Свет, оставленный нам на земле 4 страница

Зато было очень приятно обнаруживать, что, несмотря на несхожесть наших испытуемых и методов их исследования, мы одинаково понимаем некоторые существенные особенности психики живого организма. И создавалось такое ощущение, что стоит детальнее познакомить друг друга со своими представлениями, как мы сможем достичь понимания хотя бы некоторых сторон этой сложнейшей проблемы.

Поэтому мы запланировали серию регулярных "встреч с магнитофоном", во время которых намеревались обсуждать с наших разных позиций "проклятые вопросы", общие для психологии и системной физиологии поведения. Прежде всего это вопросы закономерностей развития организма с его генетическими и средовыми составляющими, вопросы прогнозирования, мотивации, внутриутробной психики плода, роли обратной связи в реализации поведения, сущности понятия "субъект" и приложимости его к психике животных и многое, многое другое. Особенно интересным нам представлялось провести сравнительный анализ деятельностной теории С. Л. Рубинштейна и теории функциональных систем П. К. Анохина.

Невозможно осознать, что это уже никогда не сможет произойти. Напротив, теперь я должна совершить невероятную деятельность - написать к семидесятилетию Андрея посмертную статью о нем. Когда я слышу сочетание слов "к его семидесятилетию", меня охватывает страшное ощущение абсурдности ситуации и осознание абсолютной нереализуемости этого возрастного события. Никакого семидесятилетия у него не будет никогда!Я прекрасно понимаю, что здесь имеется в виду: 4 апреля 2003 года ему исполнилось бы семьдесят лет. То есть все то же пресловутое сослагательное наклонение.

Мы говорим, что история не знает сослагательного наклонения. Но ведь жизнь отдельного человека, ее продолжительность еще более кон-

стр. 27

кретны и предельно индивидуализированы, чем исторические перипетии человеческих сообществ. Поэтому для нее-то уж абсолютно точно не существует никакого сослагательного наклонения. У Андрея не будет никогда даже шестидесятидевятилетия! Нет, ему было строго отмерено прожить на земле только шестьдесят восемь лет, девять месяцев и двадцать шесть дней. И все! Такова страшная конкретика.

Это нам нужны круглые даты, посмертные юбилеи, чтобы на время приостановить текущую жизнь и официально озвучить нашу память о человеке - порой куда как бестактно (как недавно с Пушкиным). А им, "вспоминаемым", уже ничего не нужно. Что смогли, они все сделали, "растворясь в нас своим дареньем". А наша жизнь покажет, сколь деликатно мы смогли это воспринять, переварить и, может быть, чуть-чуть подрасти.

О каком Андрее я смогу написать? До 5 февраля 2002 года я знала его лишь как очень хорошего, давно ставшего своим человека и, конечно, глубокого исследователя. Это был один его образ. В день прощания с Андреем после его трагической кончины оказалось, что ниша, которую он занимал в пространстве бытия, существенно шире, масштаб его личности - неизмеримо больше, этический потенциал настолько высок, что его называли рафинированным интеллигентом, а кто-то сравнил даже с Д. С. Лихачевым. То, что я увидела и услышала в этот день, вызвало искреннее удивление и даже какое-то рассогласование с привычным образом.

Поразили уже само место прощания с Андреем и вообще вся картина скорбного ритуала с похоронами на Троекуровском кладбище - весьма официальном и предназначенном для "больших" людей. Завершилась она неофициальной атмосферой поминок. Все это свидетельствовало об огромной общественной значимости Андрея и удивительном уважении к нему. Прощание проходило в мемориальном зале Президиума РАН - более достойного места для отдания последних почестей российским ученым у нас нет.

Сотни и сотни людей, множество венков, море живых цветов - это в середине зимы! И тихая, тихая музыка высокой печали. Не забуду никогда, как я переступала порог этого здания - порог, разделяющий шумную жизнь московской улицы и фатальный, чудовищный обрыв жизни близкого человека - под чуть слышимые звуки траурного марша Бетховена. Отныне навсегда он будет связан у меня с этим скорбным моментом. Этот день, когда Андрей уходил навсегда, когда кончалось его зримое материальное присутствие среди нас, превратился в настоящий континуум торжественных в своей печали действ - в зале прощания, в церкви, на кладбище и снова в здании Президиума Академии за поминальным столом.

В этот день я узнала о другом, не известном мне Андрее, о том, как реализовался его огромный, но весьма скрытый потенциал. Обо всем этом говорили его многочисленные коллеги, друзья и просто те, кому какое-то время довелось с ним общаться. И не только при прощании, а и во все традиционно отмечаемые у нас посмертные дни памяти. Помимо этого, из многих городов страны и зарубежных психологических центров продолжали приходить сотни соболезнований. В моей голове в это время постоянно вертелись строчки А. Дементьева: "Не важно, как вас оценят, важней, как помянут вас". Андрей был помянут и оценен очень достойно.

А через два посмертных месяца, 4 апреля 2002 года, в Психологическом институте им. Л. Г. Щукиной РАО проводилось заседание Психологического общества. В этот день Андрею и его университетскому однокашнику профессору О. К. Тихомирову и по совпадению "астрономическому близнецу", как его называл Андрей, должно было бы исполниться по 69 лет. Их светлой памяти посвятили теплые выступления коллеги и ученики. К этому времени появились первые мемориальные публикации. Питерские психологи, например, прислали к заседанию общества очередной номер своей "Психологической газеты" с некрологом и рядом прекрасных статей об Андрее.

Все эти высказывания, телеграммы, публикации открывали для меня новые особенности его личности и создавали совершенно непривычный образ человека, которого я не знала. Более того, для его ближайших родственников это тоже оказалось неожиданным: они не представляли себе всего масштаба общественной значимости Андрея. Его жена, Тамара Константиновна Мелешко, говорила, что никогда не знала, сколь объемной и многоадресной была его деятельность. Андрей никогда не говорил дома о всех важных постах, которые он занимал и которые требовали от него колоссального напряжения, отдачи всех сил и времени. На ее редкие замечания, что он уделяет недостаточно времени семье, он только отвечал: "Я очень занят".

В ходе этих скорбных посмертных дней мы постепенно начинали осознавать, как Андрей много сделал в жизни и науке. На примере не очень длинной, но поистине подвижнической жизни он продемонстрировал на деле, какими должны быть настоящий СУБЪЕКТ и его ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. Он сам стал реальным воплощением своих научных представлений, разработке которых были посвящены последние годы его жизни.

Очень трудно после всего этого рассказывать об Андрее, трудно чем-либо дополнить "проявившийся" его многогранный образ. Ведь в своих высказываниях его коллеги говорили о нем не толь-

стр. 28

ко как об исследователе, организаторе научного процесса, главном редакторе ведущего профессионального журнала, педагоге, просветителе и пр. Столь многосторонняя публичная деятельность ученого непременно выявляет так или иначе и его человеческие качества. В частности, многие коллега очень верно отмечали, что при всей внешней мягкости, безукоризненной вежливости, терпимости, чувстве такта Андрей проявлял твердость и непреклонность, отстаивая свои убеждения. Он всегда неукоснительно следовал своим выработанным принципам. Можно сказать, что это был своеобразный плод с нежной мякотью, но очень твердым ядром.

И это действительно было так. Но Андрей не был открытым субъектом - эдаким человеком с душой нараспашку. Напротив, он постоянно контролировал всякую жизненную ситуацию и в любой обстановке всегда был "застегнут на все пуговицы". Поэтому очень трудно говорить и о его внутреннем мире, обо всех составляющих его характера и личностных особенностях. Тем более, что он уже не сможет ни согласиться с нами, ни возразить написанному.

Так почему же тогда я решилась писать о нем? Идея эта возникла у меня совершенно стихийно в день прощания с Андреем. Находясь в состоянии шока от всего случившегося и судорожно обдумывая, что можно сделать в его память, я услышала за поминальным столом интересное предложение - издать книгу воспоминаний об Андрее Владимировиче. Не отдавая отчета в своих действиях, я тут же решила присоединиться к этой акции и рассказать об Андрее. Пусть это и станет моим послушанием в его память - естественно, очень малым. Вскоре я осознала, что это настоящее безумие, что не справлюсь с этим. Невероятная ответственность писать о только что ушедшем человеке при его живых родных, учениках, коллегах.

В растерянности и сомнениях я продолжала постоянно думать об этом, пока не получила случайной "поддержки" своему импульсивному намерению. Спустя сорок дней после трагической кончины Андрея за столом памяти в его родном Институте собралось много сотрудников и друзей. Все они тепло вспоминали своего директора, однокашника, коллегу. Наиболее важными для меня в данном контексте оказались слова В. А. Лекторского о том, что высказанные ученым идеи обычно быстро отделяются от него и начинают жить собственной жизнью. А людям интересно знать, что же представлял собой автор этих идей, какой он был человек.

И тогда я окончательно решила писать об Андрее: вдруг мне удастся сказать о нем что-то такое, чего другие не знают. Важно только написать так, чтобы он не оказался "на котурнах".

К этому невольно склоняется всякий, кто хочет рассказать о человеке, внезапно и трагически выхваченном из жизни. Но Андрей был слишком настоящим, а значит, вполне земным человеком, которому, тем не менее, удалось сделать очень многое. Он не нуждается ни в каком приукрашивании - ему самому это было бы неприятно.

Красноречивее всего о нем рассказывают его дела - и на работе, и дома. Поэтому мне остается здесь лишь посильно расширить представший в эти печальные дни образ Андрея как выдающегося общественного деятеля и крупнейшего ученого и попытаться рассказать о другом, "внеслужебном" Андрее, которого мало кто знал из его коллег и сослуживцев. Ведь жизнь человека состоит из многих слагаемых. Несомненно, наблюдения в домашней обстановке высвечивают какие-то новые, дополнительные грани личности. К сожалению, в силу сказанного выше и об этом рассказать я могу не очень много, хотя знали мы друг друга давно - с декабря 1958 года.

Мы познакомились с Андреем вечером 31 декабря на Ярославском вокзале Москвы. Время и место для знакомства не самые ординарные. А предыстория такова. В то время мы с Тамарой, женой Андрея, вместе работали в Институте психиатрии МЗ СССР и были очень дружны. Она много рассказывала о нем, его родителях и семье, в которой они тогда жили. Приближался 1959 год. Наш друг и коллега Марат Михайлович Векслер предложил нам и другим близким сотрудникам встретить Новый год у него дома, в поселке Клязьма Ярославской железной дороги. Все мы хорошо знали и любили этот дом, поэтому с радостью согласились.

Вот почему наше знакомство состоялось при таких обстоятельствах. Я увидела невысокого, очень приятного человека, который выглядел необычайно молодо. Все в нем выдавало настоящую, непоказную интеллигентность, которая, как свидетельствовала жизнь, проявлялась при общении с ним в любых ситуациях. По сути дела, никакого рассогласования с тем, что я представляла себе по рассказам Тамары, у меня не произошло. Говорят, что когда встречаются два незнакомых человека, над ними пролетает ангел и говорит "да" или "нет". По- видимому, в тот момент ангел сказал "да", потому что как-то сразу и до самого последнего дня жизни Андрея между нами установились прекрасные дружеские отношения, никогда и ничем не омраченные.

С тех пор прошло почти сорок четыре года. Это, конечно, очень много. Однако на протяжении этих лет встречались мы не всегда регулярно: порой по нескольку раз в месяц, а иногда - даже не каждый год. Однажды судьба развела нас более чем на двадцать лет, но и в этом случае мы не теряли связи и продолжали общаться по телефо-

стр. 29

ну - поздравляли наши семьи со знаменательными событиями или обменивались какой-то важной для нас информацией.

Вначале же, когда мы были молоды и груз служебных и семейных забот не требовал полной отдачи сил, мы виделись часто. Бывали друг у друга и общих знакомых на семейных праздниках, "дружной кучкой" ходили в театры, на художественные выставки, слушали много музыки в консерватории и других концертных залах, встречались в Ленинке и пр., пр. Помню, как однажды я даже пригласила их с Тамарой в Лужники на спортивную гимнастику: там царила тогда знаменитая Ольга Корбут.

Естественно, что каждая такая встреча каким-то образом обогащала уже сформированный образ, но ничего радикального в него внести не могла. Конечно, Андрей всегда был вежлив, дружелюбен, но немногословен и, как правило, старался держаться незаметно. Никому и в голову тогда не могло прийти, что когда-то будем писать о нем как о весьма значительной личности и ее анализировать. Но теперь, увы, мне приходится это делать. Надо сказать, что мои впечатления об Андрее несколько "асимметричны": я знала его как бы чуть сбоку - не очень изнутри, как родные, и не очень профессионально, как коллеги.

Поэтому то, что я пытаюсь здесь о нем рассказать, - не только и не столько личные впечатления от непосредственного общения, но во многом и итог домысливания его образа за счет анализа определенных событий, связанных с ним, рассказов Тамары и других его родных. Это будет непростой сплав воспоминаний и их анализа с позиций сегодняшнего дня... как бы "вослед". Любимый им Б. Пастернак однажды сказал: "Века уж дорисуют, видно, недорисованный портрет".

Почти всю свою жизнь Андрей вел себя таким образом, как будто понимал, что она будет не очень длинной, что дней отмерено немного, и уже по одному этому цена каждого из них огромна. Сколь насыщенны были его дни! С нашей обывательской точки зрения его жизнь в последние годы, целиком отданные Институту, где и реализовалось его истинное предназначение, казалась какой-то ненормальной.

Ни одного отпуска, ни одного выходного дня, ни одного часа дома, когда он мог бы позволить себе отключиться от основного дела! И это никакая не метафора - это буквально так. Тамара говорила, что она возненавидела телефон, потому что ежедневно он не умолкал до самой ночи. Непосредственное профессиональное общение с коллегами в Институте, в Отделении РАН, на заседаниях Психологического общества, на разного рода конференциях, лекции студентам и коллегам в различных городах России и других стран и пр., пр. Все это имело непосредственное продолжение в сплошных телефонных дискуссиях дома. В машине и метро - чтение рукописей, статей, работа над очередным выступлением, обдумывание путей "выколачивания" денег для Института и так без конца. Даже редкие выходы в Зюзинский лес недалеко от дома - только для того, чтобы там лучше поработать. У него был даже свой лесной "кабинет" - небольшой участок относительно густой растительности с поваленным деревом вдали от дороги.

Этот чудовищный деятельностный процесс не знал никаких пауз. Общение с родными, обсуждение важных семейных вопросов - только за столом на кухне во время очередной еды. Бог дал ему, быть может, самое главное благо - трех внуков, один из которых, кстати, тоже Андрей. В разговоре с дочерью Катей я как-то сказала, что дедушка, наверное, приезжал к ним только на дни рождения детей - не чаще. Она ответила: "Нет, не на дни рождения, а на дни появления детей на свет и только. Но конечно, с огромными букетами роз". Вот так. Комментарии здесь неуместны. Остается вспомнить Пастернака: "Цель творчества - самоотдача".

Важно отметить, что такое огромное напряжение сил не вызывало у Андрея никакого эмоционального стресса, хотя эмоций было предостаточно. Но они были глубоко запрятаны внутрь и не вызывали излишнего адреналина с его гипертонией: симпато-адреналовая система неизменно оставалась в норме. А все потому, что это было не вынужденной активностью, а сильнейшим проявлением его естества, органики - изначальной особенности психики.

Это была настоящая страсть к науке - "тугая тетива натянутого лука", как сказал о ней Пастернак. Таким образом он просто реализовывал свою глубинную, возможно, самую главную естественную мотивацию. Мне кажется, что это намного больше, чем просто "растворение себя самого в других им в даренье". Это еще и высочайшее Служение - важный признак настоящего интеллигента. Ведь недаром Ю. Лотман определял интеллигентность как систему строгих ограничений.

Сэр Исайя Берлин, "философ и мудрец", как однажды его назвали в печати, на вопрос, в чем смысл жизни, не задумываясь, ответил: "Чтобы жить". Этот до предела лапидарный ответ очень существен. Каждый из нас, наверное, живет, подспудно и неосознанно руководствуясь именно этой мудростью. Вопрос в другом: как жить? Своей деятельностью Андрей отвечал на него по-своему - в соответствии со своей душой, своей психической организацией. То есть жить подлинной жизнью, максимально реализуя свой духовный и физический потенциал.

стр. 30

Кто же и что помогли сформироваться такой психике, способствовавшей почти аскетическому и одновременному столь вдохновенное сверхцелеустремленному существованию?

Пусть это не покажется лишним, но портрет Андрея не может быть дорисован полностью, если не рассказать, и достаточно подробно, о его семье, и прежде всего о его маме.

Конечно, соответствующая атмосфера жизни в родительском доме. Мне повезло: я много раз бывала в доме Андрея, знала его родных и прежде всего родителей, наблюдала в самых различных ситуациях особенности жизни этой прекрасной семьи.

Она представляла собой своеобразный и удивительный остров в море советской действительности со всеми добрыми и страшными ее сторонами. Когда я познакомилась с Брушлинскими, они жили на Плющихе и занимали две комнаты в старом доме, принадлежавшем раньше родителям Владимира Константиновича, отца Андрея. Вся "материальная часть" семьи была необычайно простой и скромной: никакой дачи, машины, телевизора и прочей "собственности". Никакой старинной мебели или коллекции картин, хотя речь идет о древнем российском роде, никаких изысков в одежде или еде. Зато кроме необходимых для жизни столов, шкафов и спальных мест было пианино и много книг. Для последних места в двух жилых комнатах не хватало, и поэтому огромные старые шкафы с книгами стояли в общем, коммунальном коридоре.

Многое отличало семью Брушлинских, унаследовавшую лучшие традиции российской интеллигенции, но если сказать очень коротко, то из всех замечательных ее характеристик я бы выделила прежде всего ее высочайшую порядочность. Именно это определяло поведение всех членов семьи. Увы! Сегодня это понятие и даже само слово, его обозначающее, почти исчезли из нашей жизни.

Вместе с тем, меньше всего мне хотелось бы представить эту семью как совершенно идеальную. Совсем нет. Нежизненных "дистиллированных" отношений там не было. С одной стороны, это была достаточно многолюдная прекрасная семья с традициями "того времени", но в то же время и общими для всех семей законами жизни, т. е. не лишенная множества противоречий. Поэтому и отношения в ней не всегда были идиллическими. Все трое детей оказались очень разными и весьма амбициозными. Андрей, вероятно, не был исключением, хотя его амбиции внешне проявлялись редко.

С другой стороны, многое и главное в доме было "не как у всех". В нем долгие годы проживали свою непростую жизнь и постоянно взаимодействовали три поколения Брушлинских. Это имело важное значение для воспитания всех членов семьи и прежде всего, конечно, для внуков. В. Гюго по этому поводу сказал: "Чтобы воспитать ребенка, надо начинать с его бабушки". В частности, в становлении Андрея большую роль сыграл его дед Константин Афиногенович Брушлинский, царский генерал и военный юрист, очень религиозный и строгий человек.

По словам сестры Андрея, дед уделял много времени воспитанию своих внуков: развивал важные жизненные навыки и строжайше искоренял вредные привычки, о чем она отлично помнит до сих пор. Сам он был предельно организован и дисциплинирован, достаточно аскетичен и проявлял абсолютную неприхотливость и умеренность в еде. В то же время Андрей прилагал большие усилия для поддержания своей физической формы - закалке, постоянным нагрузкам и пр. Все это в большой степени унаследовал его сын Владимир Константинович и последующие поколения Брушлинских.

В свою очередь, Варвара Платоновна, мать Андрея, очень много времени уделяла воспитанию и образованию внуков, особенно Кати и Алеши - детей своих близнецов. Внуки впитывали житейскую мудрость бабушки, проявлявшуюся во всем ее поведении. С самого раннего возраста Варвара Платоновна занималась с ними французским языком, и они в этом прекрасно преуспели.

Андрей с Тамарой сами немало сделали для становления своего старшего внука Жени, который долго жил вместе с ними. У Андрея не было возможности непосредственно участвовать в его воспитании, однако Женя постоянно видел, как живет и работает дедушка дома. Андрей старался выкраивать время и на нечастое общение с ним. При этом он нередко был очень строг к внуку, когда тот, например, не держал слова или нарушал принятые договоренности.

Семья Брушлинских, которую я назвала островом, была тем не менее очень открытой. Прежде всего, в ней всегда находилось много детей, и не только своих. Это были живущие в том же доме двоюродные братья и сестры Брушлинские, часто приезжал фактический сверстник близнецов их четвероюродный брат Сережа Будковский. Вполне своими становились многие школьные (в частности, будущая известная певица Галина Писаренко), а затем и университетские друзья детей и их коллеги.

Помню, Тамара рассказывала, что однажды в их малогабаритном двухкомнатном жилище на Плющихе, где обитало все многолюдное семейство Брушлинских, целый месяц проживала в одной из этих комнат Светлана Машкова, их университетская однокашница из Свердловска, со своей бабушкой и новорожденным ребенком. И к этому

стр. 31

в семье отнеслись совершенно спокойно: ведь в Москве им не у кого было остановиться.

Пытаясь понять, каким образом мог появиться и прожить столь целеустремленно и благородно свою жизнь Андрей, невольно приходишь к банальному выводу: конечно, в этом "виноваты" прежде всего его родители. Это они снабдили его соответствующим генетическим материалом. А благодаря своей образованности и психологическим особенностям потомственных интеллигентов они создавали адекватные условия для наилучшей реализации этого материала в критические периоды развития его жизни, когда происходит формирование и становление личности.

При этом, конечно, главную роль здесь играла мать Андрея - Варвара Платоновна Брушлинская, урожденная Шмигельская, на которую он был внешне очень похож. Их сходство не ограничивалось только морфологическими признаками - при повторных общениях с ними скоро выявлялось и несомненное родство их психической организации. Ни у кого не вызывало сомнений, что именно Варвара Платоновна полностью определяла атмосферу жизни всего дома, хотя со стороны это никогда не было заметно. Очень скромная, она отличалась сильным характером, и в ее поведении никогда не было ничего показного.

Семья Брушлинских, по-видимому, имеет давние польские корни, о чем свидетельствуют уже сами фамилии родителей и их ближайших родственников. Некая принадлежность к западному славянству проявлялась еще и в том, что Варвара Платоновна до конца своих дней неизменно соблюдала и некоторые его традиции. В частности, вместе со своей троюродной сестрой Александрой Сергеевной Будковской они неукоснительно каждый год отмечали Рождество не 7 января, как было принято в России, а накануне, в его сочельник, как это делается на Западе.

Естественно, что за все эти годы многочисленные предки Андрея глубоко обрусели. Хочется отметить, что им было свойственно высокое чувство долга и верного служения России. Все представители его рода - настоящие патриоты в самом высоком значении этого понятия - даже с весьма обостренным чувством национальной идентификации.

До революции, по-видимому, оба небогатых рода предков Андрея принадлежали к дворянскому сословию. Но за много лет нашего знакомства я ни разу не слышала, чтобы кто-либо из родителей хотя бы как-то обмолвился об этом. Иначе говоря, сами они не придавали этому обстоятельству ровно никакого значения. Иногда, да и то с юмором, об этом мог сказать кто-то из детей, вспоминая, например, что в Рязанской губернии у них было поместье Дятлово. Хорошо бы, мол, как-нибудь туда поехать и на него посмотреть.

Поведение родителей, характер их взаимоотношений, откликаемость на события внешнего мира, почти подвижническое отношение к труду, стиль воспитания детей и многое, многое другое - все свидетельствовало о том, что они получили поистине дворянское воспитание в самом главном смысле этого понятия. Ведь дворянство - это не только хорошие манеры. Это еще нравственность и образованность, высокое служение, постоянное ощущение чувства долга и разных обязательств на протяжении всей жизни.

Излишне говорить, что оба родителя Андрея были прекрасно образованы и воспитаны. Варвара Платоновна, уроженка Вологды, получила хорошее гуманитарное образование в Ярославском университете, владела несколькими иностранными языками. До Ярославля она окончила Екатерининский женский институт в Москве. И здесь мне бы хотелось отметить одно важное обстоятельство: попечителем института и активным членом его совета по учебной части был не кто иной, как Александр Александрович Пушкин - старший сын А. С. Пушкина.

Боевой генерал, герой русско-турецкой войны, освободитель Болгарии - он активно способствовал женскому образованию в России. Для меня это было совершенно удивительно. Помню, возникло какое-то щемящее чувство смятения, когда я впервые услышала об этом от Варвары Платоновны. Ведь она много раз видела, а возможно, и непосредственно общалась с самим сыном А. С. Пушкина, "достойным сыном великого отца".

Сохранились некоторые свидетельства того, что это был очень простой человек, легко и демократически общавшийся с воспитанницами института. В частности, очевидцами приводится следующая трогательная картина: "... высокий статный человек с седыми бакенбардами и бородой, в генеральском мундире при орденах и лентах шагал по коридору Женского дворянского института, широко раскинув руки и прижимая к себе стайку весело щебечущих и хохочущих девочек в коричневых платьицах и белых пелеринках". Варвара Платоновна говорила о знакомстве с этим "необычным" генералом очень просто и естественно - как всегда обо всем.

Но ведь это означает, что и Андрей ближе, чем кто бы то ни было из нас, оказывается причастным к одному из самых великих людей России, "нашему всему" - все в истории очень близко. Не помню, кто именно предложил за хронологическую единицу истории человечества принимать одно рукопожатие. Мне это очень понравилось. И тогда получается, что от Андрея до самого А. С. Пушкина - всего-навсего три рукопожатия.

Варвара Платоновна не любила, когда говорили, что она училась в Институте благородных де-

стр. 32

виц. По-видимому, с ее тонким лингвистическим чутьем ей казалось, что это весьма избитое и какое-то слащавое название Женских институтов, которое часто используют в быту, значительно снижает и искажает их настоящую семантику и поистине высокое предназначение. Из этих институтов действительно выходили очень благородные и образованные личности, которые впоследствии составили цвет российской женской интеллигенции.

И Варвара Платоновна, безусловно, стала частью этого прекрасного сообщества, но не "благородной девицей", а большим благородным человеком самой высокой пробы. Поистине "недизъюнктивная" характеристика - благородство было разлито во всем ее облике, в каждом поступке и вообще во всех проявлениях жизнедеятельности. Каждому человеку прежде всего бросалась в глаза поразительная теплота и демократичность Варвары Платоновны, ее неподдельная доброжелательность, открытость и абсолютная естественность.

Боюсь высокого стиля, совершенно неуместного здесь и принципиально чуждого ей, но эти характеристики - поистине с большой буквы. Простота в общении с Варварой Платоновной была удивительной - буквально через минуты знакомства всем становилось с ней очень легко, и казалось, что вы знаете друг друга всю жизнь. Конечно, простота такого человека была высокой и очень мудрой.

Все, что делала Варвара Платоновна, оказывалось всегда необходимо здесь и сейчас. В ее поведении никогда не было никакой чрезмерности и уж, конечно, демонстративности. Во всем царствовало абсолютное чувство меры. Это относилось и к атмосфере жизни всей семьи. Недаром говорят, что аристократизм - прежде всего чувство меры. Конечно, соответствующие ответные чувства не могли не возникнуть у всех, кто хоть как-то был связан с ней по жизни.

Она имела много друзей, хороших знакомых, приятелей, с которыми охотно общалась. Круг их был невероятно широк: от рафинированных интеллигентов до вполне обычных людей - соседей по дому, от подруг по Женскому институту до ортодоксальной большевички Сарры Михайловны Свердловой, сестры Якова Михайловича. И со всеми - одинаково доброжелательна, ровна; охотно поддерживала любой разговор, интересный ее собеседнику.