Глава VI. СОЦИАЛЬНОЕ Я — 2. РАЗЛИЧНЫЕ СТОРОНЫ Я 6 страница

Правильный взгляд на важную проблему должен охватывать ее в целом и рассматривать конформизм и нонконформизм как естествен­ные и взаимодополняющие стороны человеческой деятельности. В спо-

⁶ Знакомясь с исследованиями, посвященными каким-то отдельным аспектам жизни — например, с блестящей работой: Tarde M. Les Lois limitation, — следует помнить, что таких аспектов множество, и каждый из них, описанный подробно и в занимательной форме, мог бы на время показаться более значимым, чем любой другой. Я полагаю, что прочие формы социальной деятельности, такие, например, как общение, соперничество, дифференциация, адаптация, идеализация, могут с таким же правом, как и подражание, рассматриваться как аспекты социальной жизни и что о любом из них можно написать книгу, подобную исследованию М. Тарда. На самом деле реальная жизнь многообразна, и все эти аспекты — лишь различные ее проявления. В этом качестве мы и должны их рассматривать, если хотим представить себе то многогранное целое, каковым является жизнь; но в качестве доктрин они совершенно неприемлемы. Борьба за существование - одно из таких проявлений жизни, которое сейчас кажется многим доминирующим фактором существования в основной тому, что привлекло к себе внимание благодаря всестороннему и увлекательному по форме изложения исследованию. Поскольку в этой важной области было немало предшественников, можно не сомневаться, что эти исследования найдут многочисленных последователей.

[216]

койном расположении духа люди находят удовольствие в обществен­ном согласии и непринужденном сочувственном общении, для чего нон­конформизм неудобен. Но когда избыток энергии инстинктивно тре­бует выхода, умиротворение приносит лишь то, что может утолить чув­ство самоутверждения. Люди обуреваемы «творческим нетерпением», первобытной жаждой действия, подобно древним скандинавам, о ко­торых Гиббон сказал: «Раздраженные суровым климатом и тесными гра­ницами, они устраивали пир, трубили в рог, поднимались на свои суда и отправлялись к берегам, которые сулили либо добычу, либо пристани­ще»⁷. В общественных отношениях этот беспокойный дух действия на­ходит свое выражение, по большей части, в сопротивлении чужой воле; возникающий отсюда дух противоречия и самоотличия дает главный толчок к нонконформизму. Этот дух, однако, не способен к подлинно­му созиданию и вынужден искать опору и подпитку в сознании других людей, так что независимость его проявляется только по отношению к ближайшему наличному окружению и никогда не бывает настоящим бунтом против общественного устройства.

Вполне естественно, что нонконформизм характерен для наиболее энергичных и активных состояний человеческого сознания. Люди с очень сильным характером обязательно бывают в каком-то существен­ном отношении нонконформистами; юность — олицетворение нонкон­формизма, в то время как с годами люди обычно возвращаются к обще­принятому взгляду на вещи. «Люди консервативны, когда они наиме­нее бодры или когда им наиболее комфортно. Они консерваторы после обеда или когда нуждаются в отдыхе, когда болеют или стареют. Зато они — радикалы поутру, или когда их рассудок и совесть на подъеме, ^или когда они слушают музыку или читают стихи» ⁸.

Разумная позиция человека в отношении конформизма или нон­конформизма в своей жизни представляется такой: утверждай свою ин­дивидуальность в вопросах, которые ты считаешь важными; будь как все в том, что считаешь малозначительным. Делать все по-своему невозможно для здравомыслящего человека, и попытки к этому были бы добровольным причинением вреда самому себе, отрезанием путей к взаимопониманию, благодаря которому мы включены в поток жизни. Мы должны беречь силы на те случаи, когда наши твердые убеждения побуждают нас настаивать на своем.

⁷ Gibbon . Decline and Fall vol. vii, p. 82; Milman-Smith edition.
⁸ Emerson. New England Reformers.

[218]

Общество, как и любое живое, развивающееся целое, нуждается в гармоническом единстве стабильности и перемен, однородности и дифференцированности. Конформизм воплощает в себе стабильность и однородность, в то время как нонконформизм — дифференцированность и перемены. Последний не может привнести ничего абсолютно ново­го, но может и действительно производит такое преобразование на­личного материала, которое постоянно меняет и обновляет человечес­кую жизнь.

Под соперничеством я понимаю конкурентную борьбу, движимую желанием победить. Оно похоже на конформизм в том отношении, что его движущей силой обычно выступает понимание того, как поступа­ют и что думают другие, и особенно того, что они думают о нас; отлича­ется же оно, главным образом, большей агрессивностью. Конформизм стремится идти в ногу со всеми, соперничество же — вырваться впе­ред. Первый движим болезненным ощущением неудобства из-за отли­чия от других людей, второе — жаждой вызвать их восхищение. Для социального я победа означает благоприятную возможность произвес­ти желаемое впечатление на других, стать знаменитым благодаря сво­ей власти, богатству, мастерству, культуре, благотворительности и т. п.

яе*°

С другой стороны, соперничество отличается от более тонких форм соревновательности своей простотой, грубостью и прямолинейнос­тью. Оно не подразумевает ни изощренной умственной деятельнос­ти, ни возвышенных идеалов. Когда горячий конь слышит, что сзади его нагоняют, он прижимает уши, ускоряет бег и изо всех сил стара­ется удержаться впереди. Людское соперничество, несомненно, со­держит в себе значительную долю этого инстинктивного элемента, сознание жизни и происходящей вокруг нас борьбы непосредствен­но отдается в наших нервах, разжигает в нас желание так же жить и бороться. Темпераментный человек не может слышать или читать какой-либо бурной деятельности без того, чтобы не ощутить желание принять в ней участие — точно так же как, смешавшись со спешащей возбужденной толпой, он не может не разделить всеобщего волнения и спешки, знает он или нет, чем они вызваны. Зарождение амбиций зачастую происходит так: некто вращается среди множества людей, его чувство я смутно растревожено, и он испытывает желай стать для них чем-то значительным. Возможно, он видит, что не может превзойти других в их области деятельности; тогда он находит убежище в своих фантазиях, воображая, как он мог бы сделать

[219]

постойное восхищения, и решает этого добиться. С этих пор он живет этим, вынашивая тайные амбиции.

Мотивом соперничества, таким образом, являются острое ощущение того, что все вокруг втянуты в некое состязание, и импульсивная тяга принять в нем участие. Эти чувства носят скорее подражатель­ный, нежели инновационный характер; идея состоит не столько в том, чтобы достичь какой-то заведомо достойной цели ради нее самой, сколько в том, чтобы оставить позади всех остальных. Это своего рода конформизм в идеалах, соединенный с жаждой отличиться. В нем мало стремления к инновации, несмотря на присутствие элемента антаго­низма; его тональность и характер обусловлены окружающей жиз­нью, общепринятым идеалом успеха; все его специфические особен­ности зависят от особенностей этого идеала. Например, нет ничего такого грубого или отвратительного, что не могло бы стать приме­ром для подражания. Чарльз Бут, глубоко изучивший лондонские тру­щобы, пишет, что «бедняки так много пьют из извращенного чувства гордости,» а женщины другого класса из подобных же соображений уродуют свое тело.

Уильям Джемс утверждает, что соперничество составляет девять десятых всей человеческой деятельности ⁹. И действительно, никакая другая мотивация не обладает такой властью над обыкновенными и деятельными людьми — людьми, на чьих плечах держится мир. Интел­лектуальная инициатива, возвышенный и последовательный идеализм встречаются редко. Подавляющее большинство способных людей ам­бициозно, но не обладает такими чертами характера, которые бы твердо направили их амбиции в строго определенное русло. Они избирают себе карьеру в пределах, предоставленных им эпохой, страной, воспи­танием и образованием; и, выбрав для себя путь, сулящий, как им кажется, наибольшие шансы на успех, бросаются в погоню за всем, что способствует этому успеху. Если они выбирают юриспруденцию, то сражаются за победу в суде, обрастают благосостоянием и престижем, усвоив моральные и прочие нормы, в которых видят практический смысл; то же самое mutatis mutandis ¹⁰ происходит и в торговле, политике, религии, различных ремеслах и т. д.

Таким образом, соперничество в моральном отношении индифферентно. Оно благотворно или пагубно в зависимости от целей и норм,

⁹ Джемс У. Психология. М.: Педагогика, 1991, т. 2, с. 360 (409).
¹⁰ С необходимыми поправками (лат.) — Прим. ред.

[220]

на которые ориентируется. Все зависит от правил игры, в которой со­перники принимают участие. В общем и целом, однако, соперничество несет в себе стимул, полезный и необходимый подавляющему боль­шинству людей, и выступает как важнейшая движущая сила, приводя­щая в действие огромную мощь честолюбия и удерживающая ее в уста­новленных обществом пределах. Большая часть того, что мы считаем злом, носит негативный, а не позитивный характер, и проистекает не из неверно направленных амбиций, а порождается безразличием или чувственностью, упадком того деятельного социального самочувствия, которое предполагает амбиции.

Чтобы оно эффективно служило обществу, соперничество необхо­димо дисциплинировать и организовать. Это означает главным образом то, что люди должны быть объединены в специализированные группы, каждая из которых ставит целью действовать с большей отдачей и в ин­тересах общества, успех же на этом поприще и должен быть предметом соперничества. Посмотрите, например, как в наших колледжах достига­ются спортивные успехи. Во-первых, существует всеобщий интерес к спортивным состязаниям, успех в которых вызывает восхищение и по­тому для многих становится предметом честолюбивых замыслов. Из мно­жества кандидатов отбирают самых многообещающих и зачисляют в осо­бые тренировочные команды — по футболу, бейсболу, бегу, прыжкам и т.п. В каждой из этих небольших групп разворачивается напряженное, открытое и всестороннее соперничество согласно традициям и норма­тивам, по результатам регулярных тренировок, экспертных оценок и тре­нерской критики. Время от времени проводимые открытые соревнова­ния служат для того, чтобы подстегнуть воображение и дать продемон­стрировать свои достижения. Тем самым социальное я спортсмена полу­чает мощный стимул к достижению научно обоснованного специфичес­кого результата. Подобные же методы применяются в армии и на флоте, чтобы повысить меткость стрельбы и т. п. А разве иначе обстоят деятельность профессиональных сообществах, например среди адвокатов, дантистов, бактериологов, астрономов, историков, живописцев, писателей и даже поэтов? В каждой из этих областей существует избранный круг претендующих на оригинальность и известность, наблюдающих за работой друг друга, стремящихся превзойти соперников, прислушивающихся к мнению своих коллег, подвергающих их достижения профессиональной критике и сравнению с лучшими образцами. Кроме того, все специалисты проходят более или менее систематический курс обучения, а профессия в целом имеет общую для всех адептов традицию.

[221]

В общем, наиболее эффективный способ использования человечес­кой энергии состоит в организованном соперничестве, которое благодаря специализации и общественному контролю в то же время пред­ставляет собой организованное сотрудничество.

Идеальной социальной системой с этой точки зрения была бы такая, в которой взаимоотношения индивидов в каждой профессии и всех про­фессий, классов и наций между собой определялись бы жаждой превос­ходства, а последняя подчинялась и направлялась бы приверженностью основным общественным идеалам. Я не очень-то верю в мотивационную систему, в которой нет места для личных и групповых амбиций. Чувство я и социальное чувство должны жить в гармонии и идти рука об руку.

Но реально ли сделать это общественно полезное подражание, в отличие от подражания личного, главной движущей силой человече­ства? Если это возможно, и мы сможем повсеместно утвердить идеал служения обществу на благо всеобщего благополучия и прогресса, проблема пробуждения лучших сторон человеческой природы ока­жется близкой к своему решению.

Очевидно, если удастся обеспечить для этого надлежащие усло­вия, мы не встретим здесь никаких препятствий. Если студенты кол­леджей, солдаты и разного рода специалисты приложат все усилия к тому, чтобы достичь совершенства в своей области, не преследуя ни­какой материальной выгоды, но лишь из преданности групповым иде­алам и в надежде на признание, то станет ясно, что недостаток по­добного рвения в иных случаях коренится не в природе человека, а в том, как с ней обходятся.

Каковы же эти условия? Прежде всего, в самом общем плане, это дух коллективизма и традиция, подчиненные идеалам служения об­ществу, которыми индивид может проникнуться. Они откроют для его Я просторы высшей жизни; индивид будет следовать этим идеалам, а его амбиции будут служить их упрочению. Это вдохновит и молодого спортсмена, и солдата, и ученого, и социалиста, и деятеля профсоюзного движения.

Без сомнения, это вдохновило бы и рабочего, если бы на его предприятии было достигнуто то же единство настроения и идеала, что и в других упомянутых случаях. В действительности, однако, это редко случается в сфере промышленности и торговли. На то есть ряд причин, среди которых можно отметить следующие:

1. Традиционные для торговли и капиталистической промышленности мотивы и идеалы — не общественное служение, а личная выго-

[222]

да. Это приводит к идеализации эгоизма и напрямую противоречит об­щественному служению. Покуда идея служения не подчинит себе идею выгоды, подобные виды деятельности будут лишены духа коллекти­визма и высших социальных стремлений. Выход, очевидно, лежит в со­здании объединений, включающих как рабочих, так и менеджеров, ко­торым были бы присущи те же действенность, чувство ответственнос­ти и самоуважения, какие мы и теперь можем видеть у других профес­сиональных групп.

2. Неустойчивый характер многих коммерческих и промышленных предприятий, что затрудняет формирование устойчивых групп и традиций. Это серьезное, а возможно, в некоторых случаях и фатальное препятствие для высших форм организации.

3. Ныне существующая экономическая система носит авторитарный либо олигархический характер, и следовательно, основная масса рабочих не ощущает ее своей и не может отождествить себя с ней на­столько, чтобы считать своим долгом служить ей и блюсти ее честь.

Некоторые критики существующего положения дел называют это «наемным рабством», и, если сущность рабства состоит в том, что вас заставляют делать никоим образом не вашу работу, то работа в про­мышленности во многом является таковой. Она сопровождается чув­ством принуждения, не вызывает подлинной причастности, и, сле­довательно, какого бы рода она ни была, по сути своей она рабская. «Но, — возражают нам, — если рабочему не нравится, он может уйти». Вот именно; другими словами, единственный способ постоять за себя, защитить свои права и доказать свое мужество — это или плохо рабо­тать, или бастовать. Его я не только отчуждено от работы, но и враж­дебно ей. Забастовка — рьяное самоутверждение перед лицом ненави­стного господства. Вряд ли человеческая природа может проявить себя более несообразно.

4. Засилье чисто экономических интересов, игнорирующих человеческую природу, и особенно социальное я. Догма о том, что экономическая система должна учитывать исключительно интересы выгоды и прибыли, только усугубляет и упрочивает эту нездоровую ситуацию.

Совершенно очевидно, что мы должны пересмотреть всю нашу систему мотивации, особенно в том, что касается материального производства, с тем чтобы придать стимул высшим началам человеческой природы. Это откроет путь к созданию более или менее демократичных профессиональных групп с собственными традициями, идеалами служения.

[223]

Под идолопоклонством я понимаю подражание, направленное на имитацию какой-нибудь выдающейся личности, но не из духа сопер­ничества или противоречия, а из чувства преклонения. Идолопоклон­ство выше соперничества в том плане, что требует гораздо больших интеллектуальных усилий — хотя, конечно, между ними нет строго очерченной границы. В то время как второе — довольно грубый и ес­тественный порыв, характерный для всех людей и высших животных, идолопоклонник — идеалист, одаренный богатым воображением; объект поклонения вызывает его восторг потому, что как-то соотно­сится с его собственными чаяниями и помыслами. Идолопоклонство, таким образом, более избирательно и в большей степени зависит от особенностей и склонностей конкретной личности и уж во всяком слу­чае более высоко организовано, чем соперничество.

Оно занимает значительное место в жизни людей деятельных и честолюбивых, особенно в юности, столь податливой на влияния. Мы питаем свой формирующийся характер образами обожаемых нами идо­лов; мы одариваем горячей симпатией те черты их личности, которые особенно много говорят нам, — выражение лица, голос, характерные жесты и т.п. При этом те из наших склонностей, в которых мы стре­мимся уподобиться избранному образу, буквально обретают себе пищу; они подогреваются, организуются, становятся привычными и близкими. Как мы уже говорили, симпатия может возрастать, и это особенно справедливо для того рода симпатии, который мы называем идолопоклонством. Все автобиографии, когда в них идет речь о юно­сти, указывают на то, что развитие характера проходит через череду преклонений и восторгов, которые конечно же проходят, но оставля­ют благотворный след. Они начинаются в детской, расцветают пыш­ным цветом на школьном дворе, обретают силу страсти в юности и, хотя быстро ослабевают во взрослой жизни, не исчезают полностью, пока не утрачена способность к духовному росту. Я полагаю, все согласятся, обратившись к собственному опыту, что период нашего интенсивного интеллектуального роста был временем, когда наша мысль находила или порождала боготворимых нами героев, зачастую нескольких сразу, каждый из которых воплощал в себе какую-то особую по­лость нашего развития. Деятельные задатки заставляют школьника восхищаться самыми сильными и храбрыми из своих товарищей, если он к тому же одарен богатым воображением, то, наверное, все его мысли будут заняты каким-нибудь знаменитым полководцем или общественником, а позднее — великим государственным деятелем

[224]

или понравившимся ему литературным героем. Какими бы ни и задатки и склонности, идол обязательно существует. Даже наука часто становится объектом преклонения. «Эта книга, — сказал ??? о «Жизнеописании Гумбольдта», — пробудила во мне горячее желание внести хотя бы самый скромный вклад в строительство величественного здания Науки» ^ll. Мы легко забываем пылкий и непоследовательный идеализм ранней юности, но «помыслы юности живут долго-долго», и именно тогда и именно таким образом наиболее активно формируется характер человека. Дж. А. Саймондс, говоря о влиянии на него в молодости профессора Джоуэтта, вспоминает: «я ощущал безотчетно, но остро, как душа моя, соприкасаясь с ним, преображалась, как никогда ранее». А Гете говорит, что «близость к великим, подобно стихии, поднимает ввысь и влечет за собой». Если верно, что молодость — пора идолопоклонства, то и само идолопоклонство более, чем что-либо иное, позволяет почувствовать себя молодым. Испытывать восхищение и подъем своего я, забывать об обы­чности, ощущать новизну жизни и прилив надежды — значит, чувствовать себя молодым в любом возрасте. «Покуда мы соприкасаемся с тем, что выше нас, мы не стареем, но становимся моложе» — и именно в этом суть идолопоклонства. Не иметь никаких идолов — значит, иметь никаких стремлений, жить целиком в прошлом, по однажды веденному порядку, замкнуться на себе и своих чувствах.

Когда идолопоклонство сочетается с богатым и сильным воображением, оно незаметно переходит в такое почитание идеальных личностей, которое мы называем религиозным. Часто отмечали, что чувства, которые испытывают люди к своим вождям или великим деятелям, вроде Линкольна, Ли, Наполеона или Гарибальди, психологически очень близки к поклонению святым. Идолопоклонство, культ гениев — своего рода религия, а религиозный культ, в центре которого стоит личность, — род идолопоклонства. И то, и другое — выражение социально-коммуникативной природы мыслей и чувств человека, как подчеркивалось в предыдущей главе. То, что объектом преклонения выступает идеальная, воображаемая личность, существенно. Любая личность поистине идеальна, а те, перед которыми мы преклоняемся - в особенности. То есть представление о личности человека, присутствует ли он физически рядом с нами или нет, представляет собой синтетический образ, продукт интерпретации множества данных,

¹¹ Darwin. Life and Letters / by his son, vol. i, p. 47.

[225]

опирающийся на совокупный опыт всей нашей жизни, а не только на то, что мы знаем об этом конкретном человеке; и чем больше мы восхищаемся и преклоняемся перед кем-то, тем более идеальным и образ­ным становится наше представление о его личности. Конечно же мы никогда не видим личность человека; мы различаем лишь несколько видимых черт, которые побуждают наше воображение к построению мысленного образа его личности. Святые ничем существенно не от­личаются от других людей ни в психологическом отношении, ни в социологическом; они суть образы личностей, созданных сознанием из материала, оказавшегося в его распоряжении, и служащие удов­летворению потребности в таком общении, которое открывает воз­можность для поклонения, повиновения, веры и возвышенной эк­зальтации. Поскольку эти образы присутствуют в наших мыслях и чув­ствах и тем самым входят в нашу жизнь, они реальны для нас — той непосредственной социальной реальностью, которую мы обсуждали в третьей главе. То, что они, в отличие от других людей, не наделены никаким видимым или осязаемым материальным телом, также очень важно, но скорее с физиологической, чем с психологической или со­циальной точки зрения. Наверное, не будет преувеличением сказать, что идея Бога особо таинственна разве что лишь с физиологической точки зрения; в интеллектуальном и социальном плане она одного порядка с идеями других личностей — факт, вполне поддающийся проверке и не столь уж загадочный. Я полагаю, что для любого, кто размышлял над ним, должно быть очевидно, что все наши представле­ния о личности — от простых чувственных у ребенка о самом себе до самой возвышенной и насыщенной из доступных человеку идеи бо­жества — одного порядка, все это результат мысленной интерпрета­ции нашего опыта, образующей непрерывный ряд между человечес­ки и божественным. Все это — человеческое и в то же время, если Угодно, — божественное.

Если кто-то утверждает, что реально существует только то, что можно увидеть и потрогать, он неминуемо отрезает себе путь к научному изучению личности и общества, ибо они по сути своей невидимы и неосязаемы. Физическое присутствие человека оказывает существенную помощь в формировании представления о его личности, но оно вовсе не обязательно. Я никогда не видел Шекспира и не имею ясного представления о том, как он выглядел. Его реальность и присутствие в моем сознании заключаются в том характерном впечатлении, которое произвели на меня его дошедшие до нас слова, в моих интер-

[226]

претациях и сведениях, почерпнутых из книг. Религиозное сознание приходит к идее божественной личности простым и естественный образом, благодаря стихийной интерпретации жизни в целом. В обоих случаях эти образы одинаково реальны и одинаково не доступны чувственной верификации.

[227]