Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 1 страница

1.

К. — а вот и решение.

Давай обсудим его в спальне?..

Высрать идею не так просто, детка. Чистая простынь, чистая жизнь.

Недолговечные фразы ты кидаешь. Знаешь...

И не хотелось бы. Пойми одно — есть 2 таких как я.

И где тот псих, что тебя создал?

А не ты это была...

Нет. Ты ошибся. Я прощу тебя на этот раз.

Надеюсь, в последний?

— Так, ребят. Сыграйте по новой! Я не вижу ваших чувств!

Дубль.

К. — вот решение!

Обсудим в спальне?

Высрать идею не так просто. Чистая простынь, чистая жизнь.

Твоя фраза погибнет через минуту. Знаешь...

Знаю. Пойми одно — есть 2 таких как я.

Псих тот, что тебя создал!

Ты?

Ошибся. Прощаю.

Надеюсь, последний?

— Так, ребят. Великолепно! Что за изящество?! Что за краски!

Удалите обе сцены.

2.

Пожалуйста, оставьте ваши ласки при себе.

Но я ласкаю только тебя...

Оставьте ваши ласки при себе.

Но я ласкаю...

Оставьте.

Но я...

3.

М.

?

М!

??

М!!!

???

(Непонимание.)

4.

Серьёзно?

5.

Последний раз пишу об этом:

2015/07/23

Когда я принимал наркотики ведь было намного легче. Мне не приходилось хотя бы думать о том, что будет в дальнейшем; точнее, мыслей об этом было множество, но была какая-то уверенность в том, что из меня что-то выйдет. Звучит смешно, но ободряюще.

Болит десна; зуб посередине; -1 вправо...

Сейчас читаю «По направлению к Свану» Марселя Пруста. Невежественно будет упоминать, что читается скучновато. Аня написала, что, мол, хорошее чтиво для сна. Я, пожалуй, могу и согласиться.

Печалюсь, что у меня совсем нет друзей тут. Может быть, конечно, аскетический образ жизни мне придётся по нутру, но пока это очень сложно даётся мне. (Мне/Мне)

Сознание вроде бы должно наполняться знаниями или чем-то. Но что это? Кажется, я стал намного глупее, прочитав эти десятки книжек, которые теперь валяются в моём бессознательном. Тысяча страниц языком Ницше. И что от них осталось? «Ну что же вы такие неженки!»

Знаешь, пока я сижу и печатаю тут тебя, можно даже и не читать. Некая передышка. Сон, книга, сон, книга, сон, книга, сон, книга, сон, книга; дни в болезни, а сейчас чем отличаются они от тех дней, сейчас-то не болен?!

Когда ОНИ обсуждают в своих книгах так подробно каждую частичку бытия, а я сижу и ничего не понимаю, кажется, будто когда-то и где-то я что-то упустил... Это или они такие сверхумные или я такой свехглупый малый.

26 лет — ума нет!

На самом деле, делать вообще ничего не хочется! Вспоминается любимая история о Буковски, который проспал лет 15 своей жизни и пробухал их прежде, чем стать писателем. Я пил не так долго и наркоманил тоже, к великой скорби, мало и не такими уж грубыми веществами, которые могли бы подпортить эту реальность или изменить её так, чтобы я не смог быть нормальным, стал бы жутким неадекватом, и писал бы мега-гениальные вещи. И без матов сложно писать, кстати. Приучаюсь к культурному языку. Сомневаюсь с каждым новым днём, что из меня что-то получится.

Конечно, есть планы к годам 30-ти написать второй роман. С учётом того, что в первый я уже понапихал всякой гадости для своего скромного чтения после курса литературы 20-го века.

Думаю, что не всё мне нужно писать в свой дневничок. Пусть для меня останется тайной все мои мысли, они не очень-то и нужны здесь. Иначе будет жуткая неразбериха.

С другой стороны, раньше я думал, что смогу писать без остановки лютые часы, а сейчас мне сложно писать даже мнимые минуты, которые так медленно тянутся в моём сознании. Проблема в том, что они почему-то быстро бегут и скачут, когда я что-то читаю. (1 поправка, сэр!)

2015/08/30

Последние два дня сильно скучал по Новосибу. Очень сложно находиться здесь, в городе который к тебе плохо относился, хоть и вырастил тебя и воспитал.

Чтобы к чему-то стремиться я продолжаю читать книги. Наверное, это единственное занятие, которое делает для меня что-то. Ещё я смотрю сериал «Друзья», который тоже очень много для меня значит. Мы вместе с Катей смотрели его... Жаль, что я был сосредоточен на других проблемах. Я считал, что за мной следят и, боясь, просчитывал, кто это может быть и для чего это делают. Я сорвался; перед этим разнервничал...

Глава I. Без кавычек

I

Стоявший на углу здания напоминал о недавнем событии — небольшая пирушка в конце месяца; и этот парень стоял, почти обняв стену, колыхался, словно пожар при сильном ветре. Из волос его торчала шапка, вязаная, тёмно-синяя, сам в пиджаке из шерсти и полиэстера, коричневатом; грубая ткань джинс впивалась в кеды с несколькими полосами на боку. Он чуть ли не рассыпался и стоял очень шумно — пиджак бросался в глаза, а шапка была не в тему. Сделав свои дела, он пошёл вдоль улицы, часы на которой указывали обеими стрелками на шесть; вечер. Улица ласкала всех живых жаркими лучами Солнца, которое так поздно садилось и уплывало за горизонт — ещё целых полчаса жары.

Сделав движение в сторону уходящего потока машин, что стремятся захламить всё поле зрения он пошел, петляя, вперёд за небольшой группой людей; примкнул к ней он не случайно — среди них обсуждалось что-то до потери сознания любопытное. Так и случилось, что этот человек, в шапке, в пиджачке, пошёл за группой молодых людей, — им лет по 16-ть не больше; в отличие от них, самому парню около 25 лет, небольшая кучность волос торчит из его подбородка и под носом располагается пласт волосяного покрова, который словно амулет он не сбривал и хранил уже года два, — он потянулся за этими молодыми людьми, чтобы и самому почувствовать молодость, которая была им потеряна. Странно, конечно, об этом говорить... Что тут сказать, когда молодой и без того парень считает, что его молодость уже потеряна... Так он себя чувствовал и эта бородка, эти усы, они говорили ему в зеркале всё то, что сейчас обсуждали эти молодые люди; незрелые отбросы общества — так они себя ощущали и радовались этому. «Посредственный молодняк», а радости больше, чем если тебе говорят о том, что беспричинны твои волнения по поводу близкой смерти. «Ты не умрёшь» — говорит тебе врач, а ты не понимаешь его, но вдруг осознаёшь, что всё к чему ты готовился — пройдёт мимо тебя; смерти не будет! Во всяком случае, не в ближайшее время... У каждого реакция разные, но не думаю, что даже у слишком пессимистических натур будут такие уж несчастные слёзы. Скорей, слёзы временного счастья, чтобы потом вновь ударяться о колесо фортуны и восстанавливать свой порог никчёмного вольнодумного пессимизма, который якобы украшает нашу жизнь красками безумного поэта; он обещал, что в жизнь придёт счастье, но счастье позабыло то ли пароль от этой двери, то ли просто потеряло ключ, но поэт ищет в каждом скрипе двери повод улыбнуться. Позволит ли ему улыбнуться это временное счастье? Даже, безумное, если оно и войдёт в эту дверь, слёзы пессимистов, превратившись в железные штыки, разорвут на нём все одежды и платья; безнадёжное нагое счастье, а что потом?

— Кровь! Представляешь, на нём была кровь! — с недоумением сообщил толпе свою мысль один из этих молоденьких простаков.

— А что дальше? — изумлённо и не без интереса спросила девушка в пышном платье. Не опускаясь до деталей, я скажу лишь, что он сказал следом.

— Он упал. Полежал минуты две. Аплодисменты. И он поднялся. Все актёры вышли. И он поклонился вместе с ними.

«Так это был театр... Пф...» — надменно прокрутил в голове Этот парень. Они ушли вперёд, когда он свернул. Кажется, чуть не угодив в канаву он прошёлся по чьему-то дерьму и направился к тому месту, где жил. Сложно называть это жизнь его наяву... Он называл жизнью то, о чём мыслил. Его мысли были для него жизнью.

Парень свернул на первом попавшемся углу; кстати, так было гораздо ближе к его дому. Луна окунулась в местную лужу; звёзды плотнились между тучами в так называемых прогалинах между ворохом тёмных облаков... Тут даже Луна была бессильна — она не смогла осветить тучи в яркий белый, те так и остались чёрной маскировкой для непотребных. Наступив в лужу, он двинулся вперёд и остановился совсем близко от бродяги, нищего, который разлёгся прямо посерёдке.

— И где ты живёшь? — спросил обеспокоенно парень.

— Где можно лечь спать! — ответил неказистный бродяга и убрал свою тушу с дороги, прислонясь к стенке.

Парень бросил ему несколько монет, которые брякнули оземь и пустился дальше. Бродяга не поднимаясь подтянул монеты рукой, согнувшейся в локте к себе. Издав несколько хрипящих звуков он захрапел.

«Вот бы и мне так!» — произнёс тихо парень, шагая вперёд, между двух тесноприжатых друг к другу стенах. «Можно дышать свежим воздухом целыми днями и не обращать на жизненные неурядицы других... Своя жизнь здесь дороже! Только зимой, наверное, очень холодно...» Сказав это он ускорил шаг, ибо подул ветер. Касаясь порой то одной, то другой стены он оказался в лабиринте. «Странно... — шептал он. — Я слышу шум машин, но никак не могу добраться до этих железных чудищ... Беда».

Так бы и застрял он здесь, но впереди показалась девушка. Короткая юбка её смутила сознание парня. Возбуждённо он тронулся к ней и позвал. Она не сразу остановилась, видимо, шум машин привлекал её внимание больше. Скажу, что парню и не пришлось больше кричать, ведь вскоре он вырвался на объездную, так и не догнав девушку — она села в проезжающее рядом такси и умчалась на свет светофора.

«Остаётся идти домой...» — мучительно прокрутил в себе парень. Луна вовсе исчезла. Тучи заслонили всю плоскость неба — не было отсеков для хранения звёзд. Разверзся дождь. Крича он ударял громом об эфир воздуха, пугая местных прохожих и бродячих собак, которые бежали прочь, искали укрытия где-нибудь там, под тяжёлыми сучьями деревьев, накренившихся от лихого ветра. Пустые коробки разносило ударами холодного ветра. Сам парень укрылся под якорем. Эта такая табличка при входе в какой-то клуб. Никогда он такого не видел, да и дорогу эта в его сознании отпечатывалась впервые. Раньше он не спускался так далеко, вглубь этого городка, где обитает не больше двухсот тысяч жителей. Город устроен горизонтально: одна дорога в оба конца города и лишь несколько ступеней вверх по горе, в самом низу река, которая и была, как ни странно, плацдармом для постройки всего города. Раньше город был портом и здесь шла сильная торговля, по железной дороге ходило много вагонов и поездов. Сейчас всё потухло, как и тух временами здесь свет... Это было часто. Город угасал. Молодёжь разъехалась в другие, большие города. А это захолустье отставили они своим старикам. Как же здесь оказался этот парень?

В последнее время он много читал. Что он искал в книгах? Своего влечения к литературе он никогда не замечал, но в этом захолустье в нём открылась тяга к самокопанию и творчеству. Конечно, он и раньше находил в себе это скрытое единение души и тела, такого конечного и бесконечного свойства природы. Дуализм бытия, словно по Сартру. Или по Гегелю. Кто их поймёт? Кто-то раньше сказал своё слово, врезал его во вселенское пространство, открыл свою суть бытия. Кто-то позже приноровился прочесть это, вытащить из своего подвала, набитого коробками с книженциями, старыми картинами, образами былых годов, устаревшими перед взглядом современной науки, такой как биологии, где этап в два-три года считается современным, а то, что было дальше — уже для науки, для эволюционной биологии, считается устаревшим. Что же открывать в этих старых книжках, если они считаются такими старыми? Нужно ли жить, чтобы устраивать эти споры со стариками, которых уже и нет в живых...

Дождь продолжал идти, но время не ждало — оно шло вперёд, не переставая, словно по Эйнштейну брало вверх над относительностью природы и тянулось здесь, на Земле, минутно, по часам вперёд. Порой молния раскрывала тучи, показывая на мнимую секунду звёзды в небесах. Только они же не на небесах, чёрт возьми! Обман сознания и только. Обмен сознаниями только помог преодолеть эту проблему и решить, что мы не являемся центром галактик, других вселенных, этих чужих миров. А звёзды на небесах... Слова поэтов, лириков, да художников. Снобы так не произносят. Это выше их правил. Вообще если у них есть какие-то правила, кроме постоянного презрения.

Так парень следил за шавками, болтающимися по улице. Некоторые смотрелись больно неуклюже, но некоторые из них выглядели настоящими аристократами, чинно шагающими под дождём в сторону укрытия. Где-то впереди, перед двумя высокими собаками видны были огромные коробки, похожие, на будки. Оттуда слышался лай. Видать, они защищали свою сухую территорию от этих отбросов! Так же с людьми. Кто пустить бродягу к себе в дом?

Парень решил идти. Он устал промокать под ливнем стоя, поэтому решил мокнуть шагая вперёд. Чинно делать это у него не получалось, поэтому он шёл неуклюже, старясь переступать или перепрыгивать образовавшиеся на асфальте лужи. Небо погасло: поначалу синее-синее, теперь оно всё темнело и вскоре превратилось в ужасный чёрный смрад, закрывая все светила, которые дарило влюблённое в людей чистое небо. Парень всё шагал вперёд, хотя пиджак его уже осел от пытки водой, шапка нахмурилась, а сам он насупился, но всё-таки шёл вперёд. Размышляя над тем, почему он столько времени провёл в низине города, хотя сам живёт так высоко, он не понимал, как вообще оказался здесь, и здесь это понималось так: как он вообще оказался в этом городе. Конечно, он здесь родился, но это не означало, что ему придётся здесь жить вечно, а вечность в понимании человека, наверное, значит всю жизнь. Так он продолжал идти, мокнуть и размышлять пока впереди не показался яркий свет от машины.

Теперь улица была знакомой. Шёл он здесь не впервые, но машины ходили тут не часто, поэтому он удивлённо отошёл с дороги, поначалу расположившись в центре оной. Теперь он шёл где-то сбоку и старался обходить мокрые растения, торчащие из разломанного асфальта. Опустившись на тротуар, его шаги стали зычнее отхлябывать то по земле, то по небольшим лужицам, где света Луны уже не было. Машина как назло ехала медленно, поэтому пришлось идти быстрей — «может обгоню», думал он. А ехала машина всё-таки на парня. Но приближение её было медленным, поэтому он даже несколько раз успевал выходить в середину дороги, а машина сигналила, будто старается оградить того от беды. Наконец случилось. Машина проехала мимо. Из окна высунулась туша, огромная морда которой уставилась на парня. Морда кряхтя что-то сказала, но в таком шуме природы ничего и не было слышно, поэтому морда эта изрыгнула из себя что-то мерзкое, плюнула и оставила эту тошноту на дороге. Парень изумился и даже отвернулся, чтобы не показывать своё отвращение. Всё же он шагал вперёд, но уже по более-менее не тронутому лужами асфальту.

Теперь перед парнем показалась лестница. Она шла вверх, примерно туда, где он и жил. Окутанная лёгким туманом лестница отдавала паром. Поблизости располагался небольшой щиток с электричеством, который бойко шумел. Люди были где-то вдалеке, но близко к парню они не подходили. Возможно, он выбирал для своей хотьбы места не слишком проходные... Так и получалось, что в контакт он с ними не вступал. Его контакт оставался лишь лицезрением откуда-то с далека. Вон шла девочка со своей мамой и что-то у неё клянчила. Наверное, очередную игрушку, типа куколки или плюшевого медвежонка. А сзади них шёл пьяница, который клянчил у своей подруги денег на выпивку, изрыгая свой хрип в пространство улицы.

Через два-три квартала парень оказался на своей улице и зашёл в свой подъезд. В этот момент погода расслабилась, а дождь стал слабей, однако не переставал. «Как это так получается, что мои знания навсегда останутся со мной и никому так и не понадобятся?» — возникало озарение у этого парня. «И почему я не стремлюсь свои знания вообще кому-то передать? Может быть, я считаю, что недостоин этого? Может быть, у меня нет дара? Да и какой дар нужен? Не возьмёшь же и не напишешь вот так просто книгу о себе или о ком-то вымышленном?»

Эти вопросы привели его к двери, которая наполовину была раскрыта. Он сильно удивился. Брови его подались вверх, а сам он тихонько прошёл вперёд. В окне уже маячили звёзды, видимо, дождь перестал бушевать. Парень прошёл дальше и оказался возле холодильника, который беспрестанно шумел, выдавая свой запах гнили и чего-то протухшего. Парень открыл его, посыпалась вонь. Тарелка с протухшим чем-то оказалась в мусорке.

— Что ты делаешь? — произнёс кто-то из темноты.

— Что значит «что» и кто это говорит?

— Что значит «кто»? Я живу здесь! Вот так откроешь дверь и какой-нибудь неизвестный вломится в мою квартиру!

— Я просто думал, что я живу здесь.

— Действительно, — сказал голос и этот кто-то вышел на свет.

Очень низкий и седой, с огромными очками, какая-то ветхая сорочка и дрянные штаны. На ногах тапки. Он и правда был у себя в доме.

— То есть я ошибся? — отойдя назад и случайно вслух сказал парень.

— Так и есть! Я уже давно живу здесь! Сколько себя помню! А себя я помню уже... Ох... Мне нужно прилечь. Где тут койка?

— Она прямо позади вас. Но если это так, тогда это моя квартира!

— Если вы случайно распознали позади меня постель, то это никак не значит, что квартира исключительно ваша!

— А что же это значит? И в холодильнике всё то, что я покупал лишь вчера!

Старик отошёл назад и уселся на кровать.

— Так значит... Выходит так... Получается, что это ваша квартира?

— Так и получается! Но как здесь оказались вы?

— Вряд ли у меня получится это просто объяснить... И что же мне теперь делать?

— Делайте же что-нибудь! Почему бы вам не вспомнить, где вы проживаете?

— Но я не могу... В смысле, я не хочу сказать, что не вижу в этом необходимости. Просто я могу вспомнить...

— Ах так! Как же удобно! Однако удивительно, но мой ключ совершенно не подходит к этому замку... Может быть, это я ошибся?

Парень вышел на лестничную клетку и огляделся. «Вроде всё так же», заметил он себе. Он зашёл обратно и увидел, что старик уже спит. Он расположился на одной единственной кровати, которая находилась прямо в центре комнаты; одной единственной комнаты. «Кто её поставил в центр?» — подумал парень, но не сказав ничего вслух просто уселся на стул (а их было два в этой квартире) и направил свой взгляд на небо, где чистота раскрыла звёзды и уложила их рядом друг с другом.

Парень задумался над названием новой книги, которую он решил с этой секунды начать обдумывать, ну а вскоре и записать! Никакое название не подходило под концепцию книги, да и сама концепция вяло пыталась забраться в сознание нашего героя.

Софисты? — решил парень. Выходит, что придётся брать в поле зрения целую группу людей и раскрывать характер каждого, а на это нет ни времени, ни интереса, ни фантазии. Конечно, фантазия есть, но что станет с этими бедолагами, когда он даст им разнообразные характеристики? Заживут ли они своей жизнью или будут словно манекены разобщённо болтаться в этой мнимой реальности такие неидеальные и полными изъянов. Название «Софисты» не подходило. Нужно было выдумать что-то другое... Ну а если оставить пока без названия? — решил снова он. Тогда придётся выдумывать название по ходу сочинительства, а это несколько труднее, ведь не от чего будет отталкиваться при написании. Название было бы изящным решением при установке правил написания этого великого детища, творения, романа! Пожалуй, придётся с названием повременить, — запутанно мыслил он: — и остановиться лишь на предполагаемой концепции, где будет два героя, и они постоянно будут спорить друг с другом. Так и решил парень!

И вот перед нами тоже находились два героя, которые теперь совместно жили в одном помещении, только старик постоянно спал на кровати, а наш молодой человек спал на полу, то на стуле засыпал сидя. Кстати, сказать к слову, они не спорили. Они вообще не общались. А если и говорили что-то друг другу, то это были фамильярные вежливости, которые не переходили в полноценную беседу-разговор по случаю чего-то, даже отдельной какой-то мыслишки. Всё было чинно и никакая маленькая простецкая загвоздочка не могла обернуться полноценным опытом разговора.

О деньгах беспокоиться не стоило. Парень помнил, что под кроватью спрятан небольшой сундук, в котором припрятаны монеты и бумажки, необходимые для пропитания на несколько месяцев вперёд. Старик даже нисколько не намек на своё богатство, вероятно, он был крайне беден, раз спал в чужой квартире! Сундук, к случаю сказать, находился всё там же и старик его не видел, но парню порой приходилось залазить под кровать и искать его в темноте, — часто он делал это ночью, чтобы старик не видел его секрет и не украл все деньги, да иль чтобы не сбежал с ними! Поэтому вылазки за деньгами происходили ночью, либо тогда, когда старика не было дома, то есть не часто. Куда он уходил, не ясно. Да наш парень и не интересовался столь жалким существом. Конечно, ради вежливости он пытался разузнать куда же исчезал старик около двух раз за неделю, но тот скрывал это так рьяно, что однажды парень решил за ним тихонько последовать, чтобы выяснить наконец, что же старик может скрывать от него.

Следующей ночью старик поднялся и крайне тихо приотворил дверь. Свет очутился на лице парня, который сразу проснулся. Приподнявшись, он последовал за стариком. Старик скромно пробирался по освещённому ярким огнём подъезду ступая вниз. Прикасаясь к стенам там же прошёл и молодой парень.

Шагая вниз, вместе они пересекли довольно широкую улицу. Стариком молодой человек (или парень, как мы всегда его называем, за неимением для него настоящего имени) не был замечен. Тем не менее, дождь закончился чуть раньше, прежде чем сами они вышли из подъезда, и молодой человек именно тогда заметил грязь в лужах, в которых плавала Луна, такая не задетая грязью. Грязь была повсюду, тем не менее, Луна оставалась чистой и порой лишь иногда болталась и колебалась, похоже, что она принимала какое-то решение, но её ответ беззвучно летал в воздухе и когда молодой человек, этот парень повернулся в сторону неба, в сторону звёзд, которые находятся так долго без движения и колебания именно там, в небе, а на земле, в лужах так упрямо двигаются, именно там, на небе, он увидел Луну ещё красивую, красивей, чем прежде и открыл рот так широко, что пара капель всё же попала ему прямо в рот. Сочные на вкус, а запах летней прохлады повеял, хоть и на дворе было так холодно и сыро; дрожь прошла по телам обоих, и они двинулись дальше, один за другим, следящий за следуемым.

Так парень следил за стариком порядком двадцати минут пока они оба не уткнулись в короткий переулок, и старик направился к одной единственной двери. Дверь отворилась не дождавшись стука, и старик скрылся за ней. Парень, не долго думая, отворил дверь и увидел нескольких вульгарно-обтянутых короткими юбками девиц, к которым прислонился старик. Он о чём-то с ними болтал, а потом с одной из них он пошёл куда-то вверх по лестнице. Парень, конечно, догадался о том, что последует далее, предполагая всякие разные мерзости и исходы, и вскоре скрылся с этого переулка и счастливым улёгся на постель, которая теперь принадлежала одному ему! Как же приятно было обернуть себя в это пышное одеяло, которое было в раза три больше, чем он. Как же тепло было под ним, и даже ноги были теперь укрыты и в тепле. Почти сразу же сон окутал его с ног до головы и забрал последние мысли... «Что теперь будет? Что мне сказать этому старику? Как же его расспросить об этом случае, да и вообще надо ли что-либо спрашивать?..» Парень ворочался, но глаза его быстро замелькали в автомобильном свете, который мелькал с улицы, и бесился на стене, бешенный и угорелый.

Где-то далеко люди голодали. Да и может быть совсем рядом ходили голодные... Не о чем было думать, ведь он и сам был голодным... Сны снились ему мерзкие. Именно сейчас. Как по мотивам Томаса Манна, где старухи пожирали младенцев пока некоторое общество за стеной на светлой улице в саду веселилось и питалось, пило вино и соки. А где-то ужасные ведьмы пожирали младенцев... Это ужасно. Но все эти мысли доставлялись ему в голову. И бедняки, и бедные младенцы задевали его головной мозг. Он ворочался, но видно было что он спит. Что же делать? Нам в этом случае делать нечего. Ведь мы не в силах скрывать зло! А что его скрывать, ведь мы не в силах его устранить! Зло порождает идеалы добра и правды! А что его скрывать, когда есть с чем сравнивать и знаешь ты, куда теперь пойти! Как же нам накормить всех этих бедняков, когда порой у самих желудок пуст и самим есть нечего! Как нам не думать, но и не беспокоиться обо всех этих людях, которым стоит и нужно помогать, но помочь мы им никак, ни капли не можем...

II

— Как ты могла мне не сказать об этом? — ярость превратила мужчину в дьявола, и его жёсткие взгляды посыпались на молодую особу, что сидела на стуле.

— Но... (всхлипывала она) Я думала, что ты заметишь! Я боялась тебе сказать, ожидая от тебя подобной реакции... — она ещё крепче вжалась в стул и принялась рассматривать накрашенные чёрным лаком ногти на пальцах её нежных рук.

— Заткнись, тварь! Ты сумела скрыть от меня свою беременность! Как... Что... Боже, что мы будем делать теперь? Ты сохранишь этого ребёнка?.. — мужчина взял свободный стул и бросил его об стенку: мебель, бывшая рядом, затряслась посудой, а стул разлетелся к чертям! Он подошёл очень близко к девушке — та сильно дрожала; он взял нежно её подбородок и поцеловал, а потом резко откинул её лицо, и снова вступила в дело ярость. Он завопил.

— Да что в этом такого? Это всего лишь наш сын... Я назову его Давидом...

— К чёрту твоего Давида! К чёрту это имя! Какого хрена вообще это случилось?.. Нельзя от него избавиться? Можно же... Скажи, что можно! — он подошёл к ней снова близко и замахнулся рукой.

— Уже поздно! А что, ты хочешь меня ударить? Так бей же, скотина! Я назову его Давидом... Я так его назову. Как твоего отца, понимаешь?

— Я всё понимаю... Просто... Чёрт! Держись, сучка! — он хлопнул дверью и выскочил из квартирки. Девушка осталась одна. Вскоре мы слышим её рыдания.

— Я назову его Давидом...

— Так тебя Давидом зовут? — спросил старик и присел на стул.

— Да, Давидом, — этот парень поднялся с постели и сел на её край.

— Хорошее имя. Библейское! — усмехнулся старик.

— Толку от него немного... Жизнь у меня далеко не библейская: я раньше принимал наркотики, — Давид поёжился на грани постели, как будто ему стало совсем неудобно там сидеть.

— А у кого она такая? Святая, я имею в виду, — он повернулся к Давиду и серьёзно посмотрел на него. — Так ты следил за мной прошлой ночью?

— Да. Мне было любопытно, куда ты решил ускользнуть ночью. Я спал — проснулся, а тебя не было. Дверь полуоткрыта. Я вышел и увидел тебя в подъезде. Не знаю почему, но я решился проследовать за тобой. Только я так и не понял, где ты был...

— Всё ты понял! — усмехнулся он ещё раз так, что показались его серые кривые зубы. — Я был в доме...

— Увеселений.

— Так точно! И ничего в этом странного лично я не вижу.

— Думаю, что если я всю жизнь проведу в одиночестве, то рано или поздно тоже начну ходить в тот дом.

— Я думаю, что тебе ещё рано об этом думать, хотя я никак не против того, чтобы ты тоже там побывал. Если, конечно, у тебя есть деньжата! — он встал со стула и прошёлся по комнате. Развернулся к окну и потянулся, хорошо зевнул и присел на кровать. «Теперь моя очередь спать!» — прозевал он ещё раз, а Давид соскочил с кровати и присел на стул.

В плохо освещённом помещении располагаются три корзины. В них сладко спят дети. Кажется, это только что родившиеся дети. Они сонно машут порой ручками, но в основном они сладко спят и борются с реальностью посредством многообещающего сна.

Свет красиво льётся в это помещение из одного окна, которое расположено напротив корзинок. Луна приятно освещает детские лица, которые тревожно ищут что-то ручками порой, в остальное время тихонько сопят носиками и просто спят.

Неожиданно в комнату врывается человек в форме! Он статен, но внешность его неприятна, даже отвратительна! Он хватает без разбору одного ребёнка, который, вероятно, первым начал тихонько всхлипывать, реагируя на шум; он хватает его за ножку и ударяет со всей силы о стену, которая наполняется кровью и мозгами бедного малыша. Дети начинают протяжно рыдать. Он изумлён и начинает смеяться, его рот заполняется смехом и радостью и тогда он подходит и рассматривает нацию мальчика. Да, это был еврей. Он угадал. Вот она, немецкая проницательность! Второго тоже не спутать — он чёрный. Он следующим летит в окно!..

Но что ещё хуже... судьба последнего. Он русский. Его статный человек кладёт тихонько на пол и прыгает сапогами на его головёнку.

— Боже! Что за бред!

— Давид, что с тобой?

— Мама?.. Как... Ты здесь?.. Сколько мне лет?

— Тебе всего лишь 7 лет, Давид. Что случилось?

— Мне приснился плохой сон, мама... Очень плохой сон...

— Ты расскажешь мне, что тебе приснилось?

— Русских ненавидят, мам. Мы как чёрные, как евреи.