Как я стал древним греком
Стать древним греком - не так уж и весело, как это может показаться на первый взгляд. Потому что первый взгляд не обременен осознанием времени, он весь с потрохами умещается в один короткий миг. Но далее следуют второй, третий и, что самое страшное, тридцать третий и три тысячи триста тридцать третий взгляды, и так далее до бесконечности. А это уже напрягает. Хорошо, к примеру, выпить пива (ничего крепче я не пью и, тем более, не нюхаю и не ввожу себе внутривенно) и часок побалдеть. А представьте себе, что час прошел, а балдеж остался. Он ведь, как ни крути, вам не родной. Но будь он и трижды желанным гостем, все равно... ну, пускай хоть родной, как жена или дедушка - когда лимит времени исчерпан, осточертеть может кто угодно. Я сам себе могу, дьявол меня побери, осточертеть так, что хоть на стену лезь, если вовремя не остановлюсь. Так что же тут говорить о чем-то совершенно мне чужеродном, что лишь изредка навещает меня, каждый раз удивляя своим визитом? И вот, представьте себе, что в один прекрасный день этот визит неопределенно затянулся. Не станете ли вы паниковать? Но, возразите вы мне, речь ведь идет не о чем-то нежелательном, вроде похмелья, депрессии и прочих суицидальных настроениях, а о кайфе! Согласен. Кайф для нормального человека - редкий и желанный гость, но загвоздка именно в том, что мы привыкли не кайфовать, а страдать всякой ерундой, и эти привычки (из которых, строго говоря, и состоит наша личность) тоже любят жить и тоже не хотят умирать, даже если это привычка хотеть смерти. Короче говоря, кайф кайфом, а все-таки как-то неуютно. Хочется хоть на минутку впасть в депрессию, послать кого-нибудь на три веселых буквы или просто выразить тихое недовольство жизнью. Потому что стать древним греком - это одно, а быть им - совсем другое, к этому еще надо привыкнуть.
Я стал древним греком, сидя на дне бассейна, расположенного в центре миниатюрного зимнего сада, замыкающего новый дом заместителя нашего мэра. Весь кафель в бассейне давно уже был сбит моей твердой рукой, сегодня же я разбивал бетонную ступеньку, при помощи которой можно было выбраться отсюда. Рядом со мной стояло несколько сеток, сваренных из толстой арматуры, за бетонным бортом бассейна произрастал молодой фикус. На подоконнике стояла голубая ваза, не помню уже на чем лежала пачка сигарет "ТУ", и лишенные ультрафиолета солнечные лучи, проникнув в помещение сквозь слой поликарбоната, причудливо, но неуловимо, изменились в цвете и раскрасили собой всю эту достаточно нейтральную панораму. Обычно в литературном повествовании пейзаж играет роль фона или контекста, в котором происходит какое-то действие, но в данном случае пейзаж и был тем, что со мной произошло. И это притом, что сегодня я уже видел виды, идя на работу через парк Писаржевского, где на меня набросилась голодная белка. Я ничего не смог дать ей, только почесал ей подбородок, когда она подошла к моей руке в надежде, что там может оказаться что-нибудь съедобное. Но белки - не кошки, ласки не понимают и не принимают. По-моему, она на меня обиделась. В общем, по сравнению с парком зимний зад в доме заместителя мэра кажется адом. Тем более что там нет вентиляции, но есть неработающий кондиционер. Одним словом - жара. И все же...
Суть не в древних греках - что я могу знать о древних греках? Ну, читал я "Историю античной эстетики", том первый, до сих пор не дочитал, еще чего-то читал, но это - литература, чреватая оригинальным авторским видением. Скорее всего, древние греки были такими же мудаками, как и мы, если даже не хуже. Это не имеет значения. Имеет значение лишь то, что я сам вкладываю в понятие "древний грек", и если бы я мог донести это понятие до кого-нибудь из, к примеру, своих коллег по работе, клянусь вам, у многих бы поехала крыша. Мои коллеги по работе, должен вам признаться, люди в полном смысле этого слова простые. Это не тот материал, который может выдержать натиск таких понятий, как "древний грек" или хотя бы amor fati, не говоря уже о чем-нибудь попроще. Взять, например, Толика Полянского. Анатолий Иванович - типичный представитель класса людей действующих. Он прекрасно устанавливает двери, стелит паркет и защищает сталинскую политику. Тогда как древний грек представляет собой класс людей эстетических. Он до слабости в коленках может любоваться паркетом, кафелем и тембром толикового голоса, но вот чтобы чего-то такое сделать - это ему в лом. У этих людей различные представления о том, что такое искусство. Анатолий Иванович понимает под искусством какое-нибудь кино, желательно, советское. Древний грек понимает под искусством абсолютно все.
В какой-то момент я заметил, что трачу большую половину своей зарплаты на книги и компакт-диски. То есть святым духом питаться я еще не стал, но про хлеб уже забыл. Не совсем, конечно, забыл - это я для красного словца сказал, но все равно, получается так, что моя анатомия существенно отличается от анатомии Анатолия Ивановича. Потому что у Анатолия Ивановича один желудок, а у меня - два. Желудок Анатолия Ивановича переваривает только колбасу и макароны, а книги и музыку - не переваривает, тогда как я отрастил себе для этих целей дополнительную утробу внушительных размеров. Не то, чтобы я считал чревоугодие грехом, но в любом случае все эти груды жира выглядят не очень эстетично, поэтому я благодарю бога за то, что не каждому дано увидеть мое второе тело, обрюзгшее и неповоротливое, жаждущее все новой и все более разнообразной пищи. Вот до чего я докатился. Но это не имеет никакого отношения к древним грекам, это всего лишь свинство. Стать древним греком - это совсем другое. Для Анатолия Ивановича это все равно что съесть немного кафеля или стекла, и не только при этом не подавиться и не испортить себе пищеварение навсегда, но, наоборот, насытиться таким образом и с этих пор иметь возможность усваивать в качестве пищи весь спектр органической и неорганической материи. Потому что в действительности стать древним греком означает способность получать эстетическое удовлетворение от каждого акта чувственного и умозрительного восприятия.
Когда я сидел на дне пустого бассейна, отложив молоток и зубило в сторону, и переводил глаза с фикуса на пачку сигарет и т.д., мне хотелось все, что я вижу в отдельный момент времени, поместить в рамку и отправить на фотовыставку за призами. Древний грек по имени Зенон, созерцая полет стрелы, считал, что стрела не движется, так как ее "полет" состоит из определенного количества таких вот картинок без рамки. Но он был не прав, говоря, что стрела не движется, потому что нет никакого движения. Стрела не движется, потому что нет никакой стрелы! Помимо метафизического желудка, у меня вырос еще и метафизический хрен, который кончал каждую секунду от каждого соприкосновения с этой секундой. Метафизический оргазм - это, конечно, нечто трудноуловимое и почти несуществующее в сравнении с материальными объектами, но тот, кто пообвыкся с метафизической реальностью, тот, пожалуй, предпочтет его "настоящему" удовлетворению. А если говорить о древних греках, то они, как известно, считали материальный мир лишь тенью мира метафизического. Как солнечные лучи при прохождении сквозь совершенно прозрачный кристалл создают радугу, так и свет нашего сознания, проходя сквозь призму невидимой истинной реальности, создают то, что мы ошибочно считаем реальным миром, хотя это не более, чем видимость. Именно потому, что мы считаем ее естественной средой своего обитания, мы видим искусство лишь в изощренных манипуляциях с ней. Но древний грек, который четко разделял реальность и видимость, обитал в реальности, а эстетическое удовлетворение получал от видимости, ибо реальность не позволяет ему этого в силу своей невидимости, тогда как видимость совершенно непригодна для обитания в силу своей нереальности. В глазах древнего грека современный человек предстает в виде наркомана, который корчится в ломке, лежа на груде кокаина. Ибо если все есть видимость, почему же не предаться ее созерцанию и не получить от этого законное удовольствие?! Заниматься "искусством" в границах видимости - все равно, что вырезать кирпичи из статуй Микеланджело или шить спецодежду из полотен Леонардо. Под "искусством" я имею в виду именно Микеланджело, Леонардо и им подобных. Действительность оказывается парадоксальнее, чем фантазия Льюиса Кэрролла, не так ли?
Диоген Лаэрций, историк, описывает своего знаменитого тезку, того самого, который жил в бочке, используя эксцентричные анекдоты, которые на поверку оказываются метафорами. Например, всем известный эпизод, когда Диоген стоит рядом со своей бочкой и на виду у всех прохожих дрочит. Профаны полагают, что таким образом Диоген практиковал свое циничное учение, избавляясь от человеческих условностей. Но каждому, кто понимает язык метафоры, ясно, что Диоген получал оргазм, просто глядя на улицу перед собой и прохожих, ее пересекающих, таковы были особенности его эстетического метаболизма.
И что самое интересное - даже такое убожество, как Леонардо, который тратит десяток лет на создание какого-нибудь произведения "искусства" тогда, когда искусством является все вокруг, тоже прекрасен! Ведь, сидя на дне бассейна и обалдело переводя взгляд по сторонам, я не только повторял про себя мантру: "...бля, как красиво...", но уже не спеша разрабатывал концепцию для рассказа "Как я стал древним греком", и в том, что я об этом пишу, тоже есть своя красота. Тогда я, помнится, обнаружил секрет красоты и ключ к Древней Греции. Красота оказалась результатом умения видеть гармонию в противоречиях, и так называемые "произведения искусства" есть не что иное как наглядное представление этой гармонии. Чем нагляднее, тем попсовее, потому что для масс характерна узость сознания. Но истина в том, что в мире вообще нигде нет противоречий, так как он достаточно обширен, чтобы уместить в себя все. Расширение сознания вплоть до способности воспринимать этот факт со всей очевидностью и есть ключ к Древней Греции. Повернув его на пол оборота, можно увидеть гармонию в куче строительного мусора, но при желании можно вернуть его в прежнее положение, и тогда мусор придется убрать. Что я и сделал через пару часов, потому что быть древним греком оказалось для меня чем-то сродни подвигу. В конце концов, Древняя Греция - земля героев, если, конечно, не считать богов. Ведь я спустился в этот чертов бассейн, чтобы долбить его и получать за это деньги, а не для того, чтобы пускать слюни от его красоты. А в этом состоянии работать совершенно невозможно. Активность эстетическая это всегда волевая пассивность - делать ничего не хочется. И, пока я не повернул ключ до конца, не открыл дверь и не вошел, я вытащил его из замка и спрятал за пазухой - до лучших времен. Но мне не пришлось долго наслаждаться сознанием, что я держу ситуацию под контролем. Поворачивая ключ, я, видимо, привлек к себе внимание кого-то, кто находился по ту сторону двери. Я услышал непонятную возню - вероятно, там пытались что-то сделать с замком, но он не поддавался. Тогда я услышал удаляющиеся шаги. Мог ли я быть спокоен? О, да. Ровно до тех пор, пока не понял, что это отступление для разбега.
Коробка.
Раз в полгода на нашу улицу приходил продавец Никому Не Нужных Вещей. Он не возил с собой, как старьевщик, тележки с товаром, а приносил что-нибудь одно из своей богатой коллекции, и этого было вполне достаточно - все равно ведь никто ничего не покупал.
- Ну, сами подумайте, - говорил ему Сансаныч, - зачем мне картонная коробка от магнитофона, да еще за такие бешеные деньги?
- Вы можете поставить ее в центре гостиной, украсив таким образом свой дом совершенно ненужным предметом, - втолковывал продавец. - Тем более, надо только капельку фантазии, и применение отыщется для чего угодно. К примеру, в эту замечательную коробку очень удобно сплевывать кровь...
- Какую еще кровь?!
- Видите ли, это - специальная коробка, в которую вы с женой будете сплевывать кровь во время семейных ссор. Вы же не будете отрицать, что частенько доходите до рукоприкладства в таких случаях?
- Никогда! Никогда я не позволял себе...
- И это замечательно! Потому что ваша коробка навсегда сохранит девственную чистоту (ведь не очень приятно, если в ней действительно будут кровавые плевки), но при этом не утратит и своего назначения.
- Но почему так дорого?!
- Потому что за бесценок вы купите у меня все что угодно, лишь бы я от вас отвязался, а вовсе не для того, чтобы сплевывать туда кровь, тогда как за триста долларов США вы еще подумаете, прежде чем ее выкинуть.
- Милейший, у вас никто никогда ничего не купит, поверьте мне на слово!
- Охотно вам верю. Но этот факт говорит не в вашу пользу. Да, я не торгую ширпотребом, а занимаюсь лишь реальным товаром, настоящими вещами. Все, кому не лень, продают то, что вы у них купите, и все только ради денег. Я же продаю вещи ради самих вещей!
- Весьма бессмысленное занятие.
- Кто бы говорил! А сидеть в конторе с утра до вечера, по-вашему, занятие осмысленное?
- ...
- ?!
- Ладно, давайте вашу коробку. Сколько она стоит, триста баксов?
- ...
- Ну, чего?
- Знаете, я извиняюсь, конечно, но я передумал. Я передумал продавать вам свою коробку. Такая коробка, как говорится, нужна самому!
- Ну, что еще за фокусы... Давайте сюда вашу коробку!
- Извините еще раз - нет. До свидания.
- Погодите! Все равно... Постойте минутку, я принесу деньги.
- Какие деньги, вы куда?.. За что деньги-то?
- Вот, триста долларов. Берите.
- За что деньги-то?
- Просто так берите.
- Ну... ладно, спасибо... Слушайте, а хотите - я эту коробку вам подарю? Бесплатно, а?
- Вот так вот, ни с того, ни с сего? Нет, мне кажется, это будет не подарок, а какой-то обмен...
- Какой там обмен, говорю вам - от чистого сердца дарю. Берите!
- Спасибо... Знаете что, поставлю-ка я ее посреди комнаты...
- Надеюсь, она вам не пригодится.
- Спасибо, я тоже надеюсь.
- Ну, до свиданья!
- Удачи вам!.. - Сансаныч вернулся в комнату с подарком в руках. - Погляди-ка, чего у меня есть!
- Что это? - спросила жена.
- Коробка!
- Я вижу, что коробка, а в коробке-то что?
- Это - пустая коробка.
- Как пустая? А для чего?
- Просто так. Поставим ее посреди комнаты, пусть стоит.
- С ума сошел? Ааааа, ты ее у того психа купил, чтобы он от тебя отвязался?
- Да нет... Он мне ее даром отдал.
- Но ты ж за деньгами только что бегал, я видела.
- Деньги я не за коробку ему дал.
- А за что?!
- Просто так.
- И сколько?
- ...
- Сколько, я спрашиваю!
- Триста баксов...
- ... (!!!@#!!!)
- Тьфу... Ну, надо же - пригодилась... Тьфу!.. Вот же ж сука... Тьфу!..
Самадхи с деревом
(или настоящая история Хуйнэна, 6-го патриарха Чань).
В далекой стране Аулак жил юноша по имени Лу. Отец его, который был крупным или мелким чиновником, то ли из-за несвойственной своему статусу порядочности, то ли из-за чрезмерной жадности, впал у начальства в немилость и был сослан черт знает куда - в далекий Китай. Не выдержав сурового климата, он вскоре скончался, оставив маленького Лу с матерью в крайней нужде. Чтобы как-то сводить концы с концами, Лу продавал хворост на рынке. Однажды односельчанин уже повзрослевшего Лу познакомил его со своей дальней родственницей, ошевской саньясинкой, которая "только что вернулась из Пуны". Ей так понравился Лу, что она захотела подарить ему книжку Ошо "Манифест Дзэн", но Лу вежливо отказался, объяснив, что не умеет читать по-китайски. "Если ты не можешь читать книжки, - изумилась саньясинка, - как же ты надеешься их понять?!" На это Лу спокойно ответил, что понимание никак не связано с чтением, а уж с книгами так и тем более. Тогда саньясинка сказала ему, что он оказался круче, чем она думала, а посему ему надлежит сей же час все бросить и заняться в уединении динамической медитацией. Что Лу и сделал, потому что в натуре был крутым чуваком. Целых три года он сходил с ума, пока случайно не встретил духовного мучителя по имени Юань, который, поглядев на дикие практики одаренного юноши, сказал ему, что "хорош прыгать" и что пора осваивать сидячую медитацию. Если раньше Лу напоминал ужаленную шершнем обезьяну, то под руководством наставника Юаня он превратился в высохший пень с глазами. В этом состоянии его увидел другой добрый человек по имени Хуйцзы. Он почесал затылок и посоветовал юноше отправиться на Восточную Гору к учителю Хунженю (что и означает "хуже не будет"), который покажет ему кузькину мать, т.е. real zen. Лу кое-как выпутался из позы лотоса и поплелся на Восточную Гору. Там он увидел здоровенный монастырь, где все занимались чем угодно, кроме буддийской практики. Хунжень давно уже искал подходящего кандидата для передачи Дхармы, поэтому сильно расстроился, когда узнал, что новоприбывший - уроженец Аулака.
- Вьетнамец, что ли? - сказал Хунжень. - Дело в том, что варвару с Юга нет смысла даже надеяться на то, чтобы стать буддой.
- Хотя людей и можно делить на северных и южных, - заметил Лу, - с буддами этот фокус не проходит.
Хунжень проглотил этот подарок и велел новичку идти молоть рис.
Так прошло восемь месяцев.
Однажды Хунжень посмотрел на свой монастырь и не выдержал.
- Прекратите этот движняк! - сказал он. - Идите, в конце концов, медитировать! Если кто досидится до просветления, пускай сочинит соответствующую частушку, и, если мне понравится, сделаю своим преемником. Все. По кельям!
Все, конечно, разошлись, но ни медитировать, ни частушки сочинять никто не захотел. "Старший монах Шенсю, - думали все, - самый крутой из нас, вот пускай он и медитирует, и частушки сочиняет". А старший монах Шенсю был и вправду крут. Он понял, что ему придется отдуваться одному за всех, и пошел медитировать в свою келью. Если кто пробовал, тому не надо говорить, что это скучное, унылое и тягомотное занятие, к тому же, ноги затекают шибко. В конце концов, старший монах Шенсю понял, что сидеть можно бесконечно, а стихи до сих пор не написаны. "Я хоть и не просветленный, - решил он, - но если не я, то кто же?" Поэтому он взял с собой черный маркер, пришел в зал для наставлений и, как шкодливый школьник, написал на стене:
Тело - дерево сознанья,
чье дело - тело отражать,
монах же должен с прилежаньем
его от пыли протирать.
Наутро Хунжень пришел в зал, чтобы прочитать лекцию, но, увидев надпись на стене, сказал:
- Я вижу, кто-то уже прочитал лекцию вместо меня. Не скажу, что этот человек во все врубается, но даже такого понимания достаточно, чтобы встать на путь Будды. Поэтому выучите это стихотворение наизусть и все время повторяйте его вслух - авось чего и поймете. Старший монах Шенсю!
- Да, учитель, - робко встал Шенсю.
- Это ведь ты написал, сынок?
- Я...
- Я так и знал. Ну, ничего, ничего. Подумай еще пару дней и напиши новую частушку, потому что сейчас я не могу передать тебе свою рясу патриарха.
Шенсю с поклоном удалился к себе в келью, но ничего круче, как ни напрягался, родить не смог.
Все остальные, тем временем, заучили на память шенсюеву частушку и стали распевать ее на все лады тут и там. Лу, которого на лекции не пускали, как золушку, услышал частушку самым последним. Когда он поинтересовался, что сие значит, ему просто и доходчиво объяснили, что это значит, что старший монах Шенсю скоро получит от Хунженя рясу патриарха, и тогда уж мы заживем. Тогда Лу пошел в зал для наставлений и попросил какого-то монаха написать на стене рядом с частушкой Шенсю другую:
Здесь никаких деревьев нет
и, значит, нехрен отражать,
к тому же - нет зеркал, все бред.
Так что ж от пыли протирать?
Вечером Хунжень опять пришел в зал, чтобы прочитать лекцию, и опять ничего не прочел, зато очень обрадовался.
- Ну, Шенсю, - сказал он старшему монаху, - дай я тебя пацалую! Честно скажу, не ожидал. Нет, вот прямо сейчас вот возьму и передам тебе рясу патриарха...
- Учитель, - робко поднялся монах, которого Лу попросил написать стихотворение, - эту частушку сочинил вьетнамец, которого вы назначили толочь рис.
- А, - осекся Хунжень и укоризненно посмотрел на Шенсю, будто тот был виноват в его проколе, - тогда, конечно, другое дело. Вообще, автор этой частушки тоже не до конца врубается, но он близок, близок.
Ночью Хунжень позвал Лу в зал для наставлений и прочитал ему несколько глав из Балсекара. Услышав их, Лу все сразу понял, и Хунжень отдал ему рясу со словами:
- Теперь ты - шестой патриарх, и ряса будет удостоверять это. Передавайте ее от поколения к поколению, а Дхарму - от сердца к сердцу, иначе никак нельзя. А сейчас тебе лучше валить отсюда, потому что здесь тебе не место.
И Лу отправился на Юг.
Когда в монастыре проведали о том, что рясу и Дхарму унес с собой какой-то вонючий вьетнамец, несколько человек бросились за ним в погоню, но только один из них, монах Хуймин Чжень, сумел догнать Шестого Патриарха.
- Отдай мне то, что передал тебе Хунжень! - потребовал он.
Лу положил рясу на землю, и Хуймин уже было потянулся за ней, но не взял.
- Я не про рясу говорю, - объяснил он, - а про Дхарму.
- Секунду назад твое поведение было дурно, теперь же весьма похвально, - сказал Лу. - Не думая ни о хорошем, ни о дурном, кем же ты являешься с тех пор, когда тебя еще в проекте не было?
Получив, таким образом, то, что просил, Хуймин по совету Лу вернулся на Север, чтобы делиться с другими. Что до Лу, то он пошел своей дорогой, т.е. куда глаза глядят, и так он гулял по Китаю на протяжении шестнадцати лет, пока случайно не забрел в Цаоци. Там жил буддийский наставник Иньцзун и читал в своем монастыре публичные лекции. Во время одной из них монахи, глядя на развевающийся флаг, заспорили, что же это колышется - флаг, ветер или и то, и другое?
- Ни флаг, ни ветер не колышутся, - заметил Лу. - Колышется только ваш ум.
Пораженный крутизной вьетнамского бомжа, Иньцзун пригласил Лу к себе на чай, чтобы расспросить его, кто он и откуда у него Дхарма? Лу рассказал ему об учителе Хунжене и показал рясу патриарха. Иньцзун объяснил Лу, что время бродяжничества закончилось и что пора принимать монашество, чтобы наставлять других. Так на свет появился учитель Хуйнэн.
Тем временем на Севере жизнь тоже не стояла на месте. Пятый Патриарх Хунжень наконец опомнился и долго не мог сообразить, что на него нашло, если он отдал рясу Бодхидхармы первому вьетнамскому проходимцу, который и читать-то не умел, а не милому мальчику Шенсю, который и сутры все на память знал, и шастры, и задницы своей для учителя никогда не жалел. Тогда Хунжень при всех объявил Шенсю своим преемником, после чего благополучно помер. Нельзя сказать, что Шенсю был плохим учителем - он преподавал монахам практику прямого пути (ППП), помогал им избавляться от НЭ, ПЭ, РЭ, СЭ и ТД и ТП. Но однажды он услышал, что на Юге живет некий Хуйнэн, который нагло объявляет себя Шестым Патриархом и учит людей чему-то невразумительному. Тогда он подготовил бойца, чтобы тот тайно проник в монастырь Хуйнэна и выведал все вражеские секреты. Лазутчик отправился на Юг, но, послушав Хуйнэна лишь один раз, во всем признался.
- Ах, ты пидар... - сказал Хуйнэн.
- Я был им, пока не услышал вашу проповедь, - возразил лазутчик. - Прошу вас, объясните мне смысл учения Будды.
- Нет ничего проще, - сказал Хуйнэн. - Что вы практикуете в монастыре Шенсю?
- ППП.
- Чего?!
- Мы называем это путь к ясному сознанию, - объяснил монах. - Наш наставник Шенсю говорит, что для того, чтобы природа Будды проявилась, мы должны очищать ее от НЭ, ПЭ, РЭ, СЭ и ТД и ТП.
- Это чудесное объяснение, - признал Хуйнэн, - но мое понимание несколько иное.
- А именно?
- Люди бывают шарящие и тормоза.
- Не понял.
- Я говорю, что к ясному сознанию нет никакого пути. И не надо.
- Еще раз, пожалуйста.
- Где мы сейчас находимся - в Цаоци, не так ли?
- Так.
- Если мы сейчас начнем прокладывать себе путь в Цаоци, удаляя Е, КЭ, ЛЭ, МЭ и НЭ, как следует нас назвать?
- Тормоза!
- А если мы, находясь в Цаоци, скажем себе: "Какого лешего я иду в Цаоци?" и никуда не пойдем, что это значит?
- Шарим!
- Вот и ты теперь шаришь. Не ходи никуда.
В другой раз к Хуйнэну пришел некий йог и спросил, какой вид самадхи тот практикует?
- А какие бывают виды самадхи?! - опешил Хуйнэн.
- Бывает, например, самадхи с семенем, но это низший вид самадхи.
- И что он означает?
- Он означает, что сознание равно одной-единственной мысли.
- Очень ценное состояние, - заметил Хуйнэн. - А какой же высший вид самадхи?
- Самадхи без семени, - объяснил йог, - это когда из сознания уходит даже эта единственная мысль.
- Это, конечно, охуенное самадхи, - согласился Хуйнэн, - но то самадхи, которое практикую я, еще круче. Самадхи с деревом, не слыхал про такое? Это когда семя разрослось и превратилось в здоровенный баобаб с кучей других семян, почек, листьев, червяков, дятлов и с качелями на ветке. Там стоит жуткий гвалт и все это умещается в моем сознании. Более того, я не собираюсь оттуда ничего выкидывать, наоборот, я жду когда упадут новые семена и из них вырастут новые баобабы, и так до бесконечности.
Много таких историй можно рассказать про Хуйнэна, часть из них записал его ученик Фахай и назвал свой компромат "Сутра помоста Шестого Патриарха", хотя большинство из написанного там неправда. К примеру, Фахай все наврал про то, как умирал Хуйнэн, потому что, во-первых, Хуйнэн не умер, а во-вторых, не говорил он всей этой чепухи и многочисленных стихов ученикам не читал - что он, Пушкин, что ли? Все было гораздо проще. Как-то раз Хуйнэн собрал своих учеников и сказал: "Ну, мне пора, ребята!" Ученики страшно расстроились и стали просить мастера не оставлять тело.
- Не городите чепухи, - посоветовал им Хуйнэн. - Как я могу оставить тело? Оставить тело может тот, кто пребывает внутри тела, а я вам не карлик какой-нибудь, чтобы уместиться в теле. Это оно умещается во мне, и если пришло его время, то оно само меня оставляет, а не я его.
Последними словами Хуйнэна были: "Бывайте!", и монахи поняли, что им не остается ничего другого, кроме как последовать этому совету.
Философия с лопатой.
Нет ума - строй дома.
Поговорка.
В Греции жил Гераклит, в Германии - Фридрих Ницше, на Украине - Григорий Сковорода, а на Стройке - Юра Голубович с покойником. Надо сказать, что эти два философа представляли собой не только два разных направления в философии - Юра был даос, а покойник еще не дорос - но и пребывали в отношениях учитель-ученик. Юра Голубович был учителем покойника, а покойник был учителем Юры Голубовича. Учеников философы не имели вообще.
Юра стал даосом после того, как покойник дал почитать ему книжку про Нисаргадатту Махараджа, которого Юра упорно называл Моджахедом (Пелевина, впрочем, он тоже звал исключительно Витьком, Кастанеду - Костиком, а уж Роберта Антона Уилсона так и вообще - ебаным кибернетиком), причем ядро его философии составляло утверждение, что делать ничего не надо. Лучше покурить. Курение, конечно, вредит здоровью, зато перекур однозначно способствует. Истина была Юре также безразлична, потому что до нее еще надо было докапываться, а копать Юра не любил.
Да, мы чуть не пропустили самое главное! Еще Юру Голубовича от покойника отличало то, что Юра был патлатый, а покойник лысый (он был убежден, что чем меньше у человека головы, тем лучше). Поэтому Юра часто обращался к покойнику: "Мой лысый друг..." или совсем уже фамильярно: "Лысая башка!". Юру, впрочем, тоже часто подъебывали за его патлы, называли его Юра-меломан или обращались к нему со словами: "Нет, я не имею ничего против Джона Леннона..."
Еще Юра был алкоголик. Однажды он даже допился до просветления и сказал покойнику, что более от водки не зависит, а потому может бросить ее пить хоть сейчас. Нет, совсем бросить, это как-то по-детски получается, но вот на полгода - легко!.. Покойник даже ему поверил, и Юра продержался целую неделю.
Ниже вашему вниманию предлагаются исторические зарубки, повествующие об отдельных эпизодах из жизни философов и раскрывающие глубинную, а временами и бездонную, суть их философии.
1. Однажды покойник спросил у Юры Голубовича, видимо, что-то умное, и Юра, странно улыбаясь и еле ворочая языком, произнес: "Я не могу сейчас ответить тебе, потому что не думал об этом столько, как ты, а поскольку думать об этом я не буду, то и отвечу нескоро"
2. Когда Юра окончательно разотождествился с телом, он решил в очередной раз бросить пить. Но на следующий день покойник пришел на работу и увидел, что Юра пьян не только в драбадан, но и в жопу, и вообще куда только можно - в общем, синий, как слива.
- Хорошо тебе, Юра? - участливо спросил покойник.
- Мне-то все равно, - честно сказал Юра, - да вот Юрец с утра совсем замаялся. Поглядел я на него и понял, чего зазря человека мучить? Пускай хоть водки выпьет.
3. Покойник и Юра Голубович ехали в трамвае, и покойник рассказывал Юре про книжки, которые он прочитал (что-то про греков), и про мудаков, которые эти книжки пишут.
- Этим умникам все известно, как будто они сами там были! - горячился покойник. - На основании каких-то черепков они делают выводы о мировоззрении древних греков, а на основании бульварных оккультных романов 19-го столетия - о магическом способе построения египетских пирамид!
- Слышал, слышал, - решил блеснуть эрудицией как всегда пьяный Юра, - телекинез... по воздуху глыбы эти как-то летали...
- Нет, еще круче! - возразил покойник. - Материализация! Египетским жрецам ничего не стоило перестроить молекулы воздуха в молекулы известняка. Они якобы все, что угодно, могли материализовать.
Минуты две Юра трясся в беззвучном смехе, а потом сказал, оправдываясь:
- Я просто представил себе древнего египтянина, который стоит и МАТЕРИТ известняк...
4. Когда покойник сетовал на что-нибудь, Юра всегда снисходительно отвечал:
- Ты попросту обусловлен.
В конце концов, покойник пригрозил:
- Если еще раз скажешь мне про обусловленность, я сам тебе буду о ней все время говорить!
Юра засцал и про обусловленность больше не вспоминал.
5. Юру часто было сложно понять. Однажды покойник задал Юре простой вопрос, почему юрина сестра до сих пор не замужем? На что Юра ответил:
- Когда-то у нас жил ангорский кот. Он ел только колбасу. Хорошо помню перестроечные времена, когда на неделю покупалась палка колбасы, мы все ходили вокруг нее и облизывались, потому что колбасу в доме ел только кот. Но потом финансы спели последние романсы, и кот перешел с колбасы на котлеты без мяса. Мало того, что они подорвали его здоровье, так ему еще кто-то на улице морду расцарапал. Все страшно загноилось. Вместо котлет мы стали кормить его таблетками. Тощий, как скелет, с гнойной гулей в полморды, он не выдержал такого издевательства над собой и в один прекрасный день просто упал - у него отказали ноги. И тогда, чтобы не смотреть, как он агонизирует, мы взяли и выкинули его на мусорник ко всем ебеням!
6. Юра считал, что человеку лучше не выебываться, а быть самим собой. В качестве иллюстрации он рассказывал свои армейские хроники.
- Во время моей службы (а это были 80-е годы) модными были две вещи - делать стальные нашлепки на передних зубах и загонять себе в хуй плексигласовые шарики размером с полгорошины. Нашлепки красиво сверкали, а шарики вроде бы доставляли удовольствие женщинам. Чтобы надеть такую нашлепку, надо было подточить зуб, поэтому, когда солдат приезжал на дембель домой, передние зубы у него до половины отваливались. С шариками тоже было не все просто. Самые умные загоняли себе один, максимум два шарика. Но у меня был дед, который уж не буду врать, сколько шариков туда себе позагонял, но в результате все у него воспалилось и распухло до невероятных размеров, он ходить прямо не мог. Я до сих пор так и вижу, как он, ковыляя, приходит на пост, чтобы сменить меня, садится, ставит рядом с собой автомат, расстегивает штаны и достает свою перебинтованную елдень десяти сантиметров в диаметре и начинает разматывать эти гнойно-кровавые бинты. Он даже советовался со мной, может, повынимать оттуда эти чертовы шарики? Конечно, вынимай, говорил ему я. Легко сказать, отвечал он, если бы ты знал, чего мне стоило их туда засунуть...
7. Однажды покойник сел пить кагор с Инессой и ее напарницей. Предложили и Юре Голубовичу, но Юра отказался:
- Я такое не пью, - после этих слов он вытащил из кармана початую бутылку водки, выпил половину прямо из горлышка, переменился в цвете и, сделав пару шагов к скамейке, упал.
- Это понятно, - бормотал он, безуспешно пытаясь подняться, - это понятно...
8. Юра был не очень крепкого телосложения, поэтому когда его философские оппоненты грубили или даже угрожали ему физической расправой, он всегда отвечал:
- Ты не смотри, что наши силы неравны, я монтировкой их уравняю.
9. Люди бывают хорошие и не очень. Однажды нашим философам встретился человек второй категории, и покойник в сердцах воскликнул:
- Ну, и пидарас!
- Назвать его пидарасом, - не согласился Юра, - это оскорбить тех, кто ебется в жопу.
10. Первое осознанное сновидение случилось у Юры сразу после того, как он взял у покойника книжку Кастанеды. Юре приснился прораб, и когда Юра понял, что смотрит на свои руки, он подошел к прорабу и набил ему морду. А заодно дал по шее совсем незнакомому какому-то человеку, с которым прораб разговаривал. Воистину, свобода многолика.
11. Самый главный мистический опыт в юриной жизни тоже произошел во сне. Юре приснился чей-то голос, который сказал: "С этого момента все будет хорошо!", и Юра поверил. Вскоре после этого он, будучи немного пьян, упал с лестницы и сломал ногу. Ну, в жизни много всякой хуйни случается, не мне вам рассказывать. Когда Юра с покойником попали в очередную передрягу, Юра сказал:
- Это ерунда, все будет хорошо. С тех пор, как мне во сне это сказали, я точно знаю, что можно сломать ногу, шею, все, что угодно, но все в любом случае будет хорошо.
12. Главное же отличие между покойником и Юрой Голубовичем было в том, что покойник бытие Божье отрицал напрочь, зато признавал силу любви, а Юра Голубович, наоборот, верил, что Бог есть, но при этом никакой любви не существует. Христианин хренов.
13. Покойник любил подъебнуть Юру Голубовича за его веру в Бога, и однажды, стоя на трехэтажных лесах и мазюкая валиками по стенам детского футбольного клуба, они стали играть в Бога и Глупого Человека. За Бога был Юра Голубович, а за Глупого Человека покойник.
- Господи, - в конце концов, спросил покойник, - зачем же Ты создал этот дурацкий мир?
- Твои маленькие мозги, сын мой, - ласково ответил Юра, - не в состоянии не только вместить в себя ответ на этот вопрос, но и должным образом этот вопрос сформулировать.
- Тогда зачем, Господи, Ты дал мне такие хуевые мозги? - не унимался покойник.
- Какой же ты глупый, - теряя терпение, объяснил Юра. - Есть, значит, причина! В любом случае, все это ради твоего же блага.
- А Ты не мог бы устроить это благо как-нибудь попроще?
- Пошел на хуй, дурак, - в сердцах ответил Господь и окунул свой валик в краску, давая понять, что аудиенция окончена.
14. Юра Голубович уважал покойника только за одну вещь. Так уж вышло, что Юра Голубович ненавидел всех людей аж до двадцати пяти лет, а покойник только до шестнадцати. "Повезло..." - вздыхал Юра Голубович.
15. В период покойницкого увлечения дыханием по Бутейко у него была такая фишка: если посреди работы выдавалась спокойная минута, он доставал часы, зажимал нос двумя пальцами и делал паузы. Однажды Юра Голубович поинтересовался, что это за херня?
- Ну, ты знаешь, что такое прана? - решил прощупать почву покойник.
Юра достал бутылку водки и объявил:
- Прана в чистом виде!