Вместе с бандитами из Руста 2 страница

— Кажется, в одном из эссе он написал: «Конечно, все мы — лицемеры. Единственное, что должен сделать истинный защитник окружающей среды, — застрелиться. Пока он этого не сделал, он все еще загрязняет землю своим присутствием». Цитата неточная, но сказал он примерно это.

— Отвратительно. — На лице Меган появляется гримаска притворного стыда за то, что она все еще не застрелилась.

Обсудив Эдда Эбби и его идеи, мы обнаруживаем, что у каждого есть опыт покорения узких каньонов. Кристи спрашивает, какой из них я люблю больше всего, и я без всяких колебаний вспоминаю путь по Неоновому каньону — так неофициально называется русло речной системы Эскалант-Ривер, к югу от центральной части штата Юта.

Я становлюсь поэтичным, рассказывая о его пяти дюльферах.[8]О воронке — глубокой дыре на дне каньона с очень крутыми и гладкими стенками, там можно застрять и не вылезти, если у вас нет напарника. О Золотом Соборе, где умопомрачительный спуск через песчаный туннель сквозь крышу купола размером с собор Святого Петра. Сначала вы свободно болтаетесь на веревке в двадцати метрах от стенок, потом приземляетесь в подземное озеро и плывете к берегу. Завершаю я свой рассказ утверждением:

— Это феноменально, вы должны туда сходить.

Кристи рассказывает мне о своей любимой дыре — одном из верхних ответвлений системы водотока Робберз-Руст, по ту сторону грунтовки от стоянки Грэнери-Спрингс. Друзья Кристи из «Аутворд баунд» прозвали эту щель «Глюкогеном». Кристи описывает проход, где каньон клинообразно сужается, и вы идете, упираясь в стенки каньона, на высоте пяти метров от земли, а щель под вашими ногами сужается до десятка сантиметров, и чем ниже, тем уже. Мысленно я заношу это место в список обязательных к посещению.

Несколькими минутами позже, незадолго до полудня, мы подходим к крутой и гладкой, уходящей вниз скальной стенке — вестнику первой щели и других, еще более глубоких, ради которых мы приехали в каньон Блю-Джон. Я съезжаю метров на пять вниз, тормозя подошвами кроссовок — на розовом песчанике за моей спиной остаются две черные полоски, — и почти падаю на песок у подножия стенки. Кристи, выворачивая из-за угла, слышит шум и, видя, как я сижу на корточках в куче песка, думает, что я упал:

— Эй! У тебя все в порядке?

— Да, все отлично, это я так специально съехал. — Я говорю серьезно, ведь так оно и было.

Я ловлю ее взгляд — доброжелательный взгляд; видно, что она мне верит, но считает, что более умный человек нашел бы путь полегче. Оглядевшись, я действительно вижу менее рискованный спуск и чувствую себя идиотом.

Через пять минут мы подходим к первому технически сложному участку — крутому спуску, где лучше всего повернуться лицом к скале и двигаться так же, как при подъеме, но в обратном направлении. Я спускаюсь первым, затем переворачиваю рюкзак на живот, чтобы достать свою камеру и заснять Меган и Кристи. Кристи вытащила из красного альпинистского рюкзака красную же, в тон, пятиметровую стропу и пропускает ее сквозь металлическое кольцо, оставленное предыдущими каньонерами на петле из другой стропы. На вид все эти веревки достаточно надежно заклинены, чтобы выдерживать вес человека. Меган, крепко держась за стропу, спускается к подножию сброса. Ей приходится маневрировать, обходя камень, пробкой застрявший между стенками каньона. Без него спуск был бы совсем легким. После Меган спускается Кристи; она нервничает, поскольку не до конца доверяет стропе и кольцу. Затем я снова карабкаюсь наверх и достаю их стропу.

Мы проходим метров десять до следующего сброса. Здесь стенки гораздо ближе — полметра-метр друг от друга. Меган сначала сбрасывает вниз свой рюкзак, потом начинает спускаться, упираясь то в одну, то в другую стенку. Кристи в это время фотографирует. Я смотрю, как Меган спускается, и помогаю ей, подсказывая удобные зацепки для рук и для ног. На дне сброса Меган обнаруживает, что ее рюкзак изрядно подмок. Трубка ее кэмелбэка вылезла из загубника в тот самый момент, когда Меган перебрасывала его через выступ, и вода утекает в песок. Меган быстро находит синий пластиковый загубник и затыкает течь, чтобы не пришлось возвращаться к стоянке. Беда не в том, что рюкзак промок, — жалко терять драгоценную воду. Я спускаюсь последним, ненадолго застревая в нескольких местах из-за рюкзака на спине и хрупких камер. Протискиваясь между стенами, обходя камни-клинья, следую ныряющему дну каньона. В одной из щелей застряло бревно, и я использую его вместо лестницы на скользком участке «спуска для тощих».

За краем каньона день становится все жарче, но здесь, внутри, похолодало — мы входим в ту часть каньона, длиной около четырехсот метров, где высота стен составляет больше семидесяти метров, а расстояние между ними — всего около пяти. Солнце никогда не достает до дна этой щели. Мы находим несколько вороньих перьев, втыкаем их в кепки и останавливаемся, чтобы сфотографироваться.

Метров через восемьсот в Главное русло каньона впадает несколько боковых отростков. Стены раздвигаются, открывая небо и отличный вид на скальные утесы нижней части каньона. Выбравшись на солнце, мы останавливаемся, чтобы разделить мои тающие шоколадки. Кристи предлагает кусочек Меган, та отказывается.

— Не могу же я одна съесть весь шоколад, — говорит Кристи. — Хотя ладно, могу…

И мы дружно смеемся.

Мы более-менее соглашаемся на том, что вот это ответвление — налево от Главного русла — и есть Западный рукав. Это значит, что Кристи и Меган пора поворачивать назад, чтобы замкнуть кольцо и вернуться на грунтовку, которая находится примерно в шести с половиной километрах отсюда. Мы долго и неловко прощаемся, и тут Кристи говорит:

— Арон, пойдем с нами. Мы найдем твой пикап, заберем его, а потом где-нибудь выпьем пива.

Но я настроен завершить намеченный маршрут, поэтому предлагаю свой вариант:

— А может быть, так? У вас есть обвязки, у меня есть веревка — мы можем вместе пройти через нижнюю часть каньона к дюльферу Большого сброса. Прогуляемся оттуда до Большой галереи… А потом я подвезу вас к вашему пикапу.

— А это далеко? — спрашивает Меган.

— Еще километров тринадцать, наверное.

— Что? Ты же не успеешь вернуться до темноты! Давай, пошли с нами!

— Я действительно очень-очень хочу пройти тот дюльфер и увидеть петроглифы. Но я могу приехать на стоянку Грэнери-Спрингс, когда закончу.

На том и порешили. Мы достаем каждый свой путеводитель, благодаря которому нашли эту неприметную щель, и садимся, чтобы еще раз внимательно посмотреть на карту и уточнить наше положение в каньоне Блю-Джон. У меня в руках новейшее издание «Описания каньонов плато Колорадо», в котором автор Майкл Келси перечислил больше ста каньонов и на каждый нарисовал кроки, основываясь на собственном опыте его прохождения. Технические карты и описания маршрутов в этом путеводителе — настоящие произведения искусства. Там есть пересечения коварных расщелин, указатели труднонаходимых наскальных рисунков и различных исторических артефактов, детально описано снаряжение, необходимое для дюльферов в этих каньонах, места, где закреплены стационарные крючья, глубокие ямы с водой. В книге есть все, чтобы ты смог с точностью ищейки отыскать свой путь и сориентироваться на местности, и при этом ничего лишнего. Мы закрываем карты, встаем. Кристи говорит:

— На картинке из твоей книги эти рисунки выглядят как призраки, они пугают меня. Как ты думаешь, какой энергией ты зарядишься в галерее?

— Хм… — Я задумался над вопросом. — Кто ж его знает. Когда я раньше смотрел на петроглифы, я чувствовал с ними духовное родство. Это очень приятное ощущение. Мне не терпится их увидеть.

Меган повторяет вопрос:

— Ты уверен, что не хочешь вернуться с нами?

Но я точно так же уверен в своем выборе, как и они — в своем.

За несколько минут до их ухода мы утверждаем план вечерней встречи в их лагере в Грэнери-Спрингс. Друзья моих друзей из Аспена устраивают этим вечером Скуби-вечеринку,[9]и мы договорились поехать туда на двух машинах. Вечеринка проводится примерно в восьмидесяти километрах отсюда, к северу от въезда в национальный парк Гоблин-Вэлли. Большинство групп используют бумажные тарелки в качестве маркеров по пути к подобным местам встречи; мои друзья у съезда с шоссе ставят огромное чучело Скуби-ду. После того как я закончу однодневную вылазку — двадцать пять километров на маунтбайке и двадцать пять по каньонам, — я позволю себе немного расслабиться и даже выпить холодного пива. Было бы неплохо увидеть там и этих двух симпатичных леди. К планам на завтрашнее утро мы добавили короткий поход в каньон Смол-Уайлд-Хорс — технически простую расщелину в Гоблин-Вэлли. Вдоволь поулыбавшись и помахав друг другу руками, в два часа дня мы расстаемся — друзьями.

Я снова один и продолжаю двигаться. По пути я думаю о том, как проведу остаток отпуска. На воскресенье в планах стоит прогулка в Смол-Уайлд-Хорс, значит, примерно к семи часам вечера я буду в Моабе. Времени останется ровно столько, чтобы снарядиться, купить еду и воду для велосипедного броска по Уайт-Рим в Каньонлендс, и успеть еще немного поспать перед стартом, который я наметил на полночь. Проехав первые пятьдесят километров при свете налобника и звезд, я смогу закончить 170-километровую гонку к вечеру понедельника и как раз успею к вечеринке, которую мы с соседями по комнате наметили на понедельник.

Внезапно я спотыкаюсь на куче мелких камней, образованной последним паводком, и взмахиваю руками, чтобы восстановить равновесие. В этот миг внимание полностью возвращается к каньону Блю-Джон.

Вороново перо все еще воткнуто в мою синюю бейсболку, его тень на песке смотрится довольно комично, и я останавливаюсь, чтобы сделать фото. Затем, уже на ходу, расстегиваю поясной и грудной ремни рюкзака, переворачиваю его на грудь и роюсь во внешнем кармане, пока мне не удается нажать кнопку «play» на CD-плеере. Приветственный шум зрительного зала сменяется медленным мягким гитарным вступлением и затем песней:

How is it I never see

The waves that bring her words to me?[10]

Это вторая часть концерта Phish, на котором я был три месяца назад, 15 февраля, в Лас-Вегасе. Музыка проникает внутрь меня, и я улыбаюсь. Я люблю весь мир, я счастлив здесь. Отличная музыка, уединение, никакой цивилизации, никаких мыслей в голове. Одиночное путешествие, движение в собственном ритме вдохновляют меня, проясняют сознание. Ощущение бессмысленного счастья — счастье не от чего-то конкретного, а просто оттого, что счастлив, — одна из причин, по которым я хожу один в длинные маршруты, мне нужно время, чтобы сосредоточиться на себе. Ощущение гармонии в теле и разуме восстанавливает мою душу. Иногда я становлюсь высокопарным и думаю, что путешествия в одиночку — это мой метод достижения некоего трансцендентального состояния, медитация на ходу. Я не могу достичь этого состояния, когда сижу на месте и пытаюсь медитировать, произнося «Ом»; это происходит только тогда, когда я путешествую в одиночку.

К сожалению, как только я осознаю свое состояние, ощущение тает, возвращаются мысли, трансцендентность испаряется. Я изо всех сил пытаюсь настроиться на это мимолетное ощущение совершеннейшего счастья, но рассуждения о чувстве заменяют само чувство. Пусть полное благополучие, сопровождающее такие моменты, эфемерно — мое настроение улучшится на несколько часов или даже дней.

Времени четверть третьего, погода застыла в хрупком равновесии — солнце чередуется с тонкими слоистыми облаками. На открытых участках каньона температура градусов на восемь выше, чем на дне глубокой расщелины. В небе несколько пышных кучевых облаков, похожих на потерянные парусные клипера, но никакой тени от них нет. Я пересекаю широкое желтое сухое русло, впадающее в каньон справа, и решаю свериться с картой — это Восточный рукав. Теперь я точно вижу, что Кристи и Меган не ошиблись и выбрали для возвращения нужное русло. В тот момент их решение казалось очевидным, но любое очевидное решение в дикой местности требует двойной проверки. Ориентирование в глубоком каньоне может оказаться обманчивым и очень сложным. Иногда я думаю, что в этом нет ничего сложного, нужно просто идти вперед. Слева и справа от меня стометровые скальные стены, находящиеся всего на расстоянии полутора метров друг от друга. Я никуда не могу подеваться со дна каньона, это тебе не склон горы. Но бывало и так, что с пути я сбивался.

Надолго мне запомнился шестидесятикилометровый маршрут по каньону Пария. Я прошел уже около трети каньона, когда обнаружил, что совершенно не понимаю, где нахожусь. Мне пришлось пройти по каньону около восьми километров, прежде чем я нашел ориентир, обозначенный на моей карте. Положение было близко к критическому, нужно было найти выход из каньона до наступления темноты. А когда вы ищете вход или выход из каньона, ошибка при привязке к карте на какой-то десяток метров может дезориентировать вас полностью. Поэтому сейчас я с особым вниманием изучаю карту. Забравшись в самую глубь системы каньонов, я сверяюсь с картой даже чаще, чем когда я в горах, — бывает, что и каждые двести метров.

If we could see the many waves

That float through clouds and sunken caves

She'd sense at least the words that sought her

On the wind and underwater.[11]

Музыка превращается во что-то атональное и ускользает от моего внимания — я миную еще одно мелкое русло, впадающее справа. Судя по карте, это арройо Келси называет Малый Восточный рукав, он идет с высокой части плато, обозначенной в книге как Козлиный парк.

Справа от меня террасы и покрытые зарослями можжевельника плоскогорья Козлиного парка возвышаются над Кармель-Формейшн — переплетающимися слоями пурпурного, красного и коричневого леврита, известняка и глинистых сланцев. Этой геологической формации около 170 миллионов лет. Покрывающая порода более устойчива к эрозии, чем более ранний, открытый всем ветрам песчаник Навахо, формирующий гладкие красноватые утесы живописных каньонов. Кое-где эрозия создает высокие причудливые худу, обособленные скальные башни и конусы, высокие дюны из цветного камня, испещрившие верхние части утесов. Наложенные друг на друга текстуры, цвета и формы горных слоев Кармель и Навахо отражают различные ландшафты, сформировавшие их, — море раннего юрского периода и пустыня позднего триаса. Осадок великого моря, отложения Кармель похожи на затвердевшую грязь, высохшую месяц назад. По другую сторону от меня пересекающиеся узоры в песчанике Навахо отображают его происхождение от движущихся песчаных дюн: одна полоса тридцатиметровой высоты демонстрирует мозаичные линии, наклоненные вправо; слои следующей полосы наклонены влево; над ними линии пластов лежат совершенно горизонтально. С ходом геологических эпох дюны постоянно меняли форму под воздействием господствующего ветра, дувшего через древнюю пустыню, подобно Сахаре, лишенную растительности. В зависимости от того, что сильнее ударяло по фигурам из песчаника, ветер или вода сегодня они похожи либо на грубо высеченные песчаные купола, либо на полированные утесы. При виде всей этой красоты я не перестаю улыбаться.

По моим оценкам, метров через восемьсот я дойду до узкой щели, ведущей к двадцатиметровому дюльферу Большого сброса. Эта щель длиной около двухсот метров — ориентир, отмечающий середину моего маршрута по каньонам Блю-Джон и Хорсшу. Я отошел уже на одиннадцать с лишним километров от того места, где оставил велосипед, и до моего пикапа шагать еще километров тринадцать. В узкой щели меня ждут несколько коротких участков спуска, где придется пролезать под и над многочисленными каменными пробками. Затем около ста двадцати метров очень тесной щели, расстояние между стенами там кое-где всего полметра. Затем выход на полку, где забиты два шлямбура и организована станция для дюльфера. Чтобы устроить станцию, в скале — ручной или аккумуляторной дрелью — проделывают отверстие, в которое вбивают шлямбурный крюк для дюльфера. Обычно это расклинивающийся шлямбур длиной около восьми сантиметров и диаметром сантиметр. Головка шлямбура, выступающая из скалы, держит Г-образную металлическую пластину, которая называется «проушина». В проушине два отверстия, одним отверстием она держится на шлямбуре, во вторую можно прощелкнуть карабин, либо карабином же прикрепить лесенку, либо просунуть в нее спусковую стропу. Когда шлямбурный крюк правильно забит в твердую скалу, он выдерживает в рывке до полутора тонн. Но в узких каньонах скалы нередко крошатся вокруг шлямбура из-за частых наводнений. Безопаснее использовать два шлямбура с проушинами на одной станции на случай отказа одного из них.

У меня с собой есть веревка, обвязка, страховочно-спусковое устройство[12]и спусковая стропа.[13]Также я взял налобный фонарь, чтобы внимательно исследовать на предмет наличия змей зацепки,[14]за которые собираюсь схватиться рукой. Мыслями я уже за Большим сбросом, возле Большой галереи. Путеводитель Келси называет ее лучшим собранием пиктограмм на всем Колорадском плато, а стиль бэрриер-крик[15]— стилем «вне всякого сравнения». Эта фраза будоражит мое воображение с тех пор, как я прочитал ее пару дней назад по дороге в Юту.

Gold in my hair

In a country pool

Standing and waving

The rain, wind on the runway.[16]

Увлеченно слушая следующую песню, я лишь краем сознания отмечаю, что стенки каньона сблизились в щель, больше похожую на глухой переулок между двумя пакгаузами, чем на улицу между двумя небоскребами, как это было в верхней части каньона.

Под аккомпанемент торжественного гитарного риффа я слегка пританцовываю на ходу, выбрасывая в воздух правый кулак. Затем выхожу к сухому водопаду — это первый сброс. Если бы в каньоне была вода, это был бы настоящий водопад. Твердая порода, вкрапленная в песчаник, успешно противостояла эрозии, вызванной наводнениями, и этот темный конгломерат сформировал выступ у сброса. От полки, на которой я стою, до продолжения дна каньона около трех метров, еще шестью метрами дальше по каньону между стенками зажато S-образное бревно. Там было бы легче спускаться, но туда труднее добраться по узкой и наклонной конгломератной полке справа от меня, чем спуститься по трехметровому сбросу с уступа прямо передо мной.

Руками я цепляюсь за отличные зацепы, натуральные «дверные ручки» — проделанные водой в песчанике дыры, — и спускаюсь под козырек. Я повисаю на руках, и мои ноги болтаются в полуметре или даже метре от дна каньона. Я разжимаю ладони и приземляюсь в песчаной промоине, выдолбленной льющейся с козырька паводковой водой. Ноги ударяют по сухой грязи, которая крошится и трескается под подошвами, как штукатурка, и кроссовки доверху погружаются в это сухое крошево. Сделать прыжок было просто, но с этого места я уже не смогу подняться обратно наверх. Я должен следовать дальше, обратной дороги нет.

В наушниках начинает играть новая песня, я прохожу под S-образным бревном, и каньон углубляется еще на сто метров от вершин песчаных куполов наверху.

I fear I never told you the story of the ghost

That I once knew and talked to, of whom I never boast.[17]

Бледное небо все еще можно разглядеть над головой, в четырехметровом разрезе на теле земли. Я подхожу к двум каменным пробкам размером с микроавтобус каждая, между ними метров тридцать. Первая находится всего в тридцати сантиметрах от дна каньона, вторая застряла прямо на дне коридора. Перелезаю через оба препятствия. Каньон сужается, теперь его ширина всего около метра, волнистые, извилистые стены ведут меня то вправо, то влево, затем по прямой, затем снова влево и вправо, все глубже и глубже.

Мощный паводок вырвал здоровенные булыжники из песчаника, заклинил бревна между стенами в десятке метров над головой. Узкий каньон — последнее место, где стоит находиться во время грозы в пустыне. Небо прямо над каньоном может быть абсолютно чистым, но извергающие ливень тучи в пятнадцати-двадцати километрах отсюда легко утопят неосмотрительного каньонера. В восточной части Соединенных Штатов земля насыщается водой медленно, ей могут понадобиться дни и даже недели, сантиметры и даже десятки сантиметров осадков, чтобы реки вышли из берегов. Здесь во время наводнения вода с неба прибывает быстрее, чем земля успевает ее поглотить. Почва пустыни выжжена солнцем до состояния глиняной черепичной кровли, наводнение может начаться после пятиминутного дождя из одной-единственной грозовой тучи и пары сантиметров осадков. Ливень стекает с непроницаемой скудной почвы, начинается потоп. Вода моментально собирается из боковых притоков, вскоре ее глубина в каньоне шириной двенадцать метров достигнет тридцати сантиметров. В ограниченном пространстве это же количество воды влечет за собой катастрофу. Там, где стены каньона сходятся до метра, поток превращается в трехметровой глубины хаос, болтанку из грязи и обломков камня, поток тащит булыжники, высекает стены каньона, собирает заносы из всего, что дрейфует в нем, и любой, кто не сможет быстро подняться над потоком, погибнет.

В этой извилистой части каньона все стенки до четырехметровой высоты покрыты слоем ила, нанесенного недавними наводнениями, и десятками промоин усеяны красные и пурпурные наплывы обнаженной породы. Изгибы стенок искажают горизонтальные линии пластов, мое внимание приковывает место, где противостоящие стенки ныряют, образуя узор, похожий на двойную шпильку. Я останавливаюсь, чтобы сделать фото. Замечаю, что индикатор времени фотоаппарата на минуту отстает от моих часов, — часы на экране показывают 14:41, субботу, 26 апреля 2003 года.

Покачивая головой в такт музыке, я прохожу еще двадцать метров и перелезаю через серию из трех каменных пробок. За ними вижу пять других пробок, каждая размером с большой холодильник, пробки втиснуты в каньон на разной высоте от дна, как строй каменных солдат. Довольно необычное зрелище — каменные пробки в таком количестве и примерно на равном расстоянии друг от друга. Между первым камнем и дном каньона всего около полуметра, и я проползаю под ним на животе. В других каньонах я обходился без подобных маневров, но сейчас вариантов нет. Следующий булыжник висит чуть выше первого. Я встаю, отряхиваюсь, затем сажусь на корточки и двигаюсь дальше гусиным шагом. Еще под одним пришлось ползти на четвереньках, еще под двумя — гусиным шагом, и я преодолеваю эти пробки. Глубина ущелья здесь — более двадцати метров, я опустился на пятнадцать метров по сравнению с куполами из песчаника — в шестидесяти метрах по прямой отсюда.

Я подхожу к следующему сбросу, что-то около трех — трех с половиной метров высоты. Этот сброс на полметра выше и иной по геометрии, нежели тот, что я преодолел десять минут назад. Еще один камень размером с холодильник заклинился между стенками на той же высоте, что и полка, в трех метрах от нее. Из-за него пространство под сбросом напоминает короткий туннель, пробуждающий клаустрофобию. Стенки каньона, вместо того чтобы расшириться после сброса или перейти в широкую промоину на дне каньона, сближаются, и метровая ширина прохода сохраняется от края сброса метров на пятнадцать в глубь каньона.

Иногда в подобных узких колодцах мне удается упереть ноги и спину в противоположные стенки. Контролируя противодавление ног, рук и тела, я могу без труда перемещаться по таким расщелинам хоть вверх, хоть вниз, пока действует сила трения. Этот прием называется каминным, можно представить, как с его помощью трубочисты поднимаются вверх по каминной трубе.

Прямо под полкой, на которой я стою, видна еще одна пробка размером с большое автобусное колесо, накрепко застрявшая между стенами примерно на метр ниже края сброса. Если я использую ее как опору, мне придется спуститься всего на два с половиной метра — меньше, чем в предыдущий раз. Я повисну на пробке и спрыгну на округлые булыжники, лежащие на дне каньона. Встав враспор между стенами каньона около края сброса — одной ногой и рукой упираясь в каждую стенку, — я спускаюсь к пробке. Я упираюсь спиной в южную стену и фиксирую левое колено, которое прижимает ногу к северной стене. Правой ногой я пинаю камень, чтобы проверить, крепко ли он держится. Похоже, что мой вес он выдержит. Из распора я встаю на пробку. Камень выдержал меня, но слегка качнулся. Спускаться дальше в распоре не получается, я сажусь на корточки и обхватываю камень, повернувшись лицом вверх по каньону. Если скользнуть на животе по переднему краю, я смогу спуститься и повиснуть на вытянутых руках, примерно так же, как спускаются с крыши дома.

Я повисаю на руках и слышу, что камень со скрежетом проворачивается, моего веса оказалось достаточно для того, чтобы сдвинуть его с места. В тот же миг я понимаю, что происходит неладное, и инстинктивно спрыгиваю с крутящегося булыжника. Подняв глаза, вижу, как прямо на голову мне валится освещенный сзади камень, заслоняя собой все небо. От страха я выбрасываю руки вверх, прикрывая голову. Мне некуда деться с маленькой полки, шаг назад — и я упаду. Единственная надежда — оттолкнуть камень, заслонив от него голову.

Следующие три секунды длятся вдесятеро дольше обычного, время растягивается, как во сне, реакция заторможена. Как в замедленной съемке: камень припечатывает мою левую руку к южной стенке, я регистрирую это глазами, выдергиваю левую руку, камень рикошетит, бьет по правой руке и захватывает правую кисть в капкан. Ладонь развернута внутрь, большой палец торчит вверх, остальные пальцы растопырены. Камень съезжает по стене еще на несколько десятков сантиметров, волоча за собой мою руку, обдирая кожу с боковой стороны предплечья. Затем — тишина.

Я впадаю во временный паралич, не веря своим глазам: я вижу свою руку, исчезающую в неправдоподобно маленькой дыре между упавшим камнем и стенкой каньона. Через несколько мгновений реакция нервных окончаний преодолевает первоначальный шок. Боже! Моя рука! Я в панике, ярости. Я гримасничаю от боли и пронзительно рычу: «Бля-я-я!» Мой мозг командует телу: «Вытащи ее немедленно!» Я три раза дергаю руку в наивном желании вытащить ее. Но руку заклинило.

Мозг охвачен беспокойством, горячая боль стреляет от запястья по всей руке. Я во всю глотку кричу: «Бля! Бля! Бля!» Мой паникующий разум взывает к апокрифической, возможно, истории о том, как под воздействием прилива адреналина мать подняла перевернувшуюся машину, чтобы спасти ребенка. С той же вероятностью это выдумка, но я знаю, что наибольшие шансы освободиться с применением силы — сделать это прямо сейчас, пока в организме бушуют химические реакции. Я наваливаюсь на этот огромный камень, упираясь в него всем телом, толкаю его левой рукой, поднимаю коленями, упертыми в скальную стену. Перед моими ногами — тридцатисантиметровая полка, значит, я могу использовать тело как рычаг. Стоя на этой полке, упираю бедро в камень и толкаю его вверх, еще раз, много раз, я хрюкаю от напряжения: «Давай! Давай, пошел!» Безрезультатно.

Чуть передохнув, я вновь начинаю бороться с булыжником — и опять без толку. Я переставляю ноги в другую позицию. Ощупываю камень в поисках места, за которое можно ухватиться, на основании пробки. Развернутой кверху левой рукой берусь за удобную зацепку на камне, делаю глубокий вдох и набрасываюсь на камень изо всех сил, гораздо сильнее, чем при всех предыдущих попытках. «А-а-р-р-р-г-х-х!!! У-у-у-р-р-рг-г-гх-х!» Мощное усилие выталкивает воздух из моей груди, но не заглушает тихого шкрябанья покачивающегося камня. Движение каменной пробки едва заметно, все, чего я добился, — новый пик и без того острой боли, и я с хрипом выдыхаю: «Твою мать!»

Я сдвинул камень на какие-то миллиметры, и теперь он еще сильнее давит мне на запястье. Эта штука весит гораздо больше, чем я, что лишь свидетельствует о том, насколько я не в себе, если вообще смог его сдвинуть, но теперь все, чего я хочу, — это вернуть его на место.

Я встаю в исходное положение, левой рукой тяну за верхнюю часть камня и чуть-чуть сдвигаю его обратно, отменяя собственные достижения. Боль немного уменьшилась. В процессе я набил себе синяки и исцарапал кожу на четырехглавой мышце левой ноги над коленом. Пот катится градом. Левой рукой я поднимаю правый рукав футболки и вытираю лоб. Грудная клетка ходит ходуном. Хочется пить, но, пососав загубник кэмелбэка, я обнаруживаю, что резервуар пуст.

У меня есть еще литр воды в лексановской бутылке в рюкзаке, но через несколько секунд я понимаю, что не смогу снять лямку рюкзака с зажатой руки. Я снимаю фотоаппарат с шеи и кладу его на камень. Высвободив левое плечо из лямки, растягиваю правую лямку, просовываю голову в образовавшуюся петлю и натягиваю лямку на левое плечо так, что она охватывает всю верхнюю часть тела. Под тяжестью веревки, снаряжения для спуска дюльфером, видеокамеры и бутылки с водой рюкзак съезжает вниз. Остается только переступить ногами через лямку. Я вытаскиваю темно-серую бутылку со дна рюкзака, отвинчиваю пробку и, не осознавая значения своих действий, совершаю три больших глотка. Затем останавливаюсь, чтобы отдышаться. Тут до меня доходит: за пять секунд я выхлебал треть всего запаса воды.

«О черт! Чувак, закрой бутылку и спрячь. Воды больше нет». Я плотно завинчиваю пробку, кидаю бутылку в рюкзак, лежащий у меня на коленях, и делаю три глубоких вдоха.

«Так, пора расслабиться. Адреналин не поможет тебе выбраться отсюда. Осмотрись, подумай, что можно сделать». Поразительно — прошло всего полчаса с того момента, как камень рухнул. Принятое решение — прекратить метаться от одной бессмысленной попытки освободиться к другой и объективно оценить ситуацию — гасит мою энергию. Все идет к тому, что быстро это не закончится, значит, я должен хорошенько подумать. Чтобы подумать, я должен успокоиться.

В первую очередь я решаю исследовать ту область, где камень прижимает мою кисть. Силы тяжести и трения втиснули камень в новое место, примерно в метре с небольшим от дна, с новым набором точек сжатия. Три из них — противоположные стены каньона. Четвертая точка опоры пробки — со стороны нижней части каньона — моя кисть и запястье, пойманные в дьявольское рукопожатие. Я говорю себе: «Моя рука не просто застряла там, она удерживает этот камень от контакта со стенкой. Да, мужик, ты в заднице».