Февраля — день произвольной программы 4 страница

Постоянно напоминаю себе: следи за гла­зами, контролируй каждый свой взгляд. В твоих глазах спортсмен должен читать одно: Я тебя люблю! Я прекрасно отношусь к тебе! Я всё готов для тебя сделать!

Известный тренер попросила просто по­стоять рядом с её ученицей в последние минуты перед выходом на лёд.

— Просто встретьтесь с ней взглядом, —
сказала она. И после её победы я услы­
шал:

— Как мы с Вами рассчитаемся?

— Вы что, с ума сошли? — ответил я.

— И всё-таки? — настаивала она.

— Вы меня хотите обидеть, — такие сло­ва произнёс я вслух, а сам подумал: за доб­рый взгляд денег не берут, он бесценен!

И навсегда остались в памяти глаза тех кто умолял о помощи, у кого нет психолога.

Главное оружие психолога —это лю­бовь, — я это знаю точно. А даёт человеку способность любить Бог, больше никто не может это сделать. Вот что должен всегда просить у Бога психолог!

Великий польский кинорежиссёр Анджей Вайда сказал: «Жизнь художника прекрас­на, но при одном условии — если есть ус­пех. А если его нет, то человек может чув­ствовать себя несчастным, как брошенная женщина, когда она любит, а её нет».

Разве может не присоединиться к этим словам психолог? Как бы я работал и как бы жил, если бы у меня как у психолога не было бы побед. Страшно представить.

Может быть, как и актёрская, профессия психолога без успеха, без побед опекаемых им людей перестаёт быть профессией? Чело­веку не стало лучше и это звучит приговором не только профессиональному мастерству психолога, но и ему как личности.

«Можете в один прекрасный момент ос­таться без профессии» — об этом необходи­мо предупреждать всех тех, кто рвётся в про­фессии повышенного риска. Очень большого риска!

Звездный артист балета Рудольф Нуриев

говорил:

— Я знаю, что наступит время, и моя про­фессия меня предаст.

Предательство профессии. С тех пор как я впервые задумался об этом, внимательнее стал наблюдать за поведением и имиджем своих коллег. И установил как факт: мно­гие, можно сказать, большинство, выглядят поникшими, мрачными, даже — сдавшими­ся, прекратившими борьбу за победу над са­мими собой. И опять вечный вопрос: «Кто виноват?» Вся ли вина лежит на профессии? А если нет, то в чём вина субъекта профес­сии — психолога?

Убеждён, что возраст психолога в отличие, например, от профессии танцовщика не иг­рает своей разрушительной роли. Более того, чем старше психолог, тем больше ему, его жизненному опыту доверяет пациент; «Не хватает седых волос», так обычно объясняю я молодым психологам причину их неудач в работе с людьми, тем более с теми, кто зна­чительно их старше.

Итак, возрастной фактор, ив этом счастье моей профессии, играет только пози­тивную роль. В чем тогда негатив, подчас ре­шающим образом мешающий психологу до­биваться профессиональных побед и в итоге чувствовать себя в жизни «на месте», сфор­мировать со временем психологию победите­ля и притягивать как магнитом к себе людей? Внешность психолога — и об этой составляющей личности психолога я раздумы­ваю не один год. Безусловно, кому дано от природы обаяние, неотразимость улыбки, теп­ло взгляда, тому много легче. А если ещё дан и голос, сам тембр которого ласкает слух, то

шансов на успех у такого психолога неизме­римо больше.

Вероятно, отсутствие внешних данных сыграло немалую негативную роль в судьбе психологов-неудачников. Я вижу их доста­точно часто.

Но одних внешних данных для длительного и стабильного успеха в работе практического психолога далеко не достаточно. Такому пси­хологу легче на первых порах, когда он завое­вывает доверие «пациента» (для краткости бу­дем называть его так). Но затем вступает в силу иное, и чем дальше, тем это «иное» приобрета­ет для пациента всё большую ценность.

Профессиональное мастер­ство — его, это слагаемое, я определяю как стержневое, определяющее эффективность практической деятельности психолога. Ко­нечно, пациенту приятнее отдать свой орга­низм и свою личность в руки более обая­тельного внешне психолога, но приходит он к психологу не просто побеседовать и улыб­нуться в ответ, но и со своей личной про­блемой, от решения-нерешения которой подчас зависит вся его дальнейшая судьба. Для успешного её решения отнюдь не дос­таточно самых блестящих внешних данных психолога. На первый план выходит иное: умение выслушать пациента, и не просто выслушать, а обязательно сопереживая, затем сформулировать безошибочный диаг­ноз ситуации, а также тактику и стратегию решения проблемы. Сделать технологически всё это надо так, чтобы человек поверил в реальность преодоления, чтобы он заразился уверенностью психолога и ушёл от него, по-

чувствовав, что часть его груза психолог пе­реложил на свои плечи. С этого дня пациен­ту станет легче жить и бороться, а после сле­дующей встречи будет ещё легче, и ещё... И с этого дня, со дня первой встречи с таким психологом человек чувствует, что в его жиз­ни появился человек, который его... любит! Вот оно — самое главное, самое решающее слагаемое успеха психолога, — его спо­собность любить человека!

Много я видел, в том же спорте, достой­ных профессионалов, работавших поначалу вполне успешно. Они были вполне способны решать частные задачи, например, по опти­мизации состояния спортсмена, ускоряюще­го процесс восстановления, и тому подобное, но если всё «профессиональное» не подкреп­лялось близкими сердечными отношениями со спортсменом, то такой специалист быстро исчерпывал себя и становился ненужным. Главное для любого человека, и не важно, кто он — великий спортсмен, или актёр, или че­ловек обычный, — чтобы его люби­ли!!! Человеку нужен человек! А затем уже массажист, врач, психолог. Это за­кон на все времена!

...Всё чаще наблюдаю за собой, стараюсь видеть себя со стороны. В нужном ли нахо­жусь «образе», устраиваю ли я сегодня всех тех, с кем дружу и работаю, а также тех (меня это тоже волнует), с кем совсем не знаком, простых прохожих.

Известная актриса, выходя на улицу, под­считывает, сколько людей задерживает взгляд на её лице, и таким образом оцени­вает свою «форму», качество своего сегод-

няшлнего образа. И, бывало, возвращалась домной и меняла причёску или переодевалась. Дум^аю, такое отношение можно назвать су-пергшрофессиональным.

ВВзгляд человека всегда тестирует твой имицдж. И если незнакомый человек смот­рит т мимо тебя, значит, сегодня ты ничем не отлцичаешься от среднего человека, сливаю-Щепгося с толпой средних, обычных людей. И Ннаоборот, когда ты свеж и полон энер­гии и₅ тщательно одет и причёсан, а в глазах человек, встретившийся с тобою взгля- сможет найти тепло внимания, значит, тво1ой образ сегодня отвечает требованиям тво^эей великой и очень трудной профессии.

С С человеком, которого ты опекаешь, дело обс-)стоит ещё сложнее. Ему в твоей внешнос­ти ц мало увидеть только то, что приятно ли-Цез1зреть. Ему нужно значительно большее: не только тепло твоего взгляда, но ещё и обяза­тельно силу твоей личности, твою уверен-носэсть в себе и веру в него, в его личность, в ДОСэстижение цели, которую вы с ним намети­ли!^ Психолог, которого он выбрал, играет гф^режде всего роль «опоры», а опорой не мозожет быть тот самый средний человек из толэлпы, а может быть только «победи-т е -_е л ь»! А это и внешность (высоко поднятая гольлова, блуждающая улыбка, уверенные же-стьты), и внутреннее состояние (наполненность эненергией, собранность, свежесть), и твоя био-грарафия, биография твоих побед — это тоже часасть твоего имиджа, и часть очень важная! И 1 что бы ни было в твоём прошлом — пора-жекения, потери, нереализованные возможно­стей и связанные со всем этим переживания, "

ничто из этого не должно находить своё от­ражение в твоём сегодняшнем облике — имидже победителя! Ты нужен своим людям только таким и, будь любезен, будь таким!

Но одна опасность подстерегает психоло­га на его пути. Любовь к людям имеет тен­денцию к угасанию, и чаще это не вина, а беда человека: или ему было изначально мало дано любви, или он потратил её на свои пе­реживания и сопереживания с опекаемыми. Вероятно, это вопрос судьбы. Каждому из нас, и психологи не являются исключением, дано определённое количество любви, или иначе — способности любить энное количество вре­мени своей жизни. Надеюсь, мне ещё дано это время, время любви. Хотя с возрастом, а с некоторых пор я чувствую это, я не так охот­но, как ранее, соглашаюсь работать с новым человеком. Ушла уверенность, что смогу его полюбить. Да и выдержать имидж победите­ля с блуждающей улыбкой на устах стано­вится всё труднее. Всё чаще, выходя из дома, я приказываю себе: соберись и войди в свой лучший образ, на тебя будут смотреть люди!

— Имидж! Имидж! — надо повторять это слово всегда, когда на тебя смотрит хотя один человек, пусть даже совсем незнакомый. Помни — он оценивает тебя, оценивает вос­хищённо или осуждающе. А может быть, надо помнить об этом слове и тогда, когда нет никого рядом и себя оцениваешь толь­ко ты один! Судьба психолога — обычно я говорю себе эти слова.

Итак, исследование проблемы «успех в про­фессии психолога» можно считать завершён-

ным. Мои тридцать пять лет в этом качестве дают мне право представить на суд моего чи­тателя следующее итоговое заключение:

• возраст работает на психолога;

• мастерство есть мастерство, его, как го­
ворят футболисты, не пропьёшь, а гимнас­
ты утверждают, что его не пропьёшь, но
можешь проесть;

• внешность, точнее, отсутствие идеаль­
ной психологической внешности компенси­
руемо — тем же мастерством вкупе с отно­
шением к пациенту;

• и два решающих, стержневых качества,
в конечном итоге определяющих успех в этой
профессии: любовь к человеку и личность
психолога — личность победителя.

Последнее помог сформулировать в про­шлом большой спортсмен, а ныне тренер, добивающийся всё более значительных ре­зультатов в своей работе Станислав Георги­евич Ерёмин. Он только сейчас, после боль­шой победы руководимой им баскетбольной команды «Унике» понял, что правы те, кто упрекал его в недостаточной харизме и ам­бициозности. «Я много в себе пересмотрел и поменял. На этом, самом высоком уров­не, людей иного склада уже не воспринима­ют всерьёз. Только победителей!» — сказал он в своём интервью.

Прав Станислав Георгиевич, психология большого спортсмена обязательно характери­зуется (и в этом его отличие от рядового спортсмена, пусть даже хорошего мастера) тем, что он предъявляет самые высокие тре­бования к тем, кто с ним работает. Я на себе испытывал, и не раз, дотошность спортсме-

на в попытке узнать обо мне как можно боль­ше: и какое отношение имею я к спорту, и с кем из великих спортсменов я работал, и ка­кие написал книги, и даже — успешная ли у меня личная жизнь. Своего рода конкурс прохожу я в каждой своей новой команде. Непросто получить допуск к спортсменам, даже первоначальный, полуформальный. Ну, а о сложности получения пропуска в их внут­ренний мир я уже и не говорю.

Но если ты прошёл эти два тяжелейших испытания (и в этом ещё одна специфика психологии большого спорта), то третий шаг помогает сделать тебе сам спортсмен. Он, приняв крайне важное личностное решение довериться психологу, приглашает меня на беседу с ним один на один и всегда прямо говорит: «Рудольф Максимович, у меня в жизни есть большая проблема. Вы первый, кому я решил о ней рассказать. Может быть, Вы спасёте меня...». Эти слова были сказа­ны мне многократным чемпионом мира со­всем недавно. И начинается твоя большая работа, подчас к спорту не имеющая ника­кого отношения, но в случае успеха оказы­вающая (в этом я многократно убеждался) на спортивные результаты самое прямое вли­яние. И не раз я слышал от тех же тренеров такие, например, слова: «Как Вы этого до­биваетесь — не пойму!»

В большом спорте быть «победителем» — есть своего рода обязательная программа. В этом мире, как сказал Станислав Ерёмин, непобедители отсеиваются в результате ес­тественного отбора.

Психологом-победителем, в отличие от спортсмена-победителя и даже тренера-по­бедителя, быть неизмеримо сложнее, так как у психолога это должно обязательно сочетаться со способностью любить опе­каемых людей. Это и есть тот минимум, без обладания которым психологу в боль­шом спорте ничего не светит. Вот почему почти сто процентов психологов, как пра­вило, мгновенно «вылетают» из спортив­ных команд мастеров, не проходят этот жестокий, но справедливый конкурс. И обвиняют они кого угодно, только не себя. Например, Анатолий Кашпировский пос­ле быстрого убытия из сборной СССР по тяжёлой атлетике обвинил тренеров, ко­торым не хватило, как он выразился, «уров­ня культуры», и по этой причине они не поняли и не приняли его.

...Так что, — я завершаю подведение ито­гов своего исследования, — будь победите­лем, товарищ психолог, несмотря ни на что, и не допусти, не дай Бог, угасания и ухода любви внутри себя, в своём сердце. Созна­тельно повторяю (это надо впитать в своё сознание прочно и навсегда): им, твоим лю­дям, ты нужен как победитель, как человек их уровня, не ниже, как «свой» в этом жёстком мире большого спорта. Но ещё бо­лее им нужна твоя любовь! Это они толь­ко внешне выглядят так, будто им неведо­мы простые человеческие переживания и в том числе животный страх и неверие в себя, будто они не нуждаются в любви других людей. Ещё как нуждаются! И нуждаются даже больше, чем обычные люди — непобе-

дители, по причине своего одиночества, а в большом спорте все чемпионы одиноки. «Одиночество на вершине славы» — извест­ное выражение. Одиночество как расплата за психологию победителя и за неизбежную, в этом случае, гордыню.

...Итак, модель успеха в моей профессии можно выразить тремя словами:

победитель, способный лю­бить! Надеюсь, теорему можно считать до-казаной.

Все 35 лет я пытаюсь ответить себе на один вопрос: что же связывает меня с моим спорт­сменом, какой тип отношений?

Перечисляю известные категории лич­ностных отношений между людьми и ни с одним из них не могу согласиться, когда вспоминаю самых близких моих спортсме­нов, с кем был пройден тяжелейший путь к большой победе, и даже тех, с кем до большой победы мы не дошли, и это ока­залось, к счастью, не главным. А что же было? А было, что не назовёшь ни взаим­ной симпатией, ни дружбой, ни даже лю­бовью. Это было... выше! И в основе этого «выше» было нечто, что словом не опре­делить. Было что-то самого высшего по­рядка, святое!

Не выиграла волейбольная команда ТТУ даже чемпионата Советского Союза, а от­ношения между нами остались в памяти навсегда. И представил я сейчас, что позво­нит вдруг (а прошло уже 10 лет) капитан команды Наташа Белоусова, и я, не разду­мывая ни секунды, закричу:

— Наташенька, как я Вас люблю!

И это будет правдой! И голос её будет вос­принят мною много более радостно, неже­ли голос любой из тех, с кем у меня были, скажем так, романтические отношения. Мояг любовь к Наталье Белоусовой иного каче­ства! Любовь платоническая! Любовь пси-| хологическая!

* *

Всё больше спортсменов видишь на улицах Калгари. Их легко отличить от всех других. Что можно сказать об этих лицах, а я как психолог любуюсь ими: «И лица, полные воинственной! отваги!» — да, поэт нашёл самые точные слова.

А что в лице любимого спортсмена увижу я| через несколько минут? На листе бумаги, лежа­щем рядом с моей подушкой, написано: в 7.45 разбудить тренера, в 8.00 — спортсмена, и в 8.15| мы выезжаем.

...Встретил он меня, точнее — не меня, а утро, в) состоянии, похожем на ожесточение. И когда от­крыл мне дверь, даже не подумал замаскировать) своё состояние. Я, немало чего повидавший на све­те, даже оторопел. Сама воля в её жесточайшей форме смотрела на меня его глазами. Такими же были в дни перед боем и Анатолий Карпов, и Сер­гей Бубка. Вероятно, это особый вид «энергии ес­тества», так бы я его определил, идущий из «звери­ного» нутра человека, чего у обычного человека в такой форме и в таком количестве быть не может.

И по пути на лёд я услышал только одну фра­зу, но это было то, что мне очень хотелось услы­шать:

— Спал хорошо, спасибо.

И вновь молчание, вплоть до начала размин­ки. Обычно мы поднимаемся на верхний ярус трибун, подальше от людей, и там он бегает че­тыре минуты сорок секунд (время произвольной программы).

— Ну, я понёсся, — как всегда говорит он мне.
Я отвечаю: «Давай!» И все четыре минуты сорок
секунд я буду следить за секундной стрелкой своих
часов и издали показывать на пальцах: одна, две,
три, четыре... И он будет кивать в ответ. Мы свя­
заны всегда! Каждую минуту! Каждую секунду! И
так будет до четырнадцатого февраля! Включи­
тельно!

Лёша шнурует ботинки, а семнадцатилетний француз Брайен (уже неделю как приехавший из Парижа и тренирующийся по просьбе французской федерации у Тарасовой) молча встаёт и один уходит на лёд, чего раньше не было: он во всём копировал Лёшу и ходил за ним как ученик.

— Что с ним? — спросил Лёша.

— Заскучал по дому.

— Пусть привыкает.

— На сколько ты их старше, Лёша?

— На сто лет, — отвечает человек, в семнад­
цать ставший чемпионом мира среди взрослых.
И ещё дважды подряд повторявший этот под­
виг.

— Доброе утро! — жёстко и ни на кого не гля­
дя произнёс Алексей Ягудин и сразу уехал раска­
тываться.

— Что? — испуганно спросила Татьяна Анато­
льевна, сразу подойдя ко мне.

— Не волнуйтесь, — сразу успокоил я её, ■-■-
всё хорошо. Главное — хорошо настроен! Но на­
строен жёстко.

— Злой как собака, — говорит она.

— Нет, это другое. Таким он теперь будет
вплоть до четырнадцатого числа. А наша участь —
это вытерпеть. И простите, что повторяю: пер­
выми ничего ему не говорим. Если ему надо, он
сам подъедет и скажет или спросит.

— Хорошо, — отвечает Татьяна Анатольевна —
и переводит взгляд на Брайена. А он уже изва­
лялся, и его чёрный костюм наполовину стал
белым, он срывает один прыжок за другим.

На ней нет лица. Я вспоминаю слова руково­дителя фигурного катания Валентина Писеева: «Берегите Татьяну!» — и говорю ей:

— Татьяна Анатольевна, не ищите причин в
себе — он затосковал.

— Я думаю — это седьмой день, акклиматиза­
ция.

— Нет, затосковал.

— А что делать?

— Добавить эмоций. Хвалите почаще.

— За что? — пожимает плечами она. — Все
прыжки сорвал.

— Найдите за что, придумайте! Пообещайте, что
и будущем будете помогать ему. Ведите разговоры
о будущей великой программе. А Олимпиаду он
провалит, и не ждите ничего другого. Это типич­
ный случай, когда спортсмен не готов именно пси­
хологически, а эти слепые поводыри везут на это
испытание. Кругом сплошной непрофессионализм.

— Это точно! — отвечает мой единомышлен­
ник.

Из записных книжек

В Париже Татьяна Анатольевна встрети­ла меня очередным тонким наблюдением: «Мы в эти дни были близки, но сегодня он стал от меня абстрагироваться, так как знал, что Вы приезжаете».

Татьяна Анатольевна права, когда гово­рит: «Нам не надо ругаться, мы связаны од­ной цепью».

Не удержался и в разговоре с мамой Лёши Зоей Алексеевной критически отозвался о Лёшином поведении. И на другой день она позвонила и с тревогой в голосе проговори­ла: «Мне показалось, Вы стали меньше лю­бить Лёшу. Он Вас так любит!»

Сколько же можно ошибаться?

...И ещё раз было стыдно за себя.

— Вы сказали, что я плохо тренирую, —
не в первый раз слышу я эти слова от Тать­
яны Анатольевны.

— Я так не говорил, — сразу прервал я
её, — я говорил о плане тренировок, кото­
рый, я убеждён в этом, должен быть.

Но она будто не слышит меня и продол­жает:

— Я согласна, что работаю далеко не на
сто процентов, но я не могу его заставлять,
боюсь за своё здоровье.

* *

...А для спортсмена я готовлю «итоговую фра­зу». После завершения работы спортсмену важно её услышать. И главное, она должна его удовлет-

ворить, устроить, примирить с действительностью и с собой, со своей оценкой (естественно-субъек­тивной) и со своим настроением.

Обидно за тренеров, а наблюдаю я это уже больше тридцати лет, которые далеко не всегда готовят и произносят такую фразу. И тем самым отдаляют спортсмена от себя.

Лёша подъехал ко мне и посмотрел мне в гла­за, ожидая этой уже привычной для него «итого­вой фразы». Он услышал: «Стабильно высоко прыгаешь!» Это было то, что он хотел услышать. Для него критерий готовности — прыжки, толь­ко прыжки. И когда мы сели в машину, он спро­сил: «С высотой действительно всё в порядке?»

Он лежит на своей постели. Вид страшный, лицо худое и бледное, мешки под глазами, смот­рит на меня и ждёт моих слов.

— Лёша, слушай меня внимательно. Ты абсо­
лютно готов, ты хорош как никогда! Сегодня у
тебя обычный спад жизненной энергии. Это я
видел сотни и тысячи раз, у тех же боксёров и
борцов, сгоняющих вес. Теперь у нас одна зада­
ча — вернуть свежесть! Предлагаю перейти к од­
норазовым и коротким тренировкам. Не бойся
недоработать. Я отвечаю!

Глажу ладонью его лицо и повторяю:

— Перед тобой отвечаю головой и... всеми свои­
ми дипломами. Выброшу все дипломы, если что-то
у нас будет не так. Но «не так» у нас не будет, пото­
му что, во-первых, никогда не было и, во-вторых,
быть не может! А было в моей биографии восемнад­
цать олимпийских чемпионов, ты же знаешь!

— Действительно, — принимает решение
Лёша, — а не поехать ли нам вместо вечерней
тренировки в хороший ресторан?

— Съезди один, отдохни.

— Нет, один не хочу. Я уже весь Калгари пеш­
ком исходил.

— Хорошо, поехали. Я приглашаю.

— Нет, я.

— Я первый сказал.

...И вот летит наша машина по шоссе. Леша рас­слаблен, глаза блестят, и я счастлив это видеть!

— За вес не бойся, возьми хорошее мясо.

— Да, пожалуй, надо поесть, — соглашается
Лёша.

— Можно по бокалу красного вина, — реша­
юсь проверить его, но слышу категоричное:

— Нет!

Из записных книжек

Многое познал я в спорте. А кое-что — не побоюсь этого слова — открыл. Шахматы в своё время были наиболее профессиональ­ным видом спорта, и шахматисты сознатель­но уходили в мир деревянных фигур навсег­да — успешный шахматист был способен обеспечить свою семью. И эти люди, про­жившие десятки лет в условиях жесткого про­тивоборства со своими коллегами, сформу­лировали своего рода законы соревнователь­ной борьбы, и стояла за этими законами не умозрительная теория на уровне догадок и неких, легко оспариваемых предположений, а настоящая практика тех же матчей на пер­венство мира, которые продолжались порой не один месяц, и законы столь жестокой борь­бы, можно сказать, были написаны кровью.

Борис Васильевич Спасский, навещавший нас с гроссмейстером Корчным в период

нашей подготовки к матчу с Карповым, из­лагал эти законы, и я как старательный сту­дент фиксировал их в своём дневнике. Однажды он сказал:

— В длительном матче надо быть одному
или с кем-то конкретно.

И эту без преувеличения великую истину я многократно вспоминал, все тридцать лет после услышанного.

Кстати, вчера 5 июня я проходил мимо Ко­лонного зала и даже подошёл к служебному входу, постоял минуту, вспоминая, как про­вожал Корчного до этих дверей, отдавал ему термос и чаще всего говорил: «Не спешите на сцену, он не любит, когда Вы опаздывае­те, пусть подождёт». И прощались взглядом.

...Да, «быть одному или с кем-то конк­ретно». Гроссмейстер, сыгравший больше всех других матчей на первенство мира, аб­солютно прав. Как мне было жаль спорт­смена или спортсменку, вокруг которых су­етились несколько тренеров, жёны и мужья и ещё масса ненужных людей.

— Слишком много людей! — помню, не
раз жаловался мне в том матче Корчной, и
мне приходилось постоянно заниматься ре­
шением этой серьёзной проблемы.

Власть, не боюсь этого слова, должна быть только у одного человека. Больше одного, показывает мой опыт, — всегда перебор, и в результате давление на личность бойца ста­новится чрезмерным, а его воля под этим прессом нескольких лидеров оказывается частично парализованной. А одному чело­веку, убеждался я в этом многократно, даже самый великий чемпион отдаёт лидерство и

власть над собой добровольно и даже с же­ланием. И не столько власть, сколько те обя­занности, которые в ходе длительного со­ревнования ложатся на плечи лидера груп­пы, команды. Но и сам спортсмен, это важно уточнить, готов подчинить свою личность тому, кому он абсолютно доверяет, на кого он может опереться в трудную минуту, с кем ему хорошо и спокойно. Боец лучше всех других понимает, что ему сейчас нужна не административная власть, не власть ради власти, а другое — сконцентрироваться на самой борьбе и ни о чём другом не думать. Да, и не боюсь повториться: человек, ко­торому предстоит страшное испытание, доб­ровольно (!) согласен подчинить себя друго­му человеку! Лишь бы был рядом такой че­ловек в его жизни — вот в чём вопрос, вот в чём иногда главная проблема человека!

— Не за кого держаться, — произнесла
эти слова Марина Цветаева перед тем, как
принять решение уйти из жизни.

— Нет рядом людей! — сказал мне Вик­
тор Львович Корчной в нашей первой бесе­
де перед матчем с Карповым, когда ему бо­
ялись помогать другие шахматисты.

— Дайте слово, — уже не раз говорил
мне Максим Опалев, — что Вы будете двад­
цать восьмого со мной!

И появилась другая проблема — нашу дружбу исключительно болезненно воспри­нимал тренер Максима Владимир Василье­вич Марченко, на лице которого я замечал даже страдание, когда в очередной раз он видел нас вместе. Но у меня нет чувства вины. И даже успокаивать тренера я не буду.

И не в том дело, что нет на это ни желания ни времени. И то и другое можно найти. Но I я давно зарёкся тратить на проблему ревно­сти тренера свои силы, своё настроение. Это | проблема тренера, и он пусть сам разбира­ется с собой. В конце концов, я работаю на него, ему же достанутся все лавры.

Даже Татьяна Анатольевна смогла пра­вильно понять ситуацию и уступила (добро­вольно (!) мне лидерство, а Марченко до Тарасовой и по результатам, и по уровню личности как до Луны.

Знаю, и это много раз было в моей жиз­ни, со временем тренер всё поймёт. А сей­час я потерплю и выдержу в очередной раз его злые взгляды, напряжённое молчание и отдельные попытки выяснения отношений, что и было однажды, когда Владимир Васи­льевич спросил меня:

— Рудольф Максимович, а в чём мои фун­
кции? Кто из нас главный?

Ответ на такой вопрос у меня всегда го­тов, я произносил его в своей жизни не раз.

— Главный — не тренер и не психолог,
главный — спортсмен. Ему биться в Афи­
нах, и мы обязаны сделать всё для него, для
его победы!

И Тарасовой я однажды сказал:

— Давайте будем думать не о себе, а о
спортсмене. Ему прыгать четверные прыж­
ки, а не нам!

Мои дорогие коллеги и мои любимые уче­ники, готовьтесь ко всему тому, что пере­жил и переживаю я. Набирайтесь сил и му­жества, они очень пригодятся вам и в этой борьбе, в борьбе с тренером. И знайте, если

ситуация обострится и даже станет крити­ческой, то на помощь вам в решающий мо­мент придёт... спортсмен! Он всегда будет на вашей стороне, будет всегда за вас, все­гда будет с вами, никогда не предаст! Если, разумеется, вы отдавали ему всего себя, своё сердце.

Иногда так бывает, что весь день обречён на воспоминания. Утром просматривал све­жий номер «Спорт Экспресса» и в разделе «Шахматы» увидел её фамилию. Она снова играет?! И... решил никуда не идти сегодня.

Так получилось, что в женских шахматах я стартовал как психолог, объединившись с Майей Чибурданидзе. Было ей тогда 16 лет, а через год она стала чемпионкой мира. За­тем получилось так, что я работал с её со­перницами, и две из них — Нана Александ­рия и Нана Иоселиани — успешно прохо­дили трёхлетний отбор и играли с Майей матч на первенство мира.

Все эти годы (в течение пятнадцати лет) мы с Майей только здоровались при наших редких встречах, в основном — в спортко­митете. Так продолжалось до 1989 года, когда дважды мы обменялись (поочерёдно) фра­зами, и обе они остались без ответа. Вот как это было.

Пальма-де-Мальорка. В одни сроки про­исходили там два события: турнир, в кото­ром играла Майя, и свою сессию проводила шахматная академия Гарри Каспарова, где я отвечал за курс психологии.

...Майя стояла у раскрытого большого окна. Над ходом думал её соперник, и она