Часть вторая. приключения вахид-ибн-рабаха 20 страница

— Обязательно проследи, — просит он меня. — Ведь всё равно интересно!

…Я успеваю на ритуал вовремя и вижу юношей, глазеющих на голову…

— А потом из темноты появился сам имам. Он стал размахивать руками и разговаривать на каком-то неизвестном мне языке, — сообщаю я Лопоухому о дальнейшем. — А голова его помощника открыла глаза. Все они спрашивали эту голову про рай, и помощник отвечал им. Он повторял юношам то же самое, что им прежде внушал имам.

С некоторым разочарованием Лопоухий спрашивает:

— И всё?

Я отвечаю ему:

— Почти.

И затем, сделав паузу, добавляю трагическим шёпотом:

— После того, как все вышли из зала, этому помощнику, действительно, отрубили голову. И теперь она выставлена возле ворот крепости.

Лопоухий раздражённо мотает головою:

— Сколько ещё ждать? Скорей бы уж последнее посвящение.

Ждём мы с Лопоухим недолго. На следующий же день для юношей начинается третья ступень посвящения в ассасины, о чём я и рассказываю Лопоухому:

— Имам сказал этим юношам, что решил ненадолго вознестись на небеса, чтобы там решить их судьбу. Потом он облился себя горючей жидкостью и поджёг.

Услышав это, совершенно ошеломлённый Лопоухий тихо спрашивает у меня:

— И что?

— И весь сгорел, — говорю я.

Он недоумевает:

— Но в чём же тут фокус?

Устав его мучить, я смеюсь:

— А весь фокус в том, что настоящий имам наблюдал в окно за тем, как горит его двойник!

Мы от души хохочем над хитростями имама ассасинов.

— Вахид, Старец Горы просто восхищает меня! — признаётся Лопоухий. — Я уже представляю себе, как завтра на глазах у восторженной толпы он явится с небес целым и невредимым!

На следующий день я отправляюсь к ассасинам, чтобы понаблюдать за чудесным воскрешением имама, но замечаю, что к их замку движется кавалькада крестоносцев.

…Впереди едут два всадника в ярких и богатых одеждах.

Слышу, как всадник с розовым плюмажём на шлеме обращается к всаднику с голубыми перьями:

— А вы не боитесь, милорд, что, несмотря на перемирие, он просто заберёт наши деньги, а нас убьёт?

И, с подозрением оглядевшись по сторонам, добавляет:

— Этот Старец Горы внушает почтительный страх не только всем сарацинским князьям, но также и нашим христианским правителям. Думаю, его не остановит даже то, что мы послы. Такие люди, как он, не боятся никаких последствий.

Всадник с голубыми перьями на шлеме, делая на клочке пергамента свинцовым карандашом набросок внешнего вида крепости ассасинов, отвечает:

— Да. Эти люди живут тут без всякого закона. Они даже вопреки сарацинскому обычаю едят свиное мясо. А ещё я слышал, что они прелюбодействуют со всеми женщинами без разбору, в том числе со своими матерями и сёстрами. Однако они настоящие наёмники-убийцы. И смерть нам с вами здесь будет угрожать лишь в том случае, если кто-то уже заплатил за наши головы их Старцу Горы. Ведь если они берут деньги за такой заказ, то будьте уверены, милорд, рано или поздно они его исполнят. Причём они имеют обыкновение убивать самым удивительным образом…

Лопоухий тормошит меня:

— Ну, как это было? Ты видел, как возродился Старец Горы?

— Не застал я этого зрелища, — разочаровываю я его. — Но зато увидел, что к их крепости направляются послы от крестоносцев.

И рассказываю ему содержание подслушанного разговора.

Выслушав меня, он произносит:

— Оба этих крестоносца, судя по их описанию, имеют статусы равноценные нашим высокопоставленным эмирам. К тому же они послы, а значит люди неглупые.

И с раздражением прибавляет:

— Не понимаю, зачем они повторяют эти грязные выдумки о свинине и прелюбодеяниях с матерями и сёстрами? Ведь мы с тобою уже убедились, что ассасины ведут очень суровую и аскетическую жизнь.

С усмешкой я напоминаю:

— Если не считать тех «райских гурий».

Однако поддерживаю его:

— Но, вообще-то, ты прав. Только у них я встретил такой строжайший запрет на любые проявления роскоши. Внутренние убранства домов у знати и простолюдинов мало чем отличаются, да и дорогих нарядов я ни у кого не увидел. Нет ни пиров, ни потешной охоты. Короче, не нашёл я у них никакой разницы между низшими и высшими сословиями.

Эти мои слова вызывают у него недоумение:

— А для чего же тогда им нужно богатство, если его нельзя использовать? Оно теряет всякий смысл. Не понимаю я их. Действительно еретики.

Затем он прибавляет:

— Однако было бы нелишним знать, чего от ассасинов хотят эти крестоносцы.

— Как чего? — говорю я. — Хотят кого-нибудь убить. Возможно, нашего султана. Хотя, как говорил мне брат Хамза, султану следует больше бояться не наёмных убийц, а своих эмиров-мамлюков.

Однако Лопоухий требует от меня:

— Вахид, ты всё же постарайся узнать об этом при первой же возможности.

…Старец Горы и оба крестоносца стоят на крепостной стене и беседуют, любуясь открывающимися с высоты видами.

Рыцарь с розовым плюмажём с лёгким поклоном обращается к Старцу Горы:

— Великий владыка! Слышал я, что ваши люди по всему миру скупают редкие книги и манускрипты, содержащие различные знания. И что вы приглашаете или похищаете лучших специалистов во всех областях науки. В том числе лекарей, алхимиков и строителей. Неудивительно, что вы построили такую великолепную крепость, как эта. Это поистине чудо фортификационного искусства. Взять её осадою, думаю, будет невозможно.

Хозяин крепости лаконично подтверждает:

— Это так.

В беседу вступает рыцарь с голубыми перьями:

— А вот земли ваши не слишком плодородные. Чем же живут ваши подданные?

Старец Горы отвечает всё так же односложно:

— Скотоводством.

И тут, впившись глазами в Старца Горы, рыцарь с розовым плюмажём спрашивает у него:

— Так мы можем быть уверенными, что с султаном Бейбарсом будет покончено?

Нахмурившись, Старец Горы произносит:

— Вы сомневаетесь в моих людях?

И он делает едва заметный взмах рукою. В ответ на его жест несколько стражников, стоящих на крепостной стене, с криками: «Да, Наш Господин!» — незамедлительно бросаются в глубокое ущелье…

Я говорю Лопоухому:

— Узнал я об этом. Ну, и что? Как это поможет спасти султана?

И он смущённо признаётся:

— Пока не знаю.

Но вот в крепости ассасинов наступает день, которого мы с Лопоухим так долго ждали. Теперь молодые убийцы всё своё время почти безраздельно отдают изнурительным тренировкам.

Удивлённый жёстокостью методов школы ассасинов, я говорю Лопоухому:

— Аариф, мне начинает казаться, что они отдыхают лишь тогда, когда обучаются языкам или разбираются с ядами.

Он морщится:

— Они, Вахид, наверное, ещё отдыхают, когда тренируют своё терпение и силу воли. Правда, я не хотел бы для себя такого отдыха. И в зной, и в лютую стужу по многу часов неподвижно стоять на узком выступе, лишь прижавшись спиною к крепостной стене. Брр!

Я произношу:

— Да. Силы воли им не занимать.

А он вдруг с недоверием переспрашивает про то, что услышал от меня ранее:

— Но верно ли я тебя понял? Что после выполнения приговора, вынесенного Старцем Горы, они не должны даже пытаться скрыться с места покушения? А когда будут в руках у палача, обязаны улыбаться?

— Да. Именно это им внушают, — подтверждаю я.

И он поражается ещё больше:

— Это же полное безразличие к собственной жизни! Все они хотят смерти! И им не терпится попасть в рай! Есть ли на свете кто-то более бесстрашный, чем они?

— И ещё они очень хитрые, — добавляю я. — Их учат изменять свою внешность до неузнаваемости.

Он хмурится:

— Выходит, в любой бродячей цирковой труппе, среди странствующих монахов, лекарей, дервишей, торговцев или местных воинов-ополченцев могут оказаться ассасины? Значит, вот как они подбираются к своим жертвам, оставаясь незамеченными.

Молодых смертников в школе ассасинов обучают владению всеми видами оружия. Они фехтуют на мечах, метают ножи и сражаются голыми руками. Но меня с Лопоухим больше интересует их техника стрельбы из лука. И у ассасинов я, действительно, нахожу то, что уже так давно искал. Присматриваясь к их упражнениям на тренировках, я черпаю столь нужные мне знания.

А затем секреты ассасинов я раскрываю Лопоухому:

— Надо встать на расстоянии двух метров от щита и с закрытыми глазами стрелять в него. Таким способом они оттачивают свою технику.

Он интересуется:

— И как долго они закрепляют эти навыки?

И я ошеломляю его:

— Они тренируются очень упорно. Делают тысячи выстрелов.

Но и нам с Лопоухим упорства тоже не занимать. Правда, преподаватели уже начинают коситься на наши необычные занятия.

Однако Лопоухий, умея очень хорошо выкручиваться, объясняет им:

— Один мамлюк рассказывал мне, что он где-то слышал, будто так тренируются ассасины.

Отточив технику стрельбы, мы начинаем тренировать меткость.

— На таком же расстоянии в два метра надо стрелять до тех пор, пока в кружок размером с ноготь не уложим по девять стрел из десяти, — говорю я Лопоухому.

Унылым голосом он спрашивает:

— Тоже тысячу раз подряд?

И я утешаю его:

— Нет. Всего лишь полтысячи.

Через несколько дней мы добиваемся стабильного результата и удваиваем расстояние до мишени. Потом эту дистанцию мы удваиваем ещё, ещё и ещё. И при этом немножко увеличиваем размер мишени. Так проходит несколько месяцев. Мы продолжаем делать это до тех пор, пока не достигаем предела дальности точного поражения цели.

Измученный тренировками Лопоухий всё же находит в себе силы, чтобы восторгаться:

— Вахид, я теперь могу с расстояния семидесяти пяти метров попасть в десятисантиметровую мишень!

— Всё, Аариф! — говорю я. — В дальнейшей выработке меткости я не вижу смысла. На более значительных расстояниях пробивная сила стрел сильно падает.

— Ты прав, Вахид, — соглашается Аариф. — Хоть наши луки и способны запускать стрелы в четыре раза дальше, но такая стрельба будет иметь смысл лишь против непокрытых коней и всадников без доспехов.

Таким образом, через год упорных и интенсивных тренировок мы с Лопоухим становимся самыми меткими стрелками. И не только среди новобранцев-халка, но также и среди юных мамлюков. Правда, несмотря на то, что у Лопоухого очень длинные руки, а у меня широкие и крепкие плечи, стрелять из самых тугих луков мы не можем. Для этого у нас пока просто не хватает физических сил.

Эмир Баасым утешает нас:

— Пройдёт год или два, и вы возмужаете. Ваши тела нальются силою, и вот тогда вы начнёте осваивать более мощные луки, которые пробивают даже сплошные доспехи.

И насмешливо советует:

— А сейчас лучше снизьте физические нагрузки. Дайте вашим телам расти нормально.

Соглашаясь с преподавателем, Лопоухий говорит мне:

— Действительно, Вахид, давай, передохнём. А то у меня всё тело постоянно ломит.

Я признаю их правоту и начинаю думать об освоении других боевых умений, разумеется, не столь изматывающих.

Но вот однажды случается то, чего я всегда боялся. В то время, как я в очередной раз во сне посещаю крепость ассасинов, Лопоухий на что-то отвлекается, и несколько наших товарищей окружают меня, находящегося в необычной позе и беспомощном состоянии.

Тряся меня за плечо, один из новобранцев-халка будит меня и интересуется:

— Что с тобою?

Открыв глаза, я замечаю за их спинами Лопоухого, который виновато прячет взгляд.

Для ответа своим товарищам я использую объяснение, которое заранее заготовил на такой случай:

— Так делают йоги, когда хотят поспать.

А, расплетая руки и ноги, показываю Лопоухому кулак.

И вот так под общий смех я получаю прозвище «Засоня».

Способ, с помощью которого нас обучают командирским навыкам, является простым, но очень эффективным. Вся наша группа новобранцев-халка разбита на десятки и ежедневно кто-нибудь из нас в порядке очереди становится эмиром десятка воинов. И только самые смышлёные из нас иногда назначаются эмирами сорока воинов.

Получая под своё командование новобранцев-халка, мы с Лопоухим, каждый в свой черёд, пытаемся заниматься с ними выработкой меткости. Кто-то из них противится этому, но находятся и такие, кто, как и мы, мечтают стать искусными стрелками. И мало-помалу вокруг нас создаётся группа желающих.

Приглядевшись к нашим совместным тренировкам, эмир Баасым велит нам:

— Аариф и Вахид, соберите в один десяток всех своих единомышленников и занимайтесь вместе, если вам это так нравится.

Лопоухий довольно ухмыляется и толкает меня в бок:

— Вот увидишь, Вахид, скоро мы с тобою станем эмирами сорока воинов.

Я смеюсь над его амбициями:

— Скажи ещё, эмирами сотни воинов!

А он вдруг произносит:

— А ты знаешь, Вахид, далеко не все люди понимают значение того или иного статуса эмира. По крайней мере, большинство детей ремесленников, торговцев и крестьян, с которыми мы учились при мечети, в этом совершенно не разбирались.

Я удивляюсь:

— Зачем ты это рассказываешь мне? Ведь я и сам регулярно объяснял им это. Но они тут же всё снова забывали.

Тогда он говорит:

— Вот уже несколько дней я сравниваю наших и монгольских эмиров, и думаю, что статусы у монголов проще и удобнее. У них командир десятка воинов — это десятник, сотни — сотник, тысячи — тысячник, десяти тысяч — темник. А у нас командир десятка воинов — эмир десятка, сотни — эмир сорока, тысячи — эмир сотни.

Прислушивавшийся к нашему разговору эмир Баасым перебивает Лопоухого:

— Ты не прав, Аариф! Кто такие монголы? Это армия, которая только воюет и всё! И статусы у них такие, потому что это хорошо подходит для армии. А наши эмиры кроме ведения войны ещё должны управлять землями и городами. Однако для этого не нужна вся армия. Поэтому статусы их зависят от числа сопровождающих их телохранителей, и нужны, в основном, для уважения. Так или нет, Вахид?

Я с ухмылкой отвечаю ему:

— Ну, я-то понятие об этом впитал с молоком матери!

И все мои товарищи поддерживаю меня дружным смехом.

— Вот именно! — говорит эмир Баасым. — Поэтому, когда ты видишь великого эмира или, говоря правильнее, эмира сотни воинов, ты как военный человек, понимаешь, что, в действительности, он имеет под своим началом тысячу воинов. А простой горожанин, видя его свиту из ста телохранителей, тоже понимает, что перед ним эмир сотни воинов. И, выходит, что вы оба правильно оцениваете статус эмира. То же самое со статусами эмиров сорока воинов. Кстати, их ещё имеют вожди бедуинских племён, командиры караванов паломников, совершающих хадж, и мастера, строящие осадные машины.

— Эмир! — обращаюсь я к преподавателю Баасыму и задаю давно интересовавший меня вопрос: — Слышал я, что великие эмиры обладают привилегией за пределами Каира бить в барабаны на закате. В чём смысл этого?

— Это старинная традиция, — отвечает он. — Когда-то правители Египта каждый день встречали и провожали солнце.

Начинается ещё одна зима, и на общем построении школы эмир Баасым объявляет:

— Все вы, новобранцы, на мой взгляд, уже достаточно хорошо управляетесь с лошадьми! Поэтому я принимаю решение устроить большую облавную охоту! Во время этой охоты вы должны отточить своё мастерство ориентирования на местности! Научиться делать ловкие передвижения и окружать! Ведь, как известно, такая охота — это лучший способ подготовить кавалерию к войне!

Вслед за ним перед нашим строем выступает мой отец:

— Такая охота требует большой слаженности действий и является своеобразными армейскими манёврами! Поэтому я присоединюсь к вам с двумя кавалерийскими полками!

И вот мы вместе с кавалеристами отца сформировали цепь облавы, окружив огромную территорию. Постепенно, изо дня в день, мы сужаем этот круг, загоняя дичь в центр, где находится мой отец с его гостями — другими великими эмирами.

Эта охота длиться уже целый месяц, а я ещё ни разу не был назначен эмиром сорока воинов. Правда, сегодня, в решающий день охоты, настаёт моя очередь быть эмиром десятка халка. У меня не очень сложная задача: я слежу за тем, чтобы на выделенном для нас участке цепь ни на минуту не разрывалась и чтобы по границе облавы мои подчинённые добросовестно закрепляли верёвки с тряпичными флажками.

Но вот наступает долгожданный момент. Где-то там далеко, в самой середине круга облавы отец с гостями берутся за луки и начинают расстреливать согнанных к ним животных. Испуганные звери отрываются от них и бегут в нашу сторону.

Лопоухий не выдерживает и кричит мне:

— Эмир! Эмир! Началось! Командуй же скорее!

Кое-кто из подчинённых, не размыкая губ, еле слышно поддразнивает меня:

— Засоня! Засоня!

Я долго держу паузу, внутренне забавляясь тем, как нетерпеливо ёрзают в сёдлах мои воины, и в последний момент приказываю:

— Приготовить луки! Стреляем все вместе по моей команде!

Меньше, чем за минуту мы опустошаем свои колчаны, израсходовав по тридцать стрел. И я велю подчинённым достал запасные саадаки, где вместе с луками в налучьях находятся наполненные стрелами колчаны. За верёвочным ограждением валяются десятки убитых и бьющихся в агонии животных, причём, немало из них поразил лично я. Мы прекращаем стрельбу лишь тогда, когда основная масса испуганных животных, среди которой есть и раненые, поворачивает обратно, внутрь круга облавы.

Мне не нравится, что некоторые тела убитых животных почти скрыты под множеством оперённых стрел, и я принимаюсь выговаривать своим временным подчинённым:

— Если бы каждый из вас стрелял только прямо перед собою, мы смогли бы убить гораздо больше.

Но незаметно подъехавший эмир Баасым останавливает мой разнос:

— Нет, Вахид, постой! Именно так и надо стрелять! Если бы это были не животные, а рыцари-крестоносцы, то при таком количестве попаданий какая-нибудь стрела обязательно прошла бы мимо щита и пробила бы неверного насквозь.

И все начинают громко обсуждать мои глупые слова. Мне это неприятно вдвойне, так как в окружении своей свиты к нам подъезжает мой брат Хамза и внимательно прислуживается к нашему разговору.

— Приветствую тебя, великий эмир! — кивает ему головою эмир Баасым и, хитро прищурившись, спрашивает: — А что на это скажешь нам ты, великий эмир?

— Когда хотя бы одна стрела из десяти поражает бронированного врага, бой считается выигранным, — произносит Хамза. — Учитель, ты же сам мне когда-то так говорил. Я удивлён, почему Вахид до сих пор не слышал об этом.

— Он слушал, но не услышал, — говорит эмир Баасым. — Вахид очень искусный лучник. Такие как он — большая редкость. Он может сразить рыцаря единственной стрелою, но из-за этого он мыслит лишь как искусный стрелок. А должен бы мыслить как эмир.

Обращаясь ко мне, Хамза насмешливо спрашивает:

— Ну, что, брат, рано тебе ещё в эмиры?

Тщательно скрывая досад, я отвечаю:

— Если бы здесь были рыцари-крестоносцы, мы убили бы их столько, сколько нужно для победы. Но здесь были только животные, и поэтому я решил накормить их мясом всю нашу школу.

На этом наш разговор обрывается, потому что прибывший гонец, размахивая письмом, кричит брату:

— Султан Бейбарс взял Яффу! А вам, великий эмир, приказано выдвинуться на осаду замка тамплиеров Бофор.

И вот под такие приятные известия о победах султанской армии протекает весь срок моей учёба. Однако всему в мире когда-то приходит конец. Приходит и долгожданный день, когда я достигаю совершеннолетия, и, значит, оканчивается мой курс военной подготовки.

От школы я получаю документ о завершении образования, заверенный печатью султана с изображением гордого барса. А великий эмир собственноручно вручает мне одежду воина, коня с двумя верблюдами, два саадака с луком и стрелами, кольчугу со щитом, копьё и меч.

Надо ли говорить, что мой эмир — это брат Хамза?

Теперь я настоящий воин-халка и моя дальнейшая жизнь будет всецело посвящена войне. И, как мне кажется, я к этому вполне готов.

Глава 6. Служба

Телохранитель. Экипировка. Владение. Поход. Сафед. Дуэль. Обман. Трофеи. Измена. Евнухи.

Брат Хамза объявляет мне:

— Беру тебя, Вахид, в отряд моих телохранителей! Будешь эмиром десятка воинов!

И с иронией напоминает о моих детских мечтах:

— Возможностей для продвижения по службе здесь у тебя, конечно, будет поменьше, чем у мамлюков султана. Им ведь намного проще добиться статуса великого эмира. Да и в управление они получают самые богатые земли и города.

Годы возмужания не прошли для меня даром, поэтому на его укол я реагирую довольно спокойно:

— Всё лучшее должны получать мамлюки! И это правильно, брат. Ведь при этом пользу извлекают обе стороны: мамлюки от султана получают высокий статус и богатство, а он от них — большую преданность.

Но всё-таки я не в силах удержаться, чтобы не поделиться с ним кое-какими размышлениями на затронутую тему, и поэтому прибавляю:

— Хамза, а тебе известно, что такие отношения установлены не только между нашим султаном и его мамлюками?

Глядя на меня с подозрительным прищуром, он отвечает:

— Да, брат, я прекрасно знаю, что подобным образом поступают и правители других государств.

А я с презрением в голосе продолжаю:

— Это оттого что все они постоянно боятся покушений на свою особу. Думают, если окружат себя телохранителями из чужестранцев, благосостояние которых напрямую зависит от жизни их благодетеля, то заговорщикам будет труднее переманить их на свою сторону. Правда, султаны Египта пошли ещё дальше — вместо наёмников-чужестранцев они используют рабов-чужестранцев.

Он резко останавливает меня:

— Вахид, прекрати!

В ответ на его окрик я восклицаю:

— Хамза, но разве я не прав?

Тогда с каменным выражением лица он произносит:

— Мы с тобою — воины султана, и одною из наших обязанностей является пресечение любых речей, которые могут его оскорбить. А твои слова обидны для него. К тому же пренебрегать жизнью своего султана — это великая глупость для его воинов. Это в тебе всё ещё говорит зависть к его мамлюкам.

Однако, разгорячившись, я упорствую:

— Нет, мамлюкам я уже давно не завидую. Их удача бывает очень переменчивой. Ведь при смене султана прежние мамлюки понижаются в статусе. А каждый новый султан предпочитает свои элитные войска создавать заново, нежели полагаться на воинов своего предшественника.

Хамза глубоко вздыхает и просит:

— Будь мудрее, брат. И лучше молчи об этом.

Мне вдруг становится стыдно перед ним, и я, взяв себя в руки, извиняюсь:

— Прости, брат! Меня занесло куда-то не туда! А ведь совсем не о том я хотел тебе сказать!

А затем говорю:

— Все знают, что в течение последних трёх лет ассасины совершили несколько безуспешных попыток убить нашего султана. Хвала его мамлюкам! Однако мне стало известно, что сейчас они пытаются подкупить слуг, которые отвечают за его пищу. И тут мамлюки уже будут бессильны.

Хамза задумчиво смотрит мне в глаза, вспоминает о моём даре и выражает признательность:

— А вот за это тебе спасибо, брат.

Я напоминаю ему о его же словах:

— Не благодари меня, ведь беспокоиться о жизни султана — это наша обязанность!

И прошу:

— Позволь мне самому набрать подчинённых в мой десяток.

Хамза весело спрашивает:

— Наверное, хочешь взять своих школьных товарищей, вместе с которыми упражнялся в меткости?

И с усмешкою сообщает:

— Да вот только твой друг Лопоухий уже принят мною в кавалерийский полк. Я даю ему под начало десяток воинов-халка, как и тебе.

Я с радостью отправляюсь на поиски своего друга и нахожу его возле казармы среди множества снующих воинов.

Увидев меня, Лопоухий ворчит:

— Вот и всё, Вахид! Мы с тобою бесплатно получили от нашего эмира свой первый комплект доспехов и вооружения. И начиная с этого дня, уже сами должны будем беспокоиться об оснащении себя экипировкой. Ты как решил? Станешь раздевать поверженных крестоносцев или же будешь дожидаться, пока брат поможет тебе приобрести новые вещи?

Я отвечаю ему:

— Как и любой его воин, я тоже буду раз в год получать от него деньги на одежду. Но что касается доспехов и вооружения, то на моё ежемесячное жалованье, которое составляет всего лишь три золотых монеты, хороших вещей не приобрести. Поэтому, Аариф, мне только и остаётся, что потрошить крестоносцев.

Лопоухий делится со мною своими хозяйственными заботами:

— Хорошо ещё, что не нужно заботиться о пище. Думаю, нам должно хватать того мясного рациона, который тут будут ежедневно выдавать. Да и о прокорме лошадей с верблюдами тоже думать не нужно. Для лошадей должно хватать выплат на фураж. А верблюды пускай сами о себе беспокоятся.

И добавляет:

— Но ты прав, Вахид. На жалованье рядового воина хорошими вещами не разживёшься.

А я принимаюсь мечтать:

— Вот стану эмиром сорока воинов-халка, тогда моё ежемесячное жалованье будет составлять уже семь золотых монет, и ещё я буду получать около десяти золотых с земельного владения.

Лопоухий насмешливо советует:

— Тогда уж лучше займи место своего брата Хамзы. Как эмир сотни воинов будешь ежемесячно получать по пятьсот семьдесят золотых.

Согнав с лицу улыбку, я обращаюсь к нему с самым серьёзным видом и говорю о том, что уже давно занимает мои мысли:

— Аариф, а как ты отнесёшься к тому, чтобы прямо сейчас кардинально улучшить нашу экипировку?

Лопоухий удивлённо переспрашивает:

— Сейчас?

И высказывает верную догадку:

— Ты хочешь прямо сейчас потратить все подаренные родителями деньги?

— Да, — подтверждаю я. — Думаю, если у нас будет самая лучшая экипировка, то мы сможем быстро возместить эти затраты военной добычею. Тем более что жениться я в ближайшее время не собираюсь. И в плен попадать тоже не хочу. Поэтому, считаю, что деньгам для калыма за невесту и выкупа из плена ни к чему лежать зря. А?

Лопоухий с радостью соглашается:

— Хорошо, Вахид, уговорил. Я, признаться, и сам об этом думал.

И, вскочив на коня, весело зовёт за собою:

— Едем на Сук-аль-Хамидия!

И мы с ним отправляемся на центральный городской базар Дамаска. Битком набитый товарами базар многолюден и шумен, оружейники и прочие ремесленники загружены работою.

— Ого! — удивляюсь я окружающему столпотворению.

— Так всегда бывает во время подготовки крупных военных кампаний, — объясняет Лопоухий и предлагает: — Давай, сначала продадим всё, что получили от твоего брата?

И мы тут же избавляемся от наших посредственных лошадей, доспехов и оружия.

Взамен Лопоухий покупает себе прекрасного коня.

— Красавец! — любуются он своим жеребцом.

— А я, Аариф, хочу совсем отказаться от верблюдов, — говорю я. — Куплю вот этих индийский скакунов.

Для трёх великолепных животных, отливающих на солнце огромными мускулистыми телами вороной масти, я приобретаю полную конскую упряжь и один комплект лошадиной кольчуги.

С нескрываемой завистью Лопоухий произносит:

— Да, Вахид, ты не поскупился! Такие лошадки бегают намного быстрее тех, которыми пользуются рыцари-крестоносцы. Да и ростом они не уступают самым большим европейским, так что на них можно смело вести ближний бой с рыцарями. А если их сравнивать с монгольскими лошадьми, то в день они проходят столько же, но при этом могут нести на себе двух всадников в полном вооружении.

— Посмотри на них, Аариф! — радуюсь я, — Какие же они живые, горячие и сильные! И они способны переносить любые лишения! Думаю, что даже в конюшнях у султана не сыщется таких зверей!

Однако Лопоухий пытается охладить мой восторг:

— А ты знаешь, где у них слабое место? Они очень прожорливые. Если европейские кони в походе удовлетворяются фуражным зерном, а монгольские — подножным кормом, то эти предпочитают финики и сушёную рыбу. Ты сможешь их прокормить?

— Аариф, ты разве забыл, что мы собираемся на войну? — смеюсь я. — Я там не стану отсиживаться за спиною у брата. Буду воевать и грабить! Поэтому уверен, что прокормлю их.

Наступает очередь доспехов.

С видом знатока Лопоухий предлагает:

— Возьмём себя кольчуги из Италии.

И, разглядывая, выставленный на продажу товар поражается:

— Удивляюсь я этим торговцам. Каким образом они сумели доставить их сюда? Ведь христианский папа наложил на это запрет.

И мы облачаемся в самые надёжные на свете кольчуги и меряем прилагающиеся к ним кольчужные чулки.

— Ещё я возьму себе вот эту кирасу, — решаю я. — А чтобы доспехи стали полными, между кольчугой и кирасой я надену стёганую куртку. Вон ту, которая усилена железной чешуёй. И, пожалуй, обзаведусь кое-какими латами для рук и ног.

Лопоухий пытается остановить меня:

— Вахид! Такие вещи надо приобретать в мирное время! Этот нагрудник обошёлся бы тебе всего в десять серебряных монет. А сейчас за него придётся отдать целую сотню. Подумай только, это же равняется стоимости двух десятков овец!

— Не спорь со мною! — отмахиваюсь я. — Давай лучше выберем что-нибудь для защиты головы.

Лопоухий всё никак не может успокоиться и укоряет меня:

— Раз ты такой расточительный, как мамлюк султана, — купи себе вон ту пушистую шапку. Мамлюкам такие очень нравятся.

В ответ я шучу: