Суверенность ценностей

Наконец, последнее выделенное нами измерение психологического пространства — это ценности (вкусы и предпочтения), которые отражают мировоззренческий аспект человеческого бытия, определяющий саму стратегию жизни, и потому также представляют для человека значимый объект. Важность мировоззрения и системы ценностей для развития личности отмечались К. Г. Юнгом, Э. Эриксоном, К. Левиным, В. Франклом, И. Яломом, У. Бронфенбреннером и многими другими исследователями [197, 198, 199, 200, 201, 202, 195, 81, 175, 217].

К. Левин отмечал, что, подобно термину «идеология», понятие «ценность» является довольно неясным в психологии, потому что оно не имеет характера цели, но тем не менее руководит поведением человека. Например, человек не пытается «достичь» честности, но честность руководит его поведением, то есть присутствует в силовом психологическом поле субъекта.

Согласно психоанализу, ценности — это «интернализованные» родители и потому обладают влиянием на основные жизненные выборы человека. Они могут быть личными, а могут разделяться с другими, но при этом также лично приниматься. Мировоззрение как система ценностей и убеждений начинает формироваться с умения отстаивать свои вкусы в повседневных ситуациях — сначала относительно вещей или режимных привычек, а позже — ценностей. Мировоззрение как приватное качество отмечалась психологами очень давно; в частности, еще У. Джемс называл мышление самым интимным свойством человека [45]. Идентификация с идеями описывалась в гуманистической и экзистенциальной психологии в работах В. Франкла, Э. Фромма, в крайних вариантах одержимость сверхценной идеей исследовалась в клинической психологии. Человек как субъект

119

идеи и как ее раб является предметом пристального внимания культуры Нового времени.

К. Г. Честертон писал по этому поводу так: «Есть люди — и я из их числа — которые думают, что самое важное, то есть практически — важное, в человеке — это его мировоззрение. Я думаю, что для хозяйки, имеющей в виду жильца, важно знать размеры его дохода, — но еще важнее знать его философию. Я думаю, что для полководца, собирающегося дать сражение неприятелю, важно знать численность его, но еще важнее для него знать философию неприятеля. И я думаю даже, что вопрос совсем не в том, оказывает ли мировоззрение влияние на окружающую среду, а в том, может ли в конце концов что-нибудь другое оказывать на нее влияние» [44, с. 9].

К. Г. Юнг отмечал, что «только то общество может считаться живучим и долговечным, которое умеет сохранять свою внутреннюю связь и свои коллективные ценности при возможно большей свободе индивида. А так как индивид есть не только единичное существо, но предполагает и коллективное отношение к своему существованию, то процесс индивидуации ведет не к разъединению, а к более интенсивной и более коллективной связанности» [197, с. 522]. Таким образом, индивид и социум не противопоставлены друг другу, а находятся в состоянии дополнительности: уважение к ценностям и взглядам отдельного человека укрепляет общество в целом, а насильственная подмена личного мировоззрения коллективным — к протесту против общества и его разрушению. Это положение утверждает необходимость идеологической синергичности человека и мира.

Иначе ценности рассматривались в рамках психологии приватности. И. Альтман также отмечал в качестве специфически человеческой особенности «когнитивную территориальность», или идею. Не только на материальные предметы и территорию заявляет свои права субъект, но также и на ментальные явления — наука, искусство, авторские права, патенты, другие виды авторства на идеи обладают для человека высокой важностью. Очень существенно и первенство в идеях, то есть временной аспект их использования.

Депривация ценностей проявляется в том, что близкие не только не разделяют, но и не уважают присущих субъекту ценностей, считают их несущественными. Очевидно, что низкая внутрисемейная

120

толерантность к идеологии членов семьи сопровождается психологическими травмами, отсутствием преемственности традиций, конфликтами «отцов и детей», что многократно описано в психологической практике и мировой художественной литературе. Неспособность защитить собственную идеологию приводит к появлению некритичности по отношению к мировоззренческим системам других людей и, как следствие, — неспособности выстраивать прочные границы перед идеологическим вторжением и конформности.

Если суверенность физического тела, территории, личных вещей — это необходимые условия выживания человека как индивида, то суверенность привычек, социальных связей и ценностей делают возможным его самотрансценденцию, обретение им логоса, его самоосуществление как личности. Поэтому можно ожидать, что эти измерения представляют собой более позднее историческое и онтогенетическое образование.

Обобщим функции способности человека отстаивать суверенность ценностей.

1. Обеспечение экзистенциальной уверенности (свободы, осмысленности, ценности собственного бытия).

2. Обеспечение креативного отношения к собственной жизни.

3. Обеспечение критичности к идеологическому воздействию.

4. Обеспечение личной ответственности.

Описанные нами измерения психологического пространства выделены эмпирически; они проявляются наиболее часто, но могут прослеживаться и не у всех людей, возможно их дополнение какими-то другими измерениями. Важным для нас качеством психологического пространства является его самокомпенсация, основанная на взаимообратимости измерений: ведь вещи — это не только орудия деятельности, но и носители символического смысла, а круг знакомых может изменять территорию жизнедеятельности. Что касается сексуальных связей, то в истории культуры уже обращалось внимание на то, что во времена античности одинаково обозначались в языке «общее место» в рассуждениях и публичный дом, а отношения между мужчинами и женщинами также несли отпечаток имущественных связей, что закрепилось и в современной лексике («отдаться» для женщины значит нечто потерять, а «овладеть» для мужчины — нечто приобрести) [178].

121

Можно ожидать, что сначала психологическое пространство обогащается за счет персонализации предметного мира и лишь затем — социального (что приводит к возникновению персонифицированных норм морали, которые также переживаются субъектом как «свои», внутренние). Чувство идентичности, естественно, не может быть сведено к этим измерениям, но в некотором приближении благодаря им оно может быть описано.

Итак, суверенность психологического пространства как целостного образования, отвечающего разноуровневым потребностям человека, представляет собой важнейшее условие развития и благополучия человека, усиления его субъектности и поддержания психического здоровья.

2.2. Эмпирические исследования
последствий нарушений границ
психологического пространства

Нарушения суверенности психологического пространства многократно описывались в рамках различных подходов и исследований, однако никогда раньше не подвергались систематическому анализу. Поэтому эмпирические данные при всем своем богатстве эклектичны, разрозненны и не всегда имеют под собой убедительную объяснительную модель. Мы предприняли попытку краткого анализа описанных ранее другими авторами проявлений и последствий нарушения психологического пространства в рамках используемого нами подхода.

Виды нарушения границ
психологического пространства

Можно говорить о разном содержании и разной степени нарушения психологического пространства, а также о неодинаковых последствиях этого нарушения. По содержанию можно различать внедрение в пространство по каждому из выделенных нами измерений: воздействие на тело, лишение человека личной территории, права на личные вещи, возможности определять режим жизни и последовательность действий, а также выбирать круг знакомых и систему ценностей. По отношению к телу чаще

122

говорят о жестоком обращении или насилии, по отношению к территории — о вторжении, внедрении, по отношению к системе ценностей — об идеологическом давлении, для депривации других измерений специфической терминологии не предложено. Чаще всего внедрение в психологическое пространство является комплексным и затрагивает все измерения.

По силе нарушения это может быть внедрение, разрушение, жестокое обращение, насилие. Поскольку любая социализация подразумевает наличие ограничений, можно говорить о формировании «нормальной приватности» и внедрении как стрессе. Таким образом, шкала депривированности как невозможности иметь свое, личное, располагается в континууме от игнорирования потребностей другого человека до его физического или психологического уничтожения. Кроме того, эти внедрения могут быть хроническими (жизнь в коммунальной квартире) и ситуационными, ограниченными во времени. Ситуационные стимулируют coping-поведение (психологическое преодоление), а хронические приводят к устойчивым индивидуальным изменениям.

Исследования, касающиеся разных видов нарушения границ психологического пространства, можно условно сгруппировать по следующим направлениям: изучение насилия и жестокого обращения с детьми, изучение депривации¹ в раннем детстве, исследование влияния скученности (crowding) на поведение и общение, психологические проявления стресса в особых условиях. Отмечая присутствие специфики, мы считаем все эти внедрения видами депривации субъекта и нарушения границ его психологического пространства, поскольку они лишают человека свободы контроля над ситуацией.

За рубежом принято оценивать последствия внедрения по объективной степени психологического вреда для субъекта (подобно тому как сила землетрясения оценивается по количеству разрушений). В отечественной психологии комплексное исследование феноменологии и последствий внедрения в психологическое пространство детей было осуществлено коллективом под руководством

123

Т. Я. Сафоновой, которая сосредоточивалась в основном на последствиях физического или сексуального насилия над ребенком [150].

Т. Я. Сафонова определяет эмоциональное, или психологическое, насилие как однократное или хроническое воздействие на ребенка или его отвержение со стороны родителей или других взрослых, которое приводит к нарушению его эмоционального развития, поведения и способности к социализации [150, с. 170]. Принято выделять пять основных типов разрушительного для ребенка поведения взрослых: это отвержение, угрозы (терроризация), игнорирование психологических нужд ребенка, изоляция и развращение. Игнорирование подразумевает лишение ребенка эмоциональной стимуляции и эмпатии, непризнание его основных потребностей в безопасности, близости с родителями, неспособность родителей выражать любовь и заботу о ребенке. Отвержение — это предъявление чрезмерных требований к ребенку, не соответствующих его возможностям, открытое неприятие и критика, публичное унижение, осуждение за проявление естественных детских эмоций. Угрозы — это высказывание намерения насилия по отношению к ребенку или тому, кто ему дорог. Изолирование включает в себя установление безосновательных ограничений на социальные контакты ребенка со сверстниками или другими родственниками, отсутствие разрешения выходить из дома. Развращение — это побуждение к асоциальному поведению, вовлечение в употребление наркотиков, провокация и поощрение саморазрушительного поведения.

Во всех перечисленных случаях имеет место нарушение личностных границ, причем в крайней форме, в то время как понятие депривированности границ психологического пространства традиционно подразумевает уход или даже заботу, но отсутствие уважения к ребенку как личности. Кроме того, мы не ограничиваем внедрение в психологическое пространство детским возрастом объекта, рассматривая его как манипулятивную форму взаимодействия между людьми всех возрастных категорий.

Психологические последствия
физического насилия

Последствия разных видов насилия широко исследовались за рубежом и в отечественной психотерапевтической практике.

124

М. Тейчер (M. H. Teicher), изучая нейробиологию насилия над детьми, обнаружил, что у детей, переживших в детстве насилие, отмечается возможное недоразвитие различных отделов мозга, а также создание адаптивных структур, которые в будущем могут спровоцировать агрессивное поведение. Стрессы (физическое или сексуальное насилие, войны, голод) могут приводить к гормональным изменениям, способствующим копированию мозгом враждебного мира, причем они могут накапливаться и передаваться от поколения к поколению. Таким образом, насилие определяет искажения развития надолго вперед, выходя за рамки жизненного цикла отдельного человека [278].

Норвежские психологи Г. Натвиг с коллегами (G. K. Natvig, G. Albrektsen, U. Ovarnstroem) показали на примере обследования 885 подростков 13—15 лет, что стрессовый опыт выступает как фактор риска деструктивного поведения школьников: агрессивное поведение определяется уровнем агрессивности сообщества, в котором находится подросток, причем уровень агрессии выше у мальчиков, а поддержка учителей и сверстников эту связь уменьшает [257].

В отечественной психологии также широко исследовалась проблема последствий разных видов насилия. Так, И. А. Марголина с соавторами отмечают, что перманентное физическое насилие приводит в детском возрасте к аффективным расстройствам в виде чрезмерной чувствительности ко всем внешним раздражителям (плач, крик, агрессия, тревога, страхи), а позже — к расторможенности влечений [96]. З. А. Зимелева заключает, что агрессивное поведение подростков нередко представляет собой результат конфликтов между родителями или широкое использование наказаний и запретов [49]. Таким образом, воспитание в условиях неуважения к личностным границам делает возможным в дальнейшем не останавливать проявление собственной агрессии.

Поскольку понятие насилия является центральным для юридической психологии, многие работы зарубежных и отечественных авторов посвящены исследованию личностных особенностей правонарушителей. Так, Р. Кокс (R. Coxe), изучающий цикл насилия среди лиц, пристающих к детям, показал, что многие правонарушители-насильники 10-летних детей в детстве сами были жертвами сексуальных домогательств [219]. Д. Хаббард (D. J. Hubbard), анализируя предпосылки преступности среди девушек,

125

также обнаружил среди них факт перенесенного физического или сексуального насилия [240]. Эти результаты заставляет всерьез отнестись к теории «цикла насилия», согласно которой данное явление нужно рассматривать только в историческом и биографическом контексте жизни его субъекта и объекта.

В отечественной психологии также получены согласующиеся с этими выводами факты. А. И. Ложкин показал, что у насильственных преступников действуют примитивные психологические защиты и упрощенный «образ мира» (свидетельствуя о несформированности более зрелых психологических защит, то есть о перенесенном опыте ранней депривации или насилия) [91]. А. А. Бакин обнаружил, что у мужчин, ставших жертвой сексуального насилия в местах лишения свободы, возникают нетипичные формы сексуального поведения [13]. Это говорит о том, что опыт насилия закрепляется надолго и в различных видах поведенческих и эмоциональных нарушений, которые, как правило, базируются на неуважении к личностным и телесным границам.

Последствия психологического насилия весомы и разнообразны. Так, вербальная агрессия может приводить к развитию комплекса неполноценности и обращению агрессии на себя или других, иногда — к депрессии и самоизоляции. У детей, испытавших насилие, могут развиваться психосоматические и нервные расстройства, даже возникнуть «психологическая карликовость». Нередко у них отмечается склонность к мастурбации и другим видам сексуализированного поведения. У детей раннего возраста «ответы» на насилие в основном носят телесный характер, выражаясь в расстройстве сна и аппетита, беспокойстве, но также затрагивают и психическое развитие: эти дети не умеют играть и обладают вредными привычками, например, сосать палец. В разном возрасте возможно возникновение разных нарушений, что свидетельствует о сензитивности к определенному виду вторжения в психологическое пространство, отвечая и положениям нашего подхода.

Т. Я. Сафонова систематизировала последствия психологического насилия над детьми [150].

126

Таблица 2.2.1