ПРОБЛЕМА "Я " И ГЕНИАЛЬНОСТЬ

" В начале мир был только Атаманом в образе человека. Он началозирататься кругом себя и не увидел ничего, кроме самого себя. Тогда онвпервые воскликнул: " Это я!" Отсюда ведет свое происхождение слово "я" -Поэтому еще в настоящее время, когда зовут человека, он прежде всего про.износит: "я", а затем только называет свое имя. Многие принципиальные споры, которые ведутся в психологии, покоятся наиндивидуальных различиях характера самих спорящих. На долю характерологиипри подобных обстоятельствах, как уже было упомянуто, могла бы выпастьвесьма важная роль. В то время, как различные люди приходят в своем мышлениик самым разнообразным результатам, ей надлежало бы выяснить, почему итогисамонаблюдения у одного отличаются от таковых у другого. Она по крайней мередолжна была показать, в каких еще отношениях отличаются люди между собою,помимо различия в их взглядах. И в самом деле, я решительно отказываюсьнайти какой-либо другой путь для выяснения наиболее спорных вопросовпсихологии. Ведь психология является наукой опыта, а потому в ней общее недолжно предшествовать частному, как в сверхиндивидуальных нормативных наукахлогики и этики. Наоборот, для психологии исходной точкой должен являтьсяименно отдельный человек. Нет всеобщей эмпирической психологии. Созданиеподобной психологии без одновременного исследования в области психологииразличий было бы непростительной ошибкой. Подобное печальное положение всецело лежит на совести тогодвойственного положения, которое психология занимает между философией ианализом ощущений. Какую бы область не избрал психолог своей исходнойточкой, он всегда претендует на всеобщую достоверность своих выводов. Новряд ли когда-нибудь удастся ясно ответить на столь фундаментальные вопросы,как вопрос о том, не лежит ли в самом ощущении деятельный акт восприятия,спонтанность сознания, если не предпринять никаких исследований в областихарактерологических различий. Раскрыть незначительную часть таких амфиболийпри помощи характерологии в применении к психологии полов - являетсяосновной задачей дальнейшего изложения. Что касается различных взглядов напроблему "я", то они вытекают не из психологических различии полов, нопрежде всего, хотя и не исключительно, из индивидуальных различий вдаровании. Как раз границу между Кантом и Юмом можно провести в такой же степени,в какой это можно сделать между человеком, который видит в произведенияхМакарта и Гуно верх совершенства, и другим, который находит венец творчествав произведениях Рембрандта и Бетховена. Этих людей я прежде всего начнуразличать с точки зрения их дарования. И уже здесь видно, что следует, даженеобходимо, придавать различную ценность суждениям о понятии "я", исходящимот двух различных, весьма даровитых людей. Нет ни одного истинно выдающегосячеловека, который не был бы убежден в существовании "я", и обратно: человек,который отрицает "я", не может быть выдающимся человеком. Этот тезис в процессе дальнейшего изложения приобретает характернепреложного принудительного положения. В нем мы найдем и обоснование болеевысокой ценности суждений гения. Нет и не может быть ни одного выдающегося человека, который в своейжизни не пережил бы момента, когда он проникается убеждени-ем, что обладаетнекоторым "я" в высшем значении этого слова. В общем этот момент наступаеттем раньше, чем духовно богаче человек. (См. гл. V). Для доказательствасравним признания трех совершенно различных, бесспорно гениальных людей. Жан Поль рассказывает в своем автобиографическом эскизе "Правда из моейжизни "следующее: "Никогда в жизни не забуду того факта, когда я стоял лицомк лицу с рождением своего самосознания. Я еще никому не рассказывал об этомфакте, но я отлично помню время и место, где он происходил. Еще совсеммаленьким ребенком, стоял я как-то раз перед обедом у порога нашего дома исмотрел на складку дров налево, как вдруг внутренний свет - я есмь "я",словно молния, озарил все мое существо: мое "я" впервые увидело само себя -и навеки. Трудно предположить тут обман памяти. Дело в том, что никакойрассказ из жизни другого человека не может до такой степени соединиться сразличными переживаниями отдаленных тайников человеческой души,переживаниями, новизна которых запечатлевает в памяти самые незначительныеобыденные подробности их". По-видимому, то же переживание характеризует Новалис в своих Фрагментахсмешанного содержания: "Нельзя дать полную картину этого факта. Каждыйчеловек должен сам пережить его. Это - факт высшего порядка, имеющий местотолько в жизни выдающегося человека. Люди должны стремиться каким бы то нибыло образом вызвать этот факт к жизни. Философствовать значит производитьнад собою высший анализ, достигнуть самооткровения, возвышения эмпирического"я" до степени идеального "я". Философствование является основанием всехпрочих откровений; оно есть требование, направленное к эмпирическому "я".Требование, чтобы это философствование глубже вникло в свою собственнуюсущность пробудилось к новой жизни в новой форме: в форме Духа". В VIII главе своих юношеских "Философских писем о догматизме икритицизме" - (произведение это мало известно широкой публике) Шеллинг вследующих глубоких и красивых выражениях рисует то же самое переживание:"Всем нам... свойственна таинственная, поразительная склонность возвращатьсяиз смены времени к нашему внутреннему, духовному "я", от всего того, чтоприходит в наше "я" из внешней среды. В этом "я" под формой неизменности мыудовлетворяем свое желание созерцать вечность. Это созерцание естьглубочайший, правдивейший опыт, от которого зависит решительно все, что мызнаем и предполагаем относительно сверхчувственного мира. Это созерцаниеубеждает нас в том, что есть нечто, существование которого для нас вполнедостоверно, и что все остальное представляет собою одни только явления, хотямы и употребляем в применении к ним слово "существует". Оно отличается отчувственного созерцания тем, что имеет своим источником свободу, что оночуждо всякому человеку, свобода которого настолько стеснена подавляющейсилой окружающих объектов, что не в состоянии вызвать в человеке сознание.Даже у тех людей, которые лишены этой свободы самосозерцания, существуетнечто приблизительно похожее на это, некоторый посредственный опыт, припомощи которого они только чувствуют существование своего "я". Существуеткакое-то глубокое ощущение, которое тщетно стараются познать и развить всебе. Описание его принадлежит перу Якоби... Это интеллектуальное созерцаниенаступает тогда, когда мы теряем в своих собственных глазах значениеобъекта, когда мы, замыкаясь в сфере нашего собственного "я", отождествляемсозерцающее "я" с созерцаемым. В момент подобного созерцания исчезает длянас категория времени, не мы существуем во времени, или вернее, не время, аабсолютная вечность существует в нас. Весь мир исчезает в нашем созерцании, а не мы исчезаем в созерцанииобъективного мира". Позитивист, сторонник имманентной философии, быть может,усмехнется над обманутым обманщиком, над философом. который заявляет осуществовании у него подобных переживаний. Что ж, против этого ничего неподелаешь! Да, по-моему, и не зачем. Однако я не сторонник того взгляда, чтоэтот "факт "высшего порядка проявляется у всех гениальных людей в тоймистической форме полнейшего слияния субъекта и объекта, в какой обрисовалего Шеллинг. Мы оставим здесь в стороне вопрос, существуют ли неделимыепереживания, первоначальный дуализм которых уничтожается в течение нашейжизни, как утверждает Плотин и индийские махатмы, или это - только высшеенапряжение переживаний, принципиально ничем не отличающихся от всех прочих.Мы также воздержимся здесь от всяких рассуждении о том возможно илиневозможно совершенное совпадение субъекта и объекта времени и вечности -созерцание Бога живым человеком. С точки зрения теории познания, переживаниесвоего "я" лишено всякой ценности, никто еще до сих пор не пыталсяоперировать с категорией переживания в целях создания систематическойфилософии. Поэтому, я хочу этот факт "высшего порядка", который у различныхлюдей протекает совершенно различно, назвать не переживанием своего "я", аявлением своего "я". С этим явлением знаком всякий выдающийся человек.Человек может достигнуть познания этого явления через посредство любви кженщине, так как выдающийся человек интенсивнее ощущает это чувство, чемчеловек средний, или сознание вины может привести его к познанию высшей,совершенной сущности своей, которую он оскорбил поступком, вызвавшим в немраскаяние - ведь и сознание вины сильнее и дифференцированное у выдающегося,чем у среднею человека. Далее, явление своего "я" может происходить впроцессе полнейшего слияния со всеобщностью, путем созерцания всех вещей вБоге, или, напротив, оно раскрывает перед ним потрясающую двойственность вовселенной между природой и духом и пробуждает в нем потребность искупления ивнутреннего чуда. Но как бы ни совершалось это явление, в нем самом лежитуже ядро определенного миросозерцания. Ведь под миросозерцанием не следуетпонимать всеобъемлющего синтеза, который приобретается путем упорного инастойчивого труда над разнообразными отраслями человеческой науки записьменным столом посреди огромной библиотеки. Миросозерцание являетсярезультатом переживаний. Оно в общем и целом представляется ясным для своегоносителя, хотя бы некоторые детали его были неясны и противоречивы. Явлениесвоего "я" есть корень всякого миросозерцания, т.е. всеобъемлющего взглядана мир, как на нечто целое. В этом смысле оно одинаково как у художника, таки у философа. И как радикально не различались бы между собою всевозможныемиросозерцания, всем им, поскольку они действительно заслуживают этогоимени, свойственно одно: это именно то, что появляется в результате познаниясвоего "я", это та вера, которая присуща всякому выдающемуся человеку, верав существование какого-то "я" или какой души, стоящей одиноко во вселенной исозерцающей весь мир. Жизнь души для выдающегося человека начинается с момента пониманиякатегории "я", хотя бы эта жизнь прерывалась самым ужасающим чувством,смерти, небытия. Я хочу здесь заметить, что только на основании тех соображений, которыемы до сих пор развивали, а не на основании чувства неудовлетворенностисвоими творениями, чувства, которое в столь сильной степени присущевыдающимся людям, мы приписываем им высшую степень самосознания, которойлишены все прочие люди. Нет ничего более ошибочного, чем говорить о"скромности" великих людей, будто бы не знающих, какое богатство в нихскрывается. Нет ни одного выдающегося человека, который бы не знал,насколько сильно он отличается от всех прочих (за исключением периодовдепрессии, когда выгодное о себе мнение, сложившееся в моменты духовногоподъема, теряет силу). Нет ни одного, который не считал бы себя выдающимсячеловеком, раз он кое-что сотворил, создал, и уже, без сомнения, не найдетсяни одного, который в своем тщеславии и суетности не переоценил бы себя.Шопенгауэр ставил себя значительно выше Канта. Вели Ницше назвал своего"Заратустру" глубочайшей в мире книгой, то в этом не последнюю роль играловозмущение его по поводу молчания журналистов и желание их познать мотивы,которые трудно признать особенно благодарными. Одно только глубоко верно в этом мнении о скромности великих людей: имчужда наглость. Самооценка и наглость - две вещи диаметрально-противоположные. Ни в коем случае не следует, как это большей частью бывает,одно понятие заменять другим. Человек нахален в той же степени, в какой онлишен надлежащей самооценки. Наглость является средством насильственноподнять собственное достоинство путем искусственного обесценения окружающихлюдей. Она иногда поэтому впервые приводит к сознанию своего "я". Это все,конечно, относится к бессознательной, так сказать, физиологической наглости.Что касается умышленной грубости по отношению к низким личностям, то еемогут проявлять в равной мере и выдающиеся люди в целях поддержания своегодостоинства. Итак, всем гениальным людям свойственно твердое, непоколебимоеубеждение в том, что они обладают душой. Это убеждение совершенно ненуждается в особых доказательствах, поскольку речь идет о самом носителеего. Пора, наконец, перестать видеть теолога - пропагандиста в каждомчеловеке, который говорит о душе, как о некоторой сверхэмпирическойреальности. Вера в существование души далеко не суеверие и не просто обмандуховенства. Даже художники, при том такие атеисты, как Шелли, говорят освоей душе, как о чем-то им известном, не изучив ни философии, ни теологии.Тем не менее они в это слово вкладывают очень понятное и определенноесодержание. Быть может, кто-нибудь подумает, что "душа" для них красивоеслово, которое они охотно произносят, но которое не вызывает в них никакихчувств, что художник употребляет различные названия предметов, ни имеяпредставления о самой сущности их, как в данном случае, о высшей мыслимойреальности? Но имманентный эмпирист, физиолог по убеждению должен объявитьвсе подобные предположения пустой болтовне и провозгласить Лукрецияединственным великим поэтом. Как бы злоупотребляли словом "душа", одноостается несомненным: когда выдающиеся художники говорили о своей душе, ониотлично понимали, о нем говорят. У них, как и у великих философов,существует чувство меры высшей реальности. Это чувство было чуждо Юму. Ученый, как уже было замечено, а впоследствии еще будет доказано стоитниже философа и художника. Последние заслуживают эпитет гения, ученый нет.Но придавать больше веса взгляду гения на какую-нибудь проблему толькопотому, что этого взгляда придерживается гений, одновременно значит отдаватьгениальности то предпочтение перед научностью, которого еще до сих пор неудалось обосновать. Имеем ли мы право на это? Может ли гений открывать такиевещи, которые недоступны для человека науки? Простирается ли взгляд гения натакую глубину, которая закрыта для ученого? По своей идее гениальность, как уже было показано, включает в себеуниверсальность. Для гениального во всех отношениях человека,представляющего необходимую фикцию, не было бы ничего такого, к чему он непитал бы одинаково живого, бесконечно близкого, фатального отношения.Гениальность, как мы видели, является универсальной апперцепцией, а вместе стем самой совершенной памятью, абсолютным отрицанием времени. Но для того,чтобы быть в состоянии что-нибудь апперципировать, необходимо иметь в себесамом нечто, родственное этому. Обыкновенно замечают, понимают и постигаюттолько то, с чем имеют какое-либо сходство. Гений явился перед нами,наконец, как бы вопреки всей своей сложности, в образе самого интенсивного,живого, сознательного, непрерывного, самого цельного "я". "Я" - центральныйпункт, единство апперцепции, "синтез" всего многообразного в человеке. Это "я", принадлежащее гению, должно поэтому само по себе представлятьуниверсальную апперцепцию. Этот центральный пункт "я" уже включает в себебесконечное пространство: выдающийся человек включает весь мир в себе, генийесть живой микрокосм. Он - не пестрая мозаика, не искусственное соединениеконечного числа химических элементов. Не в этой мысли заключался истинныйсмысл исследования IV главы о внутреннем духовном родстве с большимколичеством людей и вещей. Гений - все. В нашем "я" при помощи его всепсихические явления приобретают самую тесную связь между собой. Эта связьявляется результатом непосредственного переживания, а не вносится в нашдуховный мир упорными усилиями науки, что последняя совершает по отношению квещам внешнего мира. Здесь целое существует раньше составных частей своих.Так гений, в котором "я" есть все, охватывает своим взором природу и жизньвсех существ, как нечто целое, замечает все соединения и связи и создаетзнание, которое составлено не из отдельных частей. Потому гениальный человекне может быть психологом эмпиристом, который главное внимание своесосредоточивает на деталях и в поте лица своего старается спаять их припомощи ассоциаций, проводящих путей и т.д. В одинаковой степени он не можетбыть исключительно физиком, для которого мир является соединением атомов имолекул. Из идеи целого, в которой непрестанно вращается гений, он постигаетсмысл отдельных частей. Сообразно этой идее, он оценивает все, лежащее в неми вне его. Только поэтому все это, является не функцией времени, апредставляет собою выражение великой, вечной мысли. Гениальный человекявляется потому и глубоким человеком и только глубокий человек - гениальным.Потому его мнение более веско, чем мнение всех прочих. Он творит из своего"я", как целого, включающего в себе всю вселенную, в то время как другиеедва ли когда-нибудь приходят к сознанию своего истинного "я". Поэтомукаждая вещь исполнена для него глубокого смысла. Она имеет для негоопределенное значение, он видит в ней всегда символ. Дыхание для него -больше, чем простой обмен газов через тончайшие стенки капилляров крови,лазурь неба больше, чем частично поляризованный, рассеиваемый туманностямиатмосферы солнечный свет, змеи больше, чем безногие рептилии, лишенныеплечевого пояса и конечностей. Если собрать вместе все когда-либосовершенные открытия в области науки и приписать их изобретательности и умуодного только человека, если все, созданное в области науки такими людьми,как Архимед и Лагранж, Иоганн Мюллер и Карл Эрнст фон Берг, Ньютон и Лаплас,Конрад Шпренгель и Кювье, Фукидид и Нибур, Фридрих Август Вольф и ФранцБопп, если, повторяем, все это рассматривать как результат деятельностинепродолжительной жизни одного человека, то и тогда этот человек не заслужилбы звания гения. Мы должны еще более углубиться в самую сущность предмета. Человек наукиберет вещи так, как они представляются нашему чувственному восприятию, генийже берет из них то, что они собою представляют. Для него море и горы, свет итьма, весна и осень, кипарис и пальма, голубь и лебедь - символы. Он нетолько чувствует, он видит в них нечто более глубокое. Для него полетвалькирий не простое течение воздуха, ослепительные огненные эффекты, непростой процесс окисления. И все это понятно, поскольку речь идет о гение,так как внешний мир связан у него богатыми и прочными узами с внутренниммиром, более того, внешний мир является частным, специальным случаемвнутреннего. Мир и "я" для него тождественно, а потому ему не приходитсяотдельные части своего опыта соединять воедино по определенным правилам изаконам. Даже величайший универсал громоздит только одну специальность надругую, не образуя ничего дельного. А потому великий ученый занимает своеместо позади великого художника или великого философа. Беспредельности вселенной соответствует бесконечность в собственнойгруди у гения. Его внутренний мир включает в себя хаос и космос. Всечастности и все общее, все многообразие и всякое единство. Если этимиопределениями мы гораздо больше сказали о гениальности, чем о сущностигениального творчества, если состояние художественного экстаза, философскойконцепции, религиозного просветления осталось столь же загадочным, как ираньше, и, если, таким образом, мы выяснили условия, а не сам процессгениального творчества, то для большей полноты необходимо выяснить следующееопределение гениальности: Гениальным следует назвать такого человека, который живет всознательной связи с миром, как целым. Гениальное есть вместе с тем иистинно божественное в человеке. Великая идея о душе человека, как о микрокосме, величайшее созданиефилософов эпохи Возрождения, хотя следы ее можно найти у Платона иАристотеля, совершенно забыта со времени смерти Лейбница. Здесь эта идеянашла применение к природе гения. Те же мыслители хотели видеть в нейистинную сущность всякого человека. Однако, разница между ними только кажущаяся. Все люди гениальны, и втоже время нет абсолютно гениального человека. Гениальность - это идея, ккоторой один приближается в то время, как другой находится вдали от нее.Один подходит к ней быстро, другой только на закате своей жизни. Человек, которого мы признаем гениальным, это тот, который только ещепрозрел и начал уже открывать глаза другим людям. И если они в состояниисмотреть его глазами, то это доказывает, что они уже стояли у самого порогагениальности. Посредственный человек, даже как таковой, может стать впосредственные отношения ко всему. Его идея целого полна каких-то неясныхпредчувствий, но он никак не в состоянии отождествить себя с ней. Он нелишен возможности переживать это отождествление с помощью других и, такимобразом, составить себе картину целого. Миросозерцанием он связывает себя совселенной, как целым, просвещением - с единичными частями. Нет ничего, чтобыло бы ему совершенно чуждо. Все вещи в мире приковывают его к себе Узамирасположения. Совершенно не то происходит с животными или растениями: ониограничены, они знают не все элементы, а только один, они населяют далеко невесь мир. Там же, где они получили всеобщее распространение, они подпадаютпод власть человека, который определяет каждому из них однообразную,неизменную функцию. Они, пожалуй, могут иметь некоторое отношение к солнцу илуне, но у них, без мнения, нет ни "звездного неба", ни "морального закона".Последний имеет своим источником человеческую душу, в которой скрыто всецелостное, которая в состоянии все понять, так как она сама по себе уже все:звездное небо и моральный закон - вещи, в корне своем совершенно одинаковые.Универсальность категорического императива есть универсальность вселенной,бесконечность вселенной - только отражение бесконечности нравственноговыбора. О микрокосме человека учил еще Эмпедокл, могучий маг из Агригента. Человек - единственное существо в природе, которое стоит в известныхотношениях ко всевозможным вещам в ней. Человек, в котором это отношение не к отдельным только вещам достиглоясности и интенсивности сознания, который совершенно самостоятельно мыслитобо всем, - это гений. Человек, в котором можно пробудить некоторый интереско всяким вещам, но, если он сам по себе интересуется только немногими изних, - то такой может быть просто назван человеком. Учение Лейбница стольмало понятно выражает ту же самую мысль, говоря, что и низшая монадаявляется отражением всего мира. Гениальный человек живет в состояниивсеобщего сознания, которое и есть не что иное, как сознание всеобщего. И в.среднем человеке живет мировое целое, но оно никогда не доходит у него дотворческого сознания. Один живет в активно-сознательной связи с мировымбытием, другой в бессознательной, пассивной. Гениальный человек - актуальныймикрокосм, негениальный - потенциальный. Только гениальный человексовершенен. То, что есть в человеке человеческого (в Кантовском смысле), какнечто возможное, живет в гениальном человеке в развитом состоянии. Человек универсален, он содержит в себе все, он - все, а потому уже неможет быть частью всего, той частью, которая находится в зависимости отдругих частей. Закономерность, этот основной принцип всех явлений природы,на него не распространяется, так как он сам по себе составляет сущность всехзаконов, а потому он свободен, как мировое целое, которое ничем необусловлено и ни от чего зависеть не может Гениальный человек - это тот,который ничего не забывает. Забывать значит находиться под неотразимымвлиянием времени, а потому был несвободным и неэтичным. Гениальный человек -это не тот, которого одна волна исторического движения выбрасывает наружу, адругая нова затопляет, ибо все прошедшее и будущее кроется в вечности егодуховного взгляда. Сознание бессмертия в нем особенно ярко, так как мысль осмерти не пугает его. Он стоит в отношениях страстной влюбленности ксимволам и ценностям, в то время, как оценивает и осмысливает все, лежащеекак внутри, так и вне его. Он самый свободный мудрый человек, вместе с темсамый нравственный, и только поэтому он особенно сильно страдает под гнетом того, что в нем самом еще неозарено светом сознания, хаотично, слепо, как рок. Теперь зададимся вопросом, что происходит с нравственностью великихлюдей по отношению к другим людям? Ведь это единственная Дорма, в которой помнению широкой публики, и может проявиться истинная моральность. По тому жевзгляду, безнравственность самым последовательным образом связана суголовным кодексом! С другой стороны, разве не в этой именно области великиелюди проявляли самые подозрительные черты своего характера? Разве неприходилось очень часто прощать им самые позорные поступки: чернуюнеблагодарность, величайшую черствость, развращенность натуры? Художник и мыслитель остаются неизменно верными самим себе. Они делаютэто с тем большей решительностью, чем они гениальнее. Правда, они иногдамогут обмануть ожидания многих. Мыслим, например, такой случай, когдачеловек, стоя в отношениях временной общности духовных интересов с гением,впоследствии теряет свой могучий духовный размах. Он, конечно, не прочьбудет приковать орла к земле (Лафатер и Гете). Вот где лежит причина того,что все в один голос признали великих людей аморальными. Фредерика изЗезенгейма меньше беспокоилась по поводу своей участи, чем это делал Гете поотношению к ней. Ему, правда, этого ни в коем случае простить нельзя, носчастье, что он далеко не все рассказал нам о своих отношениях к этойженщине. Ведь уже и без того нашим современникам кажется, что они егосовершенно поняли, и только на основании одного туманного намека, однойтончайшей снежной пелены, окутывающей бессмертную часть его "Фауста",объявляют его жизнерадостном олимпийцем. Но нужно быть справедливым: никтолучше его самого не знал, как велика его вина, и, надо полагать, он вдостаточной мере расскаивался по поводу всего происшедшего. И когдаворчливая брюзга, которая в жизни своей не понимала и никогда не пойметШопенгауэрской теории искупления и самого смысла нирваны, ставит ему в упректо обстоятельство, что этот философ весьма ревниво защищал свое правособственности, то на подобный собачий лай я считаю лишним даже отвечать. Следует считать доказанным, что гениальный человек отличается высшейнравственностью по отношению к самому себе: он не позволит насильственнопривить ему чужое мнение и тем умалить значение своего собственного "я".Правда, чужое "я" и его взгляды он резко отличает от своего "я", от своихвзглядов. Вместе с тем, он воспринимает чужое мнение не пассивно: болезненнаи мучительна для него мысль о том, что он в тот или иной моментограничивается одним только восприятием. Он будет всю свою жизнь помнитьложь, произнесенную им сознательно, и не в состоянии будет ее легкомысленно,"подионисовски" стряхнуть. Особенно мучительны страдания гениальногочеловека, когда они случайно натыкаются на какую-нибудь произнесенную ложь,которой они совершенно не сознавали в момент разговора, или ложь, благодарякоторой они ввели самих себя в заблуждение. Прочие люди, не ощущают стольсильной потребности в истине, поэтому глубже утопают в лжи и заблуждении.Вот где причина того, что они так мало понимают самый смысл и страстностьборьбы великих людей против "лжи жизни". Выдающийся, гениальный человек - это тот, в котором вневременное "я"окончательно утвердило свое господство, который стремится поднять своюценность перед своим умопостигаемым "я", перед своей моральной иинтеллектуальной совестью. Он тщеславен прежде всего перед самим собою: внем нарождается потребность импонировать самому себе (своим мышлением,поступками, творчеством). Подобного рода тщеславие особенно характерно длягения: он несет в себе самом сознание своей ценности и награды ипренебрегает мнением всех прочих людей на том основании, что они не всостоянии изменить его собственного представления о себе. Но и это тщеславиеедва ли заслуживает похвалы: аскетически настроенные натуры (Паскаль) оченьсильно страдают под тяжестью этого тщеславия, но расстаться с ним онинемогут. Верным товарищем внутреннего тщеславия всегда является тщеславиевнешнее; но эти различные виды тщеславия находятся между собою внепрекращающейся борьбе. Но настойчивое подчеркивание какого-то долга по отношению к самомусебе, не отодвигает ли оно на задний план, или просто, не наносит ли онорешительного удара понятию долга по отношению ко всем прочим людям? Ненаходятся ли эти два понятия в таком взаимоотношении, что сохранениеверности самому себе естественно предполагает нарушение ее по отношению ковсем прочим людям? Ни в коем случае. Истина - едина, так же едина и потребность в ней -Карлейлевская "sincerity". Эта потребность может быть у нас, но она может ине быть. Она неделима: потребность в истине к самому себе обязательнопредполагает потребность в истине по отношению ко всем. Нет миронаблюдениябез самонаблюдения, как и самонаблюдения без миронаблюдения: существуеттолько один долг, только одна нравственность. Можно поступать и нравственно,и безнравственно. Но кто морален по отношению к себе, тот морален и ко всемлюдям. Между тем ни в одной области нет такого множества ложны? представлений,как в вопросе о том, что представляет собою эта нравственная обязанность кокружающим, и каким образом она может был исполненной. Мы оставим пока в стороне те теоретические системы этики, которые благочеловеческого общества считают руководящим принципом всякой нравственнойдеятельности. Эти системы сводят всю этику к господству какой-то всеобщейнравственной точки зрения, (и в этом отношении они выгодно отличаются отвсякой этики, основанной на симпатии) совершенно оставляя без изученияконкретные чувства в процессе пеяния и эмпирическую сторону импульса. Такимобразом, остается самая распространенная точка зрения, согласно которойнравственность определяется чувством сострадания, "добротой" человека.Гетчесон, Юм и Смит видели с философской точки зрения в сострадании сущностьи источник этического поведения. Необычайную глубину придал этой теориивпоследствии Шопенгауэр своей этикой сострадания. "Сочинение на соисканиепремии об основах морали" Шопенгауэра уже в своем эпиграфе: "проповедыватьмораль легко, обосновать мораль трудно", обнаруживает ошибку, общую всякойэтики, основанной на симпатии: эта ошибка как будто всякий раз забывает, чтоэтика - наука, нормирующая наше поведение, и отнюдь непредметно-описательная. Кто склонен смеяться над попытками людей отчетливоуслышать свой внутренний голос, с достоверностью познать идеюдолженствования, тот, очевидно, отрицает всякую этику, которая по своемусодержанию есть наука о требованиях, предявляемых человеком к себе и ко всемдругим. Не не интересует вопрос о том, что человек действительно совершил,подчинился ли он велениям внутреннего голоса или нет. Объектом этикиявляется вопрос о том, что должно совершиться, а не что совершается. Всепрочее принадлежит к области психологии. Все попытки, стремящиеся превратить этику в любую часть психологии,совершенно упускают из виду, что каждое психическое движение в человекеоценивается самим человеком, что мера оценки какого-нибудь явления сама посебе явлением быть не может. Этот масштаб никогда вполне не осуществляется,он не может быть взят из опыта, так как оставался бы неизменным даже в томслучае, если бы опыт противоречил ему. Он может быть только идеей илиценностью. Поступать нравственно - значит поступать согласно определеннойидеи. Поэтому-то и приходится выбирать только между такими этическимисистемами, которые выдвигают определенные идеи и максимы действования. Содной стороны сюда относится этический социализм или "социальная этика",основанная Бентамом и Миллем и перевезенная впоследствии усерднымиимпортерами на континент, даже в Германию и Норвегию, с другой стороны -этический индивидуализм в том виде, в каком понимает его христианство инемецкий идеализм. Вторая ошибка всякой этики сострадания заключается в том, что она хочетобосновать мораль, вывести ее из каких-нибудь предварительных положений. Ноэто совершенно невозможно. Мораль, которая о своей сущности должнапредставлять собою последнее основание наших поступков, необъяснима. Онасамоцель, а потому ее нельзя ставить к другому предмету в отношении средстваи цели. Поскольку упо-мянутая попытка этики сострадания вполне совпадает спринципом всякой исключительно описательной, а потому необходиморелятивистической этики, постольку обе ошибки в корне своем совершенноодинаковы. Бороться с ними можно было бы только тогда, когда человек измериввсю область причин и влияний, не нашел бы идеи высшей цели которая однасущественна для наших нравственных поступков. Идея цели не может бытьрезультатом отношения между причиной и следствием, а, напротив, этоотношение уже скрывает в себе эту идею цели. Цель выступает одновременно спопыткой предпринять какое-либо действие. Она служит мерилом успеха каждогопоступка. Этот успех может оказаться неудовлетворительным даже в том случае,когда известны все факторы, определившие его, и когда они в достаточнойстепени ясно отражаются в сознании. Рядом с царством причин есть и царство целей, последнее будет царствомчеловека. Совершенная наука о бытии есть совокупность причин, стремящаясявознестись до высшей причины. Совершенная наука должного есть единствоцелей, кульминирующее в своей последней высшей цели. Кто с этической точки зрения смотрит на сострадание, как наположительную величину, тот оценивает с нравственной стороны не деяние, ачувство, не поступок, а эффект (последний по самой природе своей не подлежитрассмотрению с точки зрения цели). Мы не отрицаем, что сострадание можетявляться особой формой выражения нравственного начала, особым этическимфеноменом, но оно столь же мало этический акт, как чувство стыда и гордость:следует строго различать понятия: этический феномен и этический акт. Под этическим актом мы понимаемсознательное подтверждение идеи посредством какого-либо действия, этическийфеномен есть непреднамеренное, непроизвольное выражение продолжительногостремления нашей души к этой идеи. Только в борьбу мотивов вторгается этаидея. Она старается повлиять на ход ее и решить исход этой борьбы. Вэмпирической смеси нравственных и безнравственных чувств, чувствасострадания и злорадства, чувства собственного достоинства и высокомерия, мыне видим еще ничего похожего на определенное решение. Сострадание является,пожалуй, самым верным признаком для определения характера человека, но нецелью какого-либо действия. Только знание цели, сознание ценности создаетнравственность. И это положение выгодно отличает Сократа от всех последующихфилософов, за исключением Платона и Канта, которые присоединились к еговзгляду. По существу своему сострадание не может претендовать на уважение,ибо оно есть алогическое чувство" в лучшем случае оно возбуждает в нассимпатию. Поэтому следует прежде всего ответить на вопрос, каким образомпроявляется нравственное отношение человека к другим людям. Оно проявляетсяне в форме непрошенной помощи, которая вторгается в одиночество другогочеловека не считаясь с границами той сферы, которую человек признает своей.Чувство уважения как к этому одиночеству, так и к упомянутой сфере - вотсмысл всякой нравственности. Не сострадание, уважение. Мы никого в мире неуважаем, кроме человека - это впервые высказал Кант. Это великое открытиезаключается в том, что ни один человек не в состоянии превратить самогосебя, свое умопостигаемое "я", то человеческое (эту идею человеческой души,а не 1500 миллионов, составляющих человеческое общество), котороезаключается в нем самом и в других людях, в одно только средство длядостижения какой-либо цели- "Любая вещь, всецело подчиненная нашей власти,может быть превращена нами в простое средство, только человек, а вместе сним всякое разумное существо есть "самоцель". Каким образом я проявляю к человеку презрение или уважение? Первое -тем, что я игнорирую человека, второе - тем, что мое вниманиеостанавливается на нем. Каким путем я рассматриваю человека, как простоесредство для достижения цели, и каким образом я вижу в нем самоцель? Впервом случае я вижу в человеке одно из звеньев непрерывной цепиобстоятельств, связанных с моими собственными действиями; во втором случае я стараюсь познать и постичь человека. Уважение кближнему начинается тогда, когда мы интересуемся им, когда мы обдумываем егопоступки и судьбу с тем, чтобы постичь их, чтобы понять его самого. Кто,подавляя в себе самолюбие и чувство обиды по поводу мелких раздражении,вызванных поступками ближнего, старается понять его, тот поистинебескорыстный человек. Его образ действий морален, так как он подавляет всебе самом сильном врага, стоящего на пути понимания своего ближнего:себялюбие. Как поступает в этом отношении гениальный человек? Он, который понимаетнаибольшее число людей, так как по природе своей универсальнее всех, которыйстоит в самых близких отношениях к мировому целому и страстно жаждетобъективного познания его, он - поступает нравственно со своим ближним, какникто другой. Действительно, никто не думает так много и интенсивно о другихлюдях (даже в том случае, если он видел их один только раз), никто не даетсебе столько труда понять их, усвоить их содержание, как он. Имея за собойпрошлое, через которое непрерывно проходит его собственное "я", онестественно задумается над их прошлым, над тем, что происходило в их жизнидо того момента, когда он их узнал. Стараясь понять их, он одновременноудовлетворяет самому могучему стремлению своей собственной души: достижениюясного и правдивого понимания своею "я". Здесь обнаруживается тот факт, чтолюди являются членами одного умопостигаемого мира, в котором неторигинального эгоизма или альтруизма. Этим объясняется то странное явление,что великие люди чувствуют живую, содержательную близость не только к своимближним, но и к историческим личностям, жившим задолго до них. Вот почемувеликий художник ярче и интенсивнее схватит все черты исторической личности,чем представитель исторической науки. Нет великого человека, которыйбезразлично бы относился к Наполеону, Платону или Магомету. Таким образом,он проявляет уважение и преклонение к личностям, жившим до него. Человек,вращающийся среди художников иногда самым неожиданным образом находит своеизображение в картине своего приятеля. Это его задевает, и не без основания.Далее раздаются голоса, обвиняющие поэтов в том, что все люди для них однатолько модель. Можно понять неудобство такого положения. Но надо бытьсправедливым и признать, что они подобными поступками еще не совершаютпреступления, так как мало считаются с мелочностью людей. Своимизображением, свободным от всякой рефлексии, пересозданием мира посредствомискусства, художник проявляет по отношению к человеку творческий актпонимания; более низшего отношения между людьми не бывает. Этим мы лучше поймем глубоко справедливое выражение Паскаля о том, чточем человек выше, тем больше требований он предъявляет к своему пониманиючужих мыслей. Бездарности все кажется ясным, она даже не чувствует, что в данноймысли заключается нечто такое, чего она далеко еще не поняла, что ейостается чуждым самый дух какого-нибудь художественного произведения илифилософской системы. Она в лучшем случае усваивает определенное отношение квещам, но не поднимается своей мыслью к самому творцу. Эта мысль находится всамой тесной связи с дальнейшим. Гениальный человек, который занимает высшую ступень сознательности, неспешит связать прочитанное со своим собственным мнением. Более податливыйум, наоборот, смешивает самые разнообразные вещи в одну кучу. Гениальный человек - это тот, который достиг ясного сознания своего"я", а потому он наиболее удачно отмечает все тончайшие различия между собойи другими людьми. Потому он так отчетливо схватывает это "я" другогочеловека, которое еще настолько слабо определилось, что осталась еще неяснымдля самого носителя этого я". Человек, который, как в себе, так и в другомчеловеке, видит монаду, "я", особый мировой центр, особую форму чувствованияи мышления, особое прошлое, только он будет особенно далек от мысливоспользоваться другим человеком, как средством для осуществления какой-либоцели, он, оставаясь верным заветом кантовской этики, видит, чувствует, апотому уважает в своем ближнем личность (как часть умопостигаемого мира.Основным психологическим условием практического альтруизма есть поэтомутеоретический индивидуализм. Вот тот мост, который можно перекинуть между моральным отношением ксебе и ко всем прочим людям. Напрасно Шопенгауэр упрекал Канта в том, чтоосновные принципы его философии как бы совершенно исключают наличность этойсвязи. Это легко проверить. Только озверевший преступник и сумасшедший непроявляют никакого интереса к своим ближним. Они совершенно не чувствуютсуществования других людей, как будто они одни и жили бы во всем свете. Нетпоэтому практического солипсизма: там где существует сознание своего "я",есть вместе с тем и сознание наличности "я" и у других людей. Если человекутратил ядро (логическое или этическое) своей сущности, он уже в другомчеловеке не видит человека, не видит существа, обладающего собственнойиндивидуальностью. Я и ты - понятия соотносительные. Только в общении с другими людьми человек в состоянии особенно яркопознать свое "я'\ Потому человек в присутствии других людей кажется особенногордым. Только в часы одиночества он может позволить себе умерить своюгордость. Наконец: кто себя убивает - убивает весь мир. Кто убивает другогочеловека, совершает самое тяжкое преступление, так как в нем он убил себя.Отсюда ясно, что практический солипсизм - бессмыслица. Его скорее следовалобы назвать нигилизмом. Если нет налицо понятия "ты' тогда подавно нетникакого "я", нет вообще ничего. Невозможность превратить человека в простое средство для достижениянаших целей, лежит в самом укладе нашей психической жизни. Но мы уже видели, что человек, который чувствует свою индивидуальность,чувствует себя и в других. Для него tat-tvamasi - не гипотеза, адействительность. Высший индивидуализм есть высочайший универсализм. Тяжело заблуждается отрицатель субъекта, Эрнст Мах, полагая, чтоотречением от собственном "я" мы приходим к этическому принципу, который"совершенно исключает пренебрежение к чужому "я" переоценку собственного".Мы уже видели, к каким отношениям междулюдьми ведет отрицание своем "я"."Я"- основной принцип всякой социальной этики. К какому-нибудь узловомупункту, в котором перекрещиваются разнообразные "элементы", Я психологическине в состоянии применить какой-нибудь этический принцип. Это, пожалуй,является идеалом, но для практического поведения оно лишено всякогозначения, так как исключает психологическое условие осуществления всякойнравственной идеи. Нравственное требование уже заключено в самомпсихологическом строе нашем. Совершенно другая картина получается, когда речь идет о том, что быпривить людям сознание своего высшего "я", своей души так же, как и сознаниеналичности души и других людей. Большинству людей необходим для этогопастырь души. Только тогда и будет существовать действительное этическоеотношение между людьми. У гениального человека осуществляется это отношение известным образом.Никто в такой сильной степени не принимает участия в страданиях своегоближнего, как он. В известном смысле можно говорить о том, что человекпознается только состраданием. Если сострадание и не то же, что ясноезнание, выраженное в абстрактных понятиях и наглядных символах, то оно вовсяком случае сильнейший импульс к достижению знаний. И только страдание подгнетом вещей дает гению понимание их, только страдание к людям уясняет емуих сущность. Гений страдает больше всех, так как он страдает во всех и совсеми. Но сильнее всего он страдает от своего страдания. В одной из предыдущих глав мы выяснили, что гениальность есть фактор,который собственно и возвышает человека над животным, вместе с тем мы ужеустановили тот факт, что только человек имеет историю (это объясняетсяналичностью у всех людей гениальности различных степеней). К этой теме мыдолжны теперь вернуться. Гениальность вполне совпадает с живой деятельностьюумопостигаемого субъекта. История проявляется в социальном целом, в"объективном духе", индивидуумы же остаются равными себе и не прогрессируютподобно "объективному духу"(они элемент исторический). И мы видим, каксходятся нити нашего изложения с тем, чтобы получить неожиданный результат.Я нисколько не сомневаюсь, что вневременная человеческая личность являетсяусловием истинно-этического поведения по отношению к ближним, чтоиндивидуальность, - предпосылка социального чувства. Если это так, то ясно,почему творец и детище истории, представляют собою одно и то же существо.Существо - это человек. Таким образом разрешен старый спор о том, что былораньше: индивидуум или общество: оба даны вместе и одновременно. Теперь я считаю совершенно доказанным, что гениальность есть высшаянравственность. Гениальный человек - самый верный самому себе человек,ничего о себе не забывающий, болезненно реагирующий на всякую ложь изаблуждение. Но не это только. Он одновременно самый социальный человек,самый одинокий и самый общительный. Гений - высшая форма бытия вообще, нетолько в интеллектуальном, но и в моральном отношении. Гений самымсовершенным образом раскрывает идею человека. Он возвещает на вечныевремена, что есть человек: субьект, объектом которого является всявселенная. Не следует заблуждаться. Сознание и только сознание уже само по себенравственно, бессознательность - аморальна, и наоборот, все аморальноебессознательно. "Безнравственный rennii, "великий злодей" -сказка,созданная, как возможность, великими людьми в определенные моменты их жизнис тем, чтобы против воли творцов превратиться в пугало для слабых, пугливыхлюдей. Нет ни одного преступника, который дошел бы до сознания своегопреступления, который думал и говорил бы устами Гагена в "Сумерках богов"перед трупом Зигфрида: "Да, я его убил, я, Гаген, убил его насмерть!"Наполеон и Бэкон Беруланский, которых приводят в качестве опровержения этоговзгляда, непомерно переоценены или скверно поняты. И к Ницше, особенно там,где он говорит о Борджиа, следует питать мало доверия в подобных делах.Концепция Дьявола, Антихриста, Аримана, "радикального зла в человеческойприроде", производит потрясающее впечатление. К гению же она имеет тоотношение, что представляет собою его противоположность, Она - фикция,рожденная в минуты решительной борьбы великих людей с преступником,таившимся в них. Универсальная апперцепция, всеобщее сознание, абсолютная вневременность- это идеал и для "гениального" человека. Гениальность -внутреннийимператив, факт, не получающий полного завершения в одном человеке. Поэтому"гениальный" человек меньше, чем кто-либо другой, в состоянии простосказать: "Я - гений". Ибо гениальность есть не что иное, как полноеосуществление идеи человека, т. е. то, чем должен быть человек и чем онпринципиально в состоянии стать. Гениальность - высшая нравственность, апотому она - долг каждого. Человек становится гением путем высшего актаволи, тем, что он утверждает в себе всю вселенную. Гениальность есть то, что"гениальные" люди сами взяли на себя: величайшая задача и величайшаягордость, величайшее несчастье и величайшее, блаженство, которых толькоможет достигнуть человек. Это звучит несколько парадоксально: человекгениален, если он того хочет. Пожалуй, возразят мне: очень многие люди охотно превратились бы в"оригинальных гениев", но одного желания, очевидно, мало. На это мы ответим:если бы эти люди, которые "охотно превратились бы", имели более ясноепредставление о том, к чему направлено их желание, если бы они поняли, чтогениальность есть ни что иное, как универсальная ответственность (а покапредмет не совсем ясен, его можно только желать, но не хотеть), то надополагать, что подавляющее большинство этих людей откажется от своегожелания. В этом кроется причина того, что столько гениальных людей сходят с ума.(Глупцы, конечно, склонны приписать это поклонению культу Венеры илиспинномозговой дегенерации неврастеника). Это те, для которых слишкомобременительно стало тащить на своих плечах, подобно Атланту, всю вселенную,а потому они менее значительные, менее выдающиеся, не величайшие и несильнейшие души. Но чем выше человек, тем глубже его падение. Гений естьпреодоление абсолютного ничто, темноты, мрака. Когда же он обезличивается иисчезает, то наступает ночь, тем более глубокая и черная, чем обильнее иослепительнее был свет, который он испускал. Гений сошедший с ума, не хочет дальшеоставаться гением, вместо нравственности он жаждет счастья. Всякое безумиеимеет своим источником невыносимые страдания, связанные с сознанием. Софоклглубже всех отметил мотив, почему человек может желать своем собственногопомешательства. Я заключаю эту главу прекрасными словами Пико Мирандолы пробуждающими внас память о возвышенном кантовском стиле. Очень может быть, что я своимизложением облегчил понимание их. В своей речи "О человеческом достоинстве"он описывает обращение Божества к человеку: "О, Адам, мы не дали тебе ниистинного местопребывания, ни свойственного тебе облика, ни соответствующейтебе обязанности: ты получишь и сохранишь то местопребывание, тот образ, тозанятие, какое сам изберешь по собственному желанию. Природа, законченная востальном, принудила тебя оставаться в рамках, предписанных нам законов, ноты, не побуждаемый ровно никакими стеснениями, сам, по собственномусуждению, предпишешь себе свой закон, во власть которого я поставил тебя. Япоставил тебя в средине мира, чтобы ты лучше мог наблюдать оттуда за всемтем, что происходит в этом мире. А для того, чтобы ты сам, как бы свободныйи почтенный пластик и скульптор, мог нарядить себя в такую форму, в которойты лучше всего выглядел бы, я не создал тебя ни небесным, ни земным, нисмертным, ни бессмертным. Ты можешь выродиться в низшее существо, к которомупринадлежит животное, но в то же время, по твоей собственной воле, ты можешьи возродиться до существа высшего, к которому принадлежит Божество". О, великая либеральность Бога Отца, о величайшее и удивительнейшеесчастье человека! Кому дано иметь то, что захочет, быть тем, чем пожелает!Животные, рождаясь, приносят с собою из чрева матери все, чем суждено имбыть. Высшие же духи уже почти с самого начала были тем, чем они будут впостоянной вечности. Отец указал человеку при его рождении на все семена ивсе зародыши жизни. О каких он будет заботиться, те и будут цвести в нем ипринесут плоды: если они растительного мира - станет растением, есличувственного мира - животным; если духовного - станет существом небесным,если интеллектуального мира станет ангелом и сыном Божим. И если человек,недовольный никаким родом творения, сочтет самого себя центром вселенной, тостав духом единым с Богом, предстанет в одинокое жилище Отца, который надвсем возвышается, на котором все зиждется.

ГЛАВА IX