Мозг и сознание. Искорка надежды

Есть еще один вопрос, который нельзя обойти. Это связь сознания с нервной системой человека. Для меня это, правда, звучит как вопрос о том, как осуществляется управление телом, если образы действия содержатся в сознании. Но я пока оставлю свое любопытство и скажу несколько слов о взаимоотношениях с Метафизики с Физиологией.

Я думаю, их непримиримое противоречие есть лишь противоречие раз­ных точек зрения на одно и то же явление. Иными словами, это попытка доказать, кто вернее описывает слона — хвостовики или хоботники. Но, возможно, обе точки зрения совмещаются, как две грани одного явления, если поглядеть на него шире.

Камнем преткновения нейрофизиологии оказалось то, что мозг, кото­рый очень важен для работы сознания, не в состоянии его в себя вместить. Там просто нет такого вещества, которое хранит в себе образы. Мы, посто­янно воспринимаем новые впечатления, но при этом сама способность вос­принимать эти отпечатки явно говорит, что сознание есть некая среда.Как, кстати, и способность хранить память.Спор нейрофизиологов о том, что является материальным носителем энграмм, то есть воспоминаний, все еще длится. Но их попытки разместить память в клетках мозга ничуть не научнее попытки разместить ее в электромагнитном поле, выделяемом этими клет­ками.

И многовековые, никуда не ведущие споры философов о сознании тоже вполне трезво разрешаются, если задается вопрос: а может ли сознание быть не идеальной и внепространственной способностью ума думать о самом себе, а вполне материальной, хотя и не изученной средой, которую можно на­звать полем? Даже если это слово не только неточно, но даже и вредно, потому что неизбежно притаскивает с собой представления физиков о фи­зических полях? Но от наслоений дополнительных пониманий можно очис­титься.

Главное, что полевое понимание сознания, находящегося не где-то в разряде электрической активности мозга, а в неком особом пространстве вокруг меня, позволяет увязать между собой все противоречивые наблюде­ния ученых и исходное народное понятие сознания. И что очень важно, оно никак не отменяет находок нейрофизиологов относительно работы мозга и нервной системы. Это не противоречащие теории, а взаимодополняющие описания одного явления.

Вглядимся в это.

Итоги

Самым сильным доводом нейрофизиологии в пользу того, что сознание производится мозгом, являются экспериментальные данные. Все они так или иначе сводятся к простой вещи: разрушаем тот или иной участок мозга, и в сознании человека появляется прореха — он теряет какую-то из своих способностей. Значит, за нее отвечал этот участок мозга.

Довольно долго нейрофизиологи пытались создавать карты мозга, при­вязывая те или иные наши способности к участкам коры. При всей самооче­видности такого подхода, что-то в нем было неладно, потому что карты эти были верны только для тех, для кого они составлялись. У остальных людей постоянно что-то им не соответствовало. Это могло означать только то, что способности нашего сознания не есть выражение работы определенных уча­стков мозга, а в мозге нет определенных механизмов, созданных из клеток.

Однако и отказаться от их поиска было действительно трудно, потому что при всей неопределенности связей между участками мозга и способнос­тями, связи эти определенно были. И способности явно терялись при по­вреждении тех или иных участков мозга. Связи были, не было только жест­кого закрепления определенных способностей за столь же определенными сгустками клеток.

До тех пор, пока сознание считается работой нервной системы, это очень странно, потому что в нервных тканях как раз все очень определенно и жестко специализировано, как говорят. Используя привычное выражение, специализировано с жесткостью механических приспособлений. Никакой возможности объяснить неопределенность в работе участков мозга при та­ком подходе нет, и оставалось только делать предположение или о наличии ошибки, или о том, что исследования делаются на недостаточно глубоком уровне. Исследования ужесточались, и запускался порочный круг, вроде гонки вооружений, из которого не было выхода.

Но есть ли действительное противоречие в том, что при разрушении определенных участков мозга нарушается работа сознания, но при этом эти участки мозга не есть носители этих утерянных способностей? Давайте взгля­нем на сознание как на среду или поле, окружающее мозг. И сделаем допу­щение, что память, по крайней мере, основные ее объемы, хранится не в клетках, а в этом поле в виде своеобразных голограмм, как это предпола­гают физики. Что в таком случае делает мозг? За что он может отвечать?

Самое простое и, как мне кажется, естественное предположение, кото­рое приходит на ум, таково: мозг направлен не вовне, а вовнутрь. Иначе говоря, как телесный орган, он и отвечает за работу тела. Что значит, это не тело думает с помощью мозга, «выпуская мысли вовне», а сознание, нахо­дящееся снаружи, передает с его помощью образы движения и говорения телу.

В таком случае мозг должен обладать способностью переводить тонкома­териальные, «полевые» образы сознания во что-то, что телу вполне доступ­но и понятно, например, в электрические сигналы. Думаю, в этом нет ниче­го, что бы не соответствовало взглядам нейрофизиологов.

Мозг и сознание. Искорка надежды

Чем же оказывается мозг в таком случае? Говоря на компьютерном язы­ке — процессором. То есть орудием управления телом, создающим наше поведение как способ общения и управления другими людьми, а также обес­печивающим выживание. Иначе говоря, мозг должен быть связующим и пе­редаточным звеном между определенными участками сознания и опреде­ленными частями тела, различающимися по решаемым задачам: хождением, плаванием, бегом, любовью, питанием, общением и прочее, и прочее, и прочее.

Как вы понимаете, даже этот неполный список доступных нам дей­ствий показывает, что в теле человека нет определенных мышц, отвечаю­щих за выполнение тех или иных действий. Как нет и образов этих действий в клетках мозга. Там есть лишь участки, отвечающие за передачу в тело той или иной способности сознания. Это и объясняет, почему не удается создать карту мозга-сознания. Можем ли мы считать, что, отрезав язык, мы лишим человека способности общаться с другими людьми? Или есть? Или цело­ваться? Задачи выполняются не определенными органами или мышцами, а обучением тех же самых мышц совершать в разных случаях разные движе­ния, принимая разные образы напряжений и расслаблений.

При этом изначально наши мышцы свободны от любых образов, а тела ничего не умеют. И если вспомнить детей-тарзанов, они способны принять самые неожиданные образы движений, для чего изначально должны иметь способность их принимать. Попросту говоря, быть чистой доской, готовой к обучению. Вот то же самое должно быть и с мозгом.

В нем не может быть изначального приспособления к воплощению той или иной способности сознания. Все, что жестко приспособлено, относится не к сознанию, а к досознательной работе нервной системы. И если это так, то участки мозга приспосабливаются воплощать в теле ту или иную работу сознания исходя из задач, которые преимущественно решает обучающийся человек. Следовательно, карты участков мозга возможны, но они будут от­ражать не столько физиологию, сколько культуру или обычай, в котором воспитывали человека. И если его воспитывала волчья стая, у него будет одна топография мозга, если обезьяны, то другая, а если люди, то надо знать, как у них принято общаться с детьми.

Связь мозга с сознанием вещь бесспорная, но вот природу этой связи, мне кажется, до сих пор не изучали. Хуже того, в Науке на сегодня, пожа­луй, нет ни одной убедительной гипотезы о том, как они взаимодействуют. Единственное чего-либо стоящее предположение, говорящее о том, что со­знание рождается как физическое поле из электрической активности клеток мозга, не только не проработано, но и само нуждается в качественном опи­сании и определении сознания.

И все-таки это дает хоть какую-то надежду, потому что такое сознание я могу, условно говоря, потрогать руками, могу к нему прикасаться и как-то воздействовать, что-то менять. Я надеюсь, что могу.

Даже крошечная искорка надежды может спасти, как путеводный ого­нек, в том мраке, что поджидает меня дальше.

Итоги