Проблема личного имени в научной и бытовой лингвистике

Термин «имя» для лингвистики фундаментален. Собственно, человеческий язык имеет дело с именованием предметов и людей, а также действий с ними (имя действия). Именуя вещи, человек организует свою деятельность с ними, обобщает и прогнозирует свой опыт. Имя собственное в этом ряду стоит особняком. Его уникальность, точнее, единственность обозначаемого им объекта, создает миф о невозможности обобщения в случае с именем собст­венным, а в особенности, с личным именем — антропонимом. Собственное имя «служит для выделения именуемого им объекта из ряда подобных, индивидуализируя и идентифицируя данный объект» [8. С. 473]. 54. Реальность коммуникативного поведения выявляет другие сто­роны использования антропонимов. Антропоним имеет особую коммуникативную значимость. В отличие от любых других имен, называющих предмет разговора, антропоним может обозначать са­мих коммуникантов. Более того, в качестве имени коммуниканта не могут, выступать иные имена, кроме имен собственных (за ис­ключением случаев олицетворения и т.п., о которых нужен от­дельный разговор). Таким образом, первейшая коммуникативная функция антропонима — самоосознание и самоопределение коммуниканта как участника дискурса. Имя говорящего — страж гра­ницы его личной и личностной территории, «граница личности есть граница семиотическая» [5. С. 186].

Соответственно, субъект дискурса каким-то образом определя­ет качества и характеристики мира по эту и по ту сторону границы. И следовательно, имя для него наделяется неким личностным зна­чением, у него формируется определенное понятие о себе как лич­ности. (Разумеется, есть разница в обобщающих способностях имен и фамилий, разница в традициях использования одного или более имен, отчеств, имени матери, официального и неофициаль­ного имени вразличных коммуникативных культурах и т. п.).

Встреча с другими личностями (с подобными именами или с подобными или схожими чертами характера) приводит к неизбеж­ному обобщению. Для наивного пользователя, вотличие от «профессионального лингвиста» имя не является немотивирован­ным знаком, коммуникативное поведение реального говорящего выявляет те или иные черты сформированного представления о носителе того или иного имени.

При этом вряд ли существенно то, формируются ли при этом понятия или нет, таковы ли эти понятия, как и те, что связаны с нарицательными именами, или нет. Мнение науки вряд ли сущест­венно для реального коммуникативного поведения пользователя языка. В своем поведении он руководствуется не столько тем, что знает наука, сколько тем, во что он сам лично верит. То есть, язы­ковая деятельность, коммуникативное поведение, в принципе, ми­фологизированы, они организуются и управляются не всегда пол­ностью осознаваемыми мифологемами-стереотипами.

Научное рассмотрение коммуникативной деятельности вряд ли может не принимать во внимание «субъективные факторы», влияющие на отдельные моменты выбора говорящим того или иного способа выражения или интерпретации. Ведь собственно язык — не что иное как повторяющиеся схемы (телесного) субъек­тивного поведения множества субъектов. Быть ближе к реальности (или «быть объективным» — следуя позитивистской мифологии) в изучении явлений гуманитарной сферы как раз и значит быть бли­же к субъекту. Объективным материалом в науках о человеке яв­ляются его субъективные решения и действия.

«Официальная» лингвистика изучает типологию, этимологию, морфологию антропонимов, логику их использования в синтакси­ческих структурных схемах и семиологию номинации. Реальный пользователь языка, давая имена, например, своим детям (выполняя функцию ономатотета, установителя имен), или общаясь с другими именованными субъектами, выраба­тывает положительное или отрицательное отношение к носителям тех или иных имен, думает об истинности имени, о его связи с ка­чествами носителя, думает о том, как имя влияет на судьбу челове­ка и т. п. Таким образом, и содержание, и результаты коммуника­тивного процесса подвержены влиянию имен участников, точнее, представлений об этих именах и их связи с их носителями. Имя — свернутый «мифологический сюжет» (В. Н. Топоров), деятельностный стереотип. Как пишет Мак-Люэн, myth is the instant vision of a complex process [11. P. 163].

Прав ли Карл Маркс?

Вопрос об «истинности имен», о связи имени и именуемого постоянно возникает в истории человечества. Проблема мотивиро­ванности знака и имени является предметом размышлений в«неофициальной» лингвистике. Вспомним Пушкина:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

Или Шекспира:

What's in a name? That which we call a rose By any other name would smell as sweet.

Народная метаязыковя деятельность или «бытовая» лингвис­тика [2. С. 64—68; 1. С. 81—82] также не оставляет без внимания эту проблему:

Хоть горшком назови, только в печь не сажай.

Так должно ли личное имя что-либо означать, или его удел — иллюстрация принципа априорности знака в семиотике?

В этих случаях раньше было принято цитировать К. Маркса (пока не реализовалась иная мифологема, «полезная» в якобы де­мократическую эпоху, и его собственное имя не подпало под само­цензуру авторов): Я решительно ничего не знаю о человеке, если знаю только, что его зовут Иаковом. То есть, если продолжать мысль Шекспира и Пушкина, имя незначимо, оно — пустой звук, всего лишь сотрясение воздуха, «мертвый след» на бумаге:

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Однако Дж. Кэрролл называет Шекспира «хорошим поэтом, но плохим философом»: имена не являются арбитрарными [10. Р. 163]. Возможно, единственный способ убедиться в этом — об­ращение к повседневной философии языка, той философии, кото­рая, по выражению Гуссерля, и есть жизнь и которая позволяет жить в языке иделать соответствующий выбор в том или ином случае его наивным пользователям и создателям.