Сновные и дополнительные признаки преступного типа. 6 страница

В качестве дополнительного метода в данном случае может приносить большую пользу и метод тестов, который, несомненно, будет играть все большую роль в криминальной типологии и, осо­бенно, в дифференциальной диагностике. Тест представляет собой опыт, предназначенный обнаружить известное свойство или отдельную склонность личности. Нельзя, однако, не видеть, что в криминальной психологии приходится иметь дело с очень слож­ными проявлениями личности, и для криминалиста-психолога в большинстве случаев представляет особенный интерес узнать не об одной наличности или отсутствии известных свойств, а и о том, как комбинируются и уравновешиваются эти свойства в сложных проявлениях личности, когда эта личность попадает в круг более или менее трудных жизненных обстоятельств. Привести в движение всю личность в целом в искусственных условиях опыта и создать для нее положение, аналогичное тем условиям и обстоя­тельствам, в которые она попадает не в лаборатории, а в действи­тельной жизни, невозможно. Вот почему от поведения личности во время опыта делать смелые заключения касательно ее прошлого или вероятного будущего поведения при определенных жизненных условиях очень рискованно.

В жизни всегда имеют место, разнообразнейшие, хотя иногда и малозаметные, тормозящие и усиливающие влияния, которые существенно изменяют в ту или иную сторону ход психических процессов. Поэтому те своего рода естествен­ные эксперименты, которые представляют собою поступки лич­ности при разных жизненных положениях и условиях, раскры­ваемые историей ее жизни, имеют для криминалиста-психолога основное, руководящее значение. Но в качестве дополнительного приема, помогающего убеждаться в правильности истолкования отдельных фактов жизни личности, в силе развития, наличности или отсутствии у нее известных свойств, метод тестов может при­носить немалую пользу. При этом особенно важно подвергать испытуемых действию таких раздражителей, которые вызывали бы заметные эмоциональные состояния — чувство гадливости, раздра­жения, негодования, радости, печали и т. д., так как такие опыты могут вскрыть очень интересные ассоциации определенных пред­ставлений с известными эмоциями и показать большую или мень­шую силу их чувственного тона.

Главные корни преступности лежат в эмоциональной сфере лич­ности. Конечно, в настоящее время, когда закладывается лишь фундамент криминальной психологии, устанавливаются ее основ­ные понятия и проводятся главные разграничительные линии ее типов, говорить о вполне разработанной технике тестов преждевременно, пользование же уже намеченными в общей и дифференциальной психологии, приемами часто неудобно в виду особенностей преступников и тех условий, при которых над ними приходится экспериментировать.. Но не подлежит сомне­нию, что в будущем дифференциальная криминальная диа­гностика и типология дадут в этом отношении богатейший материал.

И независимо от собственного признания преступника, при помощи сообщений о его жизни его соучастников и свидетелей, по данным дела и с помощью целого ряда приемов можно установить, имеем ли мы дело в данном случае с экзогенным или эндогенным типом. Важным подспорьем для криминалиста-психолога в деле уста­новления преступного типа может служить и психоаналитический метод, понимаемый в широком смысле метода розыска по фактам жизни личности, по ее важным и незначительным поступкам, — иногда и по времени, и по содержанию далеким от совершенного ею преступления, — по разнообразнейшим переживаниям ее наяву и во сне, таких комплексов, которые она скрывает или не заме­чает, но которые, на самом деле, имеют руководящее значение в ее поведении, по крайней мере, в известной сфере ее отношений. Большим препятствием к применению этого метода служит то, что преступник редко когда бывает вполне откровенен и искренен. Той задушевной и полной искренности, которую предполагают в этом случае Фрейд и его школа, можно добиться лишь в редких и исключительных случаях. Однако, если понятию психоаналити­ческого метода придать указанный выше, более широкий смысл, то он может быть применяем и при отсутствии полной откровенности и искренности. Затем, применяя этот метод, вовсе не следует думать, что задача сводится всегда к отысканию сексуального фак­тора и к объяснению из него различных выражающихся в престу­плении переживаний личности. Комплексам, относящимся к половой области, далеко не всегда можно придавать основное значение, хотя, конечно, немало и таких случаев, когда они играют первенствую­щую роль. Половой инстинкт очень могуществен и многое опре­деляет в психических процессах человека, однако нередко первен­ство в руководстве принадлежит не ему, а другим силам. Как бы то ни было, психоаналитический метод, освобожденный от одно­сторонности и осторожно применяемый, может быть очень поле­зен криминалисту-психологу. Слагающиеся у субъекта разнообраз­ные комплексы сплетаются в системы, относящиеся к различным сферам отношений, и, найдя одни члены этих систем, можно, при помощи психоаналитического метода, раскрывать другие. В иных случаях таким путем может быть установлено отсутствие извест­ных комплексов, что также очень важно для установления того типа, носителем, которого является данный субъект. Подробно бесе­дуя с преступником относительно его взглядов на те или иные явления жизни и на удовлетворение разных потребностей, сопо­ставляя его слова с несомненными фактами его прошлого, выспра­шивая его относительно его переживаний, далеких по содержанию и времени от преступления, выслушивая истолкования, даваемые им отдельным его действиям и событиям его жизни с первых, детских лет по настоящее время, мы нередко можем обнаружить такие мотивы преступления, которые прикрыты' другими мотивами, высту­пающими наружу в обстоятельствах дела, но на самом деле являю­щимися производными от первых.

Зачисление преступника в разряд эндогенных или экзогенных имеет большое практическое значение. Оно важно - не только с точки зрения законодателя и судьи, определяющих содержание и размеры уголовной ответственности, но и с точки зрения пени­тенциарных деятелей, которым оно указывает, на что именно в личности преступника должны быть обращены их усилия, и с точки зрения органов розыска и следствия, так как в отноше­нии принадлежащих к этим разрядам преступников необхо­дим различный подход и возникают разные задачи. В одном случае надо лишь укрепить или усилить те свойства личности, которые у последней есть и только недоразвиты, и иногда прибавить к имеющимся криминорепульсивным элементам неко­торые новые. В другом случае главная задача в том, чтобы разложить или уничтожить сложившиеся у личности комплексы, изменить известные ее свойства и дополнительно усилить несколько криминорепульсивную часть ее конституции. В одном случае внимание должно быть направлено на особенно тща­тельное и подробное изучение тех внешних обстоятельств и обстановки, при которых субъект совершил свое преступление, и встает вопрос о том, каким образом в дальнейшем поставить этого субъекта под действие более благоприятных для него внешних условий. В другом случае внимание и исследование должны напра­виться, прежде всего, в сторону изучения присущего личности предрасположения к известному преступлению, его силы и корней, его связи с другими сторонами личности, его, так сказать, анасто­мозов с другими сферами деятельности и разнообразными склон­ностями личности, и встает вопрос о средствах, которыми можно было бы этот более или менее выкристаллизовавшийся в личности осадок растворить и выделившиеся его элементы ввести в круг новых ассоциаций, лишенных криминогенного характера; вопрос об укреплении или усилении криминорепульсивной части консти­туции личности носит в этом случае дополнительный характер и рассматривается в связи с первой проблемой. Ясно, что, вслед­ствие различия обрисованных задач, подход к личности в том и другом случае должен быть различен. При этом, конечно, при­знавая преступника эндогенным, мы должны иметь в виду то его состояние, в котором он находится сейчас, в момент суждения о нем, а не в то, в котором он находился раньше, в начале своей, быть может, долгой преступной карьеры. Если субъект совершил несколько преступлений, заключение о принадлежности его к той пли другой основной группе должно делаться на основании оценки всей его преступной деятельности в ее целом. Как отмечено выше, повторная преступная деятельность не всегда дает право на зачис­ление субъекта в разряд эндогенных преступников. С другой сто­роны, тот факт, что человек совершил лишь одно преступление, не препятствует зачислению его в эндогенные преступники, даже в один из наиболее опасных их разрядов, если имеются налицо условия, свидетельствующие о его предрасположении к преступле­нию. Принадлежность преступника к экзогенным определяется не одним внешним признаком, — наличностью внешних факторов, создававших для субъекта тяжелое положение, а преоблада­нием этих факторов в генезисе преступления, что имеет место, лишь если у субъекта нет предрасположения к преступлению, и он действовал преступным образом именно вследствие сильного давле­ния внешних факторов, создававших для него тяжелое положение. Эндогенный же преступник, прежде всего, характеризуется тем, что в его конституции до известной степени уже выкристаллизо­валось предрасположение к какому-либо преступлению, предста­вляющее собою более или менее легкораздражимый элемент лич­ности, который, при действии на нее различных впечатлений, дает реакции криминального характера

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

сновные и дополнительные признаки преступного типа.

I.

Прежде, чем перейти к обрисовке отдельных преступных типов, необходимо остановиться на одном очень важном различии при­знаков типа. Преступный тип очень сложен. В него входит много признаков, среди которых можно различать признаки основ­ные и дополнительные. К основным принадлежат те взгляды, расчеты и склонности личности, вообще те ее черты, благо­даря которым представление известного преступления заняло у нее господствующее место в сознании, и возникла склонность к совер­шению этого преступления для достижения определенных резуль­татов. Дополнительными являются те из признаков, характери­зующих общее физическое, умственное и нравственное состояние личности, в которых можно видеть причину образования основных признаков или отсутствия достаточных задержек их проявления; они образуют как бы общий фон, на котором вырисовывается известное сочетание основных признаков. Если основные признаки образуют как бы основное ядро в содержании типа, то дополни­тельные признаки, в их совокупности, можно сравнить с окружаю­щей это ядро массой, в которую оно погружено. У эндогенных преступников к основным принадлежат те признаки, которые вхо­дят в содержание отличающего их предрасположения к преступле­нию. У экзогенных основными являются признаки, которые послу­жили корнями их недостаточной стойкости в борьбе с выпавшими на их долю затруднениями. Иными словами, у эндогенных пре­ступников основными являются те признаки, из которых слагается их приспособленность к совершению известного преступления, а у экзогенных — те, которые обусловливают их неспособность к Достаточно стойкой борьбе непреступными средствами с тем затруднительным положением, в котором они оказались и из кото­рого обыкновенно люди выходят непреступным путем.

Среди основных признаков, в свою очередь, какой-либо один является центральным в том смысле, что благодаря нему известное последствие преступления представлялось особенно- привлекатель­ным и с представлением его у данного субъекта связывался самый сильный импульс к совершению преступления.

В описании преступного типа, прежде всего, должен быть отте­нен этот центральный признак и группирующиеся около него основные признаки, а затем — признаки дополнительные.

Устанавливая тип того или иного преступника, необходимо, далее, считаться с возможностью, что одно и то же лицо, по отно­шению к разным преступлениям, может быть носителем сходных или различных типов, например, профессиональный убийца может быть и профессиональным домовым вором, или профессиональный карманный вор может быть эмоциональным убийцей-новичком из ревности, или импульсивным виновником тяжкого телесного повреждения и т. п. Словом, в одном лице могут совмещаться несколько аналогичных или совершенно различных криминальных типов. Эти случаи могут быть названы стечением или конкурен­цией криминальных типов. Проследить те корреляции, которые существуют в этих случаях между различными типами и их харак­терными чертами, составляет ряд интереснейших проблем крими­нальной психологии, которые займут в будущем видное место в ее содержании. Обратить серьезное внимание на совмещение в одном лице нескольких преступных типов и на их сходство или различие важно, между прочим, и потому еще, что иногда это может сильно помочь разобраться в различиях и взаимоотноше­ниях членов больших шаек. Последние часто имеют в своем составе очень различных лиц, которые играют в них существенно различные роли и, несмотря на свое участие в общих делах шайки, по особенностям своих типических черт и по своей роли в этих делах, заслуживают выделения из общей массы участников. При­мером может служить хотя бы шайка Котова-Смирнова, о котором мне придется еще говорить ниже. Был, между прочим, среди членов его шайки один профессиональный карманный вор, который сам совершенно неспособен был совершить убийство и в некоторых кровавых делах шайки согласился принять участие, выступая лишь на определенной второстепенной роли, — носильщика награблен­ного добра или лица, стоящего на страже во время бандитского налета. Не лишено интереса остановиться ненадолго на личности этого юноши. Сергей Гаврилов, 20 лет, русский, уроженец г. Воро­нежа. Его отец служил рабочим на водокачке при станции. Семья жила бедно. Детей было 6 человек. Жалованье отца было невелико. Притом отец сильно пил запоем. У родителей Сергей прожил до 17 лет; затем он порвал с ними, в 1919 году бежал в Белгород и занялся торговлей папиросами и карманными кражами. Родите­лей он ни в чем не обвиняет и говорит, что был с ними в хороших отношениях. Но не трудно догадаться, что он еще в Воронеже сбился с пути и стал заниматься кражами, чем и был вызван его разрыв с семьей. В такой большой и бедной семье некому и некогда было наблюдать за каждым ребенком. Сергей рано познакомился с улицей, и это знакомство привело его к кражам. Ремесла он никакого не знал, к работе не привык. Умственных интересов у него не было никаких. Он учился 3 года в церковно-приходской школе и любил почитать чувствительные романы, но следов это чтение в его душе оставило немного. Это — ветреный юноша, не привыкший и неспособный ни к какому планомерному труду, любитель «легкой» жизни, которую ведут профессионалы-карман­ники. Краж он, по его собственному признанию, совершил несколько десятков. В бандитской шайке Котова он оказался слу­чайно. Карманными кражами он занимался в разных городах — в Воронеже, Курске, Белгороде. В Курске он через одного карман­ника и познакомился с Котовым. В Курске же он в первый раз уча­ствовал, в 1922 году, в одном из «котовских» дел. До этого в Гжат­ске Котов предлагал ему участвовать в одном «деле», но Сергей из страха отказался. В курском деле он также сначала участвовать не хотел, но его уверили, что его роль там будет второстепенная — «только узлы поможешь нести», — сказали ему, — он и согла­сился. У него самого на убийство «энергии не хватит». Вот кар­манная кража, это — по нем, — «дело самое простое». По его мне­нию — она вполне допустима. Во время курского «дела» Котова он стоял в сенях, потом его позвали нести мешки. Проходя внутрь за мешками, он видел трупы убитых и набрался страха. «Я сам себя не чувствовал на этих делах, — говорит он, — но отклонить их я не мог». «Мне теперь даже снятся эти трупы», — добавил он. Второй и последний раз он участвовал в убийстве Котовым 6 чело­век на Поклонной горе. Его позвали брать мешки в тот момент, когда соучастник Котова — Морозов — начал убивать связанных.

Став свидетелем самого акта убийства, Гаврилов так испугался, что бросился под стоявшую в комнате кровать и оттуда был вытащен одним из соучастников. О Котове он отзывался с ужасом: «Я не знаю даже, что это за человек», — говорил он. По его сообщению, перед некоторыми «делами» Котов распивал с соучастниками само­гонку, так с четверть вчетвером — впятером.

В Гаврилове мы видим совмещение двух типов: профессионала-карманника и новичка-бандита, выступающего вначале на скром­ных ролях пособника, стоящего на страже и помогающего унести или увезти награбленное.

От случаев совмещения в одном лице нескольких преступных типов надо отличать такие типы, в которых как бы смешаны или слиты воедино черты нескольких единичных типов и которые, поэтому, можно назвать составными или комбинированными. Если преступление таково, что при отнятии от его состава какого-либо признака мы не будем уже иметь перед собою никакого преступления, то виновники такого преступления являются носителями известных единичных или унитарных типов. Если же, напротив, состав преступления объединяет в себе признаки, присущие различным видам преступления, и при отнятии некото­рых из этих признаков мы получим преступление лишь несколько иного состава, то виновники такого преступления являются носи­телями составных или комбинированных преступных типов. Эти последние типы имеют, так сказать, более сложное строение. Они содержат в себе больше признаков, имеющих более или менее ­серьезное криминально-психологическое значение. Ярким приме­ром комбинированного типа является тип бандита. Я разумею под бандитом человека, который заведомо противозаконно, для полу­чения имущества, открыто применяет к другому физическую силу или угрожает применением последней. От простого самоуправца он отличается тем, что сознает противозаконность своего насилия и никакого права, ни действительного, ни мнимого, на своей сто­роне не видит. Заведомо противозаконный насильственный образ действия и применение его ради приобретения имущества — вот два коренных признака бандита, Обыкновенно бандиты сплачиваются в группы — банды, — так как открытое нападение в одиночку весьма рискованно, да и потребность обеспечить себе отступление и иметь кого-либо на страже («на стреме») во время нападения заставляет подумать о сотоварищах. Но я не вижу препятствия называть бандитом и преступника, действующего одиночно, если на его стороне имеются вышеуказанные признаки, и он действует бандитским образом. Существен для бандита именно способ дей­ствия, а не наличность соучастников. Слово «бандит» может быть объяснено исторически тем, что первоначально бандитами назы­вали шайки, действующие бандитским образом. Это слово указы­вает лишь, что обыкновенно для таких действий люди объединяются в группы — банды, — почему их и называют бандитами, но вряд ли есть основание считать наличность такой группы непременным условием для того, чтобы отдельного преступника считать банди­том. Бандит действует открытой силой. Он или прямо приме­няет физическую силу, или угрожает немедленно ее применить, если его требование не будет исполнено. В этом существенное отличие его от многих преступников, стремящихся к той же цели, как и он, но другим путем. Так, например, бандитами не могут считаться преступники действующие посредством «малинки», т.е. одурмани­вающего вещества, приводящего жертву в бессознательное состоя­ние (напитка, конфет, папирос, отравленных известным веще­ством, и т. п.). К бандитам не относятся и шантажисты действую­щие угрозой оглашения каких-либо позорящих обстоятельств. Бандит открыто заявляет о своем господстве над физической лич­ностью другого человека, преодолевает физической силой сопро­тивление последнего или парализует его страхом, угрожая физи­ческим насилием. Это грубое проявление физической силы — пер­вый характерный признак бандитского нападения. Бандитами являются открыто нападающие наемные убийцы, зарабатывающие своим кровавым делом определенное вознаграждение. Бандитами являются открыто нападающие корыстные убийцы, убивающие ради завладения тем или иным имуществом убитого. Бандитами являются разбойники и грабители, действующие с насилием, а также вымо­гатели, применяющие физическую силу или угрожающие ее приме­нить. Таким образом, слово «бандит» обнимает пеструю группу лиц, совершающих очень различные преступления, — убийство, раз­бой, грабеж с насилием или вымогательство, — и по характеру совершенных ими преступлений распадающихся на очень различ­ные категории. Но с точки зрения криминально-психологической бандит представляет собою один тип, в котором объединены черты вора с чертами насильника, не останавливающегося, быть может, даже пред убийством. Объединение, этих черт в одном лице и есть основание, с точки зрения криминальной психологии, выделить тип бандита из других криминальных типов. Сплачиваясь в группы, бандиты не всегда образуют шайки. Из исследованных мною слу­чаев бандитизма я не нашел признаков шайки в 60 случаях и под­метил существование шайки в 77 случаях. В 24 случаях бандитское нападение было совершено одним лицом, а если к ним прибавить 30, по существу, бандитских нападений Петрова-Комарова, то — в 54. Для шайки существенно решение ее членов совместно совер­шить несколько, быть может, даже неопределенное число разно­родных или однородных преступлений, решение работать вместе на избранном преступном поприще. Этим признаком шайка отли­чается от простого преступного сообщества. Бандиты же иногда соединяются для одного только преступления, по совершении кото­рого расходятся в разные стороны и теряют связь друг с другом; по крайней мере, часто нельзя установить, что известные лица имели в виду совместно совершить и другие преступления. Вот один из примеров. Три лица — дядя с женой и племянник — в ночь с субботы на воскресенье, 11 —12 ноября 1922 года, между часом и двумя ночи, убили старика и старуху, одиноко живших на краю деревни. Убийцы почти ровесники: дяде, Федору 3. — 24 года, пле­мяннику, Степану 3.—21 год. Племянник имеет уголовное прошлое: судился за кражи. Дядюшка судился, раз за присвоение инструмен­тов из мастерской и был приговорен к 6 месяцам принудительных работ. Оба служили на военной службе и довольно долго были на фронте. Федор 3. кавалерист, провел на фронте гражданской войны 2 года; по его счету он более 50 раз бывал в боях и при этом не испытывал никакого страха. Степан 3. был на фронте 2 года, с 1919 по 1921 г. Отец его был матросом, и Степан еще под­ростком, до 1918 года бывал с отцом на корабле в Кронштадте и в Финляндии. С 1919 г. он служил в сухопутных войсках и в ата­ках бывал нередко, 2 раза был ранен. Оба убийцы малограмотны: Степан все-таки более образован, учился 1х/г года в сельской школе, оттуда за малоуспешность был выгнан; кое-чему подучился, когда был с отцом на корабле; сейчас он сносно читает и любит читать политические книги. Федор 3. учился всего месяца 2 у учителя, потом подучился самоучкой на службе, в школе не был, малограмотен, но читает довольно бойко. Читал Горького, Гоголя и еще какие-то книги, о которых совсем забыл. Понравились ему особенно гоголевские «Ночь под Рождество» и «Вечер накануне Ивана Купала». К чтению особенного влечения не чувствует, читает так иногда, «от скуки». Склонен к торговле, но в торговле ему не везло. В ноябре 1921 года был демобилизован и 6 месяцев занимался торговлей в Баку, откуда потом переселился в Витебск, где торговал старьем и зеленью, но неудачно; рассчитывая лучше устроиться у себя на родине в Тверской губернии, прибыл в деревню Погорелое Городище, где стал торговать яблоками и мечтать о расширении торговли. Торговал он вместе с женой, на которой женился на фронте; она была няней в госпитале, куда он попал раненый. Торговля не удавалась, жили бедно, концов с концами не сводили, продавали вещи. В это время на родину приехал также Степан. Дядя и племянник встретились. Племянник сообщил, что у стариков, у которых он жил в Звенигородском уезде, когда служил деревенским пастухом, много золота и серебра и что их нетрудно ограбить. Развязность и самоуверенный тон племянника, который уверял, что сумеет замести все следы и что ему не раз подобные дела сходили с рук, заставили колебавшихся и отказавшихся вначале дядюшку и тетушку, в конце концов, принять предложение. Из Тверской губернии поехали в Звенигородский уезд, в деревню пришли пешком вечером, часов в 9, подождали до ночи, а затем через разобранную соломенную крышу проникли в избу. Стариков они сначала загнали в подполье, а сами стали искать золото, серебро и деньги, но найти не могли. Тогда старуху вытащили из подполья, и Степан сначала стал бить ее рукояткой нагана, а потом нанес ряд ран кинжалом, Федор зарезал старика. Жена стояла у избы на страже. Затем набрали вещей, сколько могли, — золота и драгоценностей не нашли, — запрягли лошадь убитых, телегу свезли с соседнего двора и поехали к станции. Часть вещей затем успели продать в Москве. Заявляют, что, в общем, похитили вещей не более как на 2 миллиарда и если бы знали, что так выйдет, убивать бы - не стали, не стоило, да и в тюрьме сидеть неприятно. Раскаяния убийцы не проявляют.

Центральным признаком у дядюшки и тетушки является склон­ность к преследованию цели быстрого коммерческого обогащения, хотя бы путем насилия, всеми средствами, руководствуясь при выборе последних одними соображениями личной выгоды и риска. У племянника центральным признаком является склонность к удо­влетворению стремления к отдельным кутежам и чувственным удо­вольствиям, не сдерживаемая никакими нравственными началами, выбившаяся из-под всякого нравственного контроля. Степан произ­водит впечатление человека очень раздражительного, дерзкого и злого, способного на всякое насилие; он — натура чувственно-эгоцентрическая, с явными признаками морального вырождения, человек грубый, нечестный, пьяница, с умом бедным ассоциациями и инертным, но с развязным языком. В тюрьме такой человек чув­ствует себя как дома, хотя, конечно, тюремное сидение, лишающее его многих чувственных удовольствий, ему неприятно. Свое пре­ступление он оправдывает тем, что будто старики неправым путем нажили свое богатство и дурно к нему относились; последнее, впро­чем, опровергается его же сообщением, что он и прежде годами живал у этих стариков и последние смотрели на него почти как на приемного сына. Федор 3. и его жена — натуры рассудочные, рас­четливые, огрубевшие в атмосфере гражданской войны, — говорят, что желали получить побольше денег, чтобы поправить свои тор­говые дела и выйти из нужды. Интересно отметить, что все соучастники, когда их спрашивают, как они относятся сами к тому, что сделали, оценивают свой поступок исключительно, так сказать, с коммерческой точки зрения, как невыгодную операцию. В них нельзя видеть шайку, так как они имели в виду совершить совместно лишь одно преступление, но — деяние их — типичный бандитский налет.

Центральный признак комбинированного типа отличается осо­бенной сложностью. Он является как бы составным из централь­ных признаков двух совершенно различных типов, но последние не просто присоединены в нем друг к другу, не смешаны лишь меха­нически, а, так сказать, соединены химически, слиты воедино, в одну склонность. Однако в этом составном или слитном цен­тральном признаке обыкновенно резче выступает один из его ком­понентов, и лишь иногда они слиты таким образом, что нельзя разобрать, какая из сплетающихся в нем черт оказывается пре­обладающею. На этом основании, по степени преобладания того или иного из входящих в них компонентов, комбиниро­ванные типы могут подлежать особому делению не лишен­ному очень серьезного и теоретического и практического зна­чения. Если мы, например, возвратимся к типу бандита, то среди представителей этого типа найдем много таких, у кото­рых резко выражена склонность к нетрудовому обогащению на чужой счет, характерная для воров, и лишь очень слабо выра­жена способность к насилию. Эти бандиты непосредственно сами физической силы к другому не применяют и применить, неспособны, не всегда способны они даже делать угрозы насилием, часто они соглашаются лишь на участие в таких налетах, в которых не про­изводится убийств и физического насилия, иногда прямо даже усло­вливаются с товарищами, чтобы насилий не было, отказываются участвовать в нападениях, в которых можно ожидать убийств, опре­деленно уговариваются, что будут лишь стоять на страже, таскать узлы и т. д. Другие бандиты, наоборот, развивают свою деятель­ность в резко насильственной форме, — связывают потерпевших, наносят раны, убивают и т. д., — и делают это вполне спокойно, без особых усилий над собой, иногда даже с удовольствием. Немало и таких, которые равнодушны к вопросу о насилии и убийстве: при­дется, — они и на это пойдут, а обойдется без этого — тем лучше, так как меньше риска подвергнуться большому наказанию. При этом интересно отметить, что в сознании многих бандитов психи­ческое насилие — угрозы — насилием не считается, и когда они описывают свое преступление, то настойчиво утверждают, что насилия не производили и произвести таковое неспособны, те же Угрозы, которые они или произносили по адресу потерпевших, без намерения привести их в исполнение, или выражали самым фактом своего появления при определенной обстановке, они насилием не считали. Вообще, что касается способности к насилию, то между бандитами в этом отношении можно подметить ряд очень интерес­ных и глубоких различий. Эти различия отчасти видны из приме­ров, которые приведены выше. Так, например, упомянутый выше участник котовской шайки Сергей Гаврилов неспособен сам учи­нить акт насилия. Более способен к этому Григорий Яковлевич А. еще более — В. и т. д.

Из обследованных мною 250 бандитов 100 не испытывали ника­кого содрогания и вообще более или менее заметного впечатления от вида крови, ран и трупов и характеризовали свое отношение ко всему этому как полное равнодушие. Из них 33 заявили, что сами заметили, что вполне привыкли ко всем этим зрелищам, — прежде для них неприятным, — на войне. У 82 бандитов были заметны нерасположение к насилию и тяжелые впечатления, производимые на них видом крови и ран. 24 бандита никогда не видели ран и крови, кроме небольших кровотечений при порезе собственных пальцев. Относительно 38 точных сведений по данному вопросу не получено. У шести была резко выражена любовь к насилию при равнодушии к его последствиям.

Наши рекомендации