Историческая психология

Шкуратов В.А.

Уч. пос. изд. 2. М., 1997. 505 с.

К читателю

Психологическое объяснение неизменно сопутствует наукам о человеке и обществе. Тяжкие междоусобицы, войны и беды, писал один из первых античных историков Фукидид, будут потрясать народы, <пока человеческая природа останется тою же> [Фукидид, 1976, с. 216], а люди в своих устремлениях везде одинаковы. Ему вторит из эпохи Возрождения Н. Макьявелли: <Людское честолюбие, неизменное стремление людей к тому, чтобы имена их предков и их собственные не исчезали из памяти потомства> [Макьявелли, 1987, с. 8] приводят и к славе, и к гибели самые могущественные государства. Прошлое состоит из человеческих деяний, движимых разнообразными побуждениями, - это мнение служит опорой рационального, светского понимания истории, которое успешно соперничает с мотивами судьбы, провидения или надчеловеческой закономерности, управляющей людьми.

Предлагаемая книга не о долгом развитии идеи человека в философии истории и в политической мысли. Она об участии так называемой современной (т.е. со второй половины XIX в.) научной психологии в познании прошлого и, в частности, в том направлении взаимодействия исторических (гуманитарных и социальных) и психологических наук, которое называется исторической психологией. Но, разумеется, короткий современный этап трудно понять, ничего не зная о долгой <предыстории>.

Предлагаемая книга написана как учебное пособие для вузов. Автор не пытался дать исчерпывающую картину исторической психологии. В современном человекознании науки с таким названием нет, а есть исследования на стыке истории и психологии. Научная литература, разрабатывающая психолого-исторические сюжеты, обширна и пестра, ориентирование в ней представляет для гуманитария немалые трудности, тем более, что далеко не все в этой области написано на русском языке или переведено на него. Поэтому моей главной целью было дать введение в современную историческую психологию.

Однако, рассматривая основные исследовательские направления на стыке истории и психологии, автор обосновывал свой вариант соединения этих наук, как он делал это в двух своих предшествующих монографиях: <Проблемы исторической психологии> (в соавторстве с И.Г. Белявским, изд-во РГУ, 1982) и <Психика. Культура. История> (изд-во РГУ, 1990). В изложение вошло немало проблемного, иногда сложного для понимания материала. В итоге возник гибрид монографии и учебной книги.

Места дискуссионные и повышенной сложности выделены в книге петитом. Начинающий может их пропустить. Читателю с более профессиональным отношением к исторической психологии будет полезно прочесть набранное мелким шрифтом. Объединение учебника и монографии позволяет рекомендовать книгу широкому кругу читателей: от тех, кто просто интересуется психологической стороной истории, до исследователей в этой области.

ВВЕДЕНИЕ

Психология прошлого и (или) психология исторического существования современного человека?

История, как известно, многолика. Гранитом, бронзой, другими долговечными материалами, глазами музейных портретов, письменами пергаментов, строчками книг и листков календарей смотрит на нас прошлое. И по преимуществу строчками: со школьной хронологией, историческими рассказами, календарной записью или телевизионным напоминанием о памятной дате знаком каждый.

Древнегреческая муза истории Клио - серьезная, сосредоточенная дама; среди девяти сестер-покровительниц искусств и наук - старшая. На папирусном свитке ведет она учет человеческих деяний. Здесь нужна осмотрительность: не каждое событие допускается в историю. Пожалуй, Клио подошли бы очки, придумай греки этот полезный предмет.

Есть и другая, недавняя история семейных альбомов, писем, памятных вещей и тех событий, которые происходят вокруг нас. Это живое прошлое растворяет даты со скрижалей Клио в потоке бытовых впечатлений и перемешивает их с настоящим. В завихрениях текущей жизни линия большой истории теряется, потому что она - не для близкого микроскопического зрения, а для телескопического обзора. Клио должна потрудиться: записать и рассортировать свидетельства, обобщить материал и дать ему свою вескую, несуетную оценку. Если событие и попадает в ее архив, то пройдут годы, десятилетия, поколения, прежде чем оно займет место в связи времен.

В.А. Шкуратов. Историческая психология

Человек не может столько ждать, он говорит: представление, беспорядок, игра, комедия, карнавал, трагедия, катастрофа. Это - описание переживания индивидом исторического существования. В масштабе человека происходящее вокруг невозвратимо и уникально, как его жизнь. Чем необратимей - тем уникальней.

За толкованием индивидуальных мер человека принято обращаться к психологии, обязанной именем другой. гречанке - Психее. У нее иной, чем у Клио, характер. Олицетворенная душа - не богиня по рождению, а земная подруга Эрота. Она молода, любопытна, легкомысленна. Нарушила запрет смотреть на божественного супруга, за что испытала много мытарств, пока не воссоединилась с возлюбленным и получила бессмертие. Изображается с крылышками за спиной, а иногда в виде бабочки. Прекрасный символ человеческих стремлений! На эту бабочку нацелен внушительный и разномастный арсенал эмпирической психологии.

Как соединить две науки для изучения человека и его психики в потоке изменений и повторений, именуемых историей? Отбирать инструменты для исследования исторического прошлого приходится долго. Наука о человеке - река, заваленная массой обломков. По ней можно путешествовать пешком, перепрыгивая с обломка на обломок, с камня на камень. Кто же пытается плыть - рискует пробить дно своей лодки. Сейчас русло прочистилось большим историческим паводком, струи наук сближаются в изучении психологии общественно-исторических изменений, но остается много стереотипов менее текучих времен.

Идея, которая дает шанс исторической психологии, состоит в том, что большая история (человечества) и малая история (отдельного человека) имеют единый план строения, поскольку покоятся на трехмодальной структуре времени: прошлом, настоящем, будущем. Психею и Клио можно соединить в едином занятии, если рассмотреть, как и каким способом человеческий опыт перерабатывается в историческую ткань.

Введение

В таком утверждении, разумеется, нет ничего нового, но оно позволяет приступить к рассмотрению человека как временного существа. Нынешняя эпоха сама задает центр обсуждения: настоящее как эпицентр культурного времени. Но можно ли представить настоящее в отрыве от прошлого и будущего? Противопоставление настоящего прошлому, а также будущему, и создает опору для исторической психологии.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ В ШИРОКОМ И В СПЕЦИАЛЬНОМ (УЗКОМ) ПОНИМАНИИ. Историческую психологию можно определить как изучение психологического склада отдельных исторических эпох, а также изменений психики и личности человека в специальном культурном макровремени, именуемом историей. Историческое время есть связь между прошлым, настоящим и будущим человечества. Исторически можно изучать не только то, что минуло, но и современность, а также грядущее. Историческая психология в широком значении слова - подход, помещающий психику и личность в связь времен. Прием этот общепринят в социально-гуманитарном знании, которое только и делает, что наблюдает за человеком в реке перемен. Историческая психология в специальном (узком) понимании возникает из стремления подвести под эти наблюдения единый метод, отделить научные выводы от художественного вымысла и дилетантства. Читатель исторических романов хочет знать, какими люди прошлого были <на самом деле>. Человеко-веды разных профилей, которые высказывают мысли о ментальностях, но не имеют возможности их проверить, тоже хотели бы открыть источник надежных фактов о психологии разных эпох. Историческая психология вынуждена соизмерять надежды и пожелания своих донаторов. На ее пути немалые трудности.

Историческая психология формируется медленнее и сложнее, чем историческая демография, историческая

В.А. Шкуратов. Историческая психология

социология, социальная психология, этнопсихология и другие пограничные дисциплины.

Во-первых, психология разбита на много течений и школ, по-разному использующих исторический материал. Во-вторых, встречные интересы исторических наук и психологии также многообразны и разнородны. В-третьих, философско-идеологические ограничения психологических трактовок общества и его прошлого бывали весьма сильны. Такова борьба с <идеализацией исторического процесса> и <подменой объективного анализа субъективными факторами> в советской науке. В-четвертых, объекты исследования, методы работы у историка и психолога различны. Исторические (гуманитарные) науки - представители книжной учености. То, что мы узнаем о людях прошлого, написано на бумаге и возникает от погружения нашего ума в ряды строчек. Современную психологию нельзя свести к письменным занятиям. Мигающие табло приборов, столбцы цифр и диаграмм - все это скорее атрибуты инженерного труда, чем классической книжности. Психолог изучает живого современного человека в лаборатории, клинике, на производстве, в быту; чтение документов имеет для него вспомогательное значение.

История и психология - науки о разных временах. Первая изучает прошлое, вторая - настоящее. Таким образом, судьба профессиональной исторической психологии состоит в возможности соединить в едином рассмотрении разные регистры времени.

У каждого времени в потоке истории свое назначение и свой материал. Настоящее всегда недооформлено, оно <вырезает> в текучести природных и человеческих явлений островки ставшего. Настоящее - борьба за культурное существование. Кое-что отберется и останется для исторической памяти, остальное превратится в <культурный перегной>, но и то, что останется - получает от настоящего только существование, а не значение и смысл. Происходящее не имеет консолидированных точек отсчета. О настоящем мы можем сказать, что оно проходит и кое-что

Введение

из него продолжит существование в индивидуальной и коллективной памяти. Оценки настоящего - самые приблизительные и эмоциональные.

Напротив, прошлое обрело значение, но не имеет такого существования, как физические предметы. Фактура исторического памятника второстепенна по сравнению с духовным опытом, который в памятнике выявляется.

Наконец, будущее существует (экзистируется) для культуры в той степени, в какой настоящее стремится стать прошлым. Утопия, предвидение, футурологический прогноз явно или неявно числят современность уже прошедшей эпохой, у них - отсчет от будущего.

Историческая психология принадлежит одновременно исторической и психологической наукам. В первом случае она представляет собой раздел истории общества и культуры, а именно: социальную и культурную историю человека, его психики и личности. Во втором - относится к психологии развития. Психология развития занимается фактами не только культурно-исторического масштаба. Психологические явления различаются по продолжительности существования. Время самых кратковременных исчисляется часами, минутами, секундами. Последовательность их развития называется микрогенезом. Более длительно развитие в пределах жизни индивидуального организма, от его появления на свет до смерти. Это - онтогенез психики. В годах, столетиях и тысячелетиях длится жизнь больших человеческих сообществ: цивилизаций, народов, сословий, классов. Это - историо-генез психики. Самый крупный масштаб, на сотни тысяч и миллионы лет, у филогенеза - происхождения человеческого рода от ископаемых приматов. В составе психологии развития историческая психология изучает историогенез. Ее выводы распространяются на генетические последовательности иного масштаба в той степени, в какой ритмы исторического времени проникают в индивидуальное бытие человека и в эволюцию высших приматов.

Историческое и психологическое течения психолого-исторической мысли объединены совместными интереса-17

В.А. Шкуратов. Историческая психология

ми к истории человека, но организационно они независимы друг от друга.

ДИСКУССИЯ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ. Судьба исторической психологии зависит от возможности охватить психологическим рассмотрением временные интервалы, превышающие длительность человеческой жизни. Раздавались голоса, что такой возможности (да и надобности) у психологии нет. Направление аргументации им дал отец экспериментальной психологии В. Вундт, когда предложил рассматривать душу не субстанциональ-но, а процессуально. Это весьма полезное в свое время положение требовало локализовать объект познания в пространстве научного наблюдения, тогда - интроспективного и лабораторно-экспериментального. Прежде чем философствовать о внутреннем мире человека, следовало этот мир изучить с помощью особых процедур.

В нынешнем столетии основоположение современной науки о психике воспроизвел советский ученый С.Л. Ру-бинштейн. Все нужное для изучения психического развития есть в живом человеческом субъекте и в опытно-экспериментальных средствах познания этого субъекта: если <психический склад выявляется из исторического развития>, то такое изучение <относится к историческому материализму, к общественно-исторической дисциплине, а не к психологии> [Рубинштейн, 1957, с. 241].

Слова Рубинштейна - отзвук времени, когда психологию в СССР сливали с марксистской гносеологией и павловской физиологией. После смерти Сталина их прямое государственно-административное скрещивание прекратилось, но обозначилось воздействие на психологию наконец-то разрешенных в стране кибернетики и социологии. Угрозу самостоятельности своей науки Рубинштейн парировал теорией психического процесса (разрабатывается его школой, в частности - А.В. Брушлинским). Постулируя процессуальность психики как единственный

Введение

реальный предмет психологического изучения, он продолжал лабораторно-экспериментальную линию, начатую в прошлом веке Г. Фехнером, В. Вундтом, И.М. Сеченовым. Но если Вундт спокойно поместил экспериментальное исследование процессов и культурно-исторические шту-дии рядом, под крышу психологической науки, то в СССР в 50-е гг. монополия марксистской философии на толкование общественного развития была непоколебима. Соображения самосохранения требовали четко провести границу между психологией и <историческим материализмом> общественно-исторической дисциплиной. Советская политико-идеологическая конъюнктура, логика обоснования теории деятельности и постулаты опытно-экспериментальной психологии сплетаются в единую материю, расплетать которую мы не намерены. Достаточно признать, что перед нами - изучение здесь-присутствующего индивида; психологии не надо перенастраивать свои орудия с одного временного регистра на другой.

Словам С. Л. Рубинштейна выпала интересная судьба. Их автор в конце 50-х гг., наверное, не предполагал, что через 30 лет в стране начнется нечто похожее на революцию и психология получит возможность изучать людей в пору <больших исторических сдвигов>. Увы, ученые не бросились тотчас замерять и тестировать своих современников. Оказалось, что они, как и все остальные в смутные времена, озабочены, прежде всего, выживанием. Науку стабильного и тем более косного общества нелыя переналадить, как стиральную машину, на иной режим работы. Официальная наука живет и умирает со своим временем, и поэтому прошлое заключено все-таки в документах, воспоминаниях, культурных останках, а не в показателях лабораторных датчиков (хотя и последние, наверное, могут быть оценены как исторический документ). Историки будущих десятилетий, безусловно, воспользуются данными социологических опросов, аналитических сводок, психо-социальных анализов, которые накапливает сегодняшняя наука. Но как материалами, а не готовыми выводами, по-19

В.А. Шкуратов. Историческая психология

тому что, в отличие от нас, они уже будут знать, чем закончилась эра реформ 1980-1990 гг. в России. И потому, что историческая наука вообще не делает свои суждения, иначе как в рестроспективе, соотнося событие и его последствия. Итак, рубинштейновская трактовка соотношения истории и психологии исключает пограничную между историей и психологией дисциплину.

Более доброжелательна и даже весьма открыта к истории была московская психологическая школа Л.С. Выготского - А.Н. Леонтьева. Она допускала и приветствовала историческую психологию, поскольку рассматривала психику как результат преобразования внешних отношений в структуру индивидуального действия и сознания (интериоризация). Представители школы охотно конструировали гипотезы для своих работ в лаборатории из исторических, этнографических примеров, предприняли и полевое этнопсихологичес-кое исследование. В сущности, эта школа рассматривает всю психологическую науку как историческую психологию в широком значении слова. Центром последней является учение о развитии, которое конструируется из исторических примеров и распространяется на опытно-экспериментальное изучение современного человека. Отработанные таким образом выводы могут быть использованы и для интерпретации исторического материала. Слабым местом родоначальников направления было неприятие собственно исторических методов изучения прошлого. Л.С. Выготский утверждал, что между исследовательскими подходами истории и психологии нет принципиального различия. Проверяя гипотезы культурно-исторической теории в лаборатории или в поле, психолог действует примерно так же, как и историк, тревожащий пыль архивов.

<Никому не придет в голову назвать описание неба в романе астрономией. Так же мало подходит имя <психология> для описания мыслей Раскольникова и бреда леди Макбет. Все, что ненаучно описывает психику, есть не психология, а нечто иное - все, что угодно: реклама, рецензия, беллетристика, лирика, философия, обывательс-20

Введение

кая сплетня и еще тысяча разных вещей>, - писал в 1926 г. Л.С. Выготский [1982, с. 435]. В этом с ним были вполне солидарны его современники - психологи иных теоретических направлений и философских воззрений. Но эти слова звучат уже не столь убедительно, потому что психология теперь должна скорее искать моменты сходства с <беллетристикой, лирикой, философией, обывательской сплетней>, чем отчислять их в <непсихологию>. Надо сказать, что ограничение на включение исторического метода в психологическое исследование преодолено у современных представителей школы [см. Зинченко, Ма-мардашвили, 1977; Зинченко, 1991,1992; Зинченко, Моргунов, 1994; Асмолов, 1996]. Это открывает путь к формированию специальной исторической психологии со стороны психологии развития и объединению двух ветвей психолого-исторической мысли.

ВОЗМОЖНА ЛИ ПСИХОЛОГИЯ ЧЕЛОВЕКА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА ? Итак, в исторической психологии мы должны <потерять> непосредственного испытуемого, и выйти на просторы истории, где нельзя протестировать лежащие в земле поколения, чтобы в перспективе возместить нашу потерю углублением знания о человеке, чтобы преобразовать науку о психологии одной из эпох в психологию всех эпох. Дело, разумеется, не в названии, а в том, как трактовать психику человека: то ли как то, что можно <снять> замерами hie et пипс', то ли как часть более широкого оборота непосредственного и опосредованного. В последнем случае человек как сложное искусственно-природное существо, выводится за пределы наличного и воспринимаемого, но тогда возникает вопрос о диапазоне допустимых уходов непосредственного в артефакты (продукты культуры) и возможности психологии проследить эти движения. Основная проблема всех антропологий низводится исторической психологией на исследовательско-методический уровень. Будет ли психологическое исследо-В.А. Шкуратов. Историческая психология

вание погружено в поток настоящей истории? Здесь мало хорошей теории, но так же бесполезна самая обширная батарея методик, если не ясно, как ее применять.

Историческая психология должна связать настоящее человека с его прошлым и будущим, причем не представления о прошлом и будущем и не события жизненного пути индивидуального человека (этим занимаются социология, социальная психология, психология личности, развития), а циклы большого социального времени с индивидуальным временем. Следовательно, живую психику надо продлить <превращенной> психикой. Сложность состоит в том, что <превращенная> психика - это культура, а науки о культуре психику не изучают. В психологии же нередки утверждения о единстве сознания и поведения, но нет приемов изучения опредмеченной психики.

Мы оставим вопрос, вынесенный в начало параграфа, вопросом. Существование исторической психологии вызвано именно им. Но интерес к вопросу есть и у всей психологической науки. Понятием психического давно и прочно владеют исследователи <наличного> человека. Настолько прочно, что их оппоненты предпочитают вообще отказаться от него и освоить другие понятия (например, ментальности). Но такой ход мало что изменяет, потому что психология вряд ли согласится остаться скромной и полезной наукой о психических процессах и свойствах личности. Она замышлялась как достоверный ответ на вопрос об отношении души к телу. Европейское человечество Нового времени заказало научное преломление этой темы, которая в прошлом была в ведении мифа, религии, искусства. (Этот вопрос сейчас переформулирован исторической психологией так: какова судьба психологической организации в масштабах, превышающих меры индивидуальной человеческой жизни?) Научная психология подвергла указанные размышления своего рода рациональному вытеснению. Однако нельзя сказать, что заботы о посмертной судьбе индивида исчезли. Они составляют глубинный комплекс каждой культуры. Изобразить транс-Введение

формации психики вне его было бы не сложнее, чем представить круговорот углерода в природе.

История отчуждает личность от непосредственного существования для того, чтобы продлить в прошлое и будущее. Это жертвование текущим ради отсроченного создает историю и человека в ней. Когда индивид еще не может отделить от себя свой образ - истории нет. Нечего отчуждать - значит, нечего и продолжать. Необходимо создать преходящее, чтобы спасать его от тлена. Спасают Бог, историк, летописец. Но история отличается от религиозного ритуала тем, что там, в религии, надежду на воскрешение имеют все, здесь - в истории - выборочно.

Светский отбор для будущего начинается с классификации источников и фактов, которые надо включить в свидетельства о прошлом. Мы можем вообразить, что настоящее записывается для будущего непрерывно идеальным хроникером, как красиво представил американский философ А. Данто, или, предположим массой скрытых камер. В случае массовой фиксации отборочная функция истории несколько ослабнет, но не уничтожится окончательно, если лента будет сворачиваться, скажем, рулонами и попадать в архив. Это будет видоизменение книги - книжного тлена и книжного бессмертия. Но если запись непрерывно транслировать как сплошную невыборочную хронику жизни, то история прекратится. Она станет эпи-феноменальной, т. е. добавочной, удвоенной жизнью. Жизни не надо будет <сворачиваться> из настоящего в прошлое и будущее, чтобы стать историей. К счастью или несчастью, человек не избавлен от исторических забот и поэтому извечная тема продолжения индивидуальности после смерти тела остается, так же как остается трехмо-дальная структура времени. Соотношение его частей как раз регулирует пропорции непосредственного и продолженного в индивидуальности с точки зрения культуры.

Я возвращусь к утверждению, сделанному в начале параграфа: чтобы связать человека с его прошлым и будущим, надо выйти на просторы большой истории. Предсто-В.А. Шкуратов. Историческая психология

ит заменить методы наблюдения над здесь-данным испытуемым анализом им сделанного. Но при этом не упускать из вида всего цикла. Вспомним схему <круговорот углерода в природе>: высшие млекопитающие поедают низших животных и растения, но сами после смерти идут на корм низшим многоклеточным и одноклеточным. Основой круговорота служит сохранение вещества жизни через исчезновение и смену отдельных особей. Мы можем модифицировать эту схему, скажем, в круговорот психического в культуре. При этом решающим окажется вопрос: является ли психическое атрибутом отдельного человека или же всей совокупности сменяющихся индивидов - общества; современная психология теоретически отвечает, что всей совокупности, разделенной между индивидуальными носителями психики, но практически (исследованиями и методами) - отдельного индивида. Объяснение этому мы уже знаем. Для человека очень важен он сам, как конкретный живой индивид, и относиться к себе как к особи в обороте био-или культурно-социальной массы он не может. Громадные усилия мысли были потрачены на обоснование сохранения индивидуальной - именно индивидуальной! - жизни после смерти. Результатом этих усилий, собственно, и является духовная культура, в которую входит и психология, как бы рационально она ни отвечала на вопрос об отношениях общности и индивидуальной организации психики.

К способам социального наследования психологического типа, которые изучает историческая психология, относится и человеческая интенция к оживлению прошлого и будущего. Это стремление <генотипически> записано в строении времени.

ВРЕМЯ ИСТОРИИ И ВРЕМЯ ЧЕЛОВЕКА. Историческая психология соединяет психологию развития и культурно-исторические науки, поскольку вводит психологическое время человека в историческое время человечества,

Введение

а также обнаруживает размерности индивидуальной жизни в макросоциальных процессах и свидетельствах культуры. Хотя общим знаменателем, ключом для двух историй - малой и большой - является понятие времени, но воспользоваться этим ключом непросто, так как время трактуется чрезвычайно многообразно. Его можно представить внешним по отношению к потоку явлений, которые оно измеряет и координирует в качестве отделенной от содержания измерительно-хронологической шкалы (таково абсолютное время ньютоновской физики), а можно внутренним, неотделенным от процессов изменения конкретных субстратов. В последнем случае слова <история> и <развитие> могут употребляться как синонимы. В психологии развития акцент сделан на содержательном изменении, тогда как в социально-исторических науках отделенное время дат и периодизаций явным образом организует материал.

Между ритмами метаболизма и социальными макро-размерами - громадная дистанция. Конечные пункты обозначаются как биологическое и социальное, индивидуальное и коллективное, единичное и общее. Знакомые слова кое-что объясняют в строении мироздания и общества, но слабо помогают практическому исследователю. Может быть, структура самого времени обнаружит качества, связывающие верх и низ нашей вертикали, обозначающие шаги перехода? Это будет движение отчуждения от органической жизни, частного быта, индивидуальной судьбы. Человек отдает плоды своих рук и ума на поддержание культурной связи между поколениями. Материя межпоколенной передачи изготовлена в размерностях социального и культурного времени (мифологического, художественного, государственно-политического, хозяйственного и т.д.) и отделена от индивидуальной темпо-ральности, хотя и ткется из ее нитей. Масштабы индивидуальной и коллективной историй слишком различны. Но хотя в исторической памяти нельзя сохранить и учесть каждую судьбу, каждый человеческий вклад в копилку

В.А, Шкуратов. Историческая психология

цивилизации, история сохраняет и воспроизводит принцип индивидного строения человечества. Общий дом человечества, который всегда в работе, как и пчелиные соты, имеет мелкоячеистую фактуру, он прирастает индивидуальными жизнями. Но, в отличие от сооружений общественных насекомых, план и ход этого вечного <дол-гостроя> может обозреть от начала (разумеется, относительного) и до конца (только воображаемого) каждый из его участников, если он имеет к этому интерес. Историческое время дает возможность и рассматривать, и оценивать, и даже корректировать ход строительства. Разные социальные шкалы задают <кривизну> исторической плоскости, но также дают возможность каждому из участников отнестись к своему участию в истории рефлексивно. Историческое время дает и другие возможности. Хотя жизнь индивида относительно коротка, он надеется на продолжение после телесной кончины. Называется его надежда по-разному: загробная жизнь, переселение душ, преемственность поколений, память потомства, продолжение дела жизни, творческое наследие. В данном случае имеет значение только то, что как религиозно-мифологическое, так и светское мировоззрения сознают кардинальное противоречие между индивидом и человечеством и по-разному, но обнадеживают человека. Для этого имеется общая основа в строении социального времени, то есть в его разделении на прошлое, настоящее и будущее.

Увидеть и понять процесс сознания психокультурной ткани традиции в потоке исторической жизни нелегко. Мы можем исходить от общественного дела или от его участника. В обоих случаях необходимо обратиться к настоящему, поскольку никаким другим способом объединить историю невозможно.

Настоящее оказывается первым, весьма сложным для теоретика моментом временной рефлексии. Посредством настоящего оценивается и уясняется индивидно-дискрет-ное строение времени человечества; в дальнейшем инди-Введение

видуальное настоящее обобщается до всеобщего и индивидуально-психологическое время накладывается на коллективно-историческое.

Более полутора тысяч лет тому назад христианский богослов Аврелий Августин заметил, что состояние времени, называемое словом <настоящее>, не поддается исчислению. Столетие, год, месяц, день, час легко поместить в прошлое или будущее, сказав <было> или <будет>. Настоящее же столетие, настоящий год, месяц, день, час разделены на прошедшую и будущую части. Где здесь, собственно, настоящее? В поисках его мы дойдем до мгновения. Но что такое мгновение? Вот его еще нет, а вот оно уже прошло. Французский философ А. Бергсон обнаружил это ускользающее настоящее, выделив в противоположность исчислимому времени-протяженности (1е temps) время-длительность (la duree)^ Длительность сопровождает душевную жизнь человека наподобие непрерывной мелодии. Такое время непереводимо в какие-либо меры, в нем нет состояний <до> и <после>, оно непосредственно и постигается внутренним опытом. У Бергсо-на августиновские апории неуловимого настоящего преобразуются в признаки жизни-индивидуальности, свободной от упорядочивающих мер общества. Можно сравнить эту длительность и с настоящим исторического момента, еще не <экспроприированным> хронологией, объяснением, ритуалом и календарным праздником. Такое настоящее не помещается в каком-либо хронологическом <здесь>, оно распространяется в хронологическое прошлое и будущее до тех пор, пока не потеряет качество индивидуальной ценности. Так история соединяется в живое единство времен посредством человеческого настоящего.

Но что означает <здесь-присутствие> испытуемого опытной психологии в свете таких взглядов? По Бергсону, такое настоящее относится к времени-протяженности, то есть является по существу пространственной мерой. <Если время в представлении рассудочного сознания есть среда,

В.А. Шкуратов. Историческая психология

в которой наши состояния сознания четко следуют друг за другом, так что мы их может считать; если, с другой стороны, наше понимание числа распыляет в пространстве все, что может быть непосредственно подвергнуто счету, то следует предположить, что время, понятое как среда, в которой совершается процесс различения и счета, есть не что иное, как пространство> [Бергсон, 1992, с. 89].

Слова Бергсона надо понимать в том смысле, что такая хронологическая последовательность лишена качества историзма как показателя уникальности жизни человека и человечества. Социально принятые способы обращения с индивидуальной длительностью мы назовем <темпоральной технологией>; научное <опространствливание> времени - только одна из них. Поставим ее в ряд других технологий. Тогда получим перечень (разумеется, неполный):

- мифомагическая репетиция первоначала, - натурализирующий перевод длительности в про-странственность, - историческое переживание события, - постмодернистское проигрывание будущего в настоящем.

ТЕМПОРАЛЬНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ КУЛЬТУРЫ. Первые две универсализируют, то есть направлены на устранение времени-длительности, последние две - ин-дивидуализируют, то есть обостряют индивидуальное время. Первый прием можно назвать формализацией, а второй - аксиологизацией материала.

За описанием мифомагического времени обратимся к доктрине вечного возврата М. Элиаде. Миф повествует о священных первовременах творения, когда возникли люди и все, что их окружает; он объясняет и наделяет смыслом текущую жизнь человека, которая сама по себе культурно бессмысленна, профанна. Таким образом, время разделяется на две неравнозначные части: прошлое и настоящее. <Для христианина, как и для человека архаических

Введение

обществ, время не гомогенно: оно - предмет периодических расчленений, которые разделяют его на светскую длительность и сакральное время, последнее - сущность, неограниченно обратимая в том смысле, что оно повторяет себя до бесконечности, не переставая быть одним и тем же временем> [Eliade, 1976, р.31].

Что до профанных событий, то они автоматизируются почти до степени рефлексов, или <аннулируются> в ритуалах. Текущая жизнь, как в любую эпоху, <съедает> смысл существования, накопляет усталость и обиды, грозит непредсказуемым. Чем проще общество - тем радикальнее его способы борьбы с грузом повседневности. <Разнообразные по своим формам, все эти орудия возрождения преследуют одну цель - аннулировать истекшее время, отменить историю посредством возвращения во время оно, посредством повторения космогонического акта> [Элиаде, 1987, с. 88].

Важно заметить, что в ритуале жизнь не исправляется, а воссоздается заново в своей архетипической чистоте. Архаический человек, по мнению Элиаде, отказывается признать себя историческим существом, он стремится обесценить явления, не имеющие архетипической модели и уйти из-под власти конкретной длительности.

Время ритуала - это воспроизводимое прошлое, т.е. прошлое, ставшее настоящим. Если учесть, что миф (как считают некоторые мифологоведы) обслуживает ритуал, то следует признать, что сакральное прошлое пересоздается в обрядовое действие. Настоящее (как бессмысленная текучесть преходящих событий) дает повод и материал для периодического повторения прошлого, которое и есть действительное, осмысленное <теперь>. Подобное аннулирование настоящего присуще не только глубокой архаике.

<Современный человек также, средствами, которые многочисленны, но гомологичны, настойчиво стремится освободить себя от своей истории и жить в количественно отличном временном ритме. И, поступая так, он возвращается, не сознавая этого, к мифическому стилю жизни> [Eliade, 1976, р. 34].