Тайны жизни ребёнка до рождения. 2 страница
Наши познания могут оказать практическую пользу тем, что при их помощи можно определить и предотвратить причины возникновения серьёзных проблем развития личности. Многие женщины понимают, что забота о собственном эмоциональном состоянии – это забота о неродившемся ребёнке. Мы как учёные подтвердили эту истину своими исследованиями, но мы пошли и дальше. Я думаю, что возможность установить ещё в период внутриутробного развития наличие потенциально опасного и неадекватного поведения ребёнка может быть поистине спасительной для тысяч ещё не родившихся детей, их родителей и в целом для общества. До некоторой степени мы уже начали использовать эту возможность, и результаты часто оказываются поразительными. Иллюстрацией этого утверждения может служить пример такого исследования.
Учёные исходили из предположения, что двигательная активность плода является очевидным признаком беспокойства. Они считали, что если поведение ребёнка в матке имеет какое-то значение для предсказания его будущих характеристик, наиболее активный плод станет наиболее беспокойным ребёнком после рождения. Именно так и случилось. Дети, которые наиболее активно двигались в матке, стали самыми беспокойными после появления на свет. Они были не просто немного более капризными, чем другие. Беспокойство просто кипело в них, они были охвачены этим чувством. Эти двух-трёхлетние малыши чувствовали себя не в своей тарелке даже в самых обычных жизненных ситуациях. Они стеснялись своих учителей, старались избегать общения с одноклассниками, знакомства со сверстниками, любых контактов с людьми. Они чувствовали себя наиболее комфортно и могли расслабиться и освободиться от чувства беспокойства только оставшись в одиночестве.
Каким станет их поведение в дальнейшем, невозможно точно предсказать. Возможно, счастливый брак или очень удачная карьера, родительство или психотерапия, что-то или кто-то ещё поможет им частично избавиться от чувства беспокойства. Но можно с известной долей уверенности утверждать, что большинство из этих напуганных детей будет стараться поскорей забиться в угол при встрече с чем-то неожиданным и в тридцать лет. Разница будет в том, что теперь они будут стараться изолировать себя от мужей, жён, собственных детей, как раньше старались избежать общения с учителями и одноклассниками. Цикл повторится.
Но это не обязательно будет именно так. Если женщины во время беременности начнут общаться со своими детьми, это положит начало фундаментальным изменениям. Представьте себе, как бы вы себя чувствовали, находясь в одиночестве в одной и той же комнате без какой бы то ни было интеллектуальной и эмоциональной стимуляции в течение шести, семи, восьми месяцев. Это состояние примерно можно сравнить с состоянием ребёнка в утробе матери, на которого не обращают внимания. Конечно, его эмоциональные и интеллектуальные потребности гораздо более примитивны, чем наши. Но важно то, что они у него есть. Ему необходимо чувствовать себя любимым и желанным так же, а может быть, даже ещё больше, чем нам. Ему нужно, чтобы о нём говорили и думали, иначе его дух, а часто и тело, начинает слабеть.
Исследования, проводившиеся с беременными женщинами, страдающими шизофренией и психозами, показали, что пренебрежение эмоциональным общением с плодом оказывает значительное вредное влияние на его развитие. В результате душевных заболеваний осмысленное общение матери и ребёнка становится невозможным. Тишина и хаос, в котором оказывается ребёнок in utero, оставляет глубокий след в его психике. Во время родов у этих детей также возникает гораздо больше проблем, чем у детей женщин со здоровой психикой.[†]
Вопрос о том, как же именно происходит это общение, будет рассмотрен в следующих главах. Здесь же я хочу ещё раз подчеркнуть, что оно существует и что мы можем его использовать. До определённой степени мы можем даже определить его качество и направленность. В общем и целом, личностные характеристики ребёнка, которого вынашивает женщина, зависят от характера общения матери и ребёнка, а также от его особенностей. Если общение полноценное, интенсивное и, что самое важное, обогащающее ребёнка, вероятность того, что он будет крепким, здоровым и счастливым, велика.
Общение – важная составляющая привязанности. И поскольку каждый учёный, изучавший привязанность после рождения, свидетельствует о её важности как для матери, так и для ребёнка, совершенно очевидно, что привязанность, возникающая до родов, не менее важна. На самом деле я считаю, что она даже более важно. Жизнь, даже в первые минуты и часы своего существования, полна разрушающих влияний: это звуки, запахи, шумы и то, что видит человек. Жизнь в матке была более однообразной, полностью зависимой от того, что говорила, чувствовала, думала мать ребёнка. Даже внешние звуки ребёнок воспринимал через неё.
Как же он может не испытывать на себе её сильнейшего влияния? Даже её сердцебиение, казалось бы такой нейтральный и чисто физический фактор, значит очень много для ребёнка. Не вызывает сомнения, что сердцебиение матери – часть системы, поддерживающей его жизнедеятельность. Ребёнок об этом, конечно, не знает; он знает только, что эти удары – одно из главных созвездий его вселенной. Под них он засыпает, просыпается, двигается, отдыхает. Поскольку человеческий мозг, даже человеческий мозг in utero – сущность, создающая ассоциативные связи, плод постепенно придаёт этому ощущению метафорическое значение. Это постоянное тук-тук становится для ребёнка символом спокойствия, безопасности и любви к нему. Пока оно звучит, ему хорошо.
Этот феномен был продемонстрирован в результате эксперимента, проводившегося несколько лет тому назад. Суть его состояла в том, что в детской комнате, где лежали новорожденные, включили запись сердцебиения человека. Учёные предположили, что если звук сердцебиения матери имеет какое-нибудь значение для эмоционального состояния ребёнка, поведение новорожденных в те дни, когда запись включают, будет отличаться от их же поведения в те дни, когда её не включают. Именно так и было.
Только результаты этого эксперимента превзошли все ожидания. Учёные, заранее уверенные, что разница в поведении будет, были удивлены тем, насколько она была разительной. В большинстве случаев дети, слушающие запись сердцебиения, “вели себя” лучше, во всех отношениях лучше: они больше ели, быстрее прибавляли в весе, больше спали и лучше дышали, меньше плакали и реже плохо себя чувствовали. Это происходило не потому, что за ними по-особому ухаживали, или у них были какие-то особенные родители или особенные врачи. Они просто слушали запись сердцебиения с двухдолларовой кассеты.
Конечно, женщина не в состоянии контролировать ритм своих сердечных сокращений; сердце работает, в определённом смысле, на автопилоте. Но она может работать со своими эмоциями и использовать их более эффективно. А это жизненно важно для её ребёнка потому что его мозг формируется в значительной степени под влиянием её мыслей и чувств. Вовлечён ли мозг ребёнка в ощущение чего-то неприятного, раздражающего, опасного или он открыт, ясен и лёгок – зависит в основном от того, радостны ли мысли и чувства его матери или они неприятны и противоречивы.
Это совершенно не значит, что любые ваши сомнения, любая неуверенность обязательно повредят вашему ребёнку. То, о чём я говорю – сложившаяся, постоянная поведенческая модель. Только эмоция такого рода, длительно действующая и сильная, может отрицательно сказаться на ребёнка, формируя у него условный рефлекс. Физически трудные роды с сопутствующим им эмоциональным напряжением не могут изменить положение дел к худшему. Для ребёнка важно только что вы хотите и думаете и что вы передаёте ему в общении с ним.
Поэтому огромное значение имеет то, что женщина думает о своём ребёнке. Её мысли – её любовь или неприязнь или двойственные чувства – начинают определять и формировать эмоциональную жизнь ребёнка. Она создаёт не конкретные черты, такие как интровертность или экстравертность, оптимизм или агрессивность. Это термины, в основном описывающие психический склад взрослого человека, слишком специфические, слишком резкие и окончательные для описания ребёнка на седьмом месяце внутриутробной жизни.
Формируются тенденции развития его личности, более широкие и более глубоко заложенные, такие как чувство защищённости и самооценка. Из них позднее развиваются черты характера ребёнка, как это происходило с теми детьми, о которых я писал ранее. Они не родились застенчивыми. Они родились беспокойными. Болезненная застенчивость может развиться из беспокойства подобного рода.
Более счастливый случай – чувство защищённости. Человек, обладающий им – глубоко уверенная в себе личность. И как он может быть другим, если с самых первых моментов зарождения его сознания ему постоянно говорили, что он любим и желанен? Из этого чувства естественно вырастают такие качества, как оптимизм, уверенность, дружелюбие и экстравертность.
Всё это – ценные качества, которые мать может подарить своему ребёнку. И это так легко сделать: создав ему тёплую, эмоционально богатую атмосферу in utero, женщина может влиять на то, что чувствует её ребёнок, чего он ожидает, о чём мечтает и думает, чего он достигает в течение всей жизни.
В течение беременности женщина воплощает отношение своего ребёнка к миру, её поведение – это его поведение. Всё, что влияет на неё, влияет и на ребёнка. А в это время ничто не волнует её так сильно, ничто не терзает так мучительно, как беспокойство о своём муже (или партнёре). Поэтому нет ничего опаснее для ребёнка, чем его отец, грубо обращающийся или игнорирующий свою беременную жену. Абсолютно все учёные, изучавшие роль отца будущего ребёнка, а, к сожалению, до сего дня их не так много, обнаружили, что его поддержка – главное для беременной женщины и, следовательно, для благополучия неродившегося ребёнка.
Одно это делает мужчину важной частью перинатального уравнения. Такое же значение для благополучия ребёнка имеет преданность его отца своему браку. Множество факторов может повлиять на отношение мужчины к своей жене в период беременности, начиная с его чувств к ней и отношения к собственному отцу и кончая состоянием дел на работе и его собственным чувством полноценности. (В идеальном случае, конечно, все эти проблемы следует решать до зачатия, а не во время беременности). Но исследования последних лет показывают, что ничто так сильно не влияет на чувство преданности браку, а влияние может быть как положительным, так и отрицательным, как возникающая (или не возникающая) привязанность отца к своему ребёнку.
По понятным физиологическим причинам, мужчина находится в несколько невыгодном положении. Ребёнок не является органической частью его самого. Однако не все физические барьеры непреодолимы. Возьмём, например, речь. Ребёнок в утробе матери слышит голос отца, и есть свидетельства того, что для него очень важно слышать именно его голос. В тех случаях, когда отец разговаривал со своим ребёнком in utero, говоря ему простые ласковые слова, новорожденный узнаёт его голос уже в первые час-два после рождения. И не только узнаёт, но и эмоционально откликается на его звук. Если он плачет, голос отца заставляет его прекратить плач. Звук знакомого успокаивающего голоса говорит ему, что он в безопасности.
Привязанность к ребёнку влияет и на самого будущего отца. Стереотип часто рисует мужчину желающим добра, но нелепым. Этот образ – источник незаметно возникающего у многих мужчин кризиса уверенности. В ответ они стараются отдалиться от жены в безопасную в этом отношении компанию друзей и коллег, где они окружены уважением и чувствуют себя уверенно. Привязанность – это то, что разрывает этот порочный круг и вовлекает мужчину в жизнь ребёнка с самого её начала, придавая его собственной жизни новый смысл. И чем раньше возникнет эта привязанность, тем больше выиграет от этого его сын или дочь.
Это совершенно новый взгляд на отцовство. По правде говоря, большинство сведений, отражённых в этой книге – новые знания, некоторые из них совершенно переворачивает устоявшиеся взгляды и резко порывают с традиционной практикой. Но именно такой и только такой подход необходим, если мы хотим, чтобы последующие поколения людей рождались более здоровыми и эмоционально полноценными.
Глава 2
Новые знания
Будучи профессором психолингвистики[‡] в Париже и автором многих признанных работ и книг, доктор Альфред Томатис знает цену научных данных, как никто другой. Но он знает также, что одна рассказанная история иногда может объяснить, в чём суть дела, гораздо более эффективно и просто, чем десяток исследований. Поэтому, когда ему бывает нужно проиллюстрировать важность пренатального обучения, он часто рассказывает историю Одили, ребёнка, страдавшего аутизмом (ребёнка, избегающего контактов с внешним миром), которая была его пациенткой несколько лет назад.
Как большинство детей с подобным дефектом, Одиль была абсолютно немой. Когда доктор Томатис впервые осматривал её в своём кабинете, она не говорила, и, казалось, не слышала, когда к ней обращались. Сначала Одиль угрюмо молчала. На мало-помалу лечение доктора Томатиса стало помогать, и ему удалось вытащить девочку из замкнутого круга молчания и одиночества. Через месяц она уже слушала и говорила. Естественно, её родители были рады её успехам, но в то же время они были ошеломлены, заметив, что их дочь гораздо лучше понимала их, когда они говорили по-английски, чем по-французски. Их поразило, откуда девочка могла знать английский язык. Родители почти не говорили по-английски дома, а Одиль, которой было уже четыре года, до того, как она попала к доктору Томатису, не произнесла ни слова и казалась совершенно равнодушной к речи других людей, на каком бы языке она не звучала. Даже если утверждать, что девочка научилась говорить по-английски, слыша время от времени обрывки английских фраз, произнесённые родителями, что маловероятно, возникает вопрос: почему её старшие (и здоровые) братья и сёстры не обучились этому языку таким же образом?
Сначала доктор Томатис тоже был удивлён происходящим. Всё объяснилось, когда мама Одили однажды вскользь упомянула, что в течение большей части беременности она работала в парижской импортно-экспортной фирме, где сотрудники говорили только по-английски.
Открытие возможности закладки основ языка in utero замкнуло круг. Сорок лет назад такое утверждение было бы отвергнуто как нечто невозможное, хотя четыреста лет назад оно было бы принято как само собой разумеющееся. Наши предки прекрасно знали, что впечатления беременной женщины накладывают отпечаток на психику ребёнка. Поэтому в Китае первые больницы для беременных были устроены ещё тысячу лет назад. Даже в самых примитивных культурах всегда были правила, ограждающие беременных от отрицательных эмоций, предупреждающие о вреде всего, что могло бы испугать их, как, например, зрелище пожара. Многовековой опыт учил людей насколько опасны последствия страха и волнений, испытываемых беременной женщиной.
Ссылки на пренатальные влияния можно найти во многих старинных текстах, от записок Гиппократа до Библии. В Святом Евангелии от Луки (1. 44) читаем, например слова Елизаветы: “Ибо, когда голос приветствия Твоего дошёл до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моём”.
Но первым, кто понял всю глубину и сложность связи матери и ребёнка, был не святой и не врач; это был великий итальянский художник и изобретатель, гениальный Леонардо да Винчи. В “Quaderni” Леонардо говорится о влиянии впечатлений беременной женщины на ребёнка больше, чем во многих из современных книг по медицине. Вот одно из наиболее проникновенных мест его труда: “Одна душа управляет двумя телами… то, чего хочет мать, отражается и на ребёнке, которого она носит под сердцем во время этих желаний… воля, желание, страх, испытываемые матерью, или её душевная боль имеет бoльшую власть над ребёнком, чем над матерью, потому что ребёнок часто теряет свою жизнь через них”.
Остальным из нас потребовалось четыреста лет и помощь ещё одного гения, чтобы дорасти до понимания мысли Леонардо. В восемнадцатом веке начался долгий, мучительный роман человека и машины, и результаты его сказались на всех сферах человеческой жизни и, конечно, на медицине. Врачи смотрели на человеческое тело примерно так же, как дети сегодня смотрят на эректоры. Что же касается болезни – задача состояла в том, чтобы выяснить, что и где “сломалось” и почему не происходит то, что должно там происходить. Значение придавалось только тому, что можно увидеть, пощупать и проверить.
Это было похвальное стремление – но до определённой степени. Таким образом медицина избавлялась от предрассудков, которые властвовали над нею в течение предыдущих двух тысячелетий и приобретала более научное обоснование. В ходе этого процесса врачи стали всё более и более подозрительно относиться к тем явлениям, которые нельзя было взвесить, измерить или положить под микроскоп. Чувства и эмоции казались им чем-то смутным, ускользающим и совершенно не связанным с новым рациональным миром точной медицины. В начале этого века, однако, многие из этих “неточных” элементов вновь возвратились в медицину благодаря психоаналитическим теориям Зигмунда Фрейда.
Фрейд лишь поверхностно касается проблемы неродившегося ребёнка. В его время в неврологии и биологии традиционным было мнение, что ребёнок недостаточно созрел для того, чтобы чувствовать и переживать осмысленно, до тех пор, пока не достигнет возраста двух или трёх лет, поэтому Фрейд считал, что личность начинает формироваться только в более позднем возрасте.
Но Фрейд, хотя и ненамеренно, всё же внёс свой огромный вклад в пренатальную психологию. Он установил, что отрицательные эмоции и впечатления приносят вред физическому здоровью. Болезни, возникающие вследствие такого влияния, он назвал психосоматическими. И не важно, что он при этом имел в виду язву и мигрень. Главным в его идее было то, что эмоция может вызвать физическую боль и даже изменения в организме человека. Учёные задались вопросом: если это действительно так, не могут ли эмоции повлиять на развитие ребёнка в утробе матери?
К концу сороковых – началу пятидесятых учёные, и среди них Игорь Карузо и Зепп Шиндлер из Университета в Зальцбурге, Австрия, Лестер Зонтаг и Петер Фодор из Соединённых Штатов, Фридрих Крузе из Германии, Деннис Стотт из Университета Глазго, Д.У.Уинникотт из Лондонского университета и Гюстав Ханс Грабер из Швейцарии, были уверены, что эмоции матери именно так и влияют на плод. Но они не могли подтвердить это лабораторными исследованиями.
Психиатры и психоаналитики, они имели только такие орудия, как мысли и воспоминания. И если к концу пятидесятых они взлетели на крыльях своих идей гораздо выше, чем считали это возможным, когда только начинали работать в этом направлении, то теперь им необходимо было перевести эти идеи на язык конкретных, доказанных фактов, которые могли бы подтвердить их коллеги – физиологи. Им нужна была технология, позволявшая изучать ребёнка in utero. В то время не было таких приборов и инструментов.
Медицинская технология догнала, наконец, развитие научной мысли в конце шестидесятых. И благодаря тому, что большинство из этих учёных дожили в добром здравии до очень почтенного возраста (а некоторые живы и здравствуют и поныне) им посчастливилось увидеть, как учёные нового поколения своими исследованиями подтверждают правильность их идей. Работы таких неврологов, как Доминик Пурпура из медицинского колледжа Альберта Эйнштейна в городе Нью-Йорке, Марии З. Сэлэм и Ричарда Д. Эдэмса из Гарварда, таких аудиологов, как Эрик Веденберг из Шведского исследовательского института Каролинска, таких акушеров, как Антонио Дж. Феррериа из института исследований мозга в Пало Альто, доктор Элберт Лайли из Высшей школы при Национальной женской клинике в Оклэнде, Новая Зеландия и доктор Маргарет Лайли, его жена, – наконец представили то, чего так не хватало раньше: строгие неопровержимые физиологические свидетельства того, что плод внутри матки слышит, ощущает и чувствует. Выяснилось, что ребёнок, каким его показали исследования всех этих учёных, оказался гораздо более развитым в эмоциональном, интеллектуальном и физическом отношениях, чем предполагали Уинкотт, Крузе и другие пионеры пренатальной психологии.
К пятой неделе, например, ребёнок уже имеет на удивление сложный набор рефлекторных действий. К восьмой неделе он уже не просто двигает головой, руками и туловищем; эти движения складываются, как показывают исследования, в примитивный язык, выражающий его предпочтения и антипатии при помощи точных толчков и подёргиваний. Он особенно не любит, когда его толкают. Попробуйте нажать на живот беременной женщине – и её десятинедельный плод быстро отодвинется к противоположной стенке матки (эти движения были зарегистрированы при помощи различных приборов).
Зная, что ребёнок в матке ведёт себя так, чтобы обеспечить себе наиболее удобное и приятное существование, можно найти объяснение тому, что многие новорожденные так беспокойно ведут себя по ночам. In utero ночь была для ребёнка самым активным временем суток. В постели беременная женщина не может как следует расслабиться и редко лежит спокойно, не двигаясь. Изжога, желудочные расстройства, судороги икроножных мышц заставляют её ворочаться с боку на бок; она обычно несколько раз за ночь поднимается, чтобы сходить в туалет. Поэтому мне не кажется слишком странным, что некоторые дети рождаются с инверсированным режимом сна и бодрствования.
Чтобы овладеть мимикой, ребёнку требуется больше времени, чем для овладения движениями всего тела. К четвёртому месяцу он уже умеет хмуриться, морщиться и гримасничать. Основными рефлексами он овладевает тоже примерно к этому времени. Дотроньтесь до его век (эксперименты проводились in utero) – и он моргнёт, вместо того, чтобы отпрянуть всем телом, как он делал раньше; дотроньтесь до его губ – и он начнёт сосать.
Ещё через четыре-восемь недель он проявляет такую же чувствительность к прикосновению, как годовалый ребёнок. Если во время медицинского осмотра случайно дотрагиваются до его головы, он быстро отводит голову в сторону. Он просто ненавидит холодную воду и начинает активно брыкаться, когда её вводят в желудок его матери.
Одним из самых удивительных открытий было то, что ребёнок in utero – своего рода гурман. При добавлении сахарина в его обычно пресную амниотическую жидкость частота глотательных движений увеличивается вдвое. При добавлении неприятного на вкус масла липидол он не только сразу же перестаёт глотать, но и начинает гримасничать.
Исследования последних лет свидетельствуют о том, что начиная с двадцать четвёрной недели ребёнок постоянно слушает. Среда его обитания, матка в животе матери – очень шумное место. Он слышит урчание в животе, и это самые громкие для него звуки. Голоса матери и отца, а также другие случайные звуки более приглушены, но и их ребёнок различает. Но самый главный звук в его мире – это сердцебиение матери. Пока сердце бьётся в нормальном ритме, ребёнок знает, что всё в порядке и чувствует себя в безопасности.
Память о постоянно звучащем сердцебиении – причина того, что ребёнка легко успокоить, прижав к груди, и маленьких детей укачивает тиканье часов, хотя взрослые люди в суете рабочего дня редко замечают шум кондиционера или звук пишущей машинки. Доктор Альберт Лайли считает, что именно подсознательная память о сердцебиении матери заставляет взрослых людей, которых просят подобрать наиболее приятную для них частоту ударов метронома, выбрать примерно ту, которая соответствует сердечному ритму: от пятидесяти до девяноста ударов в минуту.
Другой специалист, Элиас Карнетти, считает, что воспоминаниями о материнском сердцебиении объясняется и наш музыкальный вкус. Все известные ударные ритмы сводятся к двум основным моделям: топоту копыт бегущих животных и ритму сокращений человеческого сердца. Первая из них легко объяснима; это воспоминание человечества о своём охотничьем прошлом. И всё же вторая более широко распространена, даже среди народов, всё ещё находящихся на стадии охотничьей культуры.
Борис Бротт убеждён, что его интерес к музыке пробудился ещё до рождения. Это же утверждают и многие другие музыканты, среди них Артур Рубинштейн и Иегуди Менухин. Более того, Мишель Клементс, аудиолог, в результате своих исследований пришла к выводу, что у ребёнка in utero есть любимая и нелюбимая музыка, и установила, какая именно.
Как я уже упоминал раньше, один из любимых композиторов детей до рождения – Вивальди, другой их любимец – Моцарт. Доктор Клементс утверждает, что когда на проигрыватель ставили пластинку с их божественными произведениями, сердцебиение плода каждый раз становилось ровнее и ребёнок меньше брыкался. Музыка Брамса, Бетховена и все виды рок-музыки, наоборот, приводила большинство неродившихся детей в волнение. Когда беременные мамы слушали эту музыку, их дети начинали активно двигаться и толкаться в матке.
В 1920 году один из немецких учёных описывал случаи ещё более значительного влияния музыки на ребёнка in utero. Многие беременные женщины, бывшие его пациентами, рассказывали ему, что им пришлось прекратить ходить на концерты, потому что их дети слишком бурно реагировали на музыку. Почти пятьюдесятью годами позже доктору Лайли наконец удалось объяснить причину этого явления. Он вместе со своими коллегами установил, что, начиная с двадцать пятой недели ребёнок буквально подпрыгивает в такт ударам оркестрового барабана. Это, конечно, не лучший способ проведения вечера отдыха.
Зрение ребёнка in utero развивается более медленно, и на это имеются причины, которые очевидны: хотя в матке не абсолютная темнота, там довольно трудно научиться видеть. Это не значит, что плод совсем ничего не видит. Начиная с шестнадцатой недели, ребёнок чутко реагирует на свет. Он может определить, когда его мать загорает, потому что солнечный свет проникает к нему в матку. И если солнечные ванны обычно не беспокоят его, то яркий свет, направленный прямо на живот его матери, его раздражает. Часто он отворачивается от яркого света, но даже если он этого и не делает, яркий свет его возбуждает. Один из исследователей, освещая живот беременной женщины мигающим светом, зарегистрировал резкие колебания ритма сердечных сокращений плода.
Зрение ребёнка после рождения не очень остро. Острота его зрения выражается величиной 20/500, что означает, что ребёнок не видит дерева, расположенного в двадцати пяти-тридцати метрах от него. Но деревья не имеют особого значения для малыша в это время. Объекты своего собственногомира он видит очень хорошо, когда они расположены поблизости. Он хорошо различает черты своей матери, когда её лицо находится на расстоянии 15-30 сантиметров от его глаз. На расстоянии двух с половиной метров он различает очертания пальца.
У доктора Лайли имеется на этот счёт интереснейшая теория. Он считает, что такая близорукость новорожденных может быть, хотя бы частично связана с привычкой, которую они приобретают в утробе матери. Он утверждает, что если ребёнка не особенно интересуют объекты, расположенные на расстоянии большем, чем 30-40 сантиметров, это происходит потому, что такое расстояние, соответствовало размерам того “дома”, в котором он жил ещё совсем недавно.
Тот факт, что ребёнок показал свои способности реагировать на состояние окружающей его среды благодаря наличию у него способности ощущать, свидетельствует о том, что у него есть основные первичные способности к обучению. Но мы не должны забывать, что этого ещё недостаточно для формирования личности, которое требует как минимум наличия сознания и способности отражения. Мысли и чувства матери не могут быть восприняты пустотой. Ребёнок должен чётко осознавать, что именно она думает и переживает. Основное условие для этого – он должен уметь читать её мысли и понимать её чувства, причём довольно тонко и искусно. Ребёнок в утробе матери получает огромное количество информации, и он должен уметь выделять из этого потока то, что действительно важно, на что необходимо реагировать, а что можно и “пропустить мимо ушей”. Наконец, он должен запоминать эту информацию. Если же он не способен запомнить её, она не задержится в его памяти дольше, чем на одну-две секунды, какой бы жизненно важной она ни была. Эти требования слишком высоки для такого маленького ребёнка, поэтому некоторые исследователи очень настойчиво отвергают предположение о том, что личность начинает формироваться in utero. Они аргументируют это тем, что эмоциональное, интеллектуальное и неврологическое развитие, необходимое для этого сложного процесса, должно быть на более высоком уровне, чем у ребёнка in utero.
Однако эти возражения возможны только при полном игнорировании данных, полученных в результате лабораторных исследований. Последние исследования в области неврологии не только доказывают, что ребёнок in utero обладает сознанием, основным из трёх компонентов – условий формирования личности, но и точно указывают время его возникновения. Доктор Доминик Пурпура (Dominick Purpura), редактор многоуважаемого журнала “Brain Research” (“Исследования мозга”, англ.), профессор медицинского колледжа Альберта Эйнштейна и глава секции исследования мозга Национальных институтов здоровья определяет это время двадцать восьмой и тридцать второй неделями беременности. Он объясняет это тем, что к этому времени нейронные цепи мозга находятся на таком же уровне развития, как у новорожденного ребёнка.[§] Это явление имеет решающее значение, поскольку информация проходит через мозг и доставляется в остальные части тела через эти цепи. Примерно в это же время серое вещество мозга уже достаточно созрело для того, чтобы поддерживать сознание. Это столь же важно, поскольку именно серое вещество, верхний слой мозга – наиболее выраженно человеческая его часть. Именно благодаря ей мы думаем, чувствуем и запоминаем.