Риторические афазии Якобсона

Когда в Париж из Нью-Йорка приезжает знаменитый лингвист Роман Якобсон, останавливается он у своего друга Клода Леви-Строса. Не удивительно, что однажды Лакан и Якобсон встретились и сблизились. Объединил их интерес к языку и структурному анализу. Особый акцент на структурах Лакан поставит в 1960-е годы, когда его дискурс будет претерпевать очередные трансформации, когда место рассуждения, по крайней мере отчасти, займет формула, место иллюстративного примера – лозунг, а место довода – неологизм.

Лакан не просто обязан рядом своих идей Якобсону. Лакан считает, что теории Якобсона могут оказать помощь вообще любому аналитику в структурировании его собственного опыта. Если в начале 1950-х годов Лакан применял к открытию Фрейда теории Леви-Строса, то в конце десятилетия к ним добавляется Якобсон.

Роман Осипович Якобсон повлиял на очень многих мыслителей XX века, в том числе и на Леви-Строса, который использовал структурную лингвистику в качестве своего рода периодической таблицы для анализа всех социальных отношений.

Он же указал Лакану на возможность использования такой парадигмы для обнаружения универсальных законов, регулирующих бессознательную активность психики.

Среди множества вопросов, которые занимали Якобсона, был и такой: как ребенок научается языку. Якобсон отмечает: родной язык поначалу воспринимается как иностранный. Этому иностранцу ребенок оказывает достойное сопротивление. Он не только овладевает этим инструментом, но и коверкает его, создает свой контрязык. Пережить подобный опыт может каждый взрослый, оказавшийся в стране, в которой он не понимает ни слова. Эти соображения приводят Лакана впоследствии к одной из самых значимых его формул: с момента рождения ребенок погружается в язык.

Когда Лакан знакомится с Якобсоном, и того, и другого занимают речевые расстройства, афазии. Кстати, и Фрейд, прежде чем прийти к психоанализу, исследовал эти расстройства и написал книгу «К пониманию афазий», которая вышла в свет в 1891 году. В статье 1954 года «Два вида афатичес-ких нарушений и два полюса языка» Якобсон пишет, что в речи человек осуществляет две основные операции – селекцию и комбинацию языковых единиц. Причем Якобсон указывает на отсутствие полной свободы говорящего в отношении селекции и комбинации слов, поскольку лексическим хранилищем должны владеть оба – говорящий и его адресат. Тем самым, косвенно Якобсон подчеркивает важную для Лакана мысль: речь всегда к кому-то обращена, говорящий всегда адресует ее другому.

Исходя из этих двух структурных операций и возникает два типа афатических расстройств: у одних афатиков нарушаются отношения сходства, то есть у них нарушен выбор; другим не удается установить отношения смежности, выстраивающие комбинации из выбранных элементов языка. Следующий шаг Якобсона – соотнесение этих основных операций и афазий с риторическими тропами, метафорой и метонимией. Он пишет: метафора является чужеродным элементом при нарушении отношения сходства, при нарушении же отношения смежности исчезает метонимия.

В конце статьи Якобсон фактически обращается к бессознательному со ссылкой на «Толкование сновидений» Фрейда. Он пишет: конкуренция между селекцией и комбинацией проявляется практически в любом процессе символизации. Так, например, при исследовании структуры слов решающим вопросом является то, как построены используемые символы и временные последовательности, на отношениях смежности («метонимическое смещение» и «синекдохическая конденсация» у Фрейда), или на отношениях сходства («тождество и символизм» у Фрейда).

В 1957 году Лакан пересматривает это сопоставление Якобсона и соотносит связь по смежности, метонимию с фрейдовским смещением, а связь по сходству, метафору – со сгущением. Формула метонимии, по Лакану, – слово в слово; формула метафоры – слова за слово. Искажение – смещение и сгущение Фрейда – Лакан переводит как скольжение означаемого над означающим. Один из очевидных выводов из такого соотнесения, перевода: бессознательное оперирует риторическими тропами. Иначе говоря: бессознательное структурировано как язык. Бессознательное структурировано как язык, в котором я – шифтер, переключатель. Лакан, между тем, не останавливается на соотнесении механизмов работы бессознательного со структурными операциями языка. Он говорит: желание человека – метонимия, симптом – метафора. Причем, убеждает он слушателей, слова «симптом есть метафора» сами метафорой не являются, и желание – на самом деле метонимия, ведь оно действительно пребывает в непрерывном смещении. К этим мыслям Лакан приходит на основании изучения Фрейдом и Якобсоном речевых расстройств, афазий. Статья Якобсона о двух видах афатических нарушений и двух полюсах языка выходит в свет в 1956 году, затем в несколько отредактированном виде – в 1957 году. Выходит она с посвящением Раймону де Соссюру. С этим психоаналитиком, сыном Фердинанда де Соссюра Якобсон встречается в Нью-Йорке, куда переезжает из-за распространяющегося по Европе фашизма. Раймон де Соссюр не мог не привлечь внимания Якобсона, ведь его как раз интересует и лингвистика, и психоанализ, и особенно – отношения между ними.

Под знаком Де Соссюра

Удивительно, но Зигмунд Фрейд, прекрасно понимая значение языка в психоанализе, проявляя устойчивый интерес к наукам о языке, занимаясь проблемами расстройств речи еще в допсихоаналитический период, не обратился к «Курсу общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра, вышедшему в свет в 1916 году. Это еще более странно потому, что сын Фердинанда де Соссюра, Раймон де Соссюр – психоаналитик, который прошел аналитическую подготовку на знаменитой кушетке Зигмунда Фрейда. Более того, сам Фрейд написал введение к его книге 1922 года «Психоаналитический метод». Лакан, можно сказать, восполняет этот пробел. 9 мая 1957 году он выступает в амфитеатре Декарта в Сорбонне с докладом «Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда». Этот программный текст являет собой итог очередного прочтения де Соссюра и общения с Якобсоном. В «Инстанции буквы» Лакан формулирует следующие тезисы: бессознательное структурировано как язык; бессознательное – дискурс Другого; симптом организован структурой языка; симптом – метафора, желание – метонимия. Таким образом, Лакан обращается к де Соссюру, Якобсону и Фрейду, чтобы в очередной раз подчеркнуть: никогда в психоанализе речь не шла о бессознательном как о резервуаре влечений, или хуже того инстинктов. Открытие Фрейда состояло как раз в том, что бессознательное – неосознаваемые представления, что бессознательное высказывает субъекта в свободных ассоциациях. Субъект выговаривается, проговаривается. И, тем самым, он оказывается производным языка, лингвистического знака, буквы. О букве, букве дискурса, – говорит Лакан, – речь идет на каждой странице «Толкования сновидений» Фрейда. Буква это иероглиф, идеограмма. Буква, по Лакану, – тот материальный носитель, который каждый говорящий заимствует в языке. Своим телом ребенок на определенной стадии своего развития входит в предсуществующий ему язык, в систему знаков.

В докладе «Инстанция буквы» Лакан по-новому осмысляет понятие знак из «Курса общей лингвистики». Языковый знак де Соссюра – двусторонний психический феномен, оба элемента которого теснейшим образом связаны между собой и предполагают друг друга. Одна сторона знака – понятие, другая – акустический образ. Фердинанд де Соссюр называет их означаемое (понятие) и означающее (акустический образ). Эти два элемента связаны между собой теснейшим образом. Как две стороны одного листа. Однако, отмечает де Соссюр, связь эта – произвольна, означающее немотивировано по отношению к означаемому.

Лакан производит дальнейшую автономизацию означающего. Если де Соссюр, утверждая произвольность соединения означающего с означаемым, все же настаивает на их связи, на значении, возникающем в этой связи, то в толковании знака Лаканом означающее не обладает открытым доступом к означаемому. Главное в знаке, по Лакану, – не означающее и не означаемое, а черта между ними. Эта разделительная черта – цензура, оказывающая сопротивление доступу означающего к означаемому. Видна лишь одна сторона листа. Формула Лакана – формула не отношений двух составляющих знака, а их разделенности. Доступно лишь означающее. Причем, означающее это не только акустический, но и визуальный образ. Означающее указывает не на означаемое, а на другие означающие, обнаруживаемые в последовательности, в цепи. Из этих соображений вытекает еще одна знаменитая лакановская формула: означающее представляет не что-то чему-то, не означаемое кому-то, а субъекта другому означающему. Логика означающего – скольжение от означающему к означающему, от слова к слову. Логика означающего это логика желания, и риторический троп желания – метонимия. Метафора же – замещение одного означающего другим. Эта логика объясняет несовпадение субъекта с самим собой, то есть совпадение означающего с означаемым.

Поскольку субъект входит в бытие благодаря языку, то есть в качестве представленного в языке, он в момент своего рождения незамедлительно исчезает под означающими. В качестве говорящего, субъект не может совпасть с самим собой. Он говорит о себе, он делает себя объектом своей речи. Субъект говорит о себе, не будучи собой. Лакан говорит: я не есть там, где я игрушка моей мысли. Меня означаемого нет. Это расхождение, эта пропасть и становится основанием субъекта. Фундамент субъекта – пробел в цепи означающих.

Лакан переворачивает все общепринятые, в том числе и структуралистские представления о знаке, которые заключаются в следующем: означаемое предшествует означающему; слово открывает доступ к значению; язык-средство коммуникации; человек пользуется словами, чтобы передать смысл и намерения. Психоанализ показывает Лакану: означающее возникает вместе с означаемым, точнее, вместе с исчезновением доступа к означаемому; буква производит в человеке истину; значение возникает не в пределах знака, а между означающими; язык используется для того, чтобы скрыть смысл и намерения.

Такого рода диспозиция позволяет Лакану по-новому толковать клинический материал. В частности, по-новому расставить акценты в толковании сновидений. Лакан уделяет еще более пристальное внимание деталям проявленного содержания. Он не занимается поиском некоего скрытого содержания, некоего таинственного означаемого. Тайна лежит на поверхности. Истина – в самом тексте, в словах, между ними, в букве, в инстанции буквы. Истина между языком и речью.

Перед стеной языка

Я всегда говорю истинную правду, – начинает свою речь для телевидения Лакан в 1973 году. Речь – не средство коммуникации, не инструмент распространения информации. Речь-обитель истины. Речь-единственное средство, позволяющее приблизиться к истине желания субъекта. «Говорите все, что приходит вам в голову», – требует Зигмунд Фрейд; и «истина приоткроется», – добавляет Лакан.

Сказать, что речь в психоанализе играет большую роль, значит, ничего не сказать. В психоанализе нет ничего, кроме речи. Уже в 1895 году Фрейд понимает: симптомы встраиваются в разговор. Пациент вдруг ощущает острую боль в какой-то момент речи; и боль эта означает нечто несказанное. Симптомы, по Фрейду, – слова, захваченные телом.

В 1915 году в статье «Бессознательное» Фрейд противопоставляет шизофрению неврозам на основании особенностей речи. В речи шизофреника язык становится языком органов. Речь строится по законам сгущения и смещения. Сходство словесного выражения, а не сходство обозначаемых вещей предписывает построение фраз. Словесные представления преобладают на предметными. Если при неврозах словесные представления вытесняются, но окончательно не отрываются от представлений предметных, то при шизофрении слова как бы обретают полную свободу. Невротику не хватает слов, у шизофреника их избыток.

Язык – условие бессознательного. Бессознательное – атрибут говорящего существа. Бессознательное говорит в самом субъекте; говорит по ту сторону субъекта; говорит даже тогда, когда субъект об этом не подозревает; говорит больше, чем он полагает. Бессознательное, по Лакану, возникает исключительно у говорящих существ, у остальных же имеется инстинкт, знание, необходимое для выживания. Бессознательное – та часть дискурса, которая не отдается субъекту для восстановления непрерывности сознательного дискурса. Сновидения, остроты, ошибки и даже симптомы организованы, структурированы языком. Бессознательное не дано, оно конституируется! Бессознательное говорит, что делает его зависимым от языка. Человек держит речь, но говорит при этом язык. Человек не держит речь. Он – существо не столько говорящее, сколько говоримое. Этот парадокс становится совершенно очевидным у параноика, речь которого свидетельствует о том, что говорит не он сам, а кто-то другой. Перечитывая историю болезни Шребера, Лакан задается следующим вопросом: а говорит ли пациент? Ответ «да» только в том случае, если не проводить различия между языком и речью, ведь говорит он, подобно доведенной до совершенства кукле.

Речь, язык, бессознательное – вот вопросы, которые занимают друга Жака Лакана, лингвиста Эмиля Бен-вениста. Бенвенист – один из первых, кто обратился к лингвистике психоанализа. Его статья на эту тему появилась еще в первом сборнике «Психоанализ», вышедшем под редакцией Лакана в 1956 году. Бенвенист продолжает развивать описанную де Соссюром оппозицию речи и языка. Язык – социальная система, независимая от человека; речь же – индивидуальная сторона речевой деятельности.

Особенно важным оказывается для Лакана понятие шифтер, позаимствованное Якобсоном у датского лингвиста Есперсена. Согласно Бенвенисту, шифтер-средство перехода от языка к речи. Шифтер – подвижный определитель, местоимение, переключатель. Шифтер-я, здесь, это – без контекста не значит ничего: кто «я»? где «здесь»? что «это»? Якобсон говорит: шифтер– понятие, чье значение не может быть установлено без ссылки на то сообщение, которое передается от отправителя к получателю. Шифтер связывает сообщение с актом речи, с говорящим и слушающим. Так, слово «я» обозначает и говорящего, который говорит «я» и «я» содержащееся в отправленном им послании.

Бенвенист утверждает, что необходимость использования шифтеров для указания на себя производит в самом сердце субъекта раскол. Местоимение «я» обозначает субъект, но не означает его, поскольку оно само по себе – пустой знак. Оно принадлежит всем и никому. Местоимение «я» позволяет переключаться с уровня акта высказывания на уровень высказанного. Пропасть между субъектом высказывания и тем, что высказывается и позволяет Лакану перевернуть в 1957 году картезианскую формулу субъекта. Лакан говорит: «Я думаю там, где меня нет, следовательно, я там, где я не думаю».

Лакан обнаруживает противостоящую речи стену языка. Язык не только обусловливает речь, но для того и существует, чтобы выстраивать стену. Стена языка может быть преодолена только полной речью. Полная речь – речь аналитика, которого Лакан отождествляет с античным учителем, дающим в нужный момент нужное толкование. Никакой информации, никакого нового знания, только полная речь, открывающая интерсубъективность.

Речь и язык располагается на двух осях – символической и воображаемой. Причем, символические отношения всегда блокируются воображаемой осью. Я, согласно стадии зеркала, представляет себя, воображает себя [moi], исходя из образа другого. Я [je] же как субъект речи говорит благодаря Другому, архиву означающих. Символические отношения упираются в воображаемую «стену языка», и речь Другого доходит до субъекта в отчасти фрагментированной и перевернутой форме.

В отношениях языка и речи в субъекте Лакан обнаруживает три парадокса. Первый парадокс: язык может обнаружиться без посредства речи. Таков парадокс психоза. Второй парадокс – парадокс невроза: речь есть, но она зафиксирована в симптоме и отделена от языка вытеснением. Наконец, третий парадокс – парадокс современного человека; будучи отчужденным в научную среду, он объективирует свою речь в универсальном языке и утрачивает смысл своего существования в общем труде. Отношения языка и речи связаны с положением господствующего означающего, каковым для Лакана выступает фаллос.