Предчувствия и предупреждения 3 страница

Буквально через 15 секунд - резкий толчок, и еще через несколько секунд - толчок более мощный. Гаснет свет, и отключается наша машина. Через несколько минут подали какое-то аварийное питание, и с этого момента мы начали спасать оборудование, потому что наша информация нужна всем. Более того - это самое важное, это диагностика развития аварии. Как только подали питание, мы стали бороться за выживание машины.

Сразу после взрыва мы абсолютно ничего не почувствовали. Дело в том, что нашей ЭВМ создаются тепличные условия, поддерживается температура 22-25 градусов, постоянно работает нагнетающая вентиляция. Нам удалось запустить машину, удалось прикрыть «шкафы» (то есть ЭВМ. - Ю. Щ.) от воды, которая в это время стала литься с потолка. Машина работала, диагностика шла. Что она регистрировала - трудно было понять. Только тогда мы подумали: что же все-таки произошло? Надо выйти посмотреть. И вот когда мы открыли нашу дверь, мы ничего не увидели, кроме пара, пыли и прочего, прочего... Но в это время отключились «шкафы», контролирующие реактор. Ну, это святая святых, мы должны все сделать, чтобы контроль был. И я должен был подняться на 27-ю отметку, где находятся «шкафы». Отметка - это вроде бы этаж. Я бросился по обычному пути, но попасть на отметку уже нельзя было. Лифт был смят, раздавлен, а на лестнице валялись железобетонные блоки, баки какие-то, а главное - там не было освещения. По-прежнему мы не знали ни масштабов аварии, ничего. Я все-таки хотел туда попасть и даже сбегал за фонарем. Но когда с фонариком я прибежал вторично, понял, что не пробьюсь... Вода лилась с девятого этажа, хорошо лилась. Мы снимали запасные щиты и прикрывали наши ЭВМ, чтобы предохранить, чтоб работала «СКАЛА».

Потом мы узнали о масштабах аварии - мне в этом пришлось убедиться самому. Буквально за несколько минут до аварии к нам заходил Шашенок. Ну, это один из тех двух парней, что погибли. Мы разговаривали с ним как с вами, он пришел уточнить: «Есть-ли у вас связь непосредственно с помещением на 24-й отметке?» Мы сказали: да, связь есть. У них там работы должны были выполняться, это ведь был товарищ из тех, кто выполнял программу испытаний, снятие характеристик. У них в том помещении свои приборы стояли. Он говорит: «Ребята, если мне нужна будет связь, я через вас буду связываться». - «Пожалуйста», - говорим.

Пока мы спасали оборудование, было не до него. А ребята из его группы за ним побежали быстрее. И когда оборудование мы уже спасли, начался вызов из того помещения, где работал Шашенок. Постоянный вызов идет. Мы за трубку - никто не отвечает. Как потом оказалось, он ответить не мог, его там раздавило, у него ребра были поломаны, позвоночник смят. Я все-таки сделал попытку к нему прорваться, думаю, может, человеку нужна помощь. Но его уже вынесли. Я видел, как его несут на носилках».

Николай Сергеевич Бондаренко, аппаратчик воздухоразделения на азотно-кислородной станции:

«Двадцать шестого я работал ночью, как раз во время происшествия. Наша азотно-кислородная станция где-то в 200 метрах от четвертого блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3-4, была вспышка над зданием четвертого блока. Я как раз посредине зала находился в кабине, хотел выйти после этого землетрясения, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая - типа фотовспышки. Через ленточное остекление я все это узрел... Ну а потом мы продолжали спокойно работать, потому что наше оборудование таково, что, даже если блок остановлен, мы все равно должны продукцию давать. Она идет для охлаждения реакторного пространства, и азот жидкий и газообразный постоянно используется.

Пожара мы сразу не обнаружили. Потом уже, через несколько минут, появились пожарные машины на территории, мимо нас проехали минут через пятнадцать. Тогда мы начали соображать, что что-то произошло. Дозиметров у нас не было, азотно-кислородная станция не снабжена дозиметрическими приборами. Двое парней с четвертого блока, с газового контура прибежали - один, узбек, и второй, кажется, Симоненко его фамилия, - ну, они, конечно, были перепуганы сильно, черные... Говорят: «Еле выскочили оттуда, спрыгнули с шестой отметки». По-видимому, они обежали вокруг столовой - «ромашки». Просили, чем бы измериться, но у нас было нечем. В общем, они ушли, потом «скорая помощь» приехала, ну, наверное, забрали.

Мы работали до утра. Правда, если бы нас предупредили, что надо... туда-сюда, но мы в этом плане не были информированы. Йод мы не пили, не до нас было. Мы, так сказать, периферией оказались. А местность не была очень уж освещена. Никакой жары не было, внешних признаков не ощущалось. Это все сказки, ничего не ощущалось...»

Из документа МАГАТЭ:

«Авария произошла во время испытания, которое должно было проводиться с турбогенератором во время нормальной запланированной остановки реактора. Предполагалось проверить способность турбогенератора во время полного отключения энергоснабжения станции подавать электрическую энергию в течение короткого периода до того, как резервные дизельные генераторы смогут подавать энергию в аварийных условиях. Неверно составленная программа испытания с точки зрения безопасности и грубые нарушения основных правил эксплуатации привели к тому, что реактор вышел на низкую мощность (200 МВт/тепл), при которой расход теплоносителя и условия охлаждения не могли стабильно поддерживаться посредством ручного управления. Учитывая особые характеристики конструкции, о которых уже говорилось (положительный мощностной коэффициент при низких уровнях мощности), реактор эксплуатировался в опасном режиме. В то же время операторы преднамеренно и в нарушение правил вывели большинство стержней управления и защиты из активной зоны и отключили некоторые важные системы безопасности.

Последующие события привели к интенсивному парообразованию в активной зоне реактора, создав, таким образом, положительную реактивность. Наблюдалось начало резкого повышения мощности, и была сделана попытка вручную остановить цепную реакцию при заблокированной системе аварийной остановки, которая должна была бы сработать ранее, при начале испытания. Однако возможность быстрой аварийной остановки реактора была ограничена, поскольку почти все стержни управления были полностью извлечены из активной зоны.

Непрерывное повышение реактивности вследствие парообразования привело к мгновенному критическому скачку мощности. Советские эксперты рассчитали, что первый пик мощности достиг 100-кратного превышения номинальной мощности в течение 4 секунд.

Энергия, высвободившаяся в топливе в результате скачка мощности, внезапно разорвала часть топлива в мелкие куски. Механизм этого разрыва хорошо известен из экспериментов по программе исследований в области безопасности. Мелкие частицы раскаленного топлива (возможно, также испарившееся топливо) привели к паровому взрыву.

Выделение энергии сдвинуло 1000-тонную защитную крышку реактора и привело к тому, что были срезаны все каналы охлаждения по обеим сторонам активной зоны реактора. Через 2-3 секунды был услышан второй взрыв, и горячие куски реактора были выброшены из разрушенного здания.

Разрушение реактора обеспечило доступ воздуха, который, соответственно, привел к горению графита.

Авария привела к тому, что часть горячих кусков графита и топлива была выброшена на крыши расположенных вблизи зданий. Начались пожары, особенно в зале блока 4, на крыше блока 3 и на крыше машинного зала, в котором расположены турбогенераторы двух реакторов» («Итоговый доклад Международной консультативной группы по ядерной безопасности на совещании по рассмотрению причин и последствий аварии в Чернобыле». Вена, 30 августа - 5 сентября 1986 г., с. 4-5).

А город спал.

Была теплая апрельская ночь, одна из лучших ночей года, когда листья зеленым туманом вдруг проступают на деревьях.

Спал город Припять, спала Украина, вся страна спала, еще не ведая об огромном несчастье, пришедшем на нашу землю.

«Весь караул пошел за Правиком»

Первыми сигнал тревоги услышали пожарные.

Леонид Петрович Телятников, Герой Советского Союза, начальник военно-пожарной части N2 Чернобыльской атомной станции, майор внутренней службы (сейчас Л. П. Телятников - подполковник внутренней службы):

«В карауле лейтенанта Правика было семнадцать человек. В ту ночь он дежурил. Третий караул не был таким идеальным, как пишут в газетах. И если бы не этот случай, никогда, конечно, о нем не писали бы. Это был очень своеобразный караул. Это был караул личностей, так можно сказать. Потому что каждый был сам по себе. Очень много ветеранов там было, очень много своеобразных ребят.

Володя Правик, пожалуй, был самый молодой - ему 24 года. По натуре очень добрый, мягкий - ну, и подводили они его иногда. Он никогда в просьбах никому не отказывал. Он считал, что должен идти на уступки. В этом, может, была какая-то слабость с его стороны - бывали и стычки, а он виноват оставался, потому что в карауле и нарушения были... тем не менее он придерживался своей линии.

Он очень увлекающийся был, Володя Правик. Любил радиодело, фотографию. Он был активный работник, начальник штаба «Комсомольского прожектора». «Прожектор» был самой действенной формой борьбы с недостатками, жестоко хлестал все, даже малейшие недостатки. Он и стихи писал, и рисовал, выполнял эту работу с удовольствием. Ему много помогала жена. Они очень подходили друг другу. Жена его закончила музыкальное училище и преподавала музыку в детском садике. Они внешне даже были чем-то похожи друг на друга, оба мягкие, их взгляды на жизнь, отношение к работе - очень тесно все переплеталось, было единое. За месяц до аварии у него родилась дочь. В последнее время он просил, чтобы его инспектором перевели, все соглашались, но просто ему не было замены...

Самым старым в карауле по возрасту и по сроку службы был Бутрименко Иван Алексеевич, водитель. Ему сорок два года. Это один из тех, на ком все держится. На него все равнялись. И начальник караула, и секретарь партийной и комсомольской организации. Иван Алексеевич был депутатом городского Совета, вел очень большую депутатскую работу... Работали еще в нашей части три брата Шаврея, белорусы. Самый младший - это Петр, он работал инспектором части, а Леонид - самый старший - и Иван - средний - работали в третьем карауле. Леониду тридцать пять лет, Иван года на два-три моложе, а Петру тридцать лет. Работали они так: надо - значит, сделали.

В жизни как бывает? Пока не ткнешь пальцем - никто даже не шевельнется. Это не только у нас, это везде так. На занятиях, на учениях кто-то старается в сторону уйти, отдохнуть, полегче работу взять... Здесь этого не было. Когда авария случилась, несмотря на какие-то трения в карауле, несмотря ни на что, весь караул пошел за Правиком, пошел без оглядки... Там битум горел. Машинный зал - сгораемое покрытие, и основная стоимость, если на рубли перевести, - это машинный зал.

Все чувствовали напряжение, чувствовали ответственность. Только назову, сразу подбегает: «Понял». И даже не слушал до конца, потому что понимал, что надо делать. Ждал только команды.

И ни один не дрогнул. Чувствовали опасность, но все поняли:

нужно. Только сказал - надо быстро сменить. Бегом. Как до аварии бывало? «Чего я иду да почему?» А здесь - ни слова, ни полслова, и буквально все выполнялось бегом. Это, собственно, самое главное было. Иначе пожар тушился бы очень долго и последствия могли быть значительно большими.

Я, когда случился пожар, был в отпуске. У меня отпуск тридцать восемь дней. Мне по телефону ночью диспетчер позвонил. Ну, транспорта нет, все машины выехали. Я позвонил дежурному горотдела милиции, объяснил ситуацию, мол, так и так (у них машины всегда есть). Говорю: «На станции пожар, кровля машинного зала, пожалуйста, помогите добраться». Он уточнил адрес мой, говорит: «Машина сейчас будет».

Крыша горела наверху в одном месте, другом, третьем. Я, когда поднялся, увидел, что горит в пяти местах на третьем блоке. Я тогда еще не знал, что третий блок работает, но раз горит кровля - нужно тушить. Большого труда с точки зрения пожарного дела это не представляло. В машинном зале посмотрел - следов пожара нет. Хорошо. В «этажерке», на десятой отметке, где центральный блочный щит управления, пожара нет. А какое состояние в кабельных помещениях? Для нас это самое важное. Нужно было все обойти, посмотреть. Поэтому я все время бегал - пятую, восьмую отметку посмотрел, десятую отметку посмотрел, заодно у зам главного инженера с оперативным персоналом корректировал - что важнее, что и как... Они сказали: «Да, действительно, нужно тушить крышу, потому что у нас третий блок еще работает, а если произойдет обрушение, хотя бы одна плита упадет на работающий реактор - значит, может произойти дополнительная разгерметизация». Мне надо было все эти вопросы знать, мест много, станция очень большая, и везде надо было побывать.

С Правиком я тогда так и не успел поговорить. Только когда отправлял в больницу, только уже в этот момент буквально несколько слов... в 2 часа 25 минут он уже был отправлен в больницу. Они наверху минут пятнадцать - двадцать находились...

Где-то в половине четвертого мне плохо стало. Я закурил сигарету, по-прежнему запихивался, и постоянный кашель был. Слабость в ногах, хотелось посидеть... Сидеть некогда было. Мы проехали посмотреть посты, я указал, где машины ставить. Поехали к директору, собственно, мне нужен был телефон - доложить обстановку. А на станции неоткуда позвонить. Многие помещения закрыты, никого там не было, а у директора несколько телефонов, но они были заняты. Говорил директор. В то время он буквально по телефонам разрывался. Мы оттуда не могли позвонить. Поэтому выехали в часть».

А тревога нарастала.

Тут надо объяснить одну важную деталь. Кроме караула лейтенанта Правика ВПЧ-2, по боевой тревоге был немедленно поднят и караул лейтенанта В. Кибенка СВПЧ-6. Далеко не все знают, что караул В. Кибенка относился совсем к другому подразделению пожарной охраны - к пожарной части N6, расположенной в городе Припять. Оно и сейчас стоит - это небольшое здание СВПЧ-6 на окраине Припяти; за стеклянной дверью, в безмолвии, навсегда застыла мощная пожарная машина - как памятник подвигу караула Кибенка.

Л. Телятников:

«Наша часть номер два - а в ее составе караул В. Правика - охраняла атомную станцию. Это была объектовая часть. А городская часть, в которой работал В. Кибенок, охраняла город. Они сразу же узнали о пожаре. Автоматически у нас при пожарах дается повышенный номер, сразу сообщается на центральный пункт пожарной связи. Сообщается по радиостанции или по телефону через городскую часть. Городская часть по отношению к нам считается главной. Поэтому, получив сообщение, что возник пожар, они автоматически знают, что должны выехать.

Реакторное отделение (реакторный зал) РБМК

Как я уже говорил, караул Правика первое время находился на машинном зале. Там потушили, и отделение оставили на дежурство под его руководством, потому что машинный зал оставался в опасности. А городская часть, поскольку она чуть позже прибыла, была направлена на реакторное отделение. Вначале машинный зал главным был, а потом - реакторное отделение. Ну вот, Правик потом даже свой караул оставил, побежал на помощь городской части.

Из нашего караула погиб только Правик. Остальные пять человек, что погибли, - это были ребята из шестой городской части. Так получилось, что они первыми начали тушить на реакторе. Там было наиболее опасно. С точки зрения радиоактивной опасности, конечно. С точки зрения пожарной - на машинном зале, поэтому там наш караул и действовал в начальный момент аварии».

Леонид Михайлович Шаврей, старший пожарный караула В. Правика

ВПЧ-2:

«Дежурство мое было с 25-го на 26 апреля. В карауле нас десять человек. Дежурство шло нормально: днем были занятия, а вечером - подготовка техники к сдаче. У нас было семь машин - наших четыре, остальные резервные. Мы должны были сдавать дежурство утром - с восьми до половины девятого.

Ну, все было тихо, никаких происшествий. Это же суббота была, впереди выходной день. Дежурство шло отлично, ничего нам не мешало, настроение тоже было хорошее. Правик сидел в начкараульской комнате - что-то писал, конспекты, что ли. Некоторые заступили в наряд на 2-3 часа, другие отдыхали. Я как раз отдыхал. Должен был после двух часов подменить Правика. Я временно исполнял обязанности командира отделения. Там есть топчаны, я отдыхал. Уснул. Слышу - вроде який стук, глухо. Подхватился, думаю - что такое? Не врублюсь - что такое? А часы были в карманчике, чтобы не мешали. Только за часы - тревога. Сирена сработала. Я быстро выскакиваю, за «боевку» - это спецодежда, которая применяется при тушении пожара, а отдыхаем мы в форме - в гимнастерке, сапогах. «Боевка» - каска, брезентовая роба.

Быстро оделся, в гараже открыты двери, там шум, «вон смотри - горит!». Выскакиваю - облако такое, столб огня и облако черное над трубой.

- Как ночью было видно черное облако?

- Так станция же полностью освещена. От самого блока - красный столб, дальше - синеобразный, а выше - гриб черный. Полтрубы закрывал. Верхнюю часть трубы.

Мы в машину - скок, живо туда подъезжаем, смотрим - нету ни шара, ни облака, все светло. Приехали через проходную на АБК-2. Видим - на четвертом реакторе все порушено. Нас выехало сразу три машины.

Мы с Правиком пошли в разведку. Он говорит: «Давай, Михайлыч, пошли», - и мы пошли по транспортному коридору через третий блок на четвертый. До половины коридора добегаем - там телефонная будка. Володя говорит: «Давай позвоним». - «Давай» . Стали звонить - никто трубку не поднимает. Ни ответа, ни привета. Я говорю: «Смотри, Павлович, там бегают из обслуживающего персонала два человека». Подождали, стали их расспрашивать, они волнуются очень, сказали, что, возможно, горит крыша машзала. Потому что пробита крыша.

Правик мне говорит: «Михайлыч, давай, беги туда, бери машину свою - и на ту сторону». У меня машина «ЗИЛ-130», обыкновенная красная пожарная автоцистерна без лестницы. Я только Правика спросил: «Павлович, а ты с кем останешься?» - «Да, - говорит, - я здесь буду с персоналом, разберусь». И все. Больше ничего. Так я с ним и расстался. Он остался внутри.

А я мимо АБК-1 на ту сторону переехал, машину поставили возле машзала, а сами вместе с Володей Прищепой на крышу поднялись по наружной лестнице. Увидели очаги пожара. Как раз разгорелось. Ну, мы давай тушить.

- Как вы тушили? Водой поливали?

- Да нет. Старались сбивать пламя брезентовыми рукавами. На крыше противопожарное водоснабжение, и там рукава лежали в ящиках, вот этими рукавами мы и сбивали... В крыше были дырки, если бы мы воду начали лить, могло бы и «коротнуть» и... Рукавами сбивали пламя и ногами затаптывали. Очаги не сильные были, но было много загораний.

- И сколько же вас всего было?

- Двое. Я и Прищепа. А внизу водитель и еще один пожарный. Мы были на этой стороне, а наши ребята - на той стороне. Они подождали из шестой части машину, там подошла мехлестница, лестницу приставили к третьему блоку и через крышу третьего блока шли.

Мы поднялись на крышу минут через десять после взрыва. Забили, забили огонь, я тогда говорю Прищепе: «Я сейчас спущусь, надо же рукав взять. Протянем. В случае чего будем водой тушить».

Температура большая была, дышать тяжело, мы порасхристаны, каски сняли, положили. Я вниз спускаюсь, к машине, только за рукав - смотрю, кто-то идет. А мы когда подъезжали, там стояли прапорщики и сказали:

«Дальше не езжайте, там развалины». Мы и сами видели, что там груды развалин, провода оборваны. Нельзя туда. Смотрю - кто-то идет в военной форме. Думаю - тю, нам же говорили, что туда нельзя... приглядываюсь - Телятников! Подходит. «Что у вас нового?» Я доложил - так и так, здесь, на крыше, дежурим, пламя сбили. А потом спросил: «Леонид Петрович, тут же и провода оборваны, могло убить» - «Ну, не убило - значит остался жив. Где Правик?» Я ответил.

Тогда Телятников пошел по лестнице вверх, я за рукав - и следом. Он на двенадцатой отметке стал стучать в двери, а они закрытые. Я поднялся до Прищепы. Тот спрашивает: «Что такое?» - «Да там Телятников двери выбивает». Ну, мы посмеялись и давай снова прохаживаться по крыше - она снова начала загораться, а мы снова сбивали. Водой так и не пользовались. Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая... Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры. Это еще повезло, что быстро сработали, что нас туда направили... если бы разгорелась крыша - это бы ужас был. Представить невозможно. Вся станция полетела бы. Наступишь - ногу нельзя переставить, сапоги вырывает. Ну, словом, расплавленная масса. Дыры были на крыше - она была пробита полностью, плиты падали, летели с семьдесят второй отметки. И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз - воспламенился.

- Вы понимали, что произошло что-то с атомной станцией? Или только думали про пожар?

- Володя Правик понимал. Мы когда приехали к станции, он сразу дал вызов номер три - областной. И когда мы пошли в разведку, он сказал:

«Ну, Михайлыч, нам будет жарко. Нам придется тут поработать». У меня аж волосы дыбом стали. Он был в курсе дела. Он глянул на развал, на крышу с таким настроением...

- А на учениях вас учили, как бороться с радиационной опасностью?

Как «лепестки» надевать?

- Никто об этом даже не говорил. Только учили, как с огнем бороться. Занятия были по загоранию помещений, как входить в задымленные помещения в противогазах КИП. Обычная работа. А чтобы какая-то связь с этим вот... никто и никогда даже и не говорил... Ну вот. Пробыли мы с Прищепой на крыше где-то до пяти часов утра. Что там происходило с другой стороны, мы и понятия не имели. Радиостанция работала внизу, в машине, а у нас рации не было. Мы перекрикивались, связь держали с водителем. Наши хлопцы и ребята из шестой части тоже работали на семьдесят второй отметке и еще выше, возле трубы.

Из области постепенно начали машины прибывать и к пяти часам уже полно было. Нам сказали: «Давайте, хлопцы, спускайтесь, все нормально, мы вас меняем». Это наша смена приехала. Мы давай вниз. Стали спускаться - вроде бы жарко стало. Когда еще на крыше были, Володя Прищепа мне говорит:

«Ты привкуса никакого не чувствуешь?» - «Вроде нет». А блок дымил, огня не было. Синеватый дымок. Мы спустились вниз, нам говорят: «Давайте идите в столовую, таблетки принимайте». Я сигаретку закурил, а она сладкая. Что за черт? Я выбросил. Говорю: «Что это за сигареты такие сладкие?» В столовой нам дали таблетки, я только в рот взял и воды выпил - как рвота началась. Начало тошнить, пошло крутить. Противно до невозможности. Пить охота, а напиться невозможно - сразу тошнит. Но я в санчасть не пошел. После смены взял машину и вывез из Припяти жинку с дитем. А 26-го вечером, когда жинку я уже отправил, мы с хлопцами пошли в больницу проведать наших. Нас в больницу не пустили, мы под окнами стояли. На втором этаже все выглядывали в окна, здоровались, все нормально, все веселые, как обычно. У Правика, правда, лицо было набрякшее, опухшее, он изменился. Я разговаривал с ним. «Как самочувствие?» - «Нормально. А у вас?» - «Тоже нормально, - говорю. И спрашиваю: - А что вам делают?» - «Капельницы ставят, уколы дают». Попрощались до завтра, а назавтра нам сказали, что их увезли в Москву.

Правик был очень хороший парень. Башковитый, грамотный. Хорошо разбирался в радиотехнике, любитель был крепкий. Цветомузыку сделать, приемник отремонтировать, магнитофон - вроде как мастер был. И с караулом житейски обходился. Достойный начальник. Любой вопрос мог решить, обратись к нему - так и так. Мы обращались к Телятникову - машину взять, или подмену, или на час отлучиться в больницу - ну, Телятников нам отказывал. «Я не могу такой вопрос решить». Все на управление ссылался. А Володя Правик ходил к Телятникову с тем, кто за помощью обращался, - и вопрос решали. Жизнерадостный парень был, дитя родилось. Жить бы ему и жить...»

Как мы уже знаем, в самом начале аварии В. Правик дал сигнал тревоги номер три всем пожарным частям Киевской области. По этому сигналу в сторону АЭС высылались пожарные подразделения близлежащих населенных пунктов. Срочно готовился резерв. Тревога нарастала.

Григорий Матвеевич Хмель, водитель пожарного автомобиля Чернобыльской районной пожарной части:

«Я люблю в шахматы играть. В ту ночь дежурил. Играл с шофером. Говорю ему: «Не то, Миша, робишь, ошибки робишь». Он проигрывал. Часов до двенадцати ночи дотянулся этот наш разговор, потом я говорю: «Миша, я пойду, наверно, спать». А он говорит: «А я буду еще с Борисом гулять». - «Ну, гуляй».

У нас там топчаны, я поклал топчан, матрац положил, одеяло взял чистое, одеяло в шкафчике, так я под голову положил и лег. Не знаю, долго я дремал или нет, потом слышу что-то: «Да, да, поехали, поехали!» Я открываю глаза и вижу: Миша стоит, Борис, Гриша. «Поехали» - «Куда?» - «Сейчас Володя снимает сводку». Потом, он только принял сводку, - ву! ву! - сирена загула. Тревогу сделали. Я спрашиваю: «Куда?» - «На Чернобыльскую АЭС».

Миша Головненко, водитель, с ходу уезжает, я вторым выезжаю. Это две машины, которые в нашей части стоят, - в одной я, в другой - он. Ну, видите, часто так бывает, что, когда мы уезжаем, дверей не закрываем, а те двери стеклянные, и тогда часто бьет нам стекла ветер. Так обычно, кто последний уезжает, треба, чтобы гараж закрыл. Я с Прищепой закрываем гараж. Я думаю - Мишу догоню, у меня «ЗИЛ-130». Ну и поехали, погнал я так километров восемьдесят в час. У меня над головой рация трещит - вызывает Иванков, Полесское, нас диспетчер вызывает. Чую, что вызывает номер три. Думаю - это что-то такое не то...

Потом я догнал машину Головненко уже под самой АЭС, чтобы не путаться по стройке, чтобы сразу две машины шло. Догнал его, сел на хвост ему своей машиной. Подъезжаем. Только туда, где дирекция АЭС, подъехали, сразу нам видно - горит пламя. Как облако - пламя красное. Думаю - ну и работы будет. Прищепа каже: «Да, дядько Гриша, много работы будет». Приехали мы туда без десяти или без пятнадцати два ночи. Смотрим - ни одной машины нашей - ни со второй, ни из шестой части. Что такое? Они, оказывается, поставили с северной части блока. Мы вышли - куды, що? Видим - графит там валяется. Миша каже: «Графит, что такое?» Я его ногой откинул. А боец на той машине взял его в руки. «Он, - каже, - горячий». Графит. Куски были разные - большие и маленькие, такие, что в руку взять можно. Их на дорожку вывалило, все там топтались по нему. Потом вижу - бежит Правик, лейтенант, который погиб. Я его знал. Вместе с ним два года работали. А мой сын, Петро Григорьевич Хмель - начальник караула, такой как Правик. Лейтенант Правик - начальник третьего караула, а Петро - начальник первого караула. Они вместе с Правиком училище кончали... А второй сын мой - Хмель Иван - начальник пожарной инспекции Чернобыльского района.

Да... Значит, бежит Правик. Я спрашиваю: «Что, Володя?» А он каже: «Давайте ставьте машины на сухотрубы. Давайте сюда». И тут подъезжают машины со второй и шестой части, вертаются до нас. Наших две и ихних три - цистерны и мехлестница. Пять машин с этой стороны. Мы сразу - pax! Подгоняем машины до стенки на сухотрубы. Знаете, что такое сухотрубы? Нет? Это пустые трубы, в которые подключить треба воду и тащить аж туда на крышу, а нам треба рукава брать, подсоединять рукава и треба тушить пламя.

Машину мы ставим на сухотрубы, сразу близко подгоняем, это у нас сильнейшая машина. Пивовара Пети из шестой части рядом на гидрант ставим, моей уже нема куда, нема места. Тогда я с Борисом и Колей Титенком говорю:

«Давайте гидрант!» Ну, там раз-раз, гидрант нашли, это ночью, трудно найти. Учения когда были, мы знали, что наш гидрант с той стороны по плану, а оказалось - с этой. Нашли гидрант, подгоняем машину, выкидаем быстренько рукава и воны - Титенок и, по-моему, Борис, я не помню - поперли до Мишиной машины. Три рукава по двадцать метров - это шестьдесят метров. Толком про радиацию мы не знали. А кто работал - тот и понятия не имел. Машины пустили воду, Миша цистерну водой пополнял, вода идет наверх - и вот тогда эти пацаны, что погибли, пошли наверх - и Ващук Коля, и другие, и цей же Володя Правик. Только Кибенка тогда не бачив. Они по лестнице, которая приставная, поцарапались туда наверх. Я помогал устанавливать, быстро все робылося, вот это все сделали, и больше их не видел.

Ну, работаем мы. Пламя видно - горело оно с жаром, таким облаком. Потом труба там - устройства я не знаю, что-то квадратное - оттудова тоже дальше горит. Когда видим - пламя не горит, а уже начинают искры лететь. Говорю: «Хлопцы, это уже тухнет».

Приходит Леоненко, зам начальника второй части. Ну, мы знаем, что Правика уже повезли, Телятникова повезли - вот тогда мы поняли, что радиация. Говорят нам - заходьте сюда, в столовую, получайте порошки. Только я зашел, спрашиваю: «Пети нема?» Петя должен был заступать Правика в 8 утра. Говорят: «Нема». А его по тревоге подняли. Когда я только вышел, хлопцы кажут: «Дед, Петю Хмеля повезли на подмену туда». Думаю - все, гаплык.

Тут машин прибыло полно, наше руководство прибыло, «Волга» пришла с управления, поприбивали, поприезжали к нам машины из Розважева, Дымера. Я бачу - Якубчик из Дымера, мы знакомы, он водитель. «Це ты, Павло?» - «Я». Сели в машину, поехали к первому корпусу, там нас завели в одну комнату и начали проверять на радиацию. Все подходят, а он пишет: «грязный, грязный, грязный, грязный». А так ничего не говорят. Это было ночью. Повели нас в баню - мыться. Говорят: «По десять человек раздевайтесь, одежду здесь кидайте».