Основные характеристики позиций Родителя, Взрослого, Ребенка 4 страница

12 Заказ № 725 177

Следует подчеркнуть, что личностно человек невовлечен в ритуальное общение, оно проходит как бы стороной, «по ка­сательной» к важнейшим проблемам и интересам человека. Хотя во многих случаях мы с удовольствием принимаем уча­стие в таком общении, в еще большем количестве случаев мы участвуем в нем просто автоматически, выполняя требования ситуации, практически не осознавая, не отдавая себе отчета в том, что мы делаем. Мы много раз здороваемся и расклани­ваемся со знакомыми и незнакомыми людьми в родном учреж­дении, на лестничной площадке, на улице, спрашиваем их «Как дела?», узнаем, что «Нормально», говорим о погоде, ругаем общественный транспорт, который «плохо ходит», рассказыва­ем и выслушиваем анекдоты, смеемся, и все это происходит походя, совершенно нас не затрагивая. И такое общение чело­веку тоже необходимо — представьте себе, какая была бы ре­акция, если бы все вдруг перестали с Вами здороваться. По­нятно, что реакция была бы далеко не оптимистическая, ведь лишение человека этого ритуала прямо свидетельствует и по­нимается как социальная изоляция. В этом примере хорошо видно значение для человека ритуального общения.

Но все-таки редко ритуальное общение преобладает в жиз­ни. Часто оно бывает лишь прологом к другому общению, во­ротами в него. Когда ритуальность нарушается, тогда начи­нается другое общение. По сути, ритуальное общение — это лишь крайний полюс большого континуума переходящих друг в друга и иногда трудно разделимых видов общения, конти­нуума между «чисто социальным» и «чисто психологическим» общением. Ритуальное общение это чисто социальное общение, из которого «по правилам игры» изгоняются все «психологи­ческие», т. е. индивидуальные, личностные, черты, где они не важны, не нужны, даже мешают, где главное — достижение слияния с социумом, выражение себя как члена общества и поддержание этого единства с ним.

МАНИПУЛЯТИВНОЕ ОБЩЕНИЕ

Человек успешно изобретал разные ору­дия. Но с доисторических времен орудием человека был человек.

С. Е. Леи,

Рассматривая манипулятивное общение, необходимо иметь в виду, что практически все его характеристики и составляющие впрямую зависят или следуют из основного определения— манипулятивное общение это такое общение, при котором к партнеру относятся как к средству достижения внешних по отношению к нему целей. Для того чтобы дальнейший анализ манипулятивного стиля был более предметен, приведем еще диалог из того же рассказа Фазиля Искандера.

«За большим голым столом — кроме чернильного прибора, раскрытой папки и стопки чистой бумаги, на нем ничего не было — так вот, за этим столом сидел человек лет тридцати с узким, тщательно выбритым лицом. Мы' поздоровались, и он через стол протянул мне руку.

— Садитесь,—сказал он и кивнул на кресло.

Я сел. С минуту он довольно небрежно перелистывал папку, лежавшую перед ним. Стол был очень широкий, и прочесть то, что он листал, было ни-' как невозможно. Но я был уверен, что это моя папка.

— Вы давно в институте? — спросил он, продолжая вяло перелистывать

папку. '

Я коротко ответил, уверенный, что он гораздо подробней, чем спраши­вает, знает обо мне. Он опять пролистал несколько страниц.

«В каком отделе?» — спросил он. »

Я назвал отдел, и он кивнул головой, все ещеглядя в папку, как бынайдя в ней подтверждение моим словам. :

«Как в институте относятся к войне с Россией?» — спросил он, на этот раз подняв голову, i

«Как и весь немецкий народ», — сказал я. .,

В его темных миндальных глазах появилосьедва заметное выражениескуки.

«А если более конкретно?» — спросил он.

«Вы знаете, — сказал я, — ученые мало интересуются политикой».

«К сожалению, — кивнул он важно и вдруг добавил, приосаниваясь:"

—А вы знаете, что работами вашего института находит время интересовать-, ся сам фюрер?»

Взгляд его на мгновение остекленел, и во всем его облике появилось от-"¹ Даленное сходство с Гитлером. .

«Да», — сказал я.

Администрация института доверительно говорила нам об этом много раз, давая знать, что в ответ на этот исключительный интерес фюрера мы должны проявлять исключительное рвение в работе.

«Но не только фюрер интересуется вашими работами, — продолжил он после щедрой паузы, как бы дав мне насладиться приятной стороной дела, — ими интересуются также и враги рейха».

Взгляд его на мгновение снова остекленел, и он опять стал похож на фюрера, на этот раз своим сходством выражая беспощадность к врагам рейха.

Я пожал плечами. У меня отлегло от сердца. Я понял, что случай в университете ему не известен. Он снова стал листать папку и вдруг на од­ной странице остановился и стал читать ее, удивленно приподняв брови. Внутри у меня что-то сжалось. «Знает», — подумал я.

«У вас, кажется, дядюшка социал-демократ?»—спросил он, как бы слу­чайно обнаружив в моей душе небольшую червоточинку.

Он так и сказал — дядюшка, а не дядя, может быть, выражая этим ско­рее презрение, чем ненависть к социал-демократам. «Да», — сказал я.

«Где он сейчас?» — спросил он, и не стараясь скрыть фальши в своем голосе.

Я ему сказал все, что он знал и без меня.

«Вот видите», — кивнул он головой, как бы интонацией показывая, к че­му приводят безнадежно устаревшие патриархальные убеждения. Но я ошибся. Интонация его означала совсем другое. «Вот видите, — повторил он, — мы вам доверяем, а вы?» «Я вам тоже доверяю», — сказал я как можно тверже. «Да, — сказал он, кивнув головой, — я знаю, что вы патриот, несмотря на то, что у вас дядюшка был социал-демократом».

«Был?» — невольно повторил я, почувствовав, как что-то кольнуло в гру­ди. Все-таки у нас оставалась какая-то надежда. Кажется, на этот раз ге­стаповец сказал лишнее. А может, сделал вид, что сказал лишнее.

«Был и остается, — поправился он, но это прозвучало еще безнадежней. — Я знаю, что вы патриот,—повторил он снова,—нопора это доказать делом».

«Что вы имеете в виду?» — спросил я.

Рука его, листавшая папку, поглаживала следующую, еще не раскрытую страницу. Казалось, он едва сдерживает удовольствие раскрыть ее. У меня снова возникло подозрение, что он что-то знает о тех листовках.

«Помогать нам в работе», — сказал он просто и посмотрел мне в глаза. Этого я никак не ожидал. Видно, лицо мое выразило испуг или отвра­щение.

«Вам незачем будет сюда приходить, — быстро добавил он, — с вами будет встречаться наш человек примерно раз в месяц, и вы ему будете рас­сказывать...»

«Что?»—прервал я его.

<0 настроениях ученых, о случаях враждебных или нелояльных выска­зываний, — сказал он ровным голосом и добавил: — Нам нужна разумная информация, а не слежка. Вы же знаете, какое значение придается вашему институту».

В голосе его звучала интонация врача, уговаривающего больного пра­вильно принимать предписанные лекарства.

Он смотрел на меня темными миндальными глазами. Кожа на его гладко выбритом, синеватом лице была так туго натянута, что казалось, любая гри­маса, любое частное выражение на его лице доставляют ему боль, защемля­ют и без того слишком туго стянутую кожу, и потому он старался держать свое лицо неподвижно, с выражением общего направления службы.

<В случае враждебных высказываний, — сказал я, невольно согласуя свой

голос и лицо с выражением общего направления службы, — я считаю своим долгом и без того довести до вашего сведения...»

Как только я это начал говорить, в его глазах опять появилось едва за­метное выражение скуки, и я вдруг понял, что все это—давно знакомая ему форма отказа.

«Учитывая военное время»,—добавил я для правдоподобия. Мне 'сразу как-то стало легче. «Значит, они не первый раз слышат отказ»,—подума­лось мне.

«Да, конечно», — сказал он без выражения и потянулся к зазвонившему телефону.

«Да», — сказал он. Голос в трубке слегка дребезжал.

«Да», — повторял он время от времени, слушая голос в трубке. Его односложные ответы звучали солидно, и я почувствовал, что он пе­редо мной поигрывает в государственность.

«Он финтит, — вдруг сказал он в трубку, и я невольно вздрогнул. — У меня, — добавил он, — зайди».

Мне вдруг показалось, что все это время он по телефону говорил обо мне. Ловец моей души встал и, вынув из кармана связку ключей, подошел к несгораемому шкафу. В это 1время в кабинет вошел человек. Я почувство­вал, что это тот, с которым хозяин кабинета только что говорил. Он по­смотрел на меня мельком, с каким-то посторонним любопытством, и я дога­дался, что говорили они не обо мне.

Хозяин кабинета открыл несгораемый шкаф и наклонил голову, вгляды­ваясь внутрь. Я увидел несколько рядов папок мышиного цвета корешками наружу. Они были очень плотно прижаты друг к другу. Он ухватил одну из них двумя пальцами и туго вытянул ее оттуда. Словно сопротивляясь, папка с трудом вытягивалась и в последнее мгновение издала какой-то свистящий звук, напоминающий писк прихлопнутого животного.

Папки были так плотно сложены, что ряд сразу замкнулся, словно там и не было этой папки. Человек взял папку и бесшумно вышел из комнаты.

«Значит, вы не хотите с нами сотрудничать?» — сказал он, усаживаясь. Рука его снова скользнула к нераскрытой странице и принялась поглажи­вать ее.

«Не в этом дело», — сказаля, невольно следя за вздрагивающей под его рукой верхней страницей.

«Или принципы дядюшки не позволяют?»—спросил он.

Я почувствовал, как в нем начинает закручиваться пружина раздраже­ния. И вдруг я I понял, что сейчас самое главное не показать ему, что обык­новенная человеческая порядочность не позволяет мне связываться с ними.

«Принципы тут не при чем, — сказал я, но каждое дело требует призва­ния».

«А вы попробуйте, может, оно у вас есть», — сказал он. Пружина слегка расслабилась.

«Нет, — сказал я, немного подумав, — я не умею скрывать своих мыслей, к тому же я слишком болтлив».

«Наследственный недостаток?»

«Нет, — сказал я, — это личное качество».

«Кстати, что за случай был у вас в университете?» — вдруг спросилон,подняв голову. Я не заметил, как он перевернул страницу.

«Какой случай?» — спросил я, чувствуя, что горло у меня пересыхает.

«Может, напомнить?» — спросил он и рукой показал на страницу.

«Никакого случая я не помню», — сказал я, собрав все свои силы.

Несколько долгих мгновений мы смотрели друг на друга. «Если онзна­ет, — думал я, — то мне нечего терять, а если не знает, то только так».

«Хорошо, — вдруг сказал он и, вынув из стопки чистый лист, положил его передо мной, — пишите».

«Что?»

«Как что? Пишите, что вы отказываетесь помогать рейху», — сказал он. «Не знает, — подумал я, чувствуя, как в меня вливаются силы.—Знает, что во время моей учебы там был такой случай, а больше ничего не знаете-уточнил я про себя, тихо ликуя.

«Я не отказываюсь», — сказал я, слегка отодвигая лист. «Значит, согласны?»

«Я готов выполнять свой патриотический долг, толькобез этих фор­мальностей», — сказал я, стараясь выбирать выражения помягче.

Сейчас, когда угроза с листовками как будто миновала, я боялся, как бы разговор снова туда не вернулся. И хотя в момент прямого вопроса я почти уверился, что он точно ничего не знает, сейчас, когда опасность как будто миновала, мне было страшней, чем раньше, возвращаться к этому темному все-таки месту. Я инстинктивно пытался уйти от него подальше, и я чувство­вал, что это можно сделать только ценой уступки. «Только за счет возмож­ности прорваться в другом месте, — подумал я, — он уйдет от этого места».

«Нет, — сказал он, и в голосе его появилась сентиментальная нотка, —лучше вы честно напишите, что отказываетесь выполнять свой патриоти­ческий долг».

«Я подумаю», — сказал я.

«Конечно, подумайте, — сказал он дружелюбно и, открыв ящик стола, вытащил сигарету и, щелкнув зажигалкой, закурил. — Закурите?» — предло­жил он.

«Да», — сказал я.

Он вытащил из ящика раскрытую пачку и протянул мне. Я взял сига­рету и вдруг заметил, что сам он закурил из другой пачки, более дорогие сигареты. Я чуть не усмехнулся. Он щелкнул зажигалкой, я закурил. Даже в этом ему надо было, видимо, чувствовать превосходство.

Я молчал. Он тоже. Считалось, что я раздумываю. Молчание мне было выгодно.

«Учтите, — вдруг вспомнил он, — наша служба не отрицает материальной заинтересованности».

«А что?» — спросил я. Эту тему я готов был развивать. Надо было как можно убедительней дать ему почувствовать,что я склоняюсь. «Мы неплохо платим», — сказал он.

«Сколько?»—спросил я, наглея. Надо было и дальше показывать, что ему удалось подавить во мне то, что они называют интеллигентским предрас­судком порядочности. В его глазах появилась как бы некоторая обида за фирму. Кажется, я перехватил.

«Это зависит от плодотворности вашей работы», — сказал он. Он так и сказал — плодотворности. .

«Нет, — сказал я с некоторым сожалением, как бы прикинув свой бюд­жет, — мне неплохо платят в институте».

«Но мы вам можем дать со временем хорошую квартиру», — сказал он с некоторой тревогой. Мы уже торговались. «У меня хорошая квартира», — сказал я.

«Мы вам дадим квартиру в районе с самым надежным бомбоубежищем, — заметил он и посмотрел в окно, — американские воздушные гангстеры не щадят ни женщин, ни детей... В этих условиях мы должны заботиться о кад­рах...» [41, с. 188—194].

Первое, что важно выделить — это способ восприятия парт­нера при таком общении. Так как другой только средство до­стижения некоей цели, то его рассматривают, скорее, как со­вокупность функциональных качеств, которые могут пригодить­ся при достижении этой цели, нежели как целостного чело­века.

В первой главе уже говорилось о том, что в любом чело­веческом взаимодействии при восприятии и понимании другого человека наиболее полно и точно воспринимаются те особен­ности другого, которые адекватны, релевантны основным це­лям взаимодействия. Любые свойства и качества партнера как человека (доброта, скромность, отзывчивость, нетерпеливость, ум, глупость и т. д.) важны в таком общении только постольку, поскольку они пригодны «для дела» и могут быть использо­ваны для достижения цели. Здесь не важно, насколько добр человек, важно, можно ли использовать эту доброту в своих интересах. Не существенно, насколько умен, существенно знать это, так как ум можно использовать одним образом, а на глу­пости сыграть другим.

Каковы механизмы социального восприятия в таком обще­нии? Этот вопрос существен и потому, что, понимая механизм, можно примерно предполагать, каким образом отображается другой, какое впечатление, представление о нем формируется. Из материала главы, посвященной социальному восприятию, можно, по сути дела, предположить только один механизм — стереотипизацию, социальную или индивидуальную, и атрибу­цию. Действительно, если в манипулятивном общении наиболее точно и хорошо воспринимаются некоторые свойства и качества человека, которые могут быть представлены как материал для достижения цели, то все остальное, вероятно, должно как-то достраиваться. Такое достраивание действительно происходит и может иметь, как уже отмечалось, в своем основании либо социальные стереотипы, либо имплицитные теории личности — индивидуальные стереотипы.

Если в какой-то ситуации для человека наиболее важна групповая принадлежность партнера (профессиональная, этни­ческая, возрастная и т. д.) и связанные с ней функции (напри­мер, профессиональные), то вступает в действие механизм со­циальной стереотипизации. Интересно, что именно в сфере манипулятивного общения делается большинство ошибок пре­восходства, привлекательности, отношения. Располагая одной характеристикой партнера, человек в манипулятивном обще­нии помимо нужных ему свойств, достраивает остальные по стереотипу (образцу) и, далее, общается с этим воплощенным стереотипом.

Однако может быть ситуация, когда «включается» индиви­дуальная стереотипизация и, зная или предполагая одно из ка­честв партнера (например, доброту), человек достраивает все его остальные качества в соответствии со своей имплицитной теорией личности, т.е. со своими представлениями о том, ка­кие качества с какими должны сочетаться. Если же человек Добрый, то он, скорее всего, одновременно и сговорчивый, и тер­пеливый.

На основе такого рода понимания другого и происходит об-

щение. Этот тип социального восприятия, как уже отмечалось, имеет и свои достоинства, и свои недостатки. С одной стороны, он очень «экономичен», так как позволяет иметь дело только с «нужными» качествами, а именно это и есть «идеал» мани-пулятивного общения. С другой стороны, такое восприятие чре­вато ошибками, которые и обнаруживают себя здесь и там в процессе манипулятивного общения.

При таком стиле общения существует также и специфиче­ское представление о себе, и самоподача. Действительно, что ва­жно продемонстрировать собеседнику в манипулятивном об­щении? Вероятно, только то, что поможет достижению цели. И здесь происходит, так сказать, отсчет от партнера: к име­ющемуся его образу (а это стереотип!) пристраивается образ себя таким образом, чтобы он, с одной стороны, не противо­речил предполагаемым ожиданиям партнера, а, с другой сто­роны, был ему дополнителен.

Представим себе простую ситуацию. Вы находитесь в не­коем доме отдыха с ребенком и женой. Вы взяли с собой работу, которую должны закончить к концу отпуска. Все воз­можности работать есть, но вы привыкли по вечерам перед работой пить кофе. Кофе у вас взят с собой, а вот кипятильник вы забыли. Вы узнаете, что у администратора есть электриче­ский чайник, из которого она сама пьет чай и никому его не дает. Итак, как попросить чайник? Совершенно верно — все за­висит от того, кто сегодня дежурит. Например, дама лет сорока пяти с вполне располагающим лицом, приятными манерами и всегда радостно реагирующая на вашего ребенка. К ней вы подойдете и скажете, что вам необходим кипяток, чтобы зава­рить ребенку лекарство от аллергии (стереотип: добрая ба­бушка). Завтра дежурит совсем молоденькая девочка, очень робкая и от всего смущающаяся. Ей вы ничего не будете объ­яснять, просто таинственно и слегка властно подмигнете, ма­ленький высокомерный комплимент — и чайник в ваших руках (стереотип: «ищу мужа»). А послезавтра к непреклонной с ви­ду тридцатипятилетней женщине с красивым макияжем вы по­дойдете и тихо объясните, что у вашей жены от солнца что-то случилось с кожей лица, срочно нужно сделать примочку, жена в ужасе—она завтра не сможет показаться на людях (стерео­тип: «красота требует жертв»). Так или иначе, чайник можно всегда выпросить—все зависит от искусства (манипуляции). Но обратите внимание, что в такой ситуации и в нашем приме­ре, да и в реальной жизни вы не скажете правды, т. е., что вам надо работать, хотя в этом нет ничего зазорного или неодоб­ряемого. Просто кажется, что это не будет убедительным, так как не компонуется со стереотипами партнеров. Вы должны подавать себя как заботливого отца, _мужа^_ просто супермена, еще как-нибудь, и это всегда тоже будет стереотип. Иначе го­воря в манипулятивном общении самоподача состоит в том,

чтобы облегчить стереотипизацию партнеру и чтобы получен­ный им стереотип при этом согласовывался бы с вашим стерео­типом партнера (добрая бабушка—заботливый отец, ищу му­жа — супермен и т. п.).

Следовательно, в манипулятивном общении вместо образа себя мы «подсовываем» партнеру стереотип, который мы счи­таем наиболее выгодным в данный момент. И дело не в том, имеет он отношение к реальности или он ложен — вы одновре­менно вполне можете быть и заботливым отцом, и вниматель­ным мужем, и настоящим мужчиной. Главное, что в представле­нии о себе происходит как бы разъединение на составные час-^и — роли, функции, качества, каждая из которых может быть использована как разменная монета в манипулятивном обще­нии. Отсюда—в манипулятивном общении происходит манипу­ляция не только партнером, но и собой.

Итак, можно выделить следующие характеристики самопо­дачи и самопредставления в манипулятивном общении: фраг­ментарность, упор на стереотипизацию, выдвижение ложных мотивов и причин действий. Специфическим образом в этом типе общения проявляется и самовосприятие.

Обсуждаемый стиль общения накладывает свой отпечаток не только на перцептивную, но и на коммуникативную сторону общения. Рассматривая коммуникативную сторону, мы говори­ли о том, что принципиальным, определяющим моментом здесь является представление о партнере. Он может рассматриваться либо как пассивный получатель сообщения, либо как актив­ный собиратель информации, либо как взаимодействующий. В случае пассивности партнера увеличение эффективности ком­муникации может идти за счет улучшения техники, которая прямо состоит в манипулировании реакциями собеседника на основе знания самого собеседника и его отношения к действи­тельности. Именно в манипулятивном общении приобретают огромное значение все те приемы и методы повышения эффективности воздействия, которые нами уже рассматрива­лись.

Отметим лишь, что пропаганда и пропагандистская техника, представляющая собой воздействие на пассивного (хотя иногда и сложного) субъекта, вполне может рассматриваться как ма­нипулирование. И это понятно, ведь в данном случае предпо­лагается «одностороннее движение» воздействия — измениться, быть убежденным, должен только один из партнеров, второй же выступает в роли манипулятора. И даже если у обоих парт­неров есть свои цели по изменению собеседника, все равно они оба осуществляют однонаправленную манипуляцию—про­сто в обратных направлениях, и победит тот, кто окажется более искусным манипулятором, т. е. тот, кто лучше знает партнера, лучше понимает свои цели и лучше владеет техни­кой.

Из приведенного рассуждения не стоит делать вывод о том, что манипуляция—это всегда плохо и надо провозгласить ло­зунг «Смерть манипуляторам!». Надо отдавать себе отчет в том, что огромное количество профессиональных задач, предполагаю­щих общение, подразумевает именно манипулятивное общение. По сути, любое обучение (субъекту надо дать новые знания о мире), убеждение, управление всегда включают в себя ма­нипулятивное общение. Поэтому их эффективность во многом зависит от степени владения законами и техникой манипуля-тивного общения.

Наконец, пришло время охарактеризовать особенности соб­ственно взаимодействия в манипулятивном общении, его интер­активной стороны. Здесь наиболее существенным является то, что манипулятивный стиль предполагает восприятие любой ситуации как целевой, а соответствующую трактовку действий партнера — как тактику, стратегию, способ достиженияего,партнера, целей.

«— Что у вас случилось?

— Ничего не случилось. У нас все в порядке, — сказала Полина Карлов­на, улыбаясь с выражением несколько сконфуженным и плутовским, отчего было ясно, что, безусловно, случилось. И старуха тому виной.

— Мама хочет уйти от нас в дом для престарелых. То есть в богадель­ню, — сказала Зина.

— Нет, Зиночка, не в богадельню, а в Дом ветерановреволюции! — По­лина Карловна подняла палец. — Существенная разница.

—Ах, мама, какая разница... Однако ужасно,одинаково оскорбительнодля всех нас...

— Почему же, Зиночка? Это почетное место.

Удар был такой силы, что Олег Васильевич как будто качнулся и припал спиной к косяку двери, чтобы стоять прочней. Старуха, разумеется, комеди­антка. Зачем ей это надо? Может, удастся ее уговорить, и все рассеется, как кошмар? Главное деликатность и просительность, как в разговоре с милицио­нером, который грозит проколоть талон. Но все же сволочь.

— Полина Карловна, милая, мы прожили вместе, худо-бедно, пятнадцать лет... Неужели мы заслужили вот это? И, кроме того, вы нас убиваете. Имен­но теперь, когда надо уезжать, вы делаете такое заявление, то есть попросту говоря... — Нервы сдавали, не мог выдержать правильно взятого униженного тона и закончил с закипающей , яростью: Вы режете нас без ножа! Поступа­ете как худший враг!

— Понимаю, понимаю. Я все хорошо понимаю, Олег, и мы как раз об этом говорили весь вечер с Зиночкой: как поступить? Что можно сделать? Но брать на себя ответственность за дом, за Алену я не Moryi Нет сил, я слишком стара.

Было сказано с таким спокойствием, что Олег Васильевич понял — бесполезно» (Ю. В, Трифонов. «Старик» [103, с. 89—90]_).

Существенной особенностью интерактивной стороны в ма­нипулятивном общении является точный выбор позиции в об­щении. Так ка;к главное—цель, а другой человек средствоеедостижения, необходимо найти к нему подход. Поэтому с од­ним человеком разговор будет с позиции Родителя, с другим с позиции Ребенка, поскольку следует избрать именно ту по­зицию, которая удобна, выгодна в данной ситуации. Пожалуй,

именно в манипулятивном общении интерактивная сторона наи­более разнообразна и сложа.

«Надобно сказать, что у нас на Руси, если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения... Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий, он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллион­щиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то. У нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста...» (Н. В. Гоголь. «Мертвые души» [27, т. 2, с. 34]).

В заключение необходимо еще раз сказать, что манипуля­тивное общение—чрезвычайно распространенный вид общения, он занимает как бы центральную часть континуума социально-психологического, включая специфику обоих полюсов, и, кроме того, он в основном встречается там, где есть совместная дея­тельность людей. Именно поэтому его нельзя не учитывать, и ус­пех совместной деятельности, где бы она ни происходила, во многом зависит от умелости человека в манипулятивном обще­нии. Поэтому осознание его законов, желание обязательно уп­равлять собой в общении важно для каждого.

Между тем есть еще один существенный момент, который

нельзя обойти молчанием. Это отношение человека к манипу-лятивному общению и обратного воздействия манипулятивного стиля. Отношение к такому общению зависит от понимания его особенностей и специфики. Человек может относиться к не­му как к необходимому инструменту, которым надо уметь вла­деть, чтобы достигать своих целей, может относиться как к не­избежному злу, с которым надо уметь обращаться, или как к единственному реально отражающему «природу людей» об­щению. От того, как человек относится к манипулятивному типу общения, очень многое зависит, и прежде всего отношение к нему окружающих. Представим себе, что некто сидит в ка­бинете какого-то начальника, которому все время звонят по телефону, и посетитель замечает, что каждый разговор по те­лефону отчетливо делится на две неравные части: ответ «Слу­шаю» и собственно разговор. Эти части отличаются, как заме­чает посетитель, не только тоном голоса, интонацией, лексикой, но и определяющими их причинами. То, как будет сказано «Слушаю», зависит от состояния начальника в данный момент '(он устал, раздражен, спокоен, спешит и т. д.). Сам разговор зависит от собеседника на другом конце провода, но не от со­стояния собеседника, а от его статуса. С тем, кто повыше,— один тон, кто пониже—другой. Это типичный пример манипу­лятивного общения, причем каждый разумный человек сразу объяснит себе, что «так и надо, иначе ничего не сделаешь». Од­нако очень многим это неприятно. И вот отношение к этому начальнику как к человеку (отношение как к начальнику понят­но — он играет отведенную ему роль) будет зависеть от того,

как он относится к этим манипулятивным операциям, насколько далеко они распространяется.

И наконец, существует и обратное влияние манипулятивного общения на личность, которая его использует. Вероятно, имеет смысл говорить о существовании манипулятивной деформации личности в тех случаях, когда в силу частого профессиональ­ного его употребления, хорошего владения им и соответственно постоянных успехов на этом поприще, человек начинает счи­тать манипулятивное общение за единственно возможное, един­ственно правильное, а людей принимать исключительно за ма­рионеток, фигур в его манипуляциях. В таком случае все обще­ние человека сводится к манипуляции и тогда, когда это нужно, и когда она совершенно неоправданна. Вполне ритуальное при­ветствие превращается в манипуляцию, и откровенный разго­вор «по душам» невозможен, поскольку всегда есть изначаль­ная цель, и партнер — не «душа», а средство достижения цели, даже если это цель помочь партнеру. Например, с некоторыми оговорками можно считать профессиональную деформацию учи­телей и преподавателей частным случаем манипулятивной де­формации—в общении старых учителей почти всегда присут­ствует цель объяснить, показать, научить.

ГУМАНИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ В жизненных правилах сказывается вся его суть.

человека Вовенарг

Гуманистическое общение, о котором предстоит разговор, по многим характеристикам отлично от других стилей. Это в наи­большей степени личностное общение, позволяющее удовлет­ворить такую человеческую потребность, как потребность в по­нимании, сочувствии, сопереживании. Ни ритуальное, ни мани­пулятивное общение не позволяют вполне удовлетворить эту жизненно важную потребность. Цели гуманистического обще­ния связаны с партнером, определяются им, проясняются в хо­де общения, они не закреплены, не запланированы изначально. Причем могут гибко меняться. Важной особенностью гумани­стического общения является то, что ожидаемым результатом общения является не поддержание социальных связей, как в ритуальном, не изменение партнера, как в манипулятивном, а совместное изменение представлений обоих партнеров, опре­деляемое глубиной общения.