IX. Проблема типов в биографике 4 страница

наблюдению какое-нибудь разумное и, без сомнения, очень дельное замечание,

ничуть не выходящее, однако, за пределы данного опыта. Такое замечание в

сущности утверждает только: "я это понял, я могу следить за этим мыслью". Но

этим дело и ограничивается. Такое суждение в лучшем случае означает лишь то,

что наблюдение включено в объективную связь, причем, однако, уже было и без

дальнейшего ясно, что наблюдение входит в эти рамки.

Но если сознательный примат принадлежит в сколько-нибудь высокой

степени не мышлению, а другой функции, то мышление принимает негативный

характер, поскольку оно вообще еще сознательно и не находится в прямой

зависимости от доминирующей (ведущей) функции. Поскольку мышление подчинено

ведущей функции, оно, правда, может казаться позитивным; однако при

ближайшем исследовании нетрудно бывает показать, что оно просто повторяет за

доминирующей функцией, поддерживает ее аргументами, часто в явном

противоречии с присущими мышлению законами логики. Стало быть, для данного

нашего рассуждения эта часть мышления отпадает. Мы занимаемся скорее

свойствами той части мышления, которая не может подчиниться примату другой

функции, но остается верной своему собственному принципу. Наблюдение и

исследование этого мышления трудно, потому что в конкретном случае оно

всегда бывает более или менее вытеснено установкой сознания. Поэтому в

большинстве случаев его приходится извлекать из задних планов сознания, если

оно как-нибудь случайно, в момент отпавшего надзора, само не всплывает на

поверхность. В большинстве случаев его приходится выманивать вопросом: "Но

что же вы, собственно говоря, в сущности и совсем про себя думаете об этом

деле?" Или приходится даже прибегать к хитрости и формулировать вопрос

примерно так: "Что же вы представляете, что об этом думаю Я?" На этой

последней формуле приходится останавливаться в тех случаях, когда подлинное

мышление бессознательно и поэтому спроецировано. Мышление, которое, таким

образом, выманивается на поверхность сознания, имеет характерные свойства, в

силу которых я и называю его негативным. Его habitus лучше всего

определяется словами "не что иное, как". Гете олицетворил это мышление в

образе Мефистофеля. Прежде всего оно имеет тенденцию сводить предмет своего

суждения к какой-нибудь банальности и лишать его собственного,

самостоятельного значения. Это делается так, что предмет изображается

зависящим от какой-нибудь другой, банальной вещи. Если, например, между

двумя мужчинами возникает какой-либо, по-видимому, предметный конфликт, то

негативное мышление говорит: "Cherchez la femme". Если человек защищает или

пропагандирует какое-нибудь дело, то негативное мышление спрашивает не о

значении самого дела, а о том, сколько это ему приносит дохода. Приписанные

Молешотту слова: "Человек есть то, что он ест" тоже относятся к этой

категории, так же как и множество других изречений, которые мне нет

надобности приводить дословно. Разрушительный характер такого мышления,

равно как иногда и ограниченная полезность его, не требует, конечно,

дальнейших объяснении.

Однако есть еще иной вид негативного мышления, который на первый взгляд

вряд ли можно даже распознать как таковой, а именно мышление теософическое,

которое ныне быстро распространяется во всех частях света, быть может, в

виде реакции против материализма непосредственно предшествовавшей эпохи.

Теософическое мышление, по-видимому, совсем не редуктивно, но возводит все

же к трансцендентным и мирообъемлющим идеям. Например, сновидение не есть

просто скромное сновидение, а переживание в "иной плоскости". Необъяснимый

еще факт телепатии объясняется очень просто: "вибрациями", идущими от одного

человека к другому. Обыкновенное нервное расстройство объясняется очень

просто тем, что недомогает астральное тело. Некоторые антропологические

особенности жителей Атлантического побережья легко объясняются гибелью

Атлантиды и т. д. Стоит только открыть теософскую книгу, чтобы задохнуться

от сознания, что все уже объяснено и что "духовная наука" не оставила вообще

никаких загадок. В сущности, такого рода мышление столь же негативно, как и

мышление материалистическое. Если это последнее истолковывает

психологические процессы как химические изменения в ганглиозных клетках, или

как выпускание и втягивание клеточных отростков, или же как внутреннюю

секрецию, то такое понимание совершенно столь же суеверно, как и теософия.

Единственное различие заключается в том, что материализм сводит все к

понятной нам физиологии, тогда как теософия возводит все к понятиям

индусской метафизики. Если свести сновидение к переполненному желудку, то

ведь сновидение этим не объяснено, и если телепатию объяснить "вибрациями",

то и этим тоже ничего не сказано. Ибо что такое "вибрация"? Оба способа

объяснения не только бессильны, но и разрушительны, ибо они мешают

серьезному исследованию проблемы тем, что они посредством мнимого объяснения

отвлекают интерес от самого предмета и направляют его в первом случае на

желудок, а во втором - на воображаемые вибрации. Оба вида мышления бесплодны

и стерилизующи. Негативная особенность этого мышления происходит оттого, что

это мышление столь неописуемо дешево, то есть бедно производительной и

творческой энергией. Это мышление тянется на буксире за другими функциями.

3. Чувство

Чувство в экстравертной установке ориентируется по объективно данному,

то есть объект является неизбежной детерминантой самого способа

чувствования. Оно стоит в согласии с объективными ценностями. Тот, кто знает

чувство только как субъективный факт, не сразу поймет сущность

экстравертного чувства, ибо экстравертное чувство по возможности освободило

себя от субъективного фактора, зато всецело подчинилось влиянию объекта.

Даже там, где оно обнаруживает, по-видимому, свою независимость от свойств

конкретного объекта, оно все-таки находится в плену у традиционных или

каких-нибудь других общезначимых ценностей. Я могу увидеть себя вынужденным

обратиться к предикату "прекрасный" или "добрый" не потому, что по

субъективному чувству нахожу объект "прекрасным" или "добрым", а потому, что

название "прекрасный" или "добрый" является подходящим, и притом подходящим

постольку, поскольку противоположное суждение как-нибудь нарушило бы общую

ситуацию чувства. В таком "подходящем суждении" чувства дело совсем не

сводится к симуляции или даже ко лжи, а только к акту приноровления. Так,

например, картина может быть названа "прекрасной" потому, что повешенная в

салоне и подписанная известным именем картина, по общему предположению,

должна быть "прекрасной", или потому, что предикат "некрасивости" может

огорчить семью счастливого обладателя, или еще потому, что у посетителя есть

намерение создать приятную атмосферу чувства, а для этого необходимо, чтобы

все чувствовалось приятным. Такие чувства направляются по руководству

объективных детерминант. Как таковые, они являются подлинными в своем

родовом значении и представляют собою всю видимую вовне функцию чувства.

Совершенно так, как экстравертное мышление, насколько возможно,

освобождает себя от субъективных влияний, так и экстравертное чувство должно

пройти через некоторый процесс дифференциации, пока оно не отрешится от

всякого субъективного добавления. Оценки, выдвигаемые актом чувства,

соответствуют или непосредственно объективным ценностям, или по крайней мере

некоторым традиционным и общераспространенным мерилам ценности. Именно

такого рода чувствованию следует приписать то обстоятельство, что так много

людей ходят в театр, или на концерт, или в церковь, и даже с правильно

размеренными позитивными чувствами. Ему же мы обязаны и модами и, что

гораздо ценнее, позитивной и рапространенной поддержкой социальных,

филантропических и прочих культурных начинаний. В этих делах экстравертное

чувство оказывается творческим фактором. Без такого чувствования немыслимо,

например, прекрасное и гармоническое общение. В этих пределах экстравертное

чувство есть столь же благодетельная, разумно действующая сила, как и

экстравертное мышление. Однако это благотворное действие утрачивается, как

только объект приобретает преувеличенное влияние. Именно в таких случаях

преувеличенно экстравертное чувство чрезмерно вовлекает личность в объект,

то есть объект ассимилирует себе данное лицо, вследствие чего личный

характер чувствования, составляющий его главную прелесть, утрачивается. Ибо

вследствие этого чувство становится холодным, предметным и недостоверным.

Оно обнаруживает некие скрытые намерения, во всяком случае оно вызывает

такое подозрение у непредубежденного наблюдателя. Оно уже не производит того

приятного и освежающего впечатления, которое всегда сопровождает подлинное

чувство, но вызывает подозрение в том, что здесь есть поза или актерство,

хотя эгоцентрическое намерение может быть еще совершенно бессознательно.

Правда, такое преувеличенно экстравертное чувство оправдывает эстетические

ожидания, но оно говорит уже не сердцу, а только внешним чувствам или - что

еще хуже - только еще рассудку. Правда, оно может еще наполнить эстетическую

ситуацию, но этим оно и ограничивается и не действует за пределами этого.

Оно стало бесплодно. Если этот процесс прогрессирует, то наступает

замечательно противоречивая диссоциация: оно овладевает всяким объектом,

подходя к нему с оценкой чувства, так что завязывается множество отношений,

которые внутренне противоречат друг другу. Так как это было бы совсем

невозможно при наличности сколько-нибудь ярко выраженного субъекта, то

подавляются и последние остатки действительно личной точки зрения. Субъект

до такой степени всасывается в отдельные чувствующие процессы, что

наблюдатель выносит такое впечатление, как будто бы перед ним был один

только процесс чувствования и не было бы более субъекта чувства. В таком

состоянии чувствование совершенно утрачивает свою первоначальную человечную

теплоту, оно производит впечатление позы, непостоянства, ненадежности, а в

худших случаях впечатление истерического состояния.

4. Экстравертный чувствующий тип

Поскольку чувство есть особенность, явно более свойственная женской

психологии, чем мышление, постольку наиболее ярко выраженные чувственные

типы встречаются среди особ женского пола. Если экстравертное чувство имеет

примат, то мы говорим об экстравертном чувствующем типе. Примеры, которые

преподносятся мне при этом, относятся почти все без исключения к женщинам.

Такого рода женщина живет, руководствуясь своим чувством. Благодаря

воспитанию ее чувство развилось до функции, приноровленной и подчиненной

сознательному контролю. В случаях, не представляющих собой крайности,

чувство имеет личный характер, хотя субъективный элемент был уже в высокой

мере подавлен; поэтому личность оказывается приноровленной к объективным

условиям. Чувства согласуются с объективными ситуациями и общезначимыми

ценностями. Это нигде не проявляется так ясно, как в так называемом выборе

объекта любви: любят "подходящего" мужчину, а не какого-нибудь другого; он

является подходящим не потому, что вполне отвечает субъективному скрытому

существу женщины - в большинстве случаев она об этом совершенно не знает, -

а потому, что он отвечает всем разумным требованиям в отношении сословия,

возраста, имущественного состояния, значительности н почтенности своей

семьи. Конечно, такую формулу легко можно было бы отклонить как ироническую

и обесценивающую, если бы я не был вполне убежден, что чувство любви у этой

женщины вполне соответствует ее выбору. Чувство ее - подлинное, а не

выдуманное от "разума". Таких "разумных" браков - бесчисленное множество, и

они отнюдь не самые плохие. Такие жены бывают хорошими подругами своих мужей

и хорошими матерями, пока их мужья и дети имеют обычный в этой стране

психический уклад.

"Правильно" чувствовать можно лишь тогда, когда иное не мешает чувству.

Но ничто так сильно не мешает чувству, как мышление. Поэтому без дальнейших

разъяснений понятно, что мышление у этого типа по возможности подавляется.

Этим мы отнюдь не хотим сказать, что такая женщина вообще не думает;

напротив, она думает, может быть очень много и очень умно, но ее мышление

никогда не есть sui generis, оно есть лишь эпиметеевский придаток ее

чувству. То, чего она не может чувствовать, она не может и мыслить

сознательно. "Не могу же я думать того, чего не чувствую", - сказал мне

однажды негодующим тоном один такой "типаж". Насколько ей позволено чувство,

она отлично может мыслить, но каждый, даже наиболее логический вывод,

который мог бы повести к нарушающему чувство результату, "с порога"

отклоняется. О нем просто не думают. И так она ценит и любит все, что хорошо

согласно объективной оценке; все остальное существует как бы вне ее самой.

Но эта картина меняется, если значение объекта достигает еще более

высокой ступени. Тогда, как я уже разъяснил выше, происходит такая

ассимиляция субъекта к объекту, что сам субъект чувства более или менее

исчезает. Чувственный процесс утрачивает личный характер, он становится

чувством самим по себе, и получается впечатление, как будто бы личность

вполне растворяется в чувстве каждого данного момента. Так как в жизни одна

ситуация постоянно сменяет другую, вызывая при этом различные или даже

противоположные окраски чувством, то и личность разлагается на столько же

различных чувств. В одном случае человек представляет собою одно, в другом

случае нечто совершенно другое - по видимости; ибо в действительности такое

многообразие в единой личности совершенно невозможно. Основа эго остается

ведь всегда той же самой и поэтому вступает в явную оппозицию к сменяющимся

состояниям чувства. Вследствие этого наблюдатель воспринимает это выносимое

напоказ чувство уже не как личное выражение чувствующего, но скорее как

искажение его эго, то есть как каприз. Смотря по степени диссоциации между

эго и состоянием чувства каждого данного момента, возникают более или менее

явные признаки разъединения с самим собою, то есть первоначально

компенсирующая установка бессознательного становится явной оппозицией. Это

проявляется прежде всего в преувеличенном выражении чувств, например в

громких и навязчивых чувствительных предикатах, которые, однако, до

известной степени не внушают доверия. Они звучат пусто и не убеждают.

Напротив, они уже обнаруживают возможность того, что этим

сверхкомпенсируется некоторое противление и что вследствие этого такое

окрашенное чувством суждение могло бы звучать и совершенно иначе. И

действительно, некоторое время спустя оно и звучит иначе. Стоит ситуации

чуть-чуть измениться, чтобы вызвать тотчас же совершенно противоположную

оценку того же объекта. Результатом такого опыта является то, что

наблюдатель не может принять всерьез ни того, ни другого суждения. Он

начинает составлять про себя свое собственное суждение. Но так как для этого

тина важнее всего создать интенсивное, окрашенное чувством отношение к

окружающей среде, то понадобятся удвоенные усилия для того, чтобы преодолеть

сдержанность окружающих людей. Это ухудшает положение, создавая

"заколдованный круг". Чем сильнее подчеркивается окрашенное чувством

отношение к объекту, тем больше бессознательная оппозиция всплывает на

поверхность.

Мы уже видели выше, что экстравертный чувствующий тип больше всего

подавляет свое мышление, потому что мышление скорее всего способно мешать

чувству. В силу того же основания и мышление, когда стремится достигнуть

каких-либо чистых результатов, исключает, главным образом, чувство, ибо нет

ничего, что было бы так способно мешать и искажать его, как именно ценности

чувства. Поэтому мышление экстравертного чувствующего типа, поскольку оно

является самостоятельной функцией, вытеснено. Как я уже отметил выше, оно

вытеснено не вполне, а лишь постольку, поскольку его беспощадная логика

принуждает к выводам, не подходящим для чувства. Однако мышление допускается

как слуга чувства или, лучше сказать, как его раб. Его хребет сломлен, оно

не может провести само себя согласно со своим собственным законом. Но так

как все же есть логика и неумолимо верные выводы, то где-нибудь они

происходят, но только вне сознания, а именно в бессознательном. Поэтому

бессознательное содержание этого типа является прежде всего своеобразным

мышлением. Это мышление инфантильно, архаично и негативно. До тех пор, пока

сознательное чувство сохраняет личный характер или, другими словами, пока

личность не поглощается отдельными состояниями чувств, бессознательное

мышление остается компенсирующим. Но когда личность диссоциируется и

распадается на единичные, противоречащие друг другу состояния чувств, тогда

тождество эго утрачивается, субъект становится бессознательным. Но, попадая

в бессознательное, субъект ассоциирует себя с бессознательным мышлением и

тем помогает, при случае, бессознательному мышлению осознать себя. Чем

сильнее сознательное, окрашенное чувством отношение и чем больше оно поэтому

отрешает чувство от эго, тем сильнее становится оппозиция. Это выражается в

том, что именно вокруг наивысше оцененных объектов скапливаются

бессознательные мысли, которые беспощадно срывают ценность этих объектов.

Мышление в стиле "не что иное, как" оказывается здесь безусловно у места,

ибо оно разрушает превосходящую силу прикованного к объектам чувства.

Бессознательное мышление достигает поверхности в форме всплывающих

содержаний, имеющих нередко навязчивую природу и в общем всегда

обнаруживающих негативный и обесценивающий характер. Поэтому у женщин такого

типа бывают моменты, когда самые дурные мысли прикрепляются именно к тем

объектам, которые их чувство наиболее ценит. Негативное мышление пользуется

всеми инфантильными предрассудками и сравнениями, способными вызвать

сомнение в ценности, признаваемой чувством, и оно привлекает все примитивные

инстинкты для того, чтобы иметь возможность объяснить чувства по схеме "не

что иное, как". Замечу лишь попутно, что таким же способом привлекается и

коллективное бессознательное, совокупность изначальных образов, из

переработки которых снова возникает возможность перерождения установки на

другом базисе. Главная форма невроза, свойственная этому типу, есть истерия

с характерным для нее инфантильно-сексуальным миром бессознательных

представлений.

5. Общий обзор экстравертных рациональных типов

Я обозначаю оба предыдущих типа как рациональные или как типы суждения,

потому что они оба характеризуются приматом функций разумного суждения.

Общим признаком обоих типов является тот факт, что их жизнь в высокой мере

подчинена именно разумному суждению. Правда, мы должны принимать во

внимание, говорим ли мы при этом с точки зрения субъективной психологии

индивида или с точки зрения наблюдателя, который воспринимает и судит извне.

Ибо такой наблюдатель легко мог бы прийти к противоположному суждению, а

именно в том случае, если он постигает интуитивно лишь происходящее и по

нему судит. Ведь жизнь этого типа, в его целом, никогда не зависит от одного

только разумного суждения, но в почти столь же высокой мере и от

бессознательной неразумности. И тот, кто наблюдает только происходящее, не

заботясь о внутреннем распорядке в сознании индивида, легко может в большей

степени поразиться неразумностью и случайностью известных бессознательных

проявлений индивида, нежели разумностью его сознательных намерений и

мотиваций. Поэтому я основываю свое суждение на том, что индивид ощущает как

свою сознательную психологию. Но я допускаю, что такую психологию можно было

бы с тем же успехом воспринять и изобразить в обратном смысле. Я убежден и в

том, что если бы я обладал другой индивидуальной психологией, то я описал бы

рациональные типы в обратном порядке, исходя от бессознательного и изображая

их иррациональными. Это обстоятельство в значительной степени затрудняет

изображение и уразумение психологических данностей и неизмеримо увеличивает

возможность недоразумений. Споры, возникающие из этих недоразумений, по

общему правилу безнадежны, ибо спорящие говорят мимо друг друга. Этот опыт

дал мне еще одно лишнее основание для того, чтобы опираться в моем

изображении на субъективно сознательную психологию индивида; ибо, таким

образом, мы получаем по крайней мере одну определенную объективную опору,

которая совершенно отпала бы, если бы мы захотели обосновать психологическую

закономерность на бессознательном. Ведь в таком случае объект не имел бы

голоса в обсуждении, ибо он обо всем знает более, нежели о своем собственном

бессознательном. Тогда суждение было бы предоставлено исключительно одному

наблюдателю - верная гарантия того, что он основывался бы на своей

собственной, индивидуальной психологии и стал бы навязывать ее наблюдаемому.

Этот случай, по моему мнению, имеет место как в психологии Фрейда, так и в

психологии Адлера. Там индивид всецело отдан на усмотрение рассуждающего

наблюдателя. Этого, однако, не может случиться, если за базу принимается

сознательная психология наблюдаемого. В этом случае он оказывается

компетентным, ибо он один знает свои сознательные мотивы.

Разумность сознательного жнзневедения у этих двух типов свидетельствует

о сознательном исключении случайного и неразумного. Разумное суждение

представляет собой в этой психологии силу, которая втискивает в определенные

формы все беспорядочное и случайное в реальном процессе или по крайней мере

старается втиснуть. Этим создается, с одной стороны, известный выбор среди

жизненных возможностей, ибо сознательно принимается только то, что

соответствует разуму, а с другой стороны, существенно ограничивается

самостоятельность и влияние тех психических функций, которые служат

восприятию происходящего вокруг. Это ограничение ощущения и интуиции,

конечно, не абсолютно. Эти функции существуют, как и везде, но только их

продукты подлежат выбору со стороны разумного суждения. Так, например, для

мотивации образа действия решающим является не абсолютная сила ощущения, а

суждение. Следовательно, воспринимающие функции в известном смысле разделяют

судьбу чувственного процесса, в случаях первого типа, и судьбу мышления - в

случаях второго типа. Они оказываются сравнительно вытесненными и поэтому

находятся в менее дифференцированном состоянии. Это обстоятельство придает

бессознательному обоих наших типов своеобразный отпечаток: то, что эти люди

делают сознательно и преднамеренно, то соответствует разуму (согласно с их

разумом!), а то, что с ними случается, соответствует сущности

инфантильно-примитивных ощущений, с одной стороны, а с другой стороны -

сущности таких же интуиции. Я постараюсь изложить в следующих отделах то,

что следует разуметь под этими понятиями. Во всяком случае то, что случается

с этими типами, - иррационально (конечно, с их точки зрения!). Так как есть

очень много людей, которые живут гораздо больше тем, что с ними случается,

нежели тем, что они делают со своим разумным намерением, то легко может

быть, что после тщательного анализа такой человек назовет оба наших типа

иррациональными. Надо согласиться с ним, что бессознательное человека

нередко производит гораздо более сильное впечатление, нежели его сознание, и

что его поступки часто имеют значительно больший вес, нежели его разумные

мотивации.

Рациональность обоих типов ориентирована объективно и зависит от

объективно данного. Их разумность соответствует тому, что коллективно

считается разумным. Субъективно они не считают разумным ничего, кроме того,

что вообще признается разумным. Однако и разум, в немалой своей части,

субъективен и индивидуален. В нашем случае эта часть вытеснена, и притом тем

более, чем больше значение объекта. Поэтому субъект и субъективный разум

всегда находятся под угрозой вытеснения, а когда они подпадают ему, то они

оказываются под властью бессознательного, которое в этом случае имеет очень

неприятные особенности. О его мышлении мы уже говорили. К этому

присоединяются примитивные ощущения, обнаруживающиеся в виде компульсивных

ощущений, например в виде навязчивой жажды наслаждений, которая может

принимать всевозможные формы; к этому присоединяются и примитивные интуиции,

которые могут стать настоящим мучением для самого субъекта и для его среды.

Все неприятное и мучительное, все отвратительное, уродливое или дурное

выслеживается чутьем и предполагается во всем, и притом в большинстве

случаев дело сводится к полуистинам, которые, как ничто другое, способны

вызвать недоразумения самого ядовитого свойства. Вследствие сильного

влияния, идущего со стороны оппонирующих бессознательных содержаний,

неизбежно возникает частое нарушение сознательных правил разума, а именно

обнаруживается замечательная привязанность к случайностям, которые

приобретают компульсивное влияние или благодаря силе вызываемых ими

ощущений, или благодаря их бессознательному значению.

6. Ощущение

В экстравертной установке ощущение обусловлено преимущественно

объектом. В качестве чувственной перцепции ощущение естественным образом

зависит от объекта. Но оно так же естественно зависит и от субъекта; поэтому

существует и субъективное ощущение, которое по роду своему совершенно

отличается от объективного ощущения. В экстравертной установке субъективная

сторона ощущения, поскольку речь идет о сознательном применении его,

задержана или вытеснена. Точно так же ощущение, как иррациональная функция,

оказывается сравнительно вытесненным, когда первенство принадлежит мышлению

или чувству, то есть оно сознательно функционирует лишь в той мере, в какой

сознательная, рассуждающая установка позволяет случайным восприятиям

превращаться в содержания сознания, иными словами, поскольку она их

реализует. Конечно, функция чувственного восприятия sensu strictiori

абсолютна; так, например, все видится и слышится, поскольку это

физиологически возможно, однако не все доходит до того порога, которого

перцепция должна достигнуть для того, чтобы она была апперцепирована. Это

изменяется, когда примат не принадлежит никакой иной функции, кроме самого

ощущения. В этом случае ничего не исключается и не вытесняется при ощущении

объекта (за исключением субъективной стороны, как уже указано выше).

Ощущение определяется преимущественно объектом, и те объекты, которые

вызывают наиболее сильное ощущение, являются решающими для психологии

индивида. Вследствие этого возникает ярко выраженная сенсуозная

(чувственная) связанность с субъектом. Поэтому ощущение есть жизненная

функция, наделенная самым сильным жизненным влечением. Поскольку объекты

вызывают ощущения, они считаются значимыми и, насколько это вообще возможно

при посредстве ощущении, они всецело воспринимаются в сознание, независимо

от того, подходящи они с точки зрения разумного суждения или нет. Критерием

их ценности является единственно та сила ощущения, которая обусловлена их

объективными свойствами. Вследствие этого все объективные процессы вступают