Левкович В.П., Пешкова Н.Г. Социально-психологические аспек­ты проблемы этнического сознания // Социальная психология и общественная практика / Под ред. Е.В.Шороховой, В.П.Левкович. М.: Наука, 1985. С.138-153.

Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979. С.73-126.

Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл, 1998. С.40–63.

Наши рекомендации