СВОЮ Душу. V -. ..лч.->- v 1 страница

Благожелательные психологи, которые еще не разобрались в том, что индивидуальная психология может воспитывать и исцелять только правдой и обретением более глубокого знания, иной раз пытаются в рамках педагогики указывать нам, полагая, что научная психология — совсем не наше дело и что наши бесспорные заслуги относятся целиком лишь к области терапии. Мы не можем согласиться с таким разделением. Воспитывать и лечить могут только лучшие психологи. Это можно пояснить на примере. 50-летний уважаемый всеми мужчина жалуется, что каждый раз, когда ему приходится подниматься вверх по лестнице, а бывает это очень часто в связи с его профессией, он всегда борется с побуждением выброситься из окна. Оставим в стороне лечение. Не будем также говорить о том, что психологическое направление, не понимающее сновидений, не считающее их даже предметом своего рассмотрения, по меньшей мере не может претендовать на то, чтобы достаточно широко распространять свои научные взгляды, во всяком случае не должно слишком всерьез принимать свою роль судьи по отношению к инди­видуальной психологии, если последняя дает так никогда и не решенной загадке человеческой психики хотя бы примерное решение. Мы тоже не знаем, услышав про вышеуказанные формы выражения, как можно было бы их сразу психологически классифицировать. Поэтому мы ис­следуем основный тон в этой форме выражения, отношение данного индивида (отсюда индивидуальная психология) к жизни, его жизненный стиль. Я не могу найти его в этом выражении, сомневаюсь также, что это сумел бы сделать кто-то другой, и уверен, что знания фено­менологии, экспериментальной психологии и т. д. простираются не на­столько далеко, чтобы прийти к объяснению.

Индивидуальная психология предложила здесь безупречные с на­учной позиции методы, способные выявить то, что скрыто в каждом конкретном случае, чего не понимают ни больной, ни психолог. И она су­мела убедить, что указанные ею механизмы душевной жизни действуют во всех понятных и поначалу непонятных явлениях. Один из важнейших методов, без которых никогда нельзя обойтись, заключается в выяснении основного тона индивида в других формах выражения, относящихся к настоящему или более раннему времени, где он, возможно, проявляется более открыто, или в его прослеживании путем сравнения нескольких душевных движений.

Поскольку больной должен был уезжать, я пообещал ему разрешить его загадку в течение одного сеанса — задача, перед которой другие «отгадчики загадок», бившиеся над ее решением месяцами и годами, всегда складывали оружие. Мне не нужно оправдываться перед психологами, что решение моей задачи в таком случае еще не означает лечение. Мы здесь претендуем только на то, чтобы индивидуальная психология стала передовой психологической наукой, служащей прояснению психи­ческих феноменов. Лечение происходит только тогда, когда пациент достигает такого же научного понимания, как психолог или врач, что, разумеется, удается тем лучше, чем ближе учитель находится к истине и чем лучше он может передать ее ученику.

К решению нас здесь подводят два сообщения. Благодаря сделанным нами выводам мы покидаем недостаточную область феноменологической психологии. Обратившийся ко мне человек особо подчеркивает, что с дет­ства испытывал страх и что всегда боролся со всем, что вызывало у него такое чувство. Мы очень осторожны в своих выводах, однако должны констатировать, что имеем дело отнюдь не с мужественным человеком, который тем не менее обладает достаточной уверенностью в себе, чтобы не сдаться без боя. Из эмпирически установленной нами «естественной истории» изнеженного ребенка мы знаем — подобно тому, как естество­испытателю удается по косточке установить вид, форму и образ жизни птицы, — что имеем дело с человеком, жизненный стиль которого сформировался в ситуации изнеживания. Правда, с одним нюансом, завитком в архитектурном стиле, который, очевидно, происходит из бла­гоприятной для стремления к самоутверждению детской ситуации (он был младшим ребенком в семье), склонности бороться, тенденции преодолевать страх. Единство его личности характеризуется, следовательно, не толь­ко особым вниманием к своему страху, но одновременно стра­хом и борьбой с ним. В зависимости от фазы у него будут больше проявляться то страх, то мужество, чтобы с ним бороться. Это единство выражается также и в том, что он говорит о своем вечном страхе вы­прыгнуть из окна, хотя мы видим его вполне бодрым.

Ошибка всех психологов, которые в таких случаях предполагают амбивалентность, более или менее противоречивое душевное движение, противоположные чувства или черты характера, состоит, как известно, в том, что они не рассматривают возникновение одного выражения

издругого (стремление к компенсации), а также в том, что в своем одностороннем анализе они теряют из виду взаимосвязь (жизненный план, жизненный стиль) и что вместо душевного движения (которое есть все и все пронизывает) пытаются обнаружить отделенные части (чувства, интеллект, ценности, характер, противоречивость и т. д.), сравнивают и соизмеряют их друг с другом. Разумеется, они избежали бы подобной ошибки, если бы в языке имелось общее слово для обозначения этих типов (например, Дон Кихот и т. д.).

Второе сообщение касается раннего детского воспоминания. Пси­хологическая наука обязана индивидуальной психологии искусством читать самые ранние детские воспоминания. Аучше сказать: возможностью их читать. Ибо, по всей видимости, ее «научный» аппарат в настоящее время столь же мало пригоден для того, чтобы понять их значение как следы построения жизненного стиля, ведь он не способен понять сновидение как попытку через создание соответствующего настроения и чувства сманить на окольный путь автоматически устремляющейся индивидуальной жизненной линии (см. в этой связи статью на с. 142 и далее в этой книге). Далее, детское воспоминание является психическим «разглашением» особенностей жизненного стиля и демонстрирует в своей динамике то же течение, что и вся жизненная форма. В данном случае речь шла о следующем: «Когда я первый раз пошел в школу, ко мне пристал один мальчик. Мне было очень страшно, меня била сильная дрожь, ноя набросился на своего врага и его побил».

Тут мы, индивидуальные психологи, ищем и устанавливаем истинное положение дел, связанное с душевным побуждением, проявляющемся в поведении,раскрывая душевное выражение его содержания. В том, что остается, мы видим элемент движения, исходящего из чувства неполноценности и стремящегося достичь цели превосходства. В данном случае «нижняя точка» особенно выразительным способом характеризуется дрожью и чувством слабости. Целью, разумеется, является преодоление, результатом — одержанная победа. «Несмотря на мой жуткий страх, я победил», — мог бы точнее всего сказать пациент о своей жизненной позиции.

Таким образом, в двух точках его жизненного стиля мы обнаружили одинаковое движение: пробиться с боем, несмотря на весь страх! Мы смеем теперь утверждать, что это не может быть слу-

чайностью, что из всех форм выражения и симптомов человека выкристал­лизовывается основный тон. «Немузыкальные люди», однако, этого не поймут, пока не станут «музыкальными». Преимущество инди­видуальной психологии состоит как раз в том, что она улавливает основный тон и делает пациента «музыкальным», позволяя ему его услышать. Пока же мы вынуждены мириться с тем, что не каждый человек в отдельных последовательностях звуков и тактов улавливает основный тон, например «Баха», и даже сомневается в этом и пытается математически доказать, что ничего подобного не существует вовсе. Но мы никоим образом не за­бываем также про нашу обязанность приводить все новые доказательства, возможно, даже до тех пор, пока иные считают, что именно они обна­ружили основный тон, а не мы.

Итак, очередные доказательства! Наш пациент жалуется, что он по­стоянно, ежедневно, ежечасно подвергается опасности из-за своего желания выпрыгнуть из окна. Также и здесь нам приходят на помощь давние представления индивидуальной психологии.

Прежде всего: до тех пор пока кто-то чего-то хочет, ясно только одно — ничего не происходит! Также и это представление индивидуальной психологии находится в оппозиции к другим учениям о воле. Фома Аквинский: воля — это рациональное стремление, которое от природы направлено на добро¹. Кант: воля — это обусловленная разумом спо­собность желать, способность либо создавать предметы соответственно представлениям, либо, по меньшей мере, побуждать самого себя, то есть свою причинность, к их достижению. Фихте: воля есть способность абсолютного самоопределения по отношению к идее. Гегель: воля есть мышление в виде стремления обеспечить свое существование. Шопен­гауэр: воля есть суть всего бытия и сознания, сущность вещей. Наторп: воля есть целеполагание, замысел идеи, то есть то, что должно быть сделано. Мюнстерберг: воля включает в себя все феномены представления о себе. Пфендер: желание — это победоносное стремление Я. Вундт: воля есть... первоначальная энергия сознания. Нарцисс Ах: намеренное действие — это течение психических процессов, объясняющееся дей­ственностью более ранних «детерминирующих тенденций» «представ­ления о цели». Уильям Джемс: воля есть... представление о движении

Цит. по: Eisler, Worterbuch der Philosophic.

плюс «fiat»... благодаря чему должны реализоваться чувственные после­довательности движения. Керн: желание... есть энергия сознательного мышления. Спенсер: воля... произошла от рефлексов. Оствальд: воля есть форма энергии. А. Шпир: воля есть выражение существующего в нашей душе противоречия, устранение которого является ее целью. Ремке: воля... это сознание, поскольку «причинно относится к представленному в свете удовольствия изменению». Шпенглер: воля отображает историческое чувство.

Глубина всех этих объяснений не компенсирует их недостаточности в психологических вопросах. Все они вместе и по отдельности являются идентичными попытками выражения, описаниями того, что каждый ощущает менее ясно, когда от него требуется сказать, что он думает о воле, если ее вырывают из взаимосвязи психической тотальности и помещают в центр рассмотрения. При этом ни в коем случае не следует забывать, что эта взаимосвязь в той или иной мере учитывалась, но всякий раз так, словно при таком рассмотрении остальные психические процессы исчезали. Для нас же, индивидуальных психологов, вопрос звучит следующим образом: какую роль играет данное душевное движение, конкретизируемое здесь как воля, в структуре имеющейся психической взаимосвязи? На этот счет все приведенные описания не дают нам никакого ответа.

Но мы уже знаем из того, что было установлено нами прежде, что рассматриваемый здесь индивид искусственно, прямо-таки хитростью создает препятствие, которое он надеется преодолеть, что доставляет ему радость, удовлетворение, чувство гордости и превосходства. Словно в детской игре, он ставит перед собой задачу, естественным решением которой он может повысить чувство собственной ценности, подобно тому, как, например, маленький мальчик срубает чертополох и думает, что по­беждает врагов. Он мог бы изобрести и другие игры, преследующие те же цели, например, вызвать у себя бессонницу и вопреки ей безупречно вести свои дела, благодаря чему его успехи будут выглядеть еще более крупными, и у него самого, и у других создастся впечатление, что все, чего он достиг, не идет ни в какое сравнение с тем, чего бы он мог добиться, не будь у него страха и желания выпрыгнуть из окна.

При этом, лучше сказать, вопреки этому, в жизни ему многое удалось. В его поведении, во всех его действиях, частично также в его со­знательном мышлении индивидуальный психолог отчетливо видит:

«Чего бы я только ни добился, не будь я отягощен болезнью!» Тут, однако, пациент настолько озабочен аранжировкой этого единого как в «созна­тельном», так и в «бессознательном» движением, спасением своего жизненного стиля, что столь же мало принимает в расчет и понимает наши соображения, как наши противники или даже «проанализированные» больные. Излечения же можно добиться только в том случае, если этот человек, обманывающий сам себя, стремящийся к славе, к цели достижения превосходства в основном на бесполезной стороне жизни, будет избавлен от «искаженного» жизненного стиля и целиком обращен к полезной стороне жизни. Это, разумеется, удастся только тогда, когда он столь же хорошо будет понимать нецелесообразность своего стиля жизни, воз­никшего в результате изнеживания в самом раннем детстве, и начнет воспринимать его как недуг. Среди моих пациентов — детей и взрос­лых — я никогда еще не встречал ни одного человека, которому бы не уда­лось разъяснить его ошибочный механизм. Правда, почти все мои пациенты — это люди с высоким интеллектом.

Это не говорит о том, что само по себе разъяснение означает конец успешного лечения больного. Здесь требуется искусное проникновение в жизнь больного и сотрудничество с ним, чтобы выявить все его оши­бочные автоматизмы и направить длительную тренировку в полезную сторону. Этого не произойдет, если пациента не удастся склонить к со­трудничеству и к социальности, если мы не реализуем в нем также вторую функцию матери, не обращаемся к его чувству общности. То, что инди­видуальной психологии удалось показать, что ограничение чувства общности неизбежно ведет к личным и общественным проблемам в жизни, представляется мне большим ее достижением.

Таким образом, и в этом столь важном пункте мы исходим из того, что «добродетели можно научить», а потому единственным средством, которым мы располагаем для дальнейшего развития индивида и общества, является обучение.

В качестве составляющих этой работы, мы укажем на следующие принципы:

I. Существует только единственная причина, почему человек «свора­чивает» на бесполезную сторону: страх поражения на полезной стороне. В этом страхе можно увидеть усилившееся чувство не­полноценности пациента, затем его боязнь, приостановку или бегство

от решения одной из социальных проблем жизни (других не существует). Поскольку все вопросы жизни требуют развитого чувства общности, но пациент может недосчитаться его в своем жизненном стиле, то «в ка­кой-то мере» он имеет право уклоняться до тех пор, пока не станет лучше подготовленным. Поэтому мы отказываемся от всякого судейства и тре­буем лучшей подготовки чувства общности для нервных людей, пси­хотиков, трудновоспитуемых детей, преступников, потенциальных само­убийц, проституток и т. д. Разумеется, также и для всех тех, кто имеет с ними дело. Смелость идти вперед на полезной стороне может, ес­тественно, проявить только тот, кто считает себя частью целого, кто чув­ствует себя своим на этой земле, в этом человечестве. Но и перед ним в свою очередь стоит задача реализовать свое развитое чувство общности, создавая для себя благоприятные условия («Условия делают человека, но человек создает условия» — Песталоцци).

II. То, что Гризингер, а после него и другие называли «бегством в болезнь», составляет лишь малую часть раскрытых индивидуальной психологией взаимосвязей. Всегда необходимо учитывать: усилившееся чувство неполноценности в первые пять лет детства, тесно связанные с ним недостаточные чувства общности и мужество, поиск наиболее убе­дительных доказательств своего превосходства, пугающую новую про­блему, дистанцию пациента по отношению к ней, тенденцию пациента к исключению, стремление к мнимому облегчению на бесполезной стороне, то есть к видимости превосходства, а не к преодолению трудностей. В графическом изображении получается примерно следующая картина, которую сведущему человеку не нужно интерпретировать, хотя всякая попытка охватить психическое движение статичной картиной заранее обречена на провал. Позвольте мне добавить только два замечания, чтобы избежать поверхностных и ненужных споров. Во-первых: к счастью, для развития человечества не нужно ждать до тех пор, пока каждый младенец выяснит для себя, что полезно и что бесполезно. Установление этого лежит вне человеческого суждения и скорее откроется более острому человеческому уму, чем равнодушному. Но как показывает весь чело­веческий опыт, это различие касаетсяи отдельных людей, и массы. Во-вто­рых: путь невроза и т. д. и трудновоспитуемое™, в различной степени четко выраженный, проходит на обеих сторонах жизни, чего в настоящее время в этой схеме я немогу отобразить.

Схема Индивидуально-психологический эскиз нормы и промахов

Общественно полезная сторона

Общественно бесполезная сторона

Стремление к видимости Фикция героизма и богоподобия

Всежиз/Г ненные I а/ вопросы социальны

Предваритель- /Дружба\ ( Школа ные вопросы: \ит. д.

Проблема дистанции:

1. Боязливое движение

2. Застревание

3. Уклонение на беспо­лезную сторону

Усилившееся чувство неполноценности:

1. При неполноценности органов

2. У изнеженных детей

3. У нелюбимых детей

Психология и медицина

Уважаемые присутствующие! По дороге сюда, когда я об­думывал материал, который собираюсь сегодня пред­ставить вашему вниманию, я буквально ужаснулся тому, как много следовало бы сказать на тему «Психология и медицина». Я несколько успокоился только тогда, когда узнал о повестке следующего вашего доклада и о курсе «Введение в методы психотерапии», так что большая часть того, что я должен был бы сказать, окажется в стороне. Поэтому мне остается не более как затронуть некоторые проблемы в этой области и немного рассказать вам о том, как индивидуальный психолог, являющийся одновременно прак­тиком, теоретиком, психологом и медиком, обрел собственный взгляд на эти вещи. Будет правильно, если я расскажу также немного о том, как я представляю себе современного или будущего врача-психолога. Я не дам художественного описания — скорее, это была бы работа поэта, — но я просто хочу выделить несколько моментов, которые не раз доказывали свою важность в моей жизни и в моей практике. Как бы то ни было, нельзя сомневаться в том, что благодаря огромным усилиям психологов в наше время врачу открывается широкое поле деятельности, и если сегодня позиция врача в социальном и научном отношении достигла более высокого уровня, то этим он, несомненно, во многом обязан лучшему психологическому пониманию жизни индивида и об­щества. И я действительно не верю, что в будущем можно будет заниматься практикой без знания психологии. Нельзя будет признать кого бы то ни было врачом, если к техническому образованию не будет добавлено психологическое обучение.

Если мы зададим себе вопрос, каковы до сих пор были пути, чтобы ввести обучающегося в эту важную область, — важную не только для него, чтобы суметь самоутвердиться и совершенствовать свою практику,

но в еще большей степени для пациента, — то я должен сказать: насколько я вижу, обучение этой дисциплине до сих пор еще не на высоте. Однако вполне хватает указаний, напоминаний, всякого рода призывов, а хорошие учителя не лишены хороших теорий. Но, как я вижу, не придается особого значения преподаванию, обучению тому, как должен вести себя молодой врач, начиная заниматься практикой, по отношению к человеку, пациенту. Необходимо четко осознавать, что психологическое понимание в инди­видуальном случае имеет огромную важность.

Когда я перед этим сказал, что психологическое знание открыло врачу широкое поле деятельности, то я мог бы добавить, что в основе доверия человека к врачу лежит то, насколько врач его понимает психологически, и будут в убытке те, кто этой областью пренебрегает. В то же время я со­знаю, что при нынешнем состоянии нашей культуры и при недостаточном знании людей иногда имеет успех и тот, кто допускает психологические промахи. Мне кажется также, что всякий пессимизм, негативизм и т. д. вредит врачу, равно как и пациенту. Однако мы должны спросить себя, откуда берется этот пессимизм. Я бы не стал ограничиваться ссылкой на то, что вообще вся венская школа славится нигилизмом и пессимизмом, и считаю, что речь идет о врачах, которые и в остальной жизни являются пессимистами. По своему опыту я могу заключить, что активный опти­мизм, который играет важную роль в моей жизни, помогал мне и в работе. Достаточно будет вспомнить тревожный взгляд больного, с которым он внимает вам, и тогда вы поймете, какое колоссальное значение имеет смелое, мужественное слово.

Пожалуй, со всей скромностью я могу сказать, что в этом от­ношении психотерапия совершила нечто необычайное. Действи­тельно, неврачу часто удается достичь граничащего едва ли не с чу­дом излечения недугов у пациентов. Мы не можем также отнести все это к области истерии. Прежде всего мы должны спросить, почему бы и врачу не использовать такие приемы. Насколько нам удалось изучить сей феномен, объяснение всегда заключалось в том, что этих людей объединяло по меньшей мере одно: непоколебимый оптимизм, который передавался больному. Пожалуй, я могу также подчерк­нуть, что товарищеское отношение врача к больному кажется мне чрез­вычайно важным — не только потому, что это согласуется с основ­ными положениями индивидуальной психологии, но и с точки зрения

здравого смысла, с точки зрения пациента, которому не хочется чувствовать себя объектом.

Мы не можем выступать магами, волшебниками и т. п., мы можем действовать только как близкие люди, друзья, а потому, даже порицая и указывая, мы не должны допускать появления у пациента чувства слабости. Особенно если мы имеем дело с нервными пациентами, у ко­торых постоянно наблюдается это необузданное, распаленное стремление к самоутверждению и превосходству, недопустимо дурачить больного, заставать его врасплох или вести себя словно всемогущий бог, даже если больные внушаемы. Существуют, наверное, люди, которые с легкостью позволяют себе что-то внушить, но это не значит, что это должно быть точкой опоры в душевной жизни данного человека. Наоборот, именно здесь происходит «сбраживание», когда пациент вновь стремится утвер­дить свое превосходство. Не надо ставить перед больным задачу спра­виться со своими симптомами, вы просто указываете путь, которым, по вашему убеждению, следовало бы идти. Тут можно было бы также сказать, что я всегда сохранял спокойствие даже в случае возникавших затруднений, поскольку всегда помнил позицию пациента: свести на нет мою работу. Особенно работая с нервными пациентами, следует помнить: дело не в том, чтобы заботиться о своей репутации, а в том, чтобы дружелюбно относиться к больному.

Второй принцип — это принцип благожелательной несговорчивости. Это значит, что если вы идете на компромисс, он не принесет вам никакой пользы. Главное — спокойно вырабатывать свою позицию. Особенно в психотерапии, где все требования медицинской практики проявляются наиболее остро, это буквально является проверкой того, насколько правильно ведет себя врач. Таким образом, мы снова приходим к позиции, которую в свое время отстаивал Вирхов¹, что когда-нибудь в будущем врачи станут вождями народов. Мы, индивидуальные психологи, знаем, что даже если эта мечта никогда не будет осуществлена, благодаря ей мы все же получаем направляющую цель. «Излечить, — говорю я своим больным, — я могу вас только правдой, до которой я сам добрался». Лучше всего говорить с нервным пациентом, словно с близким человеком,

¹ См. в этой связи: Heinz L. Ansbacher, «Adler und Virchow. Der Name "Indivi-dualpsychologie" in neuem Licht». Ztschr. f. Individ. Psych. 2 (1977). S. 87—93. •• [Ц

которого вы не обременяете новыми проблемами, от которого не требуете обещаний, но участь которого хотите облегчить. Особенно ярко это можно представить в случае с меланхоликом. Я говорю ему примерно следующее: «Делайте только то, что вам приятно». Как правило, следует ответ: «Для меня нет ничего приятного!» «Тогда делайте по крайней мере то, — говорю я дальше, — что не является для вас неприятным». Как видите, мы применяем косвенный метод, метод дискуссии. Мы постепенно приподнимаем вуаль, скрывающую взаимосвязи, но пациент должен сам руководить процессом. Он не должен взвалить весь груз на врача.

Я подхожу теперь ко второй части моих рассуждений, которая больше относится к научной области, а именно к вопросу: насколько сильно телесный недуг влияет на душевное развитие? В этом пункте, как вам из­вестно, индивидуальная психология имеет особенно прочные основания. То, как ребенок воспринимает неполноценность своих органов, и то, как телесная сфера влияет на развитие душевной сферы, относятся к числу главных вопросов индивидуальной психологии. При этом мы сталкиваемся с фактом, который наложил отпечаток на всю нашу теорию. А именно: из факта неполноценности органа мы не можем вывести никаких обя­зательных заключений. Мы можем советовать, можем понять, но никогда не скажем, что в душевной сфере обязательно должен наступить совер­шенно определенный результат. Если, например, ребенок страдает неполноценностью желудочно-кишечного тракта, органов чувств, эндо­кринной системы, то мы никогда не сможем с определенностью установить, хотя мы считаем подобные эффекты понятными, что в результате этого произойдет. Это становится понятным, на мой взгляд, только тогда, когда человеку известно, что если мы говорим о такой корреляции и о влиянии тела на развитие психики, речь идет не о законах природы, а о творческом, конструктивном достижении душевной жизни, — не о реакции, не о ре­флексе, не о сумме рефлексов, а о творческом достижении. В сущности, мы можем сказать, что любое выражение психики, любой жизненный стиль, с которым мы сталкиваемся, является творческим достижением и несет в себе индивидуальный признак. Не по закону причины и след­ствия, не по принципу каузальности возникают эти достижения, но в ре­зультате стремления, отношения к вопросам, касающимся каждого индивида. Если подумать о том, как ребенок воспринимает, ощущает свое тело, становится ясным, что мы находимся в огромном царстве ошибок

и недостатков душевной жизни, что последствия совсем не поддаются оценке, поскольку дело здесь не в причине, а в том, что этот процесс происходит в рамках стремления к цели, представляющей собой в целом цель превосходства, совершенства.

Следует только отметить, что специфическое действие специ­фических ядов или специфических изменений в секреции желез попадает в область органической болезни, а не неврозов. Иначе это было бы такой же ошибкой, как если бы мы захотели лечить прогрессивный паралич подобно неврозу. Здесь речь идет о болезни, и если нам удается устранить болезнетворный агент с помощью противоядия, то это, разумеется, нельзя сравнивать с тем, что мы видим при неврозе, где ошибочное представление о ценности собственного Я порождает нерешительность, ведет к остановке. Если эти явления еще и можно рассматривать как похожие, то пси­хологическое различие все же огромно.

Здесь остается открытым еще один важный вопрос, а именно: почему так часто недостатки в строении органов, наследственные дефекты принимают определенные и типичные формы. Вплоть до наших вы­ступлений господствующее представление, которое провозглашалось или молчаливо подразумевалось, заключалось в том, что органические изменения, особенно в эндокринной системе, и вызывают подобные формы. При этом игнорировалась точка зрения, имеющая, на мой взгляд, первостепенное значение. А именно: если детей с врожденным непол­ноценным органом поместить в нормальную в целом ситуацию, которая для них не годится, где их пытаются развивать, используя обычные средства воспитания, которые для них не годятся, то тогда нельзя говорить, что только неполноценность органов, недостаточность желез является ответственной за неудачи. Мы можем увидеть из терапии, что для таких детей или взрослых необходимо найти свой метод. Речь не идет о том, чтобы для самых разных причин применять единый метод. Но мы не впра­ве также игнорировать то, что многие дети при использовании пригодного метода не будут совершать определенных ошибок.

Как видите, у нас имеется множество нерешенных вопросов, кото­рыми, несомненно, предстоит заняться в ближайшее время. И поскольку мы распространили область психотерапевтического врачебного умения также на воспитание, поскольку мы исследуем и лечим, используя свой подход, также и трудновоспитуемых детей, преступников и т. д., то со-

вершенно естественно, что мы вправе, исходя из одной формы непра­вильной жизни, делать вывод о другой. Это настолько облегчило нашу за­дачу, что, во-первых, у нас появилась возможность учитывать единство жизненного стиля и не впадать в ошибку, полагая, что у индивида могут быть душевные движения, которые противоречат друг другу; во-вторых, мы можем теперь исходя из одной ошибки делать вывод о других. Когда, например, мы рассматриваем случай из практики воспитания, подобный тому, что будет представлен ниже, мы можем сделать выводы, которые относятся уже к области неврозов или психозов.

Речь идет о двенадцатилетнем мальчике, втором ребенке в семье, который доставляет всевозможные проблемы своему отцу, по профессии учителю. Он считается испорченным ребенком, которому грозит испра­вительная колония. Рассказывать это учителю по разным причинам особенно тяжело. Не так уж редко бывает, что у детей педагогов случаются подобного рода промахи. Этот мальчик заболел туберкулезом тазо­бедренного сустава. Ему пришлось целый год неподвижно пролежать в гипсе, и о нем всячески заботились. Когда он снова смог встать и дви­гаться, то стал лучшим ребенком в семье. Я убежден, что если бы случилось обратное, что также бывает, когда после болезни, например энцефалита, краснухи, коклюша, прилежный ребенок становится трудно­воспитуемым, то врачу было бы очень сложно избавиться от впечатления, что причиной такого провала является заболевание. Здесь перед вами противоположный случай. Я не думаю, что кто-нибудь станет утверждать, будто благодаря болезням, токсинам и прочему можно приобрести также и добродетели.