Проявляться в открытом поле ситуации

У нас есть уникальный шанс. У нас может быть те­оретический подход, открытый для всего нового, ин­тегрирующий новое, и в то же время строгий. Этот подход может изменяться в ходе практического при­менения, которое будет разным вследствие различия стилей каждого терапевта, а также вследствие осо­бенностей наших пациентов. Этот шанс кажется мне уникальным по одной простой причине: если мы во­оружимся очками современной философской, соци­ологической, психологической, эпистемологической рефлексии, мы обнаружим, что наш основополага­ющий текст почти пятьдесят лет после своего напи­сания может стать объектом нового прочтения и об­рести поразительную актуальность. Конечно, в этом тексте нет недостатка в противоречиях, нарушениях связности, упущениях. Если взглянуть на него сегод­няшними глазами, натренированными несколькими десятилетиями рассмотрения человека, психотера­пии, субъекта и общества, в нем можно встретить ряд

88

Жан-Мари Робин

архаизмов и отсылок к отжившим парадигмам, кото­рые стали сегодня мишенью для критики.

Подарив нам эту книгу, наши основатели дали нам один совет. По крайней мере, так утверждает традиция, переданная нам Изадором Фромом. В группе основате­лей гештальт-терапии Фром способствовал оформле­нию институтов и самостоятельных исследовательских программ. Совет, о котором я говорю, состоит в следую­щем: в этой книге нет ни единого примера, ибо каждый читатель должен наделить содержащиеся в ней рассуж­дения своим собственным опытом и своим собствен­ным пониманием. Все помнят склонность Перлза к вер­бальной агрессии, т. е. к стремлению разрушать, разже­вывать, присваивать. Речь идет о том, что любое пред­положение, которое мы соглашаемся принять, долж­но работать на практике. Все также помнят привержен­ность Гудмена идее творческого приспособления, т. е. взаимного преобразования себя и мира, мира идей, пос­редством создания смыслов. Наконец, все помнят при­зыв Лоры Перлз «жить на границе», т. е. строить всякую мысль и всякую практику исходя из «контакта». С таким наследством просто невозможно устоять перед соблаз­ном продолжить это творческое пережевывание в кон­такте с нашими современниками: как пациентами, так и теоретиками и коллегами!

Прорыв, который совершили основатели гештальт-терапии, впрочем, не без колебаний и оплошностей, на мой взгляд, заключался в том, что они поставили на первый план «поле», отодвинув теоретизирование субъ­екта в сферу следствий. Дело было не в том, чтобы ус­тановить дихотомию поле/субъект и противопоставить два этих конструкта как нередуцируемые, а в том, что­бы перевернуть порядок факторов. Первичным высту­пает поле, а уже в поле существуют развертывающиеся операции. Поле и операции в поле группируются под

Быть в присутствии другого 89

родовым именем «контакта». Следствием этой перма­нентной, протяженной во времени операции является порождение субъекта, и если операция протяженна, то и формирование субъекта также является перманент­ным. Следовательно, таким образом устанавливается возможная «протяженность субъекта» или как минимум того, что сам субъект называет субъектом.

«Что такое расстояние между мной и мной самим?»

Говоря словами Ф. Пессоа¹⁶, что представляет со­бой это расстояние «между собой и самим собой»?

Перевести слово self словом «я» было бы непозво­лительной редукцией. «Я» не только сущность, и, сле­довательно, «я» не отностися только к сущности id. Вполне очевидно, что одна из основных трудностей, с которой мы сталкиваемся в понимании теории self в гештальт-терапии и, как следствие, в ее клиничес­ком применении, коренится в различии интерпрета­ций нашего понятия self. Мы рабы заложенной в на­шей культуре тенденции понимать self по аналогии с «я», «субъектом», «личностью», т. е. его овеществить, приписывать ему некие очертания; точно так же мы затрудняемся помыслить себя без границ между «я/ не-я». Таким образом, терапевтическая практика, ко­торая вытекает из этой системы представлений, орга­низованной нашим языком, будет сориентирована в направлении отчетливой солипсической индивиду­альности, которую надлежит уловить, проанализиро­вать, развить, исправить, вылечить...

Чтобы выйти за пределы взгляда на себя как на «единицу», как на цельный субъект, как на субъект,

¹⁶ Pessoa F. L. Le livre de l'intranquillite. Т. 1. 1999.

₉₀ Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

91

преемственный во времени, необходимо заменить слово «я» (или «самость» на языке философов) анг­лийским понятием self.

Вместе с тем мы охотно согласимся с тем, что це­лое и протяженное «я» применительно к живущему может характеризоваться движением. Движение, или само-движение (англичанин, возможно, скажет «self-movement», «мое движение, которое осуществляю я»), отличает живое от неживого. В этой извечной транс­формации, в конститутивной мощи изменения мы размещаем начало и «центральный момент» организ­ма — какой бы ни была локализация, которая ему при­писывается, — и мы называем его «Я».

Но self в английском языке отсылает к операции об­ращения к происхождению действия. Это возвратная операция, в которой действующее лицо себя уточняет, ограничивает, определяет. Это операция, которая пред­полагает интеграцию в поле, чтобы достигнуть продол­жающейся дифференциации. Это не индивид, а про­цесс индивидуации. Это «Я не рисую его пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении» Монтеня¹⁷. И тогда self обозначает возвратную операцию, учрежда­ющую эту дифференциацию «я сам/мир»; и только как следствие — результат этой операции. На каком уровне психотерапевт совершает свои интервенции - на уров­не операции или же на уровне (более или менее стати­ческого) результата данной операции?

Этот результат, который именуют «я», указыва­ет также на отличие Я от Другого. «Быть собой — это значит не быть таким, каким тебя делает другой че­ловек или другие люди или стечение обстоятельств»¹⁸.

» МонтеньМ.Опыты.Кн.III,гл.2(М., 1991.Т.З, с. 29). -

Прим. пер.

¹⁸ Maldiney H. Reflixion et qukte du soi // Kimura B. Ecnts de

psychopathologie phenomenologique. P., 1992.

Если это «я» «не такое, каким его делают другой чело­век или другие люди», будь то даже терапевт, хотя мы прекрасно знаем, что мы сделаны из общения с дру­гими, из множественности интроектов, идентифика­ций и т. д., это «я» — которое приобретает здесь пол­ноту значения слова self — является, следовательно, единственным оператором, который трансцендентен операциям, где другой человек присутствует так от­четливо.

Я хотел бы привести здесь выборку цитат из книги Перлза и Гудмена и продемонстрировать, что в сво­ем основополагающем тексте эти авторы без конца колеблются между двумя концепциями self, между концепцией, в которой self мыслится как сущность, и той, в которой self мыслится как оператор; между концепцией организма, имеющего свои нужды и же­лания, и концепцией, которая настаивает на необхо­димости постоянного создания значений; между кон­цепцией, которая определяет контакт-с-миром в тер­минах «пойти и взять», и той концепцией, которая го­ворит об этом в терминах творческого приспособле­ния и конструирования/разрушения гештальтов. В этом можно увидеть не всегда диалектическое проти­воречие в позициях Перлза и Гудмена.

Но то, что для меня, в данном случае, важно, это прояснить, место self в работе психотерапевта.

Если мы определим психотерапию как:

—акт вторжения в содержание психики,

—экспертизу организации личности,

—действие изменяющего в пользу изменяющегося или будущего изменившегося,

—уменьшение патологии и связанных с этим страда­ний, ориентируясь на некую внешнюю норму и не­кое определение здоровья и нездоровья,

92 Жан-Мари Робин

...то, в таком случае, мы, вероятно, должны будем опираться на ту концепцию self, которая теорети­чески описывает self как сущность, и мы для нас бу­дут привлекательны все теории, в которых говорится о внутренней организации индивида, ее инстанциях и структурах, ее «объектных отношениях» или иных структурах, именуемых «внутренними».

Но если мы определяем терапию как встречу меж­ду двумя, которая позволяет «проявляться», «прояв­ляться в открытом поле некоей ситуации», или, как я люблю говорить, «появляться по случаю другого», приоритет сместиться на возвратность self, эту под­вижность поля, которая этим «между» поддерживает продолжающуюся индивидуацию.

Таким образом, практика исследования должна быть нацелена на то, чтобы «узнавать индивида ис­ходя из индивидуации, а не индивидуацию исходя из индивида»¹⁹. Следовательно, операция придания формы определяет бытие: бытие до всякой индивиду­ации есть поле богатое потенциальными возможнос­тями, которое может быть только в становлении, т. е. в индивидуации. Это то, что сопровождает терапевт: он «следует» за бытием в его генезисе.

Объективистская традиция заставляет нас упорс­твовать в непонимании «отношения», которое воспри­нимается как отношение между терминами, которые предшествуют акту их вхождение в отношение. Сле­дуя за Симондоном и его утверждениями, которые оп­рокидывают традиционную точку зрения, можно ска­зать, что исследование индивидуации создает объект (что может обозначать здесь индивида как фиксацию процесса). «Крайний случай отношения — это случай

Быть в присутствии другого 93

непрочности отношения»²⁰. Я утверждаю, что только такая теория, которая осмыслит бытие через множес­твенность операций, в которых происходит его инди-видуация, окажется способной преобразовать подход к отношению: «бытие является как становление через связывание».

Таким образом, суть индивида заключается в отно­шениях. И это «заключается» надо подразумевать на двух уровнях:

- индивид есть не что иное, как отношение или от­
ношения, операции индивидуации, которые он
возобновляет и которые его создают, учреждая его
как то, что связывает разные формы его опыта,

— и это, кроме того, отношение, которое придает
прочность бытию, т. е. реальности.

Индивид есть одновременно то, что он совершает в отношении, и то, что получается в результате это­го. Всякое изменение отношения индивида к другим есть также изменение его «внутренних» особеннос­тей. Впрочем, всякое различие между «внутренним» и «внешним» представляется лишь относительным, ибо то, что для индивида является внешним, может стать внутренним, и точно так же то, что является внутрен­ним, может стать внешним. Разумеется, это движение, которое направляет рост. Одно из фундаментальных прозрений Гудмена заключается в следующем: нельзя понять, в чем может заключаться реальность индиви­да, как нельзя ухватить значение его отношения с его средой, ибо индивид, рассматриваемый изолирован­но, есть неполная реальность; и только акт отноше­ния может позволить преобразовать операции кон­такта в структуру и структуру — в операции контакта.

¹⁹ Simondon G. L'individu et sa germse psycho-biologique. 1995.

Там же.

Жан-Мари Робин

Открытое поле ситуации

Существует иллюзия бытия объекта, бытия, отде­ленного от ситуации. Наша жизнь — это «ситуация-организм» и обязана участвовать в жизни ситуации. У организма нет свободы, ее надо искать в ситуации. У организма нет отчуждения, его надо искать в си­туации. У организма нет развития, его надо искать в ситуации. Вся наша жизнь является участием в ситу­ации, включением в ситуацию, даже исключенность сама по себе является формой включенности в ситу­ацию; с тем же основанием можно было утверждать, что одиночество является одной из модальностей бы-тия-вместе-с.

Ситуация «предшествует» различению субъект/ объект. Это понятие, говорящее о поле — поле, со­ставляющем территорию процесса интеграции и диф­ференциации.

Если человек ситуативен, то он есть пункт пере­сечения множественных точек зрения и содержа­ний (см. термин «содержится» (consiste) у Симондо-на). Складывание и развертывание. Истину, в таком случае, надо мыслить в терминах «перспективистской истины»²¹. Ситуация всегда означает создание того, что она есть. Нет разницы между тем, чтобы действо­вать в ситуации или чтобы быть объектом действия. Мыслить в терминах ситуации означает, таким обра­зом, искать процесс создания этой ситуации, а не не­кую локализацию, которая могла бы оправдать бытие с метафизической точки зрения. Процесс создания есть процесс интеграции/дифференциации, прина­длежность ситуации и включенность в ситуацию на­ряду с индивидуализацией. Это дает основание для свободы. Отсутствие одного из терминов пары «при-

²¹ Benasayag M. Le mythe de l'individu. P., 1998.

Быть в присутствии другого 95

надлежность ситуации/индивидуация» становится незнанием детерминаций, «невозможностью не сде­лать то, что делается», на чем Бланкенбург обосновы­вает всю психопатологию.

Стать свободным — это значит в «здесь и теперь» каждой ситуации участвовать собственным действо-ванием в деле свободы, которая управляет ситуацией.

Жан-Поль Сартр уже писал об этом в своей кни­ге «Бытие и ничто»: «Свобода есть только в ситуации, ситуация реализуется только через свободу... Я абсо­лютно свободен и ответственен в моей ситуации. Но столь же верно и то, что я свободен только внутри си­туации».

Обращение к данному понятию позволяет рассмат­ривать действие как ответное действие, как диалог с ситуацией. Но действование детерминируется исклю­чительно ситуацией только в том случае, если интен-циональность теряет всякое значение. Мы обращаем­ся, таким образом, к «id ситуации», о котором гово­рит Гуд мен, — понятию, которое парадоксальным об­разом соединяет в себе телесность id и контекстуаль­ные параметры. «Ситуации не вызывают наших дейс­твий, но не и представляют собой простой фон, на ко­тором мы реализуем наши намерения. Мы восприни­маем ситуацию только в зависимости от наших реаль­ных способностей и желания действовать»²². Проис­ходит действие, и через обращение к нуждам, кото­рые узнаются в ситуации, конституируется ощуще­ния себя и оно подтверждает «явление», сделавшее его возможным.

В каждой ситуации, действительно, заново разыг­рывается дифференциация «я» и «мир» подобно тому, как это можно теоретически рассмотреть на приме­ре младенца. И в каждой ситуации заново разыгры-

Joas H. La creativite de l'agir. P., 1999.

96

Жан-Мари Робин

вается дифференцирующая работа, которая происхо­дит постоянно и одновременно. Здесь можно увидеть также аналогию с парадигмой романтической любви, которая исходит одновременно и уравновешенно из слияния с другим и из безусловной готовности при­знать в другом - другого. Чтобы теоретически описать эти два фундаментальных движения поля, равным об­разом можно обратиться к замечательным понятиям Минковски «разъединение» и «связь».

Отказ знать

Чтобы ситуация была открытой и чтобы тем самым поле могло создавать формы, мне представляется обя­зательным соблюдение ряда условий:

—Отказ от власти терапевта, от позиции знания дру­гого и управления другим. Я полагаю, что знание источает высокомерие одного и рождает или усу­губляет униженность другого. Компетентность те­рапевта, разумеется, не должна быть отброшена. Остается узнать, какова будет область его специ­фической компетентности: будет ли он экспер­том в области психологии, психопатологии и иных дисциплин об индивиде; или же он будет экспер­том в деле мобилизации творческих сил в отноше­ниях, которые имеет место в настоящий момент?

—Отказ от веры в то, что психотерапия могла бы стать наукой. Это, однако, не значит, что она приобрета­ет статус «искусства», как того требуют те, кто го­тов оправдать и возвести в правило какую угодно субъективность. Если бы она была наукой, то име­ла бы «предмет» исследований и порождала бы тех­ники. Когда говорят «техники», подразумевается их «воспроизводимость», идентичность (в частное-

Быть в присутствии другого 97

ти, и для самого пациента) упорядоченного навы­ка, что является доказательством его эффектив­ности. Психотерапия есть некая практика. Я по­нимаю, как рискованно не настаивать на научном характере психотерапии сегодня, когда государс­твенная власть желает оздоровить профессию и от­делить нас от гуру, целителей и других шарлатанов. Как сказать о нашей особенности, чтобы не упасть в глазах наших собеседников? Бион замечал в ходе одного из своих семинаров: «Что такое психотера­пия? Два человека встречаются в одной комнате и разговаривают... или не разговаривают. Это кажет­ся настолько простым, что трудно поверить, на­сколько это сложно!» — Отказ от веры в то, что теория или теории, кото­рые помогают нам мыслить, не мешают видеть то, что находится у нас перед глазами. Мне кажется, что любые теории являются конструктами, мета­форами, которые способны нам помочь в обре­тении смысла нашего опыта; они могут также — в частности, когда они теряют свой статус метафо­ры, превращаясь, в наших глазах, во что-то досто­верное, — помешать нам быть открытым для вос­приятия ситуации. «Ретрофлексия», «бессозна­тельное», «внутренние объекты», «психика» или «поле»... все это только способы говорить, являю­щиеся отражением нашего способа мыслить. Но они также есть то, что влияет на наш способ мыс­лить и, следовательно, воспринимать или не вос­принимать нечто.

Самораскрытие

Мы работаем на уровне поля, в здесь и сейчас ситу­ации (уточню, что я сознаю, что так бывает не всегда;

98

Жан-Мари Робин

Быть в присутствии другого

99

что это не всегда возможно и не всегда желательно). Так как одна из наших задач состоит в прояснении индивидуации клиента, т. е. дифференциации поля, то каковы наши инструменты?

Наш главный инструмент — самораскрытие те­рапевта. О каком раскрытии идет речь? Мы имеем в виду проговаривание актуального переживания те­рапевта в терминах влияния ситуации и взаимодейс­твия, того, как вводятся в контакте и как ситуация вводится в контакт им самим и другим, чтобы произ­вести общую работу над вопросом о том, как один и другой могут быть творцами. Важный термин небре­жен. Творец! Тот, кто творит... И это в контексте, где люди зачастую переживают себя в качестве объекта воздействия ситуации, своего жизненного контекста, своей истории, своего окружения, своих психотравм, своего подсознательного или его симптомов!

Это самораскрытие терапевта существует, какой бы ни была этика терапевта и какими бы ни были его сознательные выборы. Со своей стороны я считаю не­обходимым ограничить это самораскрытие терапевта некоторыми принципами:

—оно в основном ограничено «здесь и теперь» ситу­ации;

—оно высказывается, насколько это возможно, та­ким образом, чтобы оно не смогло стать фигурой в текущем опыте (что может помешать процессу па­циента), а оставалось материалом на заднем плане, который будет подпитывать, способствовать и, ко­нечно, оттенять фигуру — т. е. дифференциацию

—которую пациент конструирует по случаю ситуа­ции;

—оно пропущено через фильтр теории, к которой я апеллирую, и работы над собой, осуществляемой на основе моей собственной терапии.

Так как я остаюсь в осознании, что это самопредъ­явление сопряжено с моей собственной работой по дифференциации, т. е. тем, что следовало назвать моей субъективностью, и я осознаю, что эта субъек­тивность, бесспорно, эмоциональна. Я хотел бы на­помнить то, что Гудмен говорит об эмоциях, а имен­но, что «эмоция есть непосредственное и интегратив-ное осознание отношения между организмом и сре­дой» и что «это функция поля». Я всегда цитирую его слова: «Эмоции — это когнитивные средства. Далеко не будучи препятствиями для мысли, они выступа­ют единственными в своем роде посланиями, свиде­тельствующими о состоянии поля организм/среда, и средствами осознания надлежащего характера наших стремлений. В качестве знаний эмоции могут содер­жать погрешность».

Эта погрешность эмоций и, следовательно, субъек­тивности, которую предъявляет терапевт, подтверж­дает позицию неуверенности, похвальной на своем месте. Замечательный английский психоаналитик Питер Ломас, в самом деле, ратовал за «доброволь­ную неуверенность». Я принимаю эту мысль на свой счет. Неуверенность не вызывает сомнений. Неуве­ренность — это признак того, что не известно заранее, что может быть лишь объектом догадок и что, сле­довательно, остается открытым, тогда как сомнение обозначает колебания в том, какую сторону принять, оно подразумевает вопрос о реальности некоего фак­та, о справедливости некоего суждения или некоего действия. Сомнение может подточить переживаемый опыт, тогда как неуверенность может открыть ситу­ацию. В таком качестве, по замечательному выраже­нию немецкого гештальт-терапевта Франка Штемле-ра, неуверенность надо культивировать во всех смыс-

100 Жан-Мари Робин

лах слова «культивировать» — поддержки и приобще­ния к культуре.