Сновные и дополнительные признаки преступного типа. 5 страница

Особых умственных интересов у него нет. Он кончил гимназию, был год на физико-математическом факультете и 2 года в томском технологическом институте; не кончил, по его словам, из-за воен­ной службы. Сравнительно более других предметов ему нравилась механика. Ученье давалось ему легко. Он довольно много читал и особенно любит читать классиков. Прочитанное помнит довольно долго и недурно. Память у него, впрочем, лишь средняя. Его мысль работает довольно быстро и легко комбинирует признаки и факты. Он не глуп, довольно способен, но поверхностен и пуст; от человека, прошедшего среднюю школу и пробывшего 3 года в высшей, можно требовать более серьезного и вдумчивого отноше­ния к вопросам жизни и выработки себе не одного плана карьеры, а и более глубокого жизненного идеала. Политика и фило­софия его совсем не интересуют. Он пробовал читать поли­тические книги, но вынес из них одну лишь скуку, а чтение фило­софских книг привело его к выводу, что философия есть предмет, годный лишь для того, чтобы им забавляться после обеда. В его общих взглядах царит большая путаница; так, он заявляет себя индетерминистом, говорит, что верит в свободу воли, и вместе с тем заявляет, что всякое преступление, в частности и совершенное им, предопределено неизменными свойствами личности: если человек не создан для того, чтобы совершить известное преступление, то он его и не совершит. В отношении других людей он усвоил себе такой основной принцип: применяться к каждому человеку и держать себя с ним так, как он этого требует. Нельзя сказать, чтобы это правило поведения, строго соблюдаемое В., говорило о его моральной высоте.

Всматриваясь в личность В., не трудно заметить, что все его желания концентрируются около одного основного желания: раз­богатеть настолько, чтобы «жить барином», т.е. в полном мате­риальном комфорте, легкою и беззаботною жизнью, без лишений и какого-либо скучного и неприятного труда. Своему соучаст­нику — Григорию Яковлевичу А. — он проповедовал, что учиться не стоит и что он потому бросил Томский технологиче­ский институт, что убедился в том, что надо не корпеть над учебниками, а жить полной, красивой жизнью, или не жить вовсе, что надо добыть денег и уехать в Италию, где прекрасная природа и можно хорошо пожить, а если не удастся, то, по крайней мере, «в последний раз ярко вспыхнуть и погаснуть». Незадолго до убийства Гребнева В. писал матери: «Ты знаешь, если не все, то, по крайней мере, хоть часть того, что должно было происходить в моей подлой, паршивой душонке за последнее время», «Борьба всего грязного, подлого, мерзкого с теми хорошими (я боюсь так сказать наверное) задатками, которые ты мне дала при рожде­нии», «Как я завидую тебе, что ты могла мыть сама полы и т. п. и в то же время сохранить свое достоинство и гордость», «Я так делать не мог, ибо во мне всегда оставалась привычка жить бари­ном», «Хочу жить. Так хочется взять от жизни что-нибудь хорошее, урвать, украсть несколько хороших минут», «Если бы я смог как следует жить». В этом письме, он, между прочим, вспоминает слова матери: «лучше застрелись, но не будь негодяем».

Та хорошая жизнь, к которой он так горячо стремится, в его понимании есть богатая жизнь, полная материального комфорта и приятных развлечений. К ней он стремится, как в высшей цели и после того, как он женился, привязанность его к этой цели возрастает еще более. Можно догадываться, что его жена дер­жалась того же жизнепонимания, и только укрепляла его в этом стремлении. Но каков, же путь к этой цели? Карьера инженера? Но на этом пути был поставлен крест еще в Томске, да и путь этот — довольно медленный, а хочется разбогатеть поскорее. Воз­можно, что за эти годы В. к тому же поотвык от научных занятий и по обленился. Во всяком случае, в беседе с прияте­лем он, как мы видели, уже презрительно говорит «о корпений над учебниками». Какой же другой путь остается? Аферы? Ком­мерческая деятельность? В. пробовал силы на этом поприще. Последнее время он жил, что называется, «игрой ума», занимаясь комиссионными операциями и орудуя на черной бирже. Но и путь афер, как оказалось, не ведет к быстрому обогащению. Так он пришел к мысли схватить солидный куш путем преступления, а объектом преступления избрал своих друзей и неделями размыш­лял, как бы их лучше ограбить. Здесь сказалось отсутствие какой-либо моральной узды, сдерживающей его необузданное стремле­ние к обогащению. В склонности осуществлять это стремление отрешенно от всяких моральных ограничений и заключается основ­ное ядро его предрасположения к преступлению. У него есть ряд прочно установившихся комплексов, из которых слагается его спе­циальная склонность к неограниченному какими-либо этическими рамками достижению указанной цели, его установка на осуще­ствление этой цели всеми средствами, оправдываемыми сообра­жениями личной выгоды. Его рассудочная эгоцентричность, черствость и бессердечие привели к тому, что жертвой своих пре­ступных посягательств он сделал своих друзей и близких знакомых его и его родителей. На них ему было проще и легче напасть, так как у них он был — свой и его, разумеется, не остерегались. К намеченной им цели он шел очень обдуманно и упорно: дважды посягал на К. и раз на Гребнева. Раньше он не судился, хотя, возможно, что эти преступления — не первые его подвига на криминальном поприще; по крайней мере, его соучастник А. говорит, что, сколько он знает, В. пришлось покинуть Томск не в силу того, что военная служба помешала ученью, которое он мог бы продолжать, демобилизовавшись, и не потому, что он разочаровался в науке и намеченной карьере, а потому, что стали раскрываться какие-то его темные аферы. Да и его письмо к матери, написанное до убийства Гребнева, содержит указание на что-то очень темное в прошлом. Как бы то ни было, он про­явил не так часто встречающуюся у лиц, впервые предстающих перед уголовным судом по обвинению в тяжком преступлении, — настойчивость и решительность в преследовании намеченной пре­ступной цели. Интересно провести параллель между ним и описан­ным выше С. Они во многом похожи друг на друга, даже своими вкусами. Оба выше всего ставят комфорт и материальные удоб­ства жизни и хотят завоевать их для себя. Оба хотят не удовле­творения минутной потребном в каком-либо чувственном удо­вольствии и денег для нее, а прочного материального благо­состояния, если не на всю жизнь, то на более или менее продолжи­тельное время. Оба избирают карьеру инженера, как путь, веду­щий к этой цели. Но В., по-видимому, уже разочаровался в этом средстве, или обстоятельства преградили ему дальнейшее движение по этому пути; как бы то ни было, но он поставил, по-видимому, крест или, во всяком случае, отодвинул в далекое будущее инже­нерную карьеру. Хотя он и говорит, что в будущем думает кон­чить институт, но уже несколько лет он для этой цели не пред­принимал ничего. В последнее время у него была другая цель, — разбогатеть и уехать в Италию. С. еще не разочаровался в инже­нерной карьере, для него она — цель настоящая, над достижением которой он работал в момент преступления. Оба они держатся одного и того же взгляда на жизнь, который выдвигает в центр всех стремлений материальный комфорт. Но В. старше и у него этот взгляд мотивируется подробнее и высказывается с большим апломбом. Но у обоих это жизнепонимание определяет их отдель­ные жизненные цели и тот угол зрения, с которым они подходят к проблемам жизни. Оба они решительны, смелы, активны и не прочь поживиться чужим. Оба поверхностны в своих нравствен­ных суждениях, но у В. и здесь мы встречаем более подробное резонерство. Если по поводу С. можно говорить о нравственном недоразвитии, то у В. мы встречаем ту ступень нравственного вырождения, которую я называю моральной хаотичностью. И эту разницу не трудно заметить, если обратить внимание, что С. напал на постороннюю ему женщину и, хотя и преувеличивал дурное влияние на него товарищей, под некоторым дурным влиянием, несомненно, находился, и был вовлечен в преступление другим лицом. В. напал на близких ему -людей, на лиц, которым он пока­зывал вид, будто питает к ним дружбу или уважает их, как друзей своих родителей, и, притом, сам вовлек в преступление другого, ловко использовав его слабости для этой цели. Преступный план, долго разрабатывавшийся, целиком вырос у него, не встретив заметной задержки в своем развитии. С. не способен убить близ­кого друга, по крайней мере, у нас нет фактов, которые давали бы основание признать, у него эту способность; мы видим все-таки, что он остановился перед убийством девочки, не смог и не захотел убить ребенка. У В. некоторые альтруистические чувства сохра­нились лишь в отношении родителей и жены, остальные люди интересны ему, лишь, поскольку они являются орудиями или жер­твами для его эгоистических целей. Однако отвлеченно, умом, он сознает свое моральное безобразие и у него, по временам, просы­пается протест остатков нравственного чувства. Этим протестом, в связи со страхом ответственности, по всем вероятиям, было вызвано его покушение на самоубийство; им же, до известной степени, объясняются покаянные нотки приведенного выше письма к матери, да и бывающие у него иногда моменты депрессии. Он не был кем-либо вовлечен в преступление, но ему нужны были деньги, чтобы обставить комфортом жизнь свою и жены: его жена, поскольку удалось узнать, по-видимому, истеричка, нюхала кокаин и с такими же запросами относилась к жизни, как сам В., реши­тельно избегающий, впрочем, что-либо говорить о жене. Весьма вероятно, что стремление угодить ей и доставить ей материальный комфорт усиливало его собственное стремление к тому же. Что жена имела на него влияние, это видно по многому. Так, он не любил танцевать, но танцевал потому, что хотела жена; не любит вечеринок и театров, но посещал их нередко, поскольку этого хотела жена; последняя, по-видимому, определяла своими жела­ниями весь распорядок домашней жизни. Указанные выше остатки нравственного чувства и альтруистических чувств и минуты рас­каяния дают основание признать у него утвердившуюся моральную хаотичность и препятствуют назвать его моральным имбецилом. Продолжая начатую параллель, можно отметить еще следующие черты сходства С. и В. Оба любят природу, но не как мыслители или исследователи, — изучать ее они не стремятся, — а как тури­сты и охотники; охоту оба любят. Оба любят музыку, играют на рояли и увлекаются спортом, но лишь разными видами спорта. Большой интерес для ознакомления с личностью В. представляют также его отношения к его соучастнику А., тому шоферу, кото­рый пришел к Гребневу вторым. Личность последнего и сама по себе представляет большой интерес, так что на ней стоит остано­виться. Вот, в немногих словах, его биография.

Григорий Яковлевич А., 21 лет, уроженец Челябинской губер­нии, сын местного, довольно зажиточного - крестьянина. Отец его сам мало занимался крестьянским хозяйством; он был мельнич­ным мастером — находился в постоянных разъездах. Все хозяй­ство вела мать и поставила его недурно; у них было 4 лошади, несколько коров, довольно много птицы и хлеба, так что семья не бедствовала. К сожалению, отец сильно пил, и на этой почве между родителями бывали частые ссоры, никогда, впрочем, не дохо­дившие до драк. К детям родители относились не строго; атмо­сфера в семье была недурная. Детей в семье было одиннадцать человек; многие из них умерли в детстве от разных болезней, в живых остались только 4 сына и дочь. Григорий — второй по счету. Он большей частью пребывал не дома, а у сестры своей матери и ее мужа, верстах в 20 от их деревни державших мель­ницу. Это были очень зажиточные, но бездетные люди, которые взяли к себе племянника, чтобы веселее жилось. Они отдали его в челябинское реальное училище, в котором он прошел 4 класса затем, по желанию дяди, вызван домой. Новым влечением мальчика к техни­ческим знаниям, его поместили в специальное среднее техническое училище в г. Златоусте. Учился Григорий хорошо по всем предме­там, имеющим отношение к тех­нике, остальными же предметами, как, например, историей или рус­ским языком, не интересовался и на этих уроках дремал. Когда началась мировая война, Григорий был близок к окончанию средней школы. Но он поддался патрио­тическому порыву и, несмотря на уговоры дяди и родителей, посту­пил вольноопределяющимся в кава­лерию. В начале 1915 года он уже был в Тамбове, но, убедившись вскоре в трудности кавалерий­ской службы, перевелся в артил­лерию, и в 1916 году мы застаем его уже на северном фронте, на технической должности при штабе артиллерийской бригады. Участия в боях ему принимать не при­шлось, но видеть бой на очень близком расстоянии, видеть убитых, массы раненых и всю боевую обстановку приходилось много раз, при чем все эти картины производили на него очень сильное и тяжелое впечатление. В августе 1917 года, при сдаче Риги, Он, стоя на возвышенности очень близко, видел конную атаку нашей кавалерии и рукопашный бой, который произвел на него ошело­мляющее впечатление. Страшное впечатление произвела на него и вся картина беспорядочного отступления от Риги, эти груды убитых и раненых тел, вся картина охватившего людей страха, когда каждый думал только о своем спасении, и санитарные повозки проезжали мимо раненых, оставляя их на произвол судьбы, так что оружием приходилось их останавливать и заста­влять подбирать раненых, в чем принимал участие и Григорий. Он говорит, что «в это время в нем угасла всякая вера в самопожер­твование». Всюду был виден лишь резко проявлявшийся грубей­ший эгоизм.

На фронте А. пробыл до начала 1918 года, а затем, почувство­вав интерес к авиации, поступил в гатчинскую авиационную школу, занимался там, очень прилежно и изучил авиационное дело довольно быстро. В качестве авиационного механика он совершил несколько полетов, причем на колчаковском фронте ему приходилось летать и на боевые разведки. В середине 1920 года он почувствовал охлаждение к авиационному делу и признаки сердечного недомо­гания: замирание сердца, дрожь, по временам появлявшееся бес­причинное волнение, большую раздражительность. Вследствие этого он достал себе командировку в московское высшее техни­ческое училище, где занимался, в качестве монтера, легкими тепло­выми двигателями; затем, благодаря содействию одного профес­сора, он поступил в это училище студентом. Некоторое время он работал в качестве студента, сдал все необходимые зачеты, но затем заболел острым малокровием и уехал домой на родину. Здесь он застал голод и большую хозяйственную разруху. Мать его умерла еще в 1919 году, отец находился в затруднительном мате­риальном положении; для того, чтобы не обременять собою отца, он поступил делопроизводителем в заготовительную контору Губ-продкома. В начале 1922 года он, наконец, освободился от этого места и явился в Москву, где стал продолжать свое образование в институте инженеров воздушного флота. Так как необходимо было посылать денег отцу, то Григорий, кроме учения, должен был заняться работой. Он зарегистрировался на бирже труда, но от нее никакого места не получил. При содействии одного из про­фессоров технического училища, давшего ему кое-какие инстру­менты, он занялся починкой автомобилей. Дело пошло! Сначала работал один, потом к нему присоединилось несколько товарищей-студентов, а затем он уже открыл целую мастерскую и держал до 18 человек рабочих. Зарабатывал хорошо, — и себе хватало, и домой посылал, завелись даже лишние деньги. Взятые у профес­сора инструменты давно были возвращены, и дело процветало. Но в это время Григорий Яковлевич стал сильно пить. Он и раньше пил, находясь на военной службе, а теперь стал пить сильно: деньги были свободные и товарищи соблазняли, а он человек — компанейский, на уговоры податливый. В результате постоянного пьянства в августе 1922 года в мастерской оставалось уже только 4 рабочих, причем сам он перестал уже ею заниматься, а сдал ее в бесконтрольное ведение механика, который также сильно пил и беззастенчиво его обкрадывал. Пьяная жизнь продолжалась до самого ареста 5 февраля 1923 года. В пьяном виде Григорий Яковлевич склонен к сердечным излияниям, к сантиментальным разговорам и к филантропии. В этот период времени с ним про­изошло одно событие, которое, на первый взгляд, могло серьезно изменить его - жизнь к лучшему. Но, к сожалению, этого не случи­лось. (В одну октябрьскую ночь он пьяный шел домой и остановился у Красных Ворот купить папирос. Вдруг он услыхал, что кто-то плачет. Это его поразило: кто же может плакать, когда он, А., пьян и всем доволен? Подойдя к месту, откуда слышался плач, он увидел прилично одетую девушку, которая на все его расспросы просила, только оставить ее в покое. Но, убедившись, что он не имеет в виду ухаживания, она вступила с ним в разговор и сообщила ему, что приехала в Москву учиться, что она курсистка, что у нее нет пристанища и что она уже несколько дней провела на Яро­славском вокзале, что мужчины к ней пристают и ей остается или пасть, или броситься под поезд или трамвай и что она пред­почитает последнее. На это Григорий Яковлевич убедительно предложил ей третий исход: пойти с ним к одному его только что женившемуся товарищу, обещая устроить ее у него на несколько дней, а там, может быть, удастся что-нибудь придумать. Девушка на это согласилась, но через несколько дней решила уехать от приютивших ее молодоженов, заметив, что сильно их стесняет. Григорий Яковлевич убедил ее переехать к нему и поместиться в его комнате за ширмами, заявив, что пусть товарищи говорят, что хотят, «за это можно плевать на них с высокой лестницы». Об этом периоде Григорий Яковлевич рассказывает с большим подъемом, как о времени, когда было «так дивно». Никаких плот­ских отношений между ним и его новой знакомой не было. В это время мастерской уже не существовало. Была арендована лишь одна машина, на которой Григорий Яковлевич сначала ездил сам, а затем, занявшись в одиночку ремонтом машин, нанял шофера и отпускал машину по заказам. Пьянство и кутежи с товарищами продолжались. Новая знакомая Григория Яковлевича всячески ста­ралась удержать его от кутежей и отвести от дурных товарищей, но серьезного действия ее слова не оказывали. Ее увещания, — когда она делала их при товарищах, — казались ему даже обидными и вызывали между ними размолвки. В январе 1923 года она ушла из его комнаты, получив другую квартиру в том же доме. Григорий Яковлевич говорит, что ничего, кроме дружбы, к ней не испытывал, но, когда она ушла, почувствовал какую-то особенную пустоту и часто даже не возвращался в свою комнату, которая стала ему если не противна, то как-то неприятна. Вместе с этой девушкой отлетело от него, то хорошее, облагоражи­вающее влияние, которое она оказывала на него, и он совсем отдался своей бесшабашной жизни. К этому времени относится его знакомство с В., который быстро понял, что он легко может использовать А. и сделать его орудием для своих целей. Он сделал вид, что дружески к нему расположен, и систематически подпаи­вал его. К себе его он принимать, однако, избегал, с женой не знакомил, а когда А. заходил к нему, то уводил его куда-нибудь выпить или выносил ему бутылку и с последней его выпроваживал.

«Ты что, Гриша, коньячку?», спрашивал он и так или иначе его выпроваживал. В. показался Григорию Яковлевичу очень инте­ресным человеком: это был веселый собутыльник, с которым они сразу подружились и перешли на «ты». Он ему проповедовал, что не надо корпеть над книгами и работой, надо уметь жить красиво и т. д., рассказывал об Италии, о красоте ее природы, о приятности жизни там и... подпаивал коньяком... Однажды он заявил ему, что надо украсть большое количество платины у одного старого его знакомого, — друга отца, — и предложил А. играть роль пособника, отвлекающего внимание жертвы, занимаю­щего ее разговором в то время, когда другие соучастники будут совершать похищение шкатулки с платиной. А. согласился, но выше описано, как он испугался, когда обнаружилось действи­тельное намерение В. убить К. своим испугом он «сорвал дело». Однако он пошел с В., которого теперь должен бы был оконча­тельно раскусить, на второе дело, — на убийство Гребнева. Допу­стим, что он, идя, не знал, что будет убийство, все равно к краже он способен. Он не прочь поживиться чужим и приобрести чужое имущество похищением или обманом. К этому у него есть пред­расположение, благодаря которому с представлением о приобре­тении чужого имущества связываются антиципации известных чув­ственных удовольствий, антиципация сильной выпивки. Вследствие своего алкоголизма и намечающегося уже у него алкогольного вырождения он с особенной отчетливостью и яркостью предвку­шал наслаждение этой выпивки и стремился в силу этого - к пре­ступлению. У него просыпался некоторый протест против послед­него, но лишь в первом случае протест этот, — и, то лишь против убийства, — выразился с более или менее заметной силой. Во вто­ром же случае мы этого протеста не видим, а, наоборот, видим, что, когда В. крикнул ему держать Гребнева, он схватил последнего за горло, стал было душить и лишь, потом отпустил. Таким образом, он способен и на открытое нападение на другого чело­века ради завладения его имуществом. Никаких внешних обстоя­тельств, которые в момент преступления как-нибудь особенно давили на него, не было. Внешние условия его жизни были, во всяком случае, сносны и открывали ему возможность добиваться их улучшения иными способами! Мы в праве, таким образом, при­знать у него известное предрасположение к бандитской деятель­ности, окрашенное примесью сильной наклонности к алкоголизму, но не столь резко выраженное и глубоко укоренившееся как у В. Он еще вряд ли способен сам непосредственно выступить в роли самостоятельного соучастника бандитского нападения; он предрас­положен лишь ко вторым ролям, к соучастию с внушенной актив­ностью, под руководством более активного бандита, каковым в данном случае был В. Для того, чтобы он участвовал в бандит­ском налете, нужно, чтобы кто-нибудь вел его по этому пути, ука­зывал ему и руководил им. С одной стороны, однако, мы наблю­даем в его психической конституции известное ядро комплексов, в которых представление о похищении чужого имущества, даже с насилием, сплелось с живыми антиципациями известных чувствен­ных удовольствий и образовало предрасположение к бандитской деятельности, а с другой стороны, в криминорепульсивной части его конституции мы видим значительное ослабление инстинктивного отвращения к преступлению, ослабление желания приобрести зна­ния, а также расположения и уважения к труду. Он опустился нравственно, за последнее время сильно обленился, погрузился в бесшабашную, нетрудовую, пьяную жизнь и стал морально выро­ждаться под влиянием алкоголизма. Он гораздое мягче, отзыв­чивее, сердечнее В., не зол, добродушен, но под влиянием алкоголь­ного вырождения это добродушие стало лишь внешней, показной чертой, вовсе не застраховывающей его от злых поступков. Его характер из двойственного, содержавшего среди господствующих в нем склонностей и склонности высшего порядка, стал на путь превращения в чувственно-эгоцентрический. В его интеллекте почти погасло стремление к знанию, хотя и прежде у него это стремление носило односторонний характер: его интересовали исключительно технические знания. Интересно отметить, что в тюрьме он сильно изменился: к его собственному изумлению у него в тюрьме пропал всякий интерес к техническим знаниям и появился интерес к знаниям гуманитарным, которыми раньше он совершенно не интересовался: к психологии, праву, философии и беллетристике, и он читает теперь книги, относящиеся к этим областям. Развивается у него сейчас и склонность к самоанализу; только сейчас он «стал копаться в себе и разлагать себя на самые мелкие части». Наказание свое он считает вполне заслуженным. Когда его привели в милицию, он там почувствовал себя спокойно и даже весело, потому что понял, что то, что с ним произошло, было неизбежным кризисом, что он совершил преступление не тогда, когда участвовал в убийстве Гребнева, а еще раньше, в августе, когда стал вести бесшабашную, пьяную жизнь. Он понял тогда, что кризис миновал, и для него наступила полоса выздоровления.

Сравнивая А. с его соучастником, нельзя не придти к выводу, что он — сравнительно мягкий человек, склонный по временам, как мы видели, к сантиментальном. Но у него так же, как и у В. и ранее описанного С., есть склонность к нетрудовому обогащению на чужой счет. У В. эта склонность сплетается с известными рассуждениями резонерского характера и с целью перенестись в новые условия жизни в Италии. У С. эта склонность сплетается с его карьеристическими планами. У А. запросы на материальный комфорт ограниченнее, чем у двух вышеупомянутых преступников: ему нужно, чтобы было на что выпить, как следует, и свободно предаваться бесшабашной пьяной жизни; у него упо­мянутая склонность сплетается со склонностью к пьянству. Инте­ресно отметить, между прочим, в заключение характеристики А., что он предпочитает пить один, без компании, и не раз даже один сидел в отдельном кабинете ресторана и выпивал. Вообще он любит уединение, любит один поиграть на скрипке, чтобы никто ему не мешал. Он вообще склонен к меланхолическим состоя­ниям, всегда казался старше своих лет и все делал с глубоко­мысленным видом. Центральным признаком присущего А. пред­расположения является его склонность удовлетворять свою потреб­ность в выпивке, руководствуясь одними соображениями личной выгоды и риска, отрешенно от всяких или почти от всяких нрав­ственных ограничений. Большого риска в своем преступлении он не видел, рассчитывая на ловкость В. и на то, что Гребнев о похи­щении такого большого количества платины будет молчать. Выгода от преступления была очевидна. Сладость выпивки им предвку­шалась. Он и согласился.

Приведенных выше примеров достаточно в целях общей харак­теристики, чтобы сделать ясным основное различие между эндо­генными и экзогенными преступниками, и мы можем теперь, — сделав предварительно несколько общих замечаний о приемах установления в отдельных случаях принадлежности субъекта к той или иной основной группе, — перейти к специальному исследова­нию каждого из этих типов.

III.

У экзогенного, преступника отдельный криминогенный ком­плекс, — в виде мысли об известном преступлении, соединенной с желанием его совершить, — становится центром ассоциаций и получает господство в сознании благодаря тому, что человек нахо­дится не в обычном своем состоянии, а в состоянии исключитель­ном, под давлением известного внешнего события, причиняющего или грозящего причинить ему или кому-либо из его близких серьезные страдания. Стремление к преступлению возникает и развивается у него благодаря более или менее живому предощу­щению того облегчения своего положения, которое он может полу­чить путем преступления.

У эндогенного преступника мы находим уже образование на почве известных его склонностей склонности к преступлению, ассо­циацию представления известного преступления со склонностью к такому образу действий, который доставляет ему большее или меньшее наслаждение, заключающееся не в одном освобождении от страданий, хотя, быть может, вместе с тем освобождает его и от известного страдания. Антиципация этого наслаждения и является Движущей силой роста стремления к преступлению. Та склон­ность, с которой у эндогенного преступника ассоциируется образ известного преступления, состоит из ряда координированных ком­плексов, благодаря которым с представлениями самого процесса совершения этого преступления или определенных его последствий соединяются живые антиципации приятных ощущений или чувств и, благодаря последним, сильный импульс к этому пре­ступлению.

Решение вопроса о том, принадлежит ли данный преступник к числу эндогенных или экзогенных, сравнительно просто, когда характер и обстановка совершенного преступления таковы, что цели, руководившие мотивы и взгляды преступника вполне ясны, или прямо и достаточно полно высказаны им самим, при чем в искрен­ности его сомневаться не приходится. Тогда нередко можно сде­лать вывод относительно наличности или отсутствия у субъекта предрасположения к известному преступлению, и .остается лишь суммировать, систематизировать и отчасти, быть может, допол­нить полученный материал. Но чаще всего таких высказываний со стороны преступника и таких комбинаций обстоятельств, из которых прямо распознавалось бы отсутствие или наличность предрасположения к преступлению, не бывает, и об этом прихо­дится судить на основании совокупности данных, полученных без помощи самого преступника или даже вопреки его воле и жела­нию. Большим подспорьем в этих случаях может быть, прежде всего, справка о судимости, документально удостоверенное уго­ловное прошлое субъекта. Однако, надо остерегаться придавать этой справке безусловное значение. Неоднократная преступная деятельность вовсе не всегда свидетельствует о том, что пре­ступник является носителем эндогенного типа. Большое значение имеют те обстоятельства, при которых субъект совершил каждое из своих преступлений, насколько близки эти преступления друг к другу по характеру и времени и как субъект жил в промежуток между ними.

Затем, необходимо внимательно исследовать те внешние усло­вия или события, при которых субъект совершил данное, престу­пление. При этом необходимо считаться с настроением субъекта в тот момент, когда на него действовали толкнувшие его на пре­ступление внешние обстоятельства. Сила давления внешних обстоя­тельств на человека очень различна, в зависимости от того, в каком настроении находился субъект в момент их действия, какие психи­ческие процессы у него в это время происходили и могли нейтра­лизовать, ослаблять или, наоборот, усиливать производимое дан­ными обстоятельствами впечатление.

Серьезное внимание надо обратить еще на следующее:

Ради какой именно потребности учинено преступление?

Ради какого именно из приносимых преступлением результа­тов оно совершено?

Какое упорство и настойчивость проявлены, при совершении его?

Как велико проявленное преступником пренебрежение к инте­ресам других людей и общества?

Действуя в различных направлениях, преступление всегда при­носит ряд последствий для потерпевшего, близких ему лиц, для учреждения или предприятия, в котором работал потерпевший, для всего общества, для семьи преступника и т. д. Преступник всегда действует ради некоторых из этих последствий, и надо выяснить, ради каких. Надо выяснить также, как он удовлетворял данную потребность в других случаях, если она у него повторялась, какие ассоциации сложились в его мышлении относительно средств и спо­собов ее удовлетворения и каким образом он удовлетворяет потреб­ности, всего ближе стоящие к данной. Большое значение, далее, имеет сила, с которою пробудилась данная потребность, возбуди­мость у субъекта того чувства, голос которого слышится в данной потребности. Важно также выяснить, какие способы удовле­творения данной потребности казались субъекту возможными и в силу чего именно он выбрал преступный способ. Так как пре­ступление представляет собою такой способ удовлетворения потребностей, который у большинства людей встречает доста­точно сильные, противодействующие ему комплексы, то очень существенно выяснить, какие из обычно встречающихся противо­действующих комплексов отсутствуют и какие имеются у данного преступника. Взгляды последнего на тот круг отношений, к кото­рому относится данное преступление, а также имеющийся у него запас идей, с помощью которых может быть произведена мораль­ная и социальная оценка деяния, и сила сопровождающего эти идеи эмоционального тона, также имеют большое значение для отнесения субъекта в ту или иную группу. По наличности или отсутствию у субъекта одних комплексов можно судить о налич­ности или отсутствии у него других.

Наши рекомендации