Оккультная или точная наука? 1 страница
I
Ессе signum! Узрите признак прекрасного будущего: тот вопрос, который каждый вдумчивый и ответственный отец будет задавать себе в грядущем XX столетии, – вопрос, связанный с воспитанием детей. Но для начала хотелось бы напомнить, что "оккультную науку" не следует отождествлять ни с жизнью чела, ни с аскетизмом отшельника, ибо это действительно не что иное, как самая настоящая наука, содержащая в себе ключ к тайнам природы и раскрывающая строение вселенной и психофизического человека, и потому для ее изучения не обязательно вносить какие-либо радикальные изменения в свой привычный образ жизни.
Каждое новое открытие современной науки подтверждает истины, провозглашаемые древней философией. Истинному оккультисту неведомы такие научные проблемы, которые не могла бы разрешить эзотерическая наука при условии правильного подхода к ней; тогда как западные ученые до сих пор не могут похвастаться тем, что изучили хотя бы один естественнонаучный феномен до самых глубинных его основ либо объяснили его во всех без исключения аспектах. Науке это пока что не удалось, и в нынешнем цикле, увы, не удастся; чуть позже я объясню, почему. И все же чванство и спесь нашего столетия, столь рьяно восстающего против любого вмешательства в его жизнь науки древних (и в особенности трансцендентальных) истин, становятся с каждым годом все невыносимее. Скоро весь мир будет витать в облаках собственного самодовольства подобно Вавилонской башне и, возможно, в конце концов разделит судьбу этого библейского монумента.
В недавно изданном сочинении по антропологии[82] читаем следующее:
Мы получили наконец возможность познавать (?), направлять, использовать и измерять те силы, которыми, как говорят, оперирует сам Бог... Мы сделали электричество своим почтальоном, свет – своим чертежником, магнетизм – своим разнорабочим, и т. д. и т. п. Эта работа была издана во Франции. Тому, кто знает кое-что о нынешних затруднениях точной науки, об ошибках, в коих ежедневно признаются ее представители, наверняка захочется, прочитав эту чушь, воскликнуть вслед за недовольным словами из Библии: "Tradidit mundum ut non sciant". Поистине "дан был им мир, который они никогда не смогут познать".
О том, насколько далеко продвинулись ученые в этом познании, можно судить хотя бы по тому, что сам великий Гумбольдт временами позволяет себе такие непродуманные высказывания, как например, это:
Наука начинается для человека только тогда, когда его разум начинает постигать сущность материи![83]
Пожалуй, данное утверждение было бы гораздо ближе к истине, если бы слово "материя" в нем было заменено на слово "дух". Но в этом случае почтенный автор "Космоса" вряд ли удостоился бы тех комплиментов, которые расточает в его адрес Э.Ренан.
Позволю себе привести несколько иллюстраций к тому, что изучения одной лишь материи в совокупности с "неощушаемой" силой (какой бы смысл ни вкладывали в это определение члены Королевского общества и Французской академии в момент его изобретения) явно недостаточно для успешного выполнения наукой стоящих перед нею задач. Более того, такая наука не в состоянии должным образом объяснить даже простейшие феномены объективной физической природы, не говоря уже об анормальных проявлениях, привлекающих к себе все более пристальное внимание биологов и физиологов. Как пишет в своей книге ("L'unita delle Forze Fisiche") известный римский астроном отец Зекки: "...если будет установлена подлинность хотя бы некоторых из выявленных в последнее время сил, то нам поневоле придется признать факт существования в космосе факторов качественно иного рода, нежели гравитация".
"Я прочел огромное множество сочинений по оккультизму и каббале, но не понял в них ни единого слова!" – признался недавно один ученый экспериментатор в области передачи мыслей, цветомузыки и т. п.
Охотно верю. Ведь прежде чем что-либо читать, не говоря уже о том, чтобы понимать прочитанное, необходимо сперва выучить буквы.
Лет сорок тому назад я знала одну девочку; ей тогда было лет семь-восемь. Так вот, эта девочка серьезно напугала своих родителей, когда сказала:
– Я так тебя люблю, мамочка. Ты сегодня такая добрая, такая хорошая. И слова у тебя выходят такие голубенькие...
– Очем это ты? – спросила мать.
– Я о том, что слова у тебя все получаются голубые, потому что ты сегодня ласковая; а когда ты меня ругаешь, у тебя слова красные... такие красные! Но еще хуже, когда ты ссоришься с папой, тогда слова у тебя оранжевые... такие страшные... вот как это... – и она указала рукою на камин, где в то время ярко пылал огонь, выбрасывая огромные языки пламени. Мама побледнела.
И после этого маленькая ясновидящая довольно часто связывала между собой звуки и цвета. Когда ее мать играла на фортепьяно, девочка приходила в настоящий восторг, потому что видела при этом "красивые-красивые радуги" (как она сама говорила); но, когда на фортепьяно играла ее тетя, "радуги" сменялись "фейерверками и яркими звездочками, которые выстреливали, как из пистолета, а потом... взрывались..."
Родители не на шутку испугались, поскольку подумали, что у ребенка не все в порядке с головой. Послали за семейным врачом.
"Избыток детской фантазии, – заключил тот, – вполне безобидные галлюцинации. Не позволяйте ей пить чай, и пусть она побольше играет со своими младшими братьями, пусть даже дерется с ними; ей полезны физические упражнения..."
С тем доктор и откланялся.
В России на берегах Волги есть один город; а в этом городе – больница, к которой пристроено отделение для душевнобольных. В этом отделении была заперта более двадцати лет (фактически до дня своей смерти) одна бедная женщина, которую считали тихо помешанной. А все доказательство ее помешательства заключалось согласно регистрационной книге в том, что плеск и шорох речных волн отражались в ее восприятии восхитительным "сиянием Славы Божьей"; в то время как голос начальника больницы казался ей черным и темно-красным, то есть окрашенным в сатанинские цвета.
Примерно в то же время (а именно в 1840 г.) о похожем феномене возвестили французские газеты. Подобное анормальное чувственное восприятие, по мнению докторов того времени, могло быть вызвано только одним обстоятельством: в тех случаях, когда указанная аномалия не имеет под собою видимых причин, ее считали следствием расстройства ума и слабости мозга, чреватого умопомешательством. Таков был вердикт науки. Люди более религиозные давали сему феномену иное объяснение, подкрепленное авторитетом сельских кюре. По их мнению, об одержимости в данном случае нет и речи, поскольку все это – не что иное, как результаты проделок проклятого "старого джентльмена" с сияющими рогами и на раздвоенных копытах. Но и у людей науки, и у суеверных "добрых женщин" в 1840 г. появилась реальная возможность слегка скорректировать свои взгляды.
Даже в этот сравнительно ранний период, еще до того как рочестерская волна спиритуализма захлестнула значительную часть цивилизованного европейского общества, стало очевидным, что тот же самый феномен можно производить и с помощью различных медикаментов и наркотических веществ. Группа отчаянных людей, коих не пугало то, что их могут объявить либо сумасшедшими, либо сотрудниками "Вельзевуловои канцелярии", провела ряд экспериментов и публично огласила их результаты. Одним из участников этих экспериментов был Теофиль Готье, знаменитый французский писатель.
Практически все, кто знаком с французской литературой тех лет, читали его великолепный рассказ, в котором он описывает видения "опиумоеда". Чтобы получить необходимую информацию, что называется, из первоисточника, он сам принял изрядную дозу гашиша.
Мой слух, – писал впоследствии Готье, – обрел изумительную чуткость: я слушал музыку цветов; звуки – зеленые, красные и синие – вливались в мое существо явственно различимыми волнами цветов и ароматов. Опрокинулся бокал, скрипнуло кресло, кто-то едва слышно шепчет неразличимые слова – все эти звуки отдавались в моем мозгу подобно ударам грома. Даже при самом легком прикосновении к окружавшим меня вещам или людям я начинал слышать звуки – долгие, протяжные вздохи, похожие на мелодичное пение эоловой арфы... (La Presse, July 10, 1840).
Без сомнения, возможности человеческой фантазии велики; и вряд ли кто-то усомнится в том, что даже самый здоровый человеческий мозг не застрахован от иллюзий и галлюцинаций, кратковременных или долговременных, возникающих в силу естественных причин или вызываемых искусственно. Но, помимо этих "анормальных" явлений, все-таки существуют еще и естественные феномены; и этот факт постепенно начинает проникать даже в академические ученые мозги. Феномены гипнотизма, передачи мыслей и провоцирования ощущений, часто пересекающиеся друг с другом в процессе своего оккультного проявления в нашем феноменальном мире, наконец-то смогли привлечь к себе внимание некоторых крупных ученых. Под руководством знаменитого доктора Шарко из Парижской клиники "Сальпетриер" несколько известных ученых Франции, России, Англии, Германии и Италии взялись за изучение этих феноменов. Свыше пятнадцати лет они экспериментировали, исследовали, теоретизировали. И каков же результат? Все, что они смогли предложить широкой публике, жаждущей познать истинную, внутреннюю природу этих феноменов, порождающую их причину и их подлинный генезис, это то, что сверхчувствительные люди, производящие указанные феномены, все поголовно страдают истерией! Что все они – психопаты[84]и невротики[85]; и это – единственная, чисто физиологическая причина, вызывающая все бесконечное многообразие отмеченных феноменальных проявлений.
Ничего не скажешь, данное объяснение выглядит вполне удовлетворительным на сегодняшний день и весьма многообещающим на будущее.
Таким образом, "истерическая галлюцинация" превращается в альфу и омегу любого феномена. Но ведь сама наука определяет понятие "галлюцинация" как "ошибку наших чувств, разделяемую (что вполне естественно) нашим разумом, коему ее навязывают всё те же чувства"[86].
И если галлюцинация, вызванная сверхчувствительным человеком, становится объективной (как например, появление астрального тела) и начинает восприниматься не только "разумом" самого сверхчувствительного человека (или медиума), но и всеми остальными присутствующими, то вывод из этого в соответствии с заключением ученых может быть сделан только один: все прочие очевидцы феномена тоже необходимо должны быть психопатами.
Если так, то, похоже, всему миру грозит опасность превратиться к концу нынешнего столетия в одну большую психушку, в которой дипломированные врачи останутся единственной здравомыслящей частью человечества.
В этом плане галлюцинации являются наиболее трудноразрешимой и, пожалуй, наиболее досадной из всех ныне существующих проблем медицинской философии. И это вполне естественно, если учесть, что галлюцинации представляют собой одно из мистических следствий нашей двойственной природы, своего рода мост, переброшенный через пропасть, отделяющую мир материи от мира духа.
Пожалуй, оценить в полной мере это наблюдение смогут только те, кто сам предпринимает попытки перебраться через эту пропасть, и только им под силу осознать подлинный ноумен этих феноменов. У тех же, кто сталкивается с данными феноменами впервые, они способны вызвать только удивление и замешательство.
Но даже продемонстрировав материалисту творческие способности и потенциальное могущество человеческого духа и показав церковнику естественную сторону "чудес" и, так сказать, сверхъестественную сторону простейших следствий из естественных причин, вряд ли удастся заставить их понять и признать истинную природу галлюцинации; и материалист, и верующий христианин все равно останутся при своих прежних мнениях, ибо первый настолько же тверд в своем отрицании, насколько второй непоколебим в своем утверждении. "Галлюцинация, – утверждает цитируемый Бриером де Буамоном (Des Hallucinations, p. 3) авторитет, – есть репродукция материального аспекта идеи". Сказано также, что галлюцинация не зависит от возраста или личностных качеств; и, если сей фатальный опыт хоть чего-нибудь да стоит, "врач, уделяющий слишком много внимания данной проблеме или слишком долго и слишком серьезно изучающий ее, наверняка закончит свою карьеру среди собственных пациентов".
Это еще одно, дополнительное доказательство того, что к изучению "галлюцинаций" мало кто относится или когда-либо относился "слишком серьезно", ибо жертвенность не является отличительной чертою нашего века. Но если проблема изучена столь поверхностно, то почему бы нам не выдвинуть, в свою очередь, смелое и непочтительное предположение, что биологи и физиологи школы доктора Шарко сами стали жертвами галлюцинации, вызванной однобоким научным подходом к проблеме, стремлением приписать все феноменальные проявления одной лишь истерии?
Трудно сказать, повинна ли в этом коллективная галлюцинация наших медицинских светил или же общее бессилие материалистической мысли, но только простейший феномен, относящийся к категории, признанной и документально зафиксированной учеными в 1885 г., до сих пор остается для них таким же непонятным, каким был в 1840-м.
Если мы даже предположим в порядке рассуждения, что кое-кто из простых смертных из большого почтения (зачастую доходящего до идолопоклонства) к науке и авторитетам все-таки согласится с вердиктом ученых, согласно которому каждый феномен и каждое "анормальное" проявление следует рассматривать как результат проделок эпилептической истерии, то что же тогда делать всем остальным? Следует ли им уверовать в то, что самодвижущийся грифельный карандаш м-ра Эглинтона тоже заразился эпилептической истерией от своего хозяина-медиума, хотя последний даже не прикасается к нему! Или же признать все известные речения пророков и боговдохновенных апостолов всех эпох и религий обычным бредом невротиков и психопатов? А как же быть с "чудесами", которые производили Пифагор, Аполлоний, библейские и другие персонажи? Ведь они принадлежат к той же самой семье анормальных проявлений, что и галлюцинации мадмуазель Альфонсины (или как бишь ее там зовут на самом деле); а доктор Шарко утверждает, что все ее стихи и эротические описания являются "следствием вздутия ее толстой кишки из-за скопившихся в ней газов" (sic)! Боюсь, что подобные заявления обречены на провал.
Если уж изучать природу "галлюцинаций", то начинать следовало бы с тех из них, которые действительно вызываются физиологическими причинами, однако и это не было сделано надлежащим образом. Из сотен определений, данных известными французскими медиками (к сожалению, у меня нет сейчас под рукой информации о деятельности английских исследователей), приведем наугад несколько примеров; и что же мы узнаем из них об истинной природе "галлюцинаций"? Мы уже цитировали "определение" (если это можно назвать определением) доктора Бриера де Буамона; посмотрим теперь, что говорят его коллеги.
Доктор Л. Ф. Лелю называет их "безумием чувств и ощущений"; доктор Шомель – "простой иллюзией чувственного аппарата" (Dictionary of Medical Terms); доктор Лере – "иллюзией, возникающей в промежутке между ощущениями и их восприятием" (Fragments Psychologiques sur la Folie); доктор Мишеа – "бредом восприятия" (Du Delire des Sensations); доктор Кальмей – "иллюзией, возникающей вследствие злокачественных изменений в нервных тканях" и т. д. и т. п. (De la Folie, Vol. I)
Боюсь, что мир, прочитав это, не стал ни на йоту мудрее. Я же со своей стороны полагаю, что теософы поступят мудро, если предпочтут придерживаться старого определения галлюцинации (теофании)[87] и безумия, данного около двух тысяч лет назад Платоном, Виргилием, Гиппократом, Галеном, а также многими древними школами медицины и теологии. "Существуют два вида безумия: в первом случае оно производится телом; во втором – насылается богами".
Лет десять тому назад, когда велась работа над "Разоблаченной Изидой", были определены основные задачи будущей книги; и заключались они в демонстрации и подтверждении следующих постулатов: а) в природе действительно существуют оккультные силы; б) существует "определенная группа людей", хорошо знакомых со всеми оккультными силами, знающих их и умеющих управлять ими; в) среди существующих ныне наук и искусств вряд ли найдутся такие, которые не упоминались бы в Ведах; г) арьям, жившим еще до создания Махабхараты, были известны in abscondito (как говаривали алхимики) сотни самых разных вещей, касающихся тайн природы, в том числе немало таких, которые до сих пор неведомы нынешним мудрецам XIX столетия.
И тому было представлено недавно еще одно доказательство, коим мы обязаны исследованиям, проведенным во Франции учеными "специалистами" (?), которые решили изучить феномен отождествления невротиками и психоманьяками цвета и звука – "музыкального" и цветовосприятия.
Впервые изучением этого явления занялся в 1873 году в Австрии доктор Нюссбаумер. После него к этой проблеме возвращались Блойлер и Леманн в Германии; в Италии – Веларди, Баредджи и др.; и наконец, совсем недавно во Франции – доктор Педроно. Однако наиболее интересные сообщения о цветомузыкальных феноменах опубликованы в журнале "La Nature" (№ 620, April 18, 1885, pp. 306-307 and № 626, May 30, 1885, pp. 406–408), в статье, автор которой, А. де Роша, проводил эксперименты с неким джентльменом, которого он называет "М.Г.П.".
Ниже следует краткое резюме его экспериментов.
М.Г.П. было тогда около 57 лет; по профессии он адвокат; жил в одном из предместий Парижа; страстно увлекался естественными науками, которые со всей серьезностью изучал; любил музыку, хотя сам и не был музыкантом; много путешествовал и прославился как талантливый лингвист. М.Г.П. никогда ничего не читал о том феноменальном явлении, что заставляет людей ассоциировать цвета со звуками, но сам обладал такой способностью с детства. Любой звук неизменно вызывал у него ощущение какого-нибудь цвета. Так, например, артикуляция гласных "выглядела" для него следующим образом: звук а представлялся ему темно-красным; э – белым; и – черным; о – желтым; у – синим. Дифтонговые сочетания гласных давали следующие результаты: ай – каштанового цвета; эй – серовато-белый; эу – светло-голубой; ой – грязно-желтый; оу – желтоватый. Практически все согласные были окрашены в темно-серые оттенки; и, если какая-либо из них составляла слог вместе с гласной или дифтонгом, последние прибавляли к ее цвету свой собственный. Так, слоги ба, ка, да все были красновато-серыми; би, си, ди – пепельного цвета; бо, ко, до – желто-серые и т. д. Если слово оканчивалось звуком с, произносившимся с легким шипением, как например, в испанском los campos, он придавал предшествующему слогу металлический блеск. Таким образом, цвет слова зависел от окраски составлявших его звуков, из-за чего человеческая речь казалась М.Г.П. пестрой, многоцветной лентой, изливающейся из уст говорящего. Цвета этой ленты определялись главным образом гласными, из которых состояла речь; а согласные были похожи на серые поперечные черточки, отделяющие друг от друга ее яркие "гласные" отрезки.
Отдельные языки тоже имеют свою особую, характерную окраску, зависящую от доминирующих в них звуков. Так например, немецкий, отличающийся обилием согласных, производит впечатление зарослей темно-серого мха; французский – тоже серый, но с сильной примесью белого цвета; испанский – весьма "цветистый" язык, где доминируют желтый и карминово-красный оттенки; а итальянский – тоже желтый с примесью карминового и черного, но его краски более нежны, а их сочетания более гармоничны, нежели у испанского.
Низкий, грудной голос казался М.Г.П. темно-красным, плавно переходящим в шоколадный; тогда как звонкий и пронзительный окрашивался в светло-синий цвет; но стоило голосу оказаться где-нибудь между этими двумя крайностями, как он тут же превращался в слегка желтоватый.
Голоса музыкальных инструментов тоже отличаются друг от друга, каждый из них имеет свою характерную окраску: пианино и флейта производят синие и голубые звуки; скрипка – черные; гитара – серебристо-серые и т. д.
Если в присутствии М.Г.П. кто-нибудь громко произносил названия музыкальных нот, этодействовало на него так же, как и слова. А окраска пения и музыки зависела от диапазона и высоты звучания, ну и, конечно же, от выбора музыкальных инструментов.
Вот то, что касается речевых фигур; однако, когда он не произносил, но читал те же самые слова в книге, они окрашивались только в цвет чернил, которыми были написаны или напечатаны. Таким образом, для цветового феномена важно не столько содержание слов, сколько форма. Можно также сделать вывод, что цветовые эффекты во всех описанных случаях возникали внутри самого М.Г.П., рождаясь в глубинах его мозга; но некоторые другие ясновидящие производят феномены еще более удивительного свойства, нежели он.
Помимо интереснейшей главы на эту тему в книге Гальтона "Исследование человеческих способностей и их развитие", в "Лондонских медицинских отчетах" читаем любопытный рассказ ясновидящего о собственных впечатлениях: "Как только я услышу звуки гитары, я вижу вибрирующие струны, от которых исходит цветное марево". Тот же самый эффект производит фортепьяно: "...над клавишами начинают виться цветные образы". Один из парижских пациентов доктора Педроно тоже видел цветные образы отдельно от себя. "Всякий раз, когда поет хор из нескольких голосов, – говорит он, – я чувствую, как над головами поющих летает множество цветных точек. Я именно чувствую их, потому что взгляд мой не улавливает ничего необычного. Когда же я пытаюсь их разглядеть, я сразу перестаю их замечать и уже не вижу никаких точек там, где только что ощущал их присутствие". (Annates d'Oculistique, Nov. & Dec, 1882. // Journal de Medecine de l'Ouest", 4me Trimestre, 1882).
И напротив, есть ясновидящие, которые, глядя на цвета, начинают слышать звуки; и даже такие, кто в состоянии производить тройной феномен, когда какое-либо одно ощущение автоматически влечет за собою сразу два других. Например, один ясновидящий говорил, что всякий раз, когда он слышит игру духового оркестра, ощущает "привкус меди во рту" и видит темно-золотые облака.
Наука исследует подобные феномены, признает их реальность, но никак не может объяснить их. "Невроз и истерия" – вот единственный ответ ученых; и потому "собачьи галлюцинации" французских академиков, упоминаемые в 1-м томе "Разоблаченной Изиды", до сих пор сохраняют статус официального истолкования, универсального растворителя для всех феноменов подобного рода. Но то, что наука не может найти объяснения для феноменов света и звука, вполне естественно, поскольку признанные ныне учеными представления о свете как таковом до сих пор не проверены и весьма несовершенны.
Пусть же наши оппоненты от науки поиграют еще немного в "жмурки" с феноменами, не имея под ногами никакой иной почвы, кроме своих физиологических гипотез. Быть может, уже недалеко то время, когда им придется сменить тактику либо признать свое поражение в борьбе даже с самыми элементарными феноменами, вроде тех, что были описаны выше. Но что бы там ни говорили и ни делали физиологи, какие бы научные истолкования, гипотезы и предположения они ни выдвигали в настоящем и в будущем, нынешние феномены неумолимо возвращаются, подчиняясь закону цикличности, к своему первоисходному, истинному объяснению, изложенному в древних Ведах и других священных книгах Востока. Ибо несложно убедиться в том, что ведические арьи были хорошо знакомы со всеми свойствами света и звука. В те дни ментальные корреляции между зрительным и слуховым восприятием были самым обыкновенным – привычным и рядовым – явлением.
Каждый, кто изучает оккультизм, даже если это самый молодой чела, только что начавший постигать эзотерический смысл своих Вед, может догадаться, откуда на самом деле берутся вышеназванные феномены: просто начинается циклический процесс возвращения человеческого организма к своей первоначльной структуре, присущей третьей и даже четвертой коренным Расам, жившим в так называемые допотопные времена. На это указывает буквально все, даже такие точные науки, как филология и сравнительная мифология. Начиная с самых древних эпох, с самых первых дней существования великих цивилизаций, созданных предшественниками нашей, пятой, Расы, а ныне покоящихся на дне мирового океана, рассматриваемая способность была хорошо известна. И то, что сейчас считается аномальным исключением из правил, по всей вероятности, рассматривалось допотопным человеком как самое обычное состояние. А чтобы доказать, что это не пустые слова, постараюсь подтвердить их двумя примерами, избранными мною из множества других в силу того, что первый из них предоставляет нам филология, а второй – сравнительная мифология.
Опираясь на обширнейшую информацию, собранную в ходе лингвистических исследований, филологи начинают все чаще обращать внимание на некоторые весьма любопытные, но пока что необъяснимые факты. 1) Все слова, обозначающие эпитеты и характеристики света и звука, оказываются производными от одних и тех же общих корней. (Л. Ф. Воеводский*. Введение в мифологию "Одиссеи", Одесса, 1881). 2) Мифология, в свою очередь, демонстрирует еще одну очевидную закономерность, исключающую в силу ее частой повторяемости всякую возможность случайного совпадения: говоря о своих богах солнца и лучезарных божествах, таких, как Заря, Солнце, Аврора, Феб, Аполлон и др., древние символисты всякий раз связывали их так или иначе с музыкой и пением (то есть со звуком), которые, со своей стороны, тоже ассоциировались с цветом и свечением. (Д. Н. Овсянико-Куликовский*. Очерк вакхических культов индоевропейской древности.).
Но если все это пока только гипотезы, то Веды предоставляют нам более конкретные доказательства, ибо в них неизменно отождествляются друг с другом такие понятия, как "свет" и "звук", "слышать" и "видеть". В Гимне X, 71, стих 4 читаем: "Один, хотя и смотрит, не видит речи; а другой, хотя и видит, не слышит ее". И опять же в 7-м стихе, где говорится о компании друзей, соревнующихся в певческом искусстве, употреблены в непосредственном соседстве друг с другом два характеризующих их эпитета: акшаванта и карнаванта, что значит "наделенные зрением" и "наделенные слухом". Употребление последнего в данном случае вполне понятно – певец должен обладать хорошим слухом, коль скоро он надеется победить в певческом состязании. Но почему акшаванта непременно должен иметь еще и хорошее зрение? Удовлетворительный ответ на этот вопрос может быть дан только в том случае, если мы позволим себе предположить, что рассматриваемый гимн создавался в те времена, когда зрение и слух были синонимичными понятиями.
Более того, приобретающий все большую известность в научных кругах филолог и востоковед (проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский, автор "Очерка вакхических культов...") сообщает нам, что "санскритский глагольный корень арч имеет два значения: а) петь и б) сиять, испускать лучи. Существительные рич и арчис, образованные от корня арч, означают соответственно 1) песня, гимн и 2) сияние, луч, солнце... По представлениям древних, речь можно было увидеть..." – поясняет он далее.
А что же говорит об этом "Тайная Доктрина", этот поистине универсальный растворитель для всех научных загадок и затруднений? Здесь мы должны обратиться к главе об эволюции рас, описывающей процесс эволюционного развития первоначального человека, который осваивает физический уровень, добавляя к своим прежним чувствам еще одно с каждой новой подрасой (а всего их семь) первой коренной расы четвертого Круга этой планеты[88]. Человеческая речь в известной нам форме появилась во времена предшествовавшей нам коренной Расы – четвертой, или "атлантической", в самом ее начале, то есть в первой подрасе. Одновременно с нею развилось зрение как физическое ощущение; но другие четыре чувства (два из которых – шестое и седьмое – до сих пор неизвестны науке) остались на физическом уровне в латентном, неразвитом состоянии, хотя как духовные способности они уже вполне сформировались. Слух же у человека развился только в третьей подрасе. Поэтому изначальная человеческая "речь" звучала (из-за отсутствия у людей чувства слуха) тише самого неслышного шепота и представляла собой скорее ментальную артикуляцию, нежели речь per se – нечто вроде существующих ныне систем общения для глухих и немых.