Вознаграждение в конце пути 4 страница

Силам пучины нельзя легкомысленно бросать вызов. На Востоке всячески подчеркивают опасность возникновения психического расстройства при занятиях йогой в отсутствие компетентного наставника. Медитации послушника должны соответствовать его успехам, чтобы его воображение на каждом шагу могло быть защищено devatas (соответствующими его видению богами), пока не наступит момент, когда подготавливаемая душа сможет шагнуть во вне сама. Как очень мудро заметил доктор Юнг: «Исключительно полезная функция догматического символа заключается в том, что он защищает человека от прямого восприятия Бога до тех пор, пока он не перестает опрометчиво ставить себя под удар. Но если... он оставляет дом и семью, слишком долго живет в одиночестве и слишком глубоко вгля­дывается в темное зеркало, тогда на его долю может выпасть страшное событие встречи. И даже тогда передаваемый из поколения в поколение символ, пришедший в ходе столетий к своему полному расцвету, может подействовать как исцеляю­щий глоток воды и отвратить роковое вторжение живого божес­тва в освященное пространство церкви»⁷.

Рис. 9а. Сестра Медузы Горгоны преследует Персея, убегающего с головой Медузы.

Рис 9b. Персей, убегающий с головой Медузы Горгоны.

Волшебные предметы, которые охваченный паникой герой бросает за спину – защитные толкования, принципы, символы, обоснования, все, что угодно – задерживают и поглощают силы сорвавшейся с цепи Небесной Гончей, позволяя искателю приключений благополучно вернуться к своим соплеменникам и, возможно, с даром. Но иной раз требуемая за это плата ока­зывается непосильной.

Одним из наиболее потрясающих примеров бегства «с пре­пятствиями» является бегство греческого героя Ясона. Он от­правился в дорогу, чтобы добыть Золотое Руно. Выйдя в море на великолепном «Арго» в товариществе великих воинов, он поплыл к Черному Морю и, хотя в пути его подстерегало мно­жество невероятных опасностей, прибыл наконец в город Царя Ээта, расположенный за много миль от Босфора. За дворцом Ээта была роща и дерево, где и висело, охраняемое драконом Руно.

Дочь царя, Медея, воспылала непреодолимой страстью к прос­лавленному чужеземному гостю, и когда ее отец в качестве цены за Золотое Руно потребовал выполнения неосуществимого зада­ния, она приготовила волшебное средство, которое позволило Ясону добиться успеха. Задание заключалось в том, чтобы вспахать поле огнедышащими быками с бронзовыми ногами, затем засеять его зубами дракона и убить воинов, которые тут же должны были взойти. Но благодаря своей силе и кольчуге, смазанной волшебной мазью Медеи, Ясону удалось управиться с быками; а когда из семян дракона взошла армия воинов, он бросил камень в самую середину поля, и это заставило их повернуться лицом к лицу, и сражаться друг с другом, пока они не были уничтожены все до единого.

Влюбленная до безумия девушка провела Ясона к дубу, на котором висело Золотое Руно. Его охранял дракон со страшным гребнем, языком с тремя жалами и угрожающе изогнутыми клыками; но с помощью сока определенной травы эти двое влюбленных усыпили грозное чудовище. После чего Ясон сор­вал трофей, Медея решила бежать вместе с ним, и «Арго» вышел в море. Но царь незамедлительно отправился за ними в погоню. Когда Медея увидела, что паруса отца сокращают рас­стояние между ними, она убедила Ясона убить Апсирта, своего младшего брата, которого она взяла с собой, и бросить куски расчлененного тела в море. Это заставило царя Ээта оста­новиться, собрать куски и вернуться на берег, чтобы с надле­жащими почестями предать их земле. Тем временем «Арго», гонимый ветром, оказался вне пределов досягаемости для раз­гневанного царя⁸.

В японских Записях о делах древности представлена дру­гая страшная сказка, имеющая, однако, совершенно иной смысл: сказка о спуске в преисподнюю всеотца начала времен Идзанаги для того, чтобы вернуть из страны Желтой Реки свою умершую сестру – супругу Идзанами. Она встретила его у двери в преисподний мир, и он сказал ей: «О, Августейшая, о, любимая моя младшая сестра! Земли, что ты и я создавали, еще далеки от завершенности; поэтому возвращайся обратно!» Она же ответила: «Воистину прискорбно, что ты не пришел раньше! Я уже отведала пищи этой Страны Желтой Реки. И все же меня покорила оказанная мне твоим августейшим посещением честь, о, восхитительный мой брат, поэтому я хочу вернуться. Более того, я сама обговорю это с богами Желтой Реки. Будь осторо­жен, не смотри на меня!»

Она удалилась во дворец; но так как она оставалась там очень долго, Идзанаги устал ждать. Он отломал зубец от греб­ня, который придерживал слева его августейшие волосы, под­жег его как маленький факел, вошел и огляделся. Тут он увидел разлагающуюся Идзанами, кишащую червями.

В ужасе от этого зрелища Идзанаги бежал обратно. Идза­нами сказала: «Ты открыл мой позор».

Идзанами послала в погоню за ним Отвратительную Женщину из преисподней. Идзанаги на полном бегу снял со своей головы черную шапку и бросил ее вниз. Она тут же превратилась в виноград, и пока его преследовательница задержалась, поедая его, он продолжал свой побег. Но женщина, возобновив пого­ню, стала догонять его. Идзанаги вытащил правый гребень со множеством часто расположенных зубчиков, разломал его и бросил вниз. Гребень тут же превратился в побеги бамбука, и пока преследовательница срывала и ела их, он бежал дальше.

Затем его младшая сестра послала в погоню за ним восемь богов грома и с ними полторы тысячи воинов Желтой Реки. Вытащив саблю о десяти рукоятях, что висела на его августей­шем поясэ, Идзанаги побежал, размахивая ею позади себя. Но воины продолжали преследование. Достигнув границы, разделя­ющей мир живых и страну Желтой Реки, Идзанаги сорвал три персика, что росли там, подождал и, когда армия приблизилась к нему, швырнул их. Персики из мира живых разбили воинство страны Желтой реки, преследователи повернули и бежали прочь.

Последней настигла его сама Августейшая Идзанами. Тогда Идзанаги взял камень, поднять который было под силу лишь тысяче человек, и загородил им путь. И разделенные камнем они стояли друг против друга, обмениваясь прощальными речами. Идзанами сказала: «О, Августейший, восхитительный мой старший брат, раз уж ты так поступил, то впредь я сделаю так, что в твоем царстве каждый день будет умирать по тысяче людей». Идзанаги ответил: «О, Августейшая, о очаровательная моя младшая сестра! Если ты сделаешь так, то я сделаю, что каждый день полторы тысячи женщин будут рожать»⁹.

Шагнув из созидательной сферы всеотца Идзанаги в область разложения, Идзанами стремилась защитить своего брата – мужа. Увидев больше, чем он мог вынести, он лишился наивных пред­ставлений о смерти, но своей высочайшей волей к жизни пос­тавил могучую скалу в качестве оберегающей завесы, которая с тех пор для каждого из нас стоит между нашим взором и могилой.

Греческий миф об Орфее и Эвридике и сотни аналогичных ска­заний по всему миру, так же как и эта древняя легенда Дальнего Востока, внушают мысль, что, несмотря на известные неудачи, существует возможность возвращения влюбленного вместе с его утерянной возлюбленной, оказавшихся по ту сторону от ужас­ного порога. Малейший просчет, самое незначительное, но решаю­щее проявление человеческой слабости неизменно делает невоз­можным открытие взаимосвязи между мирами, так что возникает искушение почти поверить, что если бы этой небольшой, досадной случайности можно было избежать, то все было бы хорошо. Однако в полинезийских вариантах романтической истории, в которых влюб­ленной паре обычно удается убежать, и, скажем, в греческой комедии Алкеста, где мы также имеем счастливое возвращение, результат отнюдь не вселяет надежды, а лишь указывает на сверхчеловечность свершившегося. Мифы о неудаче трогают нас тра­гедией жизни, а мифы об успехе – всего лишь своей невероят­ностью. И все же, для того чтобы мономиф выполнил свое обещание, мы должны увидеть не человеческие неудачи или свер­хчеловеческие успехи, а человеческий успех. В этом заключается проблема критического момента на пороге возвращения. Вначале мы рассмотрим ее в сверхчеловеческих символах, а затем поищем практические наставления для исторического человека.

Спасение извне

Возвращение героя из его сверхъестественного приключения может потребовать помощи извне. Тогда посланник мира должен прийти к нему и забрать его. Ибо блаженство пребывания в глубинах нелегко поменять на саморазрушение бодрствующего состояния. «Кто, отрекшись от мира, – читаем мы, – возжелает снова вернуться в него? Он бы желал быть только там ¹⁰. И тем не менее, пока человек жив, жизнь будет призывать его. Общес­тво завидует тому, кто остается вне его, и приходит, чтобы пос­тучать в его дверь. Если герой – подобно Мучукунде – непрекло­нен, нарушитель спокойствия переживает страшный удар; но, с другой стороны, если тот, кого зовут, всего лишь не спешит с возвращением – погруженный в блаженное состояние совершенно­го бытия (напоминающее смерть) – совершается очевидное освобождение, и искатель приключения возвращается.

Когда Ворон из эскимосской сказки нырнул со своими палоч­ками для разведения огня в чрево самки кита, он оказался у входа в большую комнату, в дальнем конце которой горела лампа. Он удивился, увидев там красивую девушку. Комната была сухой и чистой, ее потолок подпирал позвоночник кита, а ребра образовывали ее стены. Из трубки, идущей вдоль поз­воночника, в лампу медленно капало масло.

Когда Ворон вошел в комнату, девушка взглянула на него и закричала: «Как ты сюда попал? Ты первый человек, что вошел сюда». Ворон рассказал ей, что он сделал, и она предложила ему присесть у противоположной стены комнаты. Эта девушка была душой (inua) кита. Она накрыла стол для гостя, дала ему ягод и масла, рассказывая о том, как она собирала эти ягоды в прошлом году. Ворон на протяжении четырех дней оставался гостем inua в чреве кита, и все это время пытался определить, что за трубка идет по потолку. Каждый раз, когда женщина выходила из комнаты, она запрещала ему прикасаться к ней. Но на этот раз, когда она вышла, он подошел к лампе, протянул лапу, и в нее упала большая капля, которую он слизал языком. Она оказалась такой сладкой, что Ворон снова сделал то же самое, а затем стал ловить одну за другой каждую падающую каплю. Однако вскоре от жадности ему показалось, что капли падают слишком медленно, поэтому он потянулся вверх, оторвал кусок трубки и съел его. Едва он сделал это, как в комнату хлы­нул поток масла, загасил свет, а сама комната стала сильно рас­качиваться. Эта качка продолжалась четыре дня. Ворон едва не умер от усталости и от грохота, не прекращавшегося все это время. Затем все стихло, и комната перестала раскачиваться. Ворон повредил одну из сердечных артерий самки кита, и она умерла. Iuna никогда больше не появилась. Тело кита водой вы­бросило на берег.

Но теперь Ворон оказался узником. В то время как он раз­мышлял, что ему делать, он услышал разговор двух мужчин, взобравшихся на спину кита, которые решили позвать всю де­ревню, чтобы помочь им справиться с китом. Очень скоро люди прорубили дыру в верхней части огромной туши¹¹. Когда дыра стала достаточно большой, и все люди ушли с кусками мяса, чтобы отнести их на высокий берег, Ворон незаметно вышел.

Но спустившись на землю, он тут же вспомнил, что оставил внутри свои палочки для разведения огня. Он снял свое обла­чение ворона, и вернувшись люди увидели маленького черного человечка, одетого в шкуру неизвестного животного. Они с лю­бопытством смотрели на него. Он предложил им свою помощь, засучил рукава и принялся за работу.

Вскоре один человек из тех, что работали внутри кита, закричал «Смотрите, что я нашел! Палочки для разведения огня в брюхе кита!» Ворон сказал: «Вот тебе на, но это же плохо! Моя дочь однажды рассказывала мне, что когда внутри кита, брюхо которого разрезали люди, находили палочки для разведения огня, то многие из этих людей умирали. Нужно бе­жать отсюда». Он спустил рукава и ушел. Люди поспешили пос­ледовать его примеру. Поэтому сам Ворон, когда он затем вер­нулся, некоторое время пировал совсем один¹².

Рис. 10 Воскрешение Осириса

Один из наиболее важных и занятных мифов традиции синтоизма Японии (считавшийся древним еще тогда, когда в VIII столетии он был внесен в Записи о делах древности) – – миф о том, как во время самого первого критического периода в существовании мира из своего жилища в скале вышла прекрасная богиня солнца Аматэрасу. Это пример, когда спасаемая не очень желает этого спасения. Бог бури, Сусаново, брат Аматэрасу, начал вести себя непростительно плохо. И хотя она всячески пыталась успокоить его, и ее всепрощение уже перешло все границы, он продолжал уничтожать ее рисовые поля и осквернять ее порядки. Последним оскорблением для нее стало, когда он проломил дыру в крыше ее ткацкого зала и бросил вниз «небесного пегого коня, пред­варительно содрав с него шкуру», при виде его все богини, что деловито ткали августейшие одежды богам, настолько перепу­гались, что умерли от страха.

Аматэрасу, пришедшая в ужас от этого зрелища, удалилась в небесную пещеру, закрыла за собой дверь и заперла ее. Это был ужасный поступок с ее стороны, ибо исчезновение солнца в конце концов означало бы конец вселенной – конец, еще прежде ее до­лжного начала. С исчезновением Аматэрасу вся равнина верхних небес и вся срединная земля тростниковых полей погрузились во тьму. По всему миру разбушевались злые духи, появились мно­гочисленные предвестники беды, голоса мириад богов были подоб­ны мухам, роящимся во время пятой луны.

По этой причине восемь миллионов богов собрались на бо­жественную ассамблею в русле небесной реки и попросили одного из их числа, бога по имени Мысль – Несущий, придумать план. В результате их совещания было изготовлено множество вещей божественной силы, среди них зеркало, меч и ткани для подношения. Было установлено огромное дерево, украшенное драгоценностями, были доставлены петухи, которые могли не­престанно петь, были зажжены большие костры, вершилось великое празднество. Зеркало высотой восемь футов привязали средним ветвям дерева. А юная богиня по имени Удзуме исполняла веселый, шумный танец. Восемь миллионов богов так развлекались, что их смех заполнил воздух, а равнина высоких небес сотрясалась.

Богиня солнца услышала в своей пещере этот веселый шум и изумилась. Ей было интересно знать, что происходит. Слегка приоткрыв дверь своего небесного каменного жилища, она так заговорила изнутри: «Я думала, что после моего ухода равнина небес погрузится во тьму, равно как и тростниковые равнины срединной земли: почему же тогда веселится Удзуме, и подоб­но ей смеются все восемь миллионов богов?» Тогда заговорила Удзуме, молвив: «Мы радуемся и довольны, потому что есть бо­жество более яркое, чем ты, Августейшая». Пока она говорила это, двое из богов вынесли вперед зеркало и почтительно пока­зали его богине Солнца Аматэрасу; вследствие чего она от удив­ления и не заметила как вышла из двери и уставилась в зеркало. Могучий бог схватил ее за августейшую руку и вытащил наружу; в это время другой бог протянул через вход позади нее соло­менную веревку (называемую сименава – shimenawa), сказав при этом: «Ты не должна возвращаться дальше веревки!» После чего и равнина верхних небес и тростниковые равнины средин­ной земли снова осветились¹³. Теперь солнце каждую ночь на некоторое время могло уходить – как и сама жизнь – в освежа­ющий сон; но великая сименава не допускала того, чтобы оно исчезло на долгое время.

Тема солнца как богини, а не бога является редкой и ценной деталью, дошедшей до нас из архаического, по – видимому, когда – то широко распространенного мифологического контекста. Великое материнское божество Южной Аравии является женщиной – солнцем Илат. На немецком слово солнце {die Sonne) женского рода. По всей Сибири, так же как и в Северной Америке, в разных местах сохранились рассказы о женщине – солнце. И в сказке о Красной Шапочке, которая была съедена волком, но вызволена из его брюха охотником, мы можем видеть отдаленные отго­лоски того же приключения, что произошло с Аматэрасу. Такие следы сохранились во многих странах; но только в Японии не­когда великая мифология все еще имеет силу в культуре; ибо Микадо является прямым потомком внука Аматэрасу, и как предок императорской семьи она почитается как одно из вер­ховных божеств национальной традиции Синто¹⁴. В ее приклю­чении ощущается иное отношение к миру, чем в более извест­ных сейчас мифологиях солнечного бога: некоторая нежность к чудесному дару света, мягкая благодарность за вещи, сотво­ренные видимыми – то, что раньше, должно быть, было харак­терно для религиозного духа многих людей.

Зеркало, меч и дерево мы узнаем. Зеркало, отражающее богиню и выманивающее ее из великого покоя ее божественно­го непроявления, символизирует мир, сферу отраженного обра­за. Божеству доставляет удовольствие видеть в нем свою собственную славу, и это удовольствие само по себе является побуждением к акту проявления или «творения». Меч является соответствием молнии. Дерево – это Ось Мира в ее исполняю­щем желания, плодоносном аспекте; такое же дерево ставится в христианских домах во время зимнего солнцестояния, в период возрождения или возвращения солнца: радостный обы­чай, унаследованный от германского язычества, которое дало современному немецкому языку его женское имя Sonne. Танец Удзуме и шумный смех богов являются частью карнавала: после ухода верховного божества мир, погруженный в хаос, радуется приближающемуся возрождению. А Великая сименава – верев­ка из соломы, которая была натянута за спиною богини, когда она снова явилась в мир – символизирует милосердное чудо возвращения света. Эта сименава является одним из самых за­метных, важных и безмолвно выразительных традиционных символов народной религии Японии. Висящая над входами в храмы, увешанная гирляндами вдоль улиц в праздник Нового Года она обозначает обновление мира на пороге возвращения. Если христианский крест является самым выразительным символом мифологического перехода в пучину смерти, то симе­нава является простейшим условным знаком воскрешения. Вдвоем они представляют таинство границы между мирами – существующую несуществующую линию.

Аматэрасу является Восточной сестрой великой Инанны, верховной богини древних шумерских клинописных храмовых табличек, спуск которой в преисподний мир мы уже рассматри­вали. Инанна, Иштар, Астарта, Афродита, Венера – таковы имена, которые она носила в разных культурах следующих друг за другом периодов развития Запада – она ассоциировалась уже не с солнцем, а со звездой, носящей ее имя, и в то же время с луной, с небесами и с плодородной землей. В Египте она стала богиней Звезды Собаки, Сириуса, ежегодное появление на небе которой оповещало о наступлении сезона разлива реки Нил, когда земля становится плодородной.

Как мы помним, Инанна спустилась с небес в преисподнюю, страну своей сестры – противоположности, Царицы Смерти Эрешкигал. Она оставила позади своего посланника Ниншубу – ра с указаниями, как вызволить ее, если она не вернется. Она предстала нагою перед семью судьями; они обратили на нее свои взоры и она превратилась в труп, а труп – как мы видели – повесили на столбе.

«Прошло три дня и три ночи¹⁵,

Посланник Инанны Ниншубур,

Ее вестник добрых слов,

Заполнил небеса стенаниями по ней,

Оплакивал ее в храме ассамблей,

Метался по дому богов, прося за нее ..

Как нищий в одно покрывало оделся он ради спасения ее,

И к Экур, к дому Энлиля в одиночку направил свой шаг».

Это начало спасения богини, иллюстрирующее тот случай, когда героине мир, в поле действия сил которого она вступает, уже хорошо известен, так что она позаботилась о том, чтобы ее оттуда вызволили. Сперва Ниншубур отправился к богу Энлилю; но бог сказал, что Инанна, спустившись от великого высшего в великое низшее, должна подчиниться законам ниж­него мира. Затем Ниншубур отправился к богу Нанна; но бог сказал, что она сошла с великого высшего в великое низшее и что в нижнем мире должно подчиняться законам нижнего мира Ниншубур отправился к богу Энки; и бог Энки придумал план¹⁶. Он создал два бесполых существа, вручил им «пищу жизни» и «воду жизни» и приказал отправляться в нижний мир и шестьдесят раз причастить этой пищей и водой подвешенное мертвое тело Инанны.

«На мертвое тело, свисающее со столба, они направили

страх огненный лучей,

Шестьдесят раз пищей жизни и шестьдесят раз водою

жизни они причащали его.

И встала Инанна.

И поднялась Инанна из нижнего мира,

Ануннаки бежала,

И любой из верхнего мира мог спокойно спускаться в

нижний мир;

Когда Инанна поднималась из нижнего мира,

Воистину вперед нее устремились мертвые.

Инанна поднималась из нижнего мира,

И маленькие демоны, подобные тростнику,

И большие демоны, подобные стилям табличным,

Шли рядом с ней.

Тот, кто шел впереди нее, держал в руке жезл,

Тот, кто шел рядом с ней, имел оружие у пояса.

Те, что шли перед ней,

Перед Инанной,

Были существами, не знавшими ни пищи, ни воды,

Не евшими окропленной муки,

Не пившими вина возлияния,

Отнимающими жену от чресел мужа,

Отрывающими дитя от груди кормящей матери».

Окруженная этой ужасной толпой призраков Инанна бродила от города к городу по землям Шумера¹⁷.

Эти три примера из далеко отстоящих друг от друга куль­турных областей – Ворон, Аматэрасу и Инанна – в достаточной мере иллюстрируют тему спасения извне. На последних стадиях приключения они демонстрируют непрекращающееся действие сверхъестественной вспомоществующей силы, которая не оставля­ла избранного на протяжении всего его испытания. Несмотря на то, что его сознание отступает, бессознательное предъявляет свои собственные противовесы, и он снова рождается в мир, из которого пришел. Вместо того чтобы держаться за свое эго и спасать его, как в случае волшебного побега, он теряет его, но все же, великой милостью, оно возвращается.

Это подводит нас к последнему критическому моменту герои­ческого круга, моменту, для которого весь удивительный эк­скурс был лишь прелюдией – а именно, к парадоксальному и в высшей степени сложному моменту пересечения порога геро­ем, возвращающимся из сферы мистического в повседневный мир. Независимо от того спасают ли его извне, гоним ли он изнутри или медленно продвигается вперед, направляемый богами, ему предстоит еще вновь войти вместе со своим обре­тением в давно забытую среду, где люди, будучи частицами, считают себя целым. Ему еще предстоит предстать перед обще­ством со своим разрушительным для эго и спасительным для жизни эликсиром и принять ответный удар вполне резонных вопросов, непримиримого негодования и неспособности добрых людей понять его.