Ещё о психотерапевте-материалисте

Он обычно клиницист в классическом, гиппократовом, духе. Он чувствует подлинную действительность как, прежде всего, материю, излучающую дух (хотя бы в примитивных формах «души» червяка или лягушки) или не излучающую дух мёртвую материю выгоревших звёзд, камня-голыша на морском берегу. Одухотворённый клиницист чувствует-понимает живую материю, излучающую дух, и в себе самом и в своём пациенте. Чувствует-понимает защитно-приспособительную сущность саморазвивающейся природы организма. Чувствует-понимает-догадывается, в том числе, и в гуще своего нажитого клинического опыта, как именно надобно помогать больному организму бороться, например, с инфекцией или генетически обусловленным раковым делением клеток, или шизофреническим процессом. Это чувство-понимание изначальности (первичности) материи-природы помогает усмотреть в возможных подробностях соответствующие, исходящие, в серьёзной мере, из анатомических особенностей физиологические и душевные особенности, движения, в том числе, характерологические, невротические. Клиницист чувствует-понимает подлинную действительность страдающей души пациента как, прежде всего, материю-природу страдания, тело, излучающее страдание, а не страдающий сам по себе изначальный дух. А психотерапевт-идеалист, даже без соответствующего воспитания, невольно чувствует-понимает подлинно существующий для него как действительность, реальность изначальный (первичный) Дух, символически набрасывающий ему концепцию болезни (страдания). Исходя, прежде всего, из этой концепции, психотерапевт направляет к патологическим мишеням (обычно без углубления в дифференциальную диагностику: какого-де нозологического происхождения страх, навязчивость, тревога и т.д.) определённые психотерапевтические техники. Любой психотерапевт-врач одновременно может применять и лекарства. Психотерапевт-идеалист нередко успешно работает (вместе с лекарствами) с острой психотикой, с её мифологией, символами - с помощью психотерапевтических техник (в психоаналитической, экзистенциально-гуманистической, когнитивно-поведенческой психотерапии). Психотерапевт-материалист чаще выбирает отделение с субпсихотическими и личностными расстройствами. Так мог бы предположительно обобщить многолетние наблюдения в этом духе в психотерапии.

Психотерапевтическая углублённая клинически-классическая помощь шизотипическим пациентам и пациентам с разнообразными личностными расстройствами возможна в тех случаях, когда психотерапевт, будучи достаточно тонким клиницистом, способен чувствовать-осмыслять психопатологические симптомы с их нозологической структурой, окраской и подробности личностной почвы (характерологические особенности). При этом углублённый клиницист чувствует-постигает защитно-приспособительную особенность организма в симптомах, синдромах, личностной почве.

Чувствующий страдающее тело, дышащее больным духом, обычно по-земному жалостлив к душевнобольному, тяжёлому невротику, испытывая с ним и какие-то грани созвучия. Помогая искренне и без устали страдающему, помогает и себе, свободный от выгорания («синдром эмоционального сгорания»). Работающий по идеалистически-духовной модели более прохладно-рационалистичен и, порою, этим по-своему ценен.

Здесь вспомним, что отечественной медицине с давних пор присущ классический гиппократов душевно и духовно согревающий клиницизм (Зыбелин, Мудров, Дядьковский, Захарьин, Боткин, Корсаков, Ганнушкин), чему, видимо, тоже способствовали типичные особенности российской природы души. И это неотделимо от нашей, тоже исконной, коренной русской художественной культуры (Пушкин, Гоголь, Тургенев, Гончаров, Толстой, Чехов, Куприн, Платонов, Распутин, передвижники, художник Попков, Глинка, Свиридов, ещё многие). Всюду здесь одухотворённое переживание за страдающего человека, потому что переживает и сам страдающий. Психотерапия Малиновского, Корсакова, Яроцкого, Консторума и им подобных – это совсем не психотерапия самодовольных, уверенных в себе, специалистов. «Здоровяк мне не поможет», - ещё в молодости услышал я от депрессивного пациента. Известное выражение о России (при всей его грубоватости) «рабская душа и великая культура» - не так уж случайно. «Рабское» следует тут понимать как склонность к переживанию неполноценности (дефензивность). Это частая неуверенность в себе защитно сопровождается сверхкомпенсацией. Дефензивное реалистически земное до подробностей сочувствие дефензивному, сопереживание страдающему человеку отмечено и Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым ещё в древнерусской литературе, особенно в «Повести о Горе-Злочастии» (XVII век). Д.С. Лихачёв пишет, что «пропившийся молодец представляется (неизвестному –М.Б.) автору повести не «грешником» средневековых сочинений о пьянстве, а несчастным, заслуживающим сожаления человеком» [18, с. 426]. В другой работе Лихачёв [19, c. 96] подчёркивает реалистически-характерлогическое в этом «пропившемся молодце». «По натуре своей он не способен ни на активное добро, ни на активное зло. Когда Горе нашёптывает ему соблазны заняться грабежом, он пугается и уходит в монастырь, но не по обычаю старины, не для спасения души, а чтобы избыть горе, потому что нет сил ни жить, ни кончить самоубийством. Он точно тяготится своею свободою, стыдится своей «позорной» жизни, смиренно слушает советов добрых людей и, не находя себе применения, бредёт без цели, без сильных желаний, покорно повинуясь превратностям жизни». Вот Д.С. Лихачёв [18] поясняет, что молодца напоили, ограбили, и он бредёт в «чужую страну», потому что стыдно ему появиться дома после этого в тряпье («Стало молодцу срамно появитися / своим милым другом») ( c. 418). Да, дефензивный молодец горько, мучительно переживает свою вину, подобно героям будущей русской прозы.

Одухотворённая материалистичность классической клинической психотерапии невозможна без движимого клиническим мышлением выразительного реалистического, научно-художественного описания душевных картин, переживаний пациентов( в духе реалистического описания подробностей души человека в литературе и живописи). Природность душевных, духовных свойств – это глубинная неразделимость, спаянность душевного, духовного и телесного в писательски-художественном или естественно-научном изображении с подспудным чувством телесной изначальности-первичности по отношению к духу. Так, читая переживания и поступки героев нашей классической прозы, постоянно чувствуешь, например, выражение их лиц, строение и движение их рук, движения тела. Порою всё это выписано до живых подробностей. В естественно-научных медицинских описаниях состояний больных, в сущности, обнаруживаем то же самое, но проникнутое врачебной, научной мыслью. В XVIII веке первый русский профессор-медик Семён Герасимович Зыбелин (1735-1802) в «Слове о сложениях тела человеческого и о способах, как оные предохранять от болезней» рассказывает, например, что меланхолики, склонные к ипохондрии, «понимают вещи с немалым трудом, но потом по причине прилежного и зрелого своего рассуждения проникают в оные совершенно <…>, в делах чрезмерно трудолюбивы, хотя в исполнении и окончании оных медленны». «Они везде наперёд затруднения, коих нет, и несчастие воображают <…>». Душевные особенности в «Слове» Зыбелина неразделимы с телесными. И телесными особенностями объясняются. В «меланхолическом сложении» кровь чёрная и густая», «жёлчь густая», «обращение в мозгу соков не скорое», «члены не очень гибки и неповоротливы, походка тихая, часто и нагбенная, <…> цвет лица бледный или гораздо смуглый: ибо соки на поверхность тела или за густотою мало приходят, от стыда не краснеют, но бледнеют [20, сс. 186-187]. Пётр Борисович Ганнушкин (1875-1933), уже более клинически-сложно, по-своему, сообразно своему времени, через полтораста лет, но также научно-художественно и тоже в работе для врачей, описывая человека подобного склада (психастеника, астеника), отмечает следующее. Он «боится за себя самого, за то будущее, которое его ожидает и которое он рисует себе мрачными красками, боится за своё физическое и психическое здоровье». <…> постоянные тревоги, опасения, беспокойство – вот что наполняет его жизнь <…>» [21, с. 140]. Всё это душевное по-гиппократовски, как и у Зыбелина, исходит из особенностей сомы, но уже сообразно развитию науки в XX веке. «По телосложению их (людей с таким характером – М.Б.) чаще всего приходится причислять к так называемому астеническому или лептозомному типу Кречмера, а со стороны нервной соматики у них почти во всех случаях обнаруживаются признаки недостаточности – в смысле ли прямой слабости или чрезмерной возбудимости – тех отделов нервной системы, которые регулируют рефлекторную деятельность вообще и функции так называемой вегетативной нервной системы в частности» (с. 142).

Исходя из клинической картины, психотерапевт-клиницист помогает природе не техниками, а жизненными психотерапевтическими приёмами, усиливающими, совершенствующими природную защиту (гипносуггестивными, рациональными, креативными и т.д. в классически-клиническом преломлении).

Иной, идеалистический (например, религиозный), мир переживаний охватывает нас в общении с поэзией Шиллера, Байрона, живописью Кандинского, Нестерова, психотерапией Фрейда, Фромма, Франкла, Роджерса. Здесь изначальный Дух рисует мир философически символами и сновидными образами, в том числе реалистоподобными, без земных полнокровно- реалистических переживаний и особенностей телесного (плоти). Здесь, в психологически-ориентированной психотерапии, не жизнь природного духа, а движение изначального Духа разнообразными концепциями, реализующимися психотерапевтическими техниками. Есть и третий , полифонический, мир переживания действительности, в котором Дух и Природа, будучи как бы изначально самостоятельными и независимыми друг от друга своим происхождением, соединяются в несоединимое (Гоголь, Кафка, Врубель, Дали, Райх, Пёрлз, Морено).Вокруг этих трёх типичных полюсов расположено, существует бесконечное море людских индивидуальных мироощущений, религиозных и безбожных, в чём убедился за долгую свою психотерапевтическую практику. Оставаясь клиницистом и в мировой духовной культуре, убедился в том, что особенность нашей культуры – особый тревожно-одухотворённый сердечный материализм( по причине, прежде всего, природной российской склонности к дефензивно-материалистическому мироощущению). При нередкой у нас аутистической дефензивной реалистоподобности и частой выраженности реалистических радикалов в полифоническом характере [7, 22] .