Понятие психологической защиты

Психологическая защита как неосознаваемый фактор мотивации

Понятие психологической защиты

Чтобы проиллюстрировать действие психологической защиты обратимся к примеру из нео­конченного романа австрийского писателя Р.Музиля "Человек без свойств", с которого начинается книга Э.Киршбаума и А.Еремеевой «Психологическая защита».

"Стоял прекрасный августовский день 1913 года". По широкой оживленной улице идут двое, главные герои романа, Диотима и доктор Арнгейм. И вдруг они становятся свидетелями несчастного случая: автомобиль наезжает на пешехода, которого ук­ладывают на край тротуара:

"Люди попеременно опускались возле него на коле­ни, чтобы что-нибудь с ним предпринять, распахивали и вновь запахивали его пиджак, пытались приподнять его или, наоборот, вновь уложить; никто, собственно, не преследовал другой цели, кроме как заполнить вре­мя, пока со спасательной службой не прибудет умелая и полномочная помощь.

Дама и ее спутник также подошли и поглядели поверх голов и согнутых спин на лежавшего. Затем они отошли назад и помедлили. Дама почувствовала что-то неприят­ное под ложечкой, что она вправе была принять за со­страдание; это было нерешительное, сковывающее чувство. Господин после некоторого молчания сказал ей:

— У этих тяжелых грузовиков, которыми здесь поль­зуются, слишком длинный тормозной путь.

Дама почувствовала после таких слов облегчение и поблагодарила внимательным взглядом. Она уже несколько раз слышала это выражение, но не знала что такое тор­мозной путь, да и не хотела знать; ей достаточно было того, что сказанное вводило этот ужасный случай в ка­кие-то рамки и превращало в техническую проблему, которая ее непосредственно не касалась. Да и слышна была уже резкая сирена Скорой помощи, и быстрота ее прибы­тия наполнила удовлетворением всех ожидавших. Замеча­тельная вещь — эти социальные службы. Пострадавшего положили на носилки и вдвинули вместе с ними в ма­шину. Вокруг него хлопотали люди в какой-то формен­ной одежде, а внутри кареты, насколько улавливал взгляд, все было так же опрятно и правильно, как в боль­ничной палате. Уйти можно было с почти оправданным убеждением, что произошло нечто законное и право­мерное.

— По американской статистике, — заметил госпо­дин, — там ежегодно из-за автомобильных катастроф гибнет сто девяносто тысяч и получает увечья четыреста пятьдесят тысяч человек.

— Вы думаете, он мертв? — спросила его спутница, у которой все еще было неоправданное чувство, что она присутствовала при чем-то из ряда вон выходящем.

— Надеюсь он жив, — отвечал господин. — Когда его вносили в машину, он казался живым" [Мзиль Р., с.ЗЗ].

Итак, что произошло? Некоего прохожего сбивает автомобиль. В некую благодушную, размеренно-выверен­ную ситуацию, в "имперскую нескончаемость" собст­венной жизни и вообще любого бытия врывается нечто "из ряда вон выходящее", чужая смерть, как ее напоминание, как ее послание "Memento mori!" — "помни обо мне!". И пусть это чужая смерть, смерть другого, чужого, незнакомого, но эта смерть — навязанная тебе, без твоего желания про­явившийся знак твоей бренности, вре-менной конечности твоего существования. И чужая, случайная смерть — не нужное мне напоминание о том, что и моя жизнь и мое бытие — это бытие, отмеченное, опаленное дыханием смерти, это "бытие-к-смерти" (вы­ражение Хайдеггера). Смерть другого человека "включи­ла" экзистенциальный* ужас, который у Диотимы почти физиологически проявляется как сосание под ложечкой, а психически как некий дискомфорт, неприятное, "не­решительное и сковывающее чувство".

Важно и другое. В сущности никто не виноват, что кого-то сбивает автомобиль, по крайней мере пешеходы не вино­ваты. "Он пострадал из-за собственной неосторожности". Но ведь нелепо, случайно прерывается жизнь, умирает конкретный человек. Смерть случайно выр­вала из наших рядов одного из нас. Могла и меня. Но со мной обошлось, а вот ему не повезло. Я не виноват, что ему не повезло, что он был неосторожен. Никто не виноват... Но от чего же это "сковывающее чувство"?!

Для человека случайность, единичность, конкретность и неизбывность смерти трудно переносима. Перепуган­ное сознание пытается выкарабкаться из этого экзистен­циального ужаса и бессознательно нарастающего чувства вины, сопричастности происходящему. Я не хочу быть соучастником смерти. Сознание пытается как можно ско­рее завершить эту исключительную и трудную ситуацию.

И вот это первое спасительное: "Он пострадал из-за собственной неосторожности". Его смерть не случайна - она следствие его неосторожности, у этой смерти найдена причина. Конечно, конечно же, его смерть - это зако­номерное событие. Чем еще объяснить смерть человека как "нечто законное и правомерное"? Когда с этим не справ­ляется сознание Диотимы, то тут же любезно свои услуги предлагает другое сознание, сознание ее попутчика Арнгейма, возводящего (или низводящего?) единичную, слу­чайную смерть в сугубо техническую проблему - "У тяжелых грузовиков слишком длинный тормозной путь" (а в тех­нике все закономерно, выверено, объективно) и в без­личностную статистику – 190000 - это уже большие числа, это уже статистически значимо, это уже закономерность. А тут уже и деловая суета санитаров "Скорой помощи", со­циальной службы, которая призвана разрешать, заканчи­вать такие неприятные ситуации. С глаз долой - из сердца вон. Ну конечно же, произошло "нечто законное и право­мерное" (реализация нашего стремления к всеобъемлющему контролю).

Остается последнее завершающее действие сознания по вытеснению смерти — не дать полностью убедиться в ее достоверности, остаться в неведении: "Надеюсь, он жив. Когда его вносили в машину, он казался живым".

И вообще, "был ли мальчик?". Вниматель­но прочитав эту мизансцену из романа Р.Музиля и ее дальнейшую интерпретацию можно почувствовать, что в такой нелегкой и лихорадочной работе испуганного и смятенного сознания по уходу из подобного рода исключительных ситуаций есть некая двусмысленность.

С одной стороны, сознание снижает психологический дискомфорт, гасит экзистенциальный ужас, притупляет чувство вины, расковывает "сковывающее чувство". С другой стороны, мы смутно догадываемся, что такой спасительный уход не до конца удается, ситуация во мне остается, продолжается, потому что она как раз не раз­решилась, она не была до конца пережита, а свершается некая подмена действительного, полноценного, хотя и мучительного разрешения и переживания ситуации, свер­шается именно уход, выход из ситуации. При этом ситуа­ция бессознательно присутствует во мне.

Тут мы как раз имеем дело с такой работой сознания, с таким уровнем психологической регуляции, которые в психологии и психотерапии называются психологической защитой.

Психоло­гическая защита — не нормальный, а особый, необычный способ разрешения ситуации и психологической регуля­ции поведения в ситуациях затруднения, в ситуациях некой невозможности. Психологическая защита иници­ируется такими исключительными, эксквизитными ситуа­циями. Одно из значений английского слова exquisite — "острый, сильный, исключительный".

Все ситуации по пара­метру эксквизитности можно представить себе как не­кий ряд, континуум с двумя полюсами. Один полюс представляют проблемные ситуации, для решения которых априорно не заданы способы поведения и мышления и где решение проблемы состоит в создании новых спо-собов поведения и (или) в конструировании новой психической реальности. Другой полюс представ-лен так называемыми "погра­ничными ситуациями" [К.Ясперс], где от личности тре­буется способ-ность и терпимость к экзистенциальным переживаниям, когда все существо человека захвачено во-прошанием о смысле бытия, отмеченного знаком сво­ей конечности (хайдеггеровское "бытие-к-смер-ти"). Лю­бое экзистенциальное переживание — это всегда и психическое переживание, которое как правило эмоци­онально негативно окрашено, которое воспринимается как психологический диском-форт или как сильное угнетенное, депрессивное состояние, как состояние отчаяния. В последнем случае человек не может реализовать, точнее, считает, что не может реализовать центральные установки, осуществить смысл своей жизни ни самым оснащенным предметно-практическим действием [Erikson E.H., 1962], ни самым изощренным философским вопрошанием. Между этими двумя полюсами континуума экскви­зитности располагаются ситуации стресса, фрустрации, конфликта.

Психологический механизм возникновения эксквизитной ситуации обусловлен финальной на-правленностью любого психического акта. Филогенетической предпосыл­кой "финального поведения" является рефлекс цели, впервые описанный И.П.Павловым еще в 1916 году. Со­гласно И.П.Павлову, рефлекс цели задает направленность любого живого организма, обладающего психикой, лю­бой жизни на развитие, на будущее: "Вся жизнь есть осу­ществление одной цели, а именно, сохранение самой жизни, неустанная работа того, что называется общим инстинктом жизни" [Павлов И.П., 1973, С.142].

Проявление рефлекса цели связано с напряжением, определенной энергетической направлен­ностью, неким модусом активности, который находит свое выражение в моментальной интеграции определенной части или же всех функций живой системы. Но чтобы возникло известное напряжение, психический акт дол­жен быть блокирован препятствием внешнего или внут­реннего плана. И тогда начинает действовать закон "психической запруды", который сформулировал немецкий философ и психолог Т.Липпс: "Если прерывается или тормозится естественный ход психического события, или в него в какой-то мо­мент вступает чуждый элемент, то там, где происходит задержка, нарушение, наступает затопление" (Stauung) [Lipps Th., с.108]. Под "затоплением" понимается резкое повы­шение психической напряженности.

Каждый психологический акт обладает определенным энергетическим потенциалом, он энер-гетически обеспе­чен. И это энергетическое обеспечение акта возрастает, если возникает затруднение при его разворачивании, протекании. Происходит то, что в общем контексте ис­следований стресса Ганс Селье называл "неспецифичес­кой мобилизацией организма" [Селье Г., 1982], или стягивание, "затопление" и моментальная интеграция всех сил к мес­ту задержки, к месту прерывания акта.

Блокировка психического акта может вызываться са­мыми разными факторами: борьбой двух равноценных мотивов, двух равных по силе желаний (страшно хочу съесть кусочек торта и так же сильно хочу сохранить фигуру), и несоответствием желаний и возможностей (хочу, но не могу, не хватает предметно-практи­ческой оснащенности), и противоречием между желанием и запретом (хочу, но нельзя этого делать, не положено), и диссонанс двух знаний (одни говорят, что я хороший, другие — что я плохой, или: мать говорит, что это мож­но, а отец говорит, что нельзя) и т.д.

Уровень "затопления" и качество интеграции психи­ческой энергии зависит от того, какое онтологическое поле личности блокировано, "какая жизненная необходи­мость оказывается парализованной в результате неспо­собности имеющихся у субъектов типов активности справиться с наличными внешними и внутренними услови­ями жизнедеятельности" [Василюк Ф.Е., 1984, С.32]. Специфика онтоло­гического поля и определяет, в каком виде эксквизитной ситуации мы будем находиться.

Итак, ситуация как система детерминирует поведе­ние человека, но, с другой стороны, в эту же ситуацию вовлечен человек, активный субъект со своими потребностями, интереса­ми, целями. В каждом конкретном случае объективно, извне, с позиций стороннего наблюдателя почти невоз­можно провести границу между обычной и эксквизитной ситуацией. Находясь в ситуации (и даже вне ситуации, осмысляя ее), я ее отражаю, переживаю. Качество инди­видуальной регуляции поведения в ситуации прямо не зависит от объективной структуры ситуации, за каче­ство переживания ситуации как проблемы или не проб­лемы, за качество поведения отвечает субъективная представленность ситуации в личности [Schröder H., Sprung H.], внутренняя картина ситуации. Д.Дёрнер [Dörner D.] показал, что эмоциональное пережи­вание проблемно-конфликтных ситуаций, которое в конечном счете определяет адекватность отражения и разрешения проблемы, зависит от Я-концепции, в част­ности от концепции собственной актуальной компетент­ности.

Составляющими актуальной компетентности являются: эвристическая компетентность – ча-ще всего неосознаваемая уверенность в своих способностях решить проблему, несмотря на то, что до этого у индивида не было опыта разрешения подобных ситуаций и эпистемическая вера в разреше-ние актуальной ситуации ранее апробированными способа­ми. Резкое понижение актуальной компете-нтности вызы­вается, с одной стороны, тем, что ранее приобретенный опыт "сейчас и здесь" не приго-ден, а с другой стороны - и это главное - эвристичес­кая компетентность низка. Это приводит к пере-живанию сильных негативных эмоций, в частности тревоги, и со­ответственно сказывается на вероя-тности неадекватного "уклоняющегося" поведения. Другое со­четание элементов актуальной компе-тентности - пони­женная эпистемическая компетентность при относительно высокой эвристической компетентности - не столь рез­ко сказывается на продуктивности разрешения ситуации.

Все эксквизитные ситуа­ции имеют две главные инвариантные* характеристики:

А. Человек, находясь в эксквизитной ситуации, переживает эмоционально-психическое напря-же­ние, качество и интенсивность которого зависит, во-первых, от выраженности и субъективной пе-реживаемости потребности в разрешении проблемы; во-вторых, от объективных параметров ситуации (неструктурированность условий, средств, целей); в-третьих, от представленности структуры си­туа-ции в сознании личности; от отражения собст­венных возможностей (опыта разрешения аналогичных ситуаций, уверенности в способ­ности решить любую проблему).

Б. Эксквизитные ситуации пред­ставляют собой возможности перестройки ранее сложившихся структур деятельности, общения и структуры личностных свойств (системы отноше­ний, установок, ценностных ориентации) и выход на иное, более совершенное качество саморегуля­ции и взаимодействия с миром. В разрешении си­туации актуализируются возможности личности как субъекта своей жизни. Но это в том случае, если ситуация действительно творчески разрешается или стойко переживается (если ее невозможно разре­шить).

В другом случае, патологическом, эксквизитные си­туации загоняют человека в болезнь. Вто-рой, патологи­ческий, способ проживания эксквизита - это либо возврат к животному существованию, к обескультуриванию, к потере человеческой сущности, либо выпад против своей культурной сущ-ности через самоубийство, либо выход в собственные миры, иные реальности, ничего общего с этим миром, этим бытием, с этой культурой не имеющие. Правда, в последнем случае может проис­ходить стыковка с творчеством: очень часто невроз и психоз изоморфны творчеству. Видимо, континуум пе­реживаний эксквизитных ситуаций не линеен (творчест­во—патология), а представляет собой некий замкнутый круг, где границы между творческим и патологическим переживанием мира размыты.

Каждый человек, каждая культура нарабатывает свои уровни терпимости к эксквизитным ситуациям, ту степень овладения свободой, которая переносима культурой и ин­дивидуальным сознанием. Чем нетерпимее культура и личность к эксквизитам, тем больше вероятность наработ­ки и использования третьего, психозащитного, способа проживания ситуации. В данном случае проблема, конф­ликт, стресс, кризис воспринимается в первую очередь как угроза личному благополучию, свое-му лицу, своей ранее сложившейся целостности; в этом случае весь мой пси­хологический аппарат пытается защититься, отгородиться от таких ситуаций, а если я нахожусь уже в этой ситуации, то скорее, скорее снять психический дискомфорт, напря­жение — этот атрибут переживания эксквизита. И вот тут определяющим моментом в активности является психоло­гическая защита.