Визуализация мозга детей с бессердечием и безразличием

Как я говорил в главе 4, последние разработки в технике магнитно-резонансной томографии позволяют изучать мозг в действии. Функциональная томография не является инвазивной процедурой и может использоваться для исследования детей и подростков. Можно, например, положить ребенка в сканер и показывать ему картинки с эмоциональными ситуациями (например, автоаварию) или с нейтральными сценами (например, машина, припаркованная у дома). Фиксируя реакцию мозга на изображения, можно увидеть, что он совсем по-разному реагирует на эмоциональные сцены и на нейтральные. Таким образом можно проверить, как работают эмоциональные системы мозга. В данное время благодаря этой технологии ученые имеют возможность зафиксировать практически любой мозговой процесс. Способность к чтению, математике, принятие решений, даже моральных, – это всего лишь несколько процессов, которые можно изучить с помощью фМРТ. Она совершила революцию в области изучения мозга в целом и изучения психопатии в частности.

Работа с детьми, однако, представляет некоторые специфические сложности при измерении функционирования мозга на томографе. Во-первых, они должны пролежать неподвижно около часа, а это многим детям трудно. Если ребенок импульсивен и взбудоражен, он тем более будет вертеться в сканере. А движение во время сбора данных дает размытое изображение, которое нельзя в дальнейшем использовать в работе.

Кроме того, в детские годы нейронные сети быстро развиваются, что может усложнить задачу ученого, стремящегося понять или интерпретировать различия между группами детей. Порой невозможно установить, является ли аномалия всего лишь отставанием в развитии или настоящим нарушением, которое будет наблюдаться у испытуемого всю жизнь.

На момент написания этой книги было опубликовано лишь около полудюжины исследований по нейровизуализации детей с повышенными чертами бессердечия и безразличия. Но, что интересно, эти исследования пришли к довольно схожим результатам. В одном из них ученые нашли, что у детей с этими чертами не активируется миндалевидное тело, когда они рассматривают испуганные лица^[67]. То, что миндалевидное тело – важный компонент эмоциональной системы мозга – не участвует в обработке мозгом изображения испуганных лиц, может отчасти быть причиной, почему дети с бессердечием и безразличием настолько агрессивны. Если два обычных ребенка дерутся и у одного из них на лице появится выражение испуга, скорее всего, драка прекратится. Но если ребенок с бессердечием и безразличием не получит сигнала или информации от своего миндалевидного тела при виде испуганного лица своего противника, драка может продолжиться и даже усилиться, и итогом может стать более тяжкий вред здоровью. Ребенок с недостаточной активностью миндалевидного тела при этом дерется чаще других детей.

Еще одна область мозга, по-видимому аномальная у детей с расстройством поведения, – это глазнично-лобная кора, которая находится прямо над глазами. Это очень важная часть мозга, определяющая многие черты личности. Несколько исследований показало, что у детей с бессердечием и безразличием во время обучающих задач недостаточно задействована глазнично-лобная кора^[68]. Одно из следствий этого заключается в том, что этих детей, в отличие от других, наказание ничему не учит. Иными словами, наказание и даже страх наказания не ограничивает поступки этих детей в той степени, в какой это свойственно обычным детям. На детей с бессердечием и безразличием не действует наказание.

Эти исследования могут глубочайшим образом повлиять на принципы работы с проблемными детьми, а также на их воспитание родителями.

Глава 7

Новые горизонты

ФАКТ: в США живут около 500 тысяч взрослых психопатов мужского пола^[69].

Шел 2000 год, и мое пребывание в Британской Колумбии близилось к концу. Мой главный научный руководитель, основоположник современных исследований психопатии, доктор Роберт Хэр ушел из Университета Британской Колумбии, а мой руководитель в постдокторантуре Питер Лиддл вместе с семьей решил уехать в Ноттингем, в Англию. Мне нужна была работа. Я разослал дюжину заявлений на ученые должности. Я репетировал и оттачивал свою речь для будущих собеседований. В то время я не знал, то ли мне снова идти в постдокторантуру или попробовать прямо устроиться на кафедру какого-нибудь университета. Я наводил справки, чтобы узнать, каково там, в мире.

В несколько следующих месяцев я побывал на собеседованиях в Висконсинском, Флоридском, Йельском университетах и в университете при Коннектикутском центре изучения здоровья. Все выразили желание взять меня на работу. В Йеле мне предложили занять место на факультете и проводить исследования по нейровизуализации пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Йельский университет специализировался на изучении мозговых процессов, занятых в этом расстройстве.

Что интересно, в ПТСР задействованы почти те же системы мозга, что и в психопатии, только, можно сказать, в противоположном направлении. У пациентов с ПТСР наблюдается излишняя активность миндалевидного тела и передней поясной коры в ответ на яркие стимулы. У психопатов наоборот – сниженная активность. Я подумал, что это был бы неплохой вариант для меня. Я мог бы несколько лет изучать ПТСР и потом попробовать найти возможность продолжить исследование психопатов. В Йеле была превосходная программа судебной психиатрии, и профессора выразили большой интерес к моим открытиям о мозге психопатов.

В университете при Коннектикутском центре изучения здоровья я проходил собеседование в постдокторантуру у доктора Винса Кларка. Мы с Винсом познакомились за несколько лет до того, на научной конференции, когда я показывал ему странные ЭЭГ психопатов. Винс изучал мозговую активность много лет, и мои результаты его заинтересовали. Винс только что получил грант от Национального института по проблемам наркомании на изучение Р300 и фМРТ-активности у наркоманов. Вместе с сотрудниками он нашел, что амплитуда Р300 может предсказать, какие пациенты вернутся к употреблению наркотиков. Это было поразительное открытие: чем меньше Р300, тем больше вероятность, что пациент снова станет наркоманом. Я подумал, нельзя ли по Р300 предсказать, какие осужденные уголовники снова совершат преступление.

Наше с Винсом собеседование прошло на отлично. Однако перед самым концом он мне сказал, что, как бы ни хотелось ему работать со мной в постдокторантуре, у меня слишком успешная научная карьера и я обязательно должен получить постоянную должность на факультете, если смогу.

Потом он попросил меня дать лекцию, пока я в Коннектикуте. Дело в том, что группа ученых планировала формирование нового исследовательского центра, и, пока я в городе, я мог бы перед с ними выступить. Лекцию я должен был читать в учреждении, о котором до тех пор еще не слышал, – в Институте жизни.

В своем гостиничном номере я вышел в Интернет и прочитал, что Институт жизни (ИЖ) – третья старейшая психиатрическая больница в США. Он располагается посреди большого кампуса в Хартфорде, столице штата.

На следующий день Винс заехал за мной в гостиницу и отвез в Институт жизни на выступление. У института была безупречная территория. Деревья пламенели во всем ярком блеске осени, и кирпичные здания больницы были для них изумительным фоном. Винс сказал, что территорию проектировал ландшафтный архитектор Фредерик Лоу Олмстед, который создал Центральный парк в Нью-Йорке. По слухам, Олмстед работал над проектом, пока был пациентом больницы.

У Института жизни насыщенная и долгая история в психиатрии. Здесь лечился один знаменитый пациент Х. М. (это его инициалы). Х. М. страдал хронической (некупируемой) эпилепсией, и, чтобы избавить его от припадков, ему произвели радикальную билатеральную резекцию височных долей. Хирургическая операция удалила участки мозга Х. М. с левой и правой сторон, которые управляли памятью; это помогло снять припадки, но зато у Х. М. появились уникальные проблемы с памятью. Он уже не мог кодировать новые события. Если бы вы с ним встретились, поговорили, потом ушли и возвратились бы через 15 минут, он бы вас не вспомнил. К Х. М. так и не вернулась способность к новым воспоминаниям. По всей видимости, он окончил дни недалеко от института в доме престарелых в Вест-Хартфорде.

Я зашел в туалет и потом прошел в аудиторию, где увидел четверых мужчин: Винса и еще троих весьма почтенного возраста. Они обедали тем, что принесли с собой.

Винс представил нас друг другу: доктор Джон Гете, Лес Сильверстейн и Харольд Шварц. Всем было лет под шестьдесят, и казалось, что их гораздо больше интересует обед, чем мое выступление.

Это была самая малочисленная аудитория, перед которой меня когда-либо просили выступать. Тем не менее я включил компьютер и прочел им свою лекцию о перспективах исследований мозга применительно к психиатрии в следующие десять – двадцать лет.

Винс велел мне не стесняться, поэтому я решил распространиться поподробнее и стал говорить о том, как нейровизуализация может изменить процесс диагностики и лечения психиатрических заболеваний. Потом я вывалил на них все свои данные о психопатах, полученные с помощью МРТ.

Когда я закончил, доктор Шварц захлопал, потом к нему присоединились остальные. Они сгрудились, и доктор Шварц что-то зашептал Винсу. Винс знаком показал мне собрать вещи. Мы спустились в кафетерий, где слегка перекусили. Винс сказал, что после обеда доктор Шварц ждет меня на личную встречу.

Я завалил Винса вопросами, что происходит, но он сказал, что поклялся все держать в секрете.

– У них есть томограф? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

– У них есть ученые, занимающиеся мозгом?

– Нет, здесь больше никто не занимается нейронауками.

Я ума не мог приложить, почему меня туда позвали.

Мы с Винсом немного погуляли по территории. Я не мог не признать, что пейзаж там потрясал воображение.

Когда пора было идти к доктору Шварцу, Винс проводил меня к главному административному зданию.

Помощник доктора Шварца Рут Блэк пригласила меня в приемную у его кабинета.

Чуть погодя у Рут зазвонил телефон. Она сняла трубку, кивнула и сказала:

– Доктор Шварц сейчас вас примет.

Мимо нескольких двойных дверей она провела меня в большой круглый кабинет, который выглядел так, будто его скопировали с Овального кабинета в Белом доме. Доктор Шварц сидел за широким столом. Окна за его спиной выходили на постриженные лужайки института. В кабинете стояли два диванчика друг напротив друга и два удобных кресла по обе стороны. Доктор Шварц встал. Мы пожали руки, и он жестом предложил мне сесть на диван.

У меня мелькнула мысль лечь, как на приеме у психиатра, но я решил, что доктор Шварц, пожалуй, не оценит моей шутки.

– Наверное, вы спрашиваете себя, зачем вы здесь, – сказал Хэнк, как он попросил его называть.

Я вежливо ответил:

– Да. Мне интересно, к чему такая секретность.

– ИЖ планирует вложить большие средства в какие-либо исследования, и мы разговаривали с разными людьми, чтобы понять, в какую область психиатрии инвестировать. Мы рассматривали генетику, нейровизуализацию и некоторые другие. Ваше сегодняшнее выступление убедило нас, что нейровизуализация имеет огромный потенциал и может привести к значительному прогрессу в диагностике и лечении психических болезней.

Хэнк помолчал для эффектности, пока я осознавал сказанное им о «вложении больших средств».

Он продолжал:

– Я к тому же сам учился на судебного психиатра, и мне очень понравилась ваша работа с психопатами. Возможно, мы могли бы облегчить вам эту работу здесь, поскольку у нас договор со штатом на всю судебную психиатрию в сотрудничестве с университетом при Коннектикутском центре изучения здоровья.

«Интересно», – подумал я.

– Мы решили совместно с кафедрой психиатрии Йельского университета найти директора в новый исследовательский центр, который мы создаем. У института с Йелем сложились тесные отношения, и мы планируем предложить ему несколько направлений деятельности при спонсировании института с целью создать психиатрический центр мирового класса. Мы уже давно проводим собеседования с потенциальными директорами, но пока я не нашел ни одного, кто вдохновил бы меня или наш комитет. Мы разговаривали только с немногими избранными и не рекламировали ни центра, ни своих планов.

Так вот откуда такая секретность. Они тайком интервьюировали кандидатов на директорское место.

– Как это финансируется? – спросил я.

– Несколько семейств пожертвовали средства на это начинание. Мы получили один дар по завещанию, особенно подробный и весьма щедрый. Жертвователь выказал желание, чтобы был образован исследовательский центр, который бы занялся совершенствованием медицинской помощи вообще и здесь, в институте, в частности. У института долгая и богатая история лечения душевнобольных. Почти сто лет мы занимались обучением врачей и планируем начать новые научные исследования.

Хэнк имел в виду трехсотлетнюю историю своей больницы.

– Вы знаете такое имя: доктор Генри П. Стернс? – спросил Хэнк.

– Да, – ответил я. – Это психиатр, который давал показания о нравственном помешательстве на процессе Шарля Гито в 1881 году.

– Вы меня впечатлили, – сказал Хэнк. – Я сам, по правде говоря, не знал, что Стернс выступал на том суде, но он был знаменитым судебным психиатром, который руководил этим заведением, когда он еще назывался Хартфордским приютом для душевнобольных.

Мы поговорили о наследии Стернса.

Потом Хэнк повернулся ко мне и сказал:

– Доктор Кил, я хотел бы предложить вам место у нас в институте. Я хочу, чтобы вы помогли мне создать научно-исследовательский центр по изучению мозга, найти подходящего директора и остальной персонал. Я уже говорил с главой кафедры психиатрии в Йеле, и вам предлагают там место на факультете. По-видимому, они хотят взять вас на другую позицию и посчитали, что вы поможете им и в этой работе. Поэтому мне нужно узнать ваши условия, – продолжал Хэнк. – Чего вы хотите в смысле оклада и начальных условий? – При этих словах он встал и направился к двери. – Я дам вам несколько минут подумать, – сказал он и оставил меня в кабинете одного.

У меня чуть не взорвалась голова. С одной стороны, на первый взгляд передо мной открывались великолепные возможности. С другой стороны, мне придется строить программу с нуля. На это может уйти много времени. Я находился на том этапе своей научной карьеры, когда должен был тратить время на написание и публикации статей. Мысли у меня путались.

Я подумал об окладе. Я не знал, с чего начать. Мне было известно, сколько предлагают моим друзьям в других приличных заведениях и еще что стартовые пакеты условий для новых коллективов могут значительно отличаться по размеру и вариантам. В них может входить зарплата научных сотрудников, средства на закупку компьютеров и оборудования и другие расходы.

Я решил просто назвать какие-нибудь цифры наобум и выторговать себе немного времени, пока Хэнк будет советоваться со своим комитетом.

Я никогда еще не был в такой ситуации. Раньше, на других собеседованиях, я просто приходил в отдел кадров, где мне называли размер оклада и бонусы. Переговоров вести было особо не о чем.

Через несколько минут доктор Шварц вернулся и сел на свое место. Он плавно пододвинул ко мне бумажную папку и спросил, нет ли у меня вопросов.

«Еще бы, – подумалось мне, – штук сто». Но я интуитивно доверял этому человеку, не знаю почему. Это была полная противоположность тому чувству, которое я испытывал во время интервью психопатов.

– Вы планируете купить магнитно-резонансный томограф? – спросил я.

– Да, я собираюсь попросить вас его подыскать.

У меня закипел мозг. Никто не просит младшего сотрудника купить томограф.

– Мне нужен человек, который разбирается в устройстве системы. Который в состоянии понять, какая в ближайшие лет десять будет наилучшей, – сказал Хэнк.

– Куда вы хотите его поставить? – спросил я.

Хэнк встал и достал большой архитектурный чертеж и разложил на кофейном столике передо мной планы большого двухэтажного здания.

– Я хочу с вашей помощью перестроить это здание под новый исследовательский центр. И вы сами выберете, куда поставить томограф. Это здание 1870-х в тюдоровском стиле, в котором мы хотим провести капитальный ремонт, потому что оно пустует больше семидесяти пяти лет и уже обветшало. Я хочу, чтобы в нем вы создали исследовательский центр.

Я посмотрел на чертежи. Я даже не знал, что значит «в тюдоровском стиле».

Хэнк терпеливо ждал, пока я перевариваю обрушенную на меня информацию, и затем продолжил:

– Вы создали центр в Университете Британской Колумбии и помогли им получить грант на финансирование нового МР-сканера.

«Откуда он узнал?» – подумал я. Потом я понял, что мой предыдущий руководитель доктор Лиддл, которому я помог написать заявку на грант и разработать план здания, написал мне рекомендательное письмо. К Хэнку, наверное, попало письмо от доктора Кларка.

Он продолжал:

– Вы подходящий человек для такой работы. И мне нравится ваш энтузиазм и отношение к работе.

Хэнк признался, что позвонил моим бывшим руководителям в УБК и поговорил с ними, пока я обедал. Видимо, они рассказали ему, как я допоздна сидел на работе, проводил вечера и выходные в тюрьме. Они также подчеркнули, что я соображаю в технике и люблю копаться в возможностях томографа.

– Так что же нам сделать, чтобы вы подписали бумаги? – Он показал на конверт, который до этого положил на столик между нами. – Я хочу, чтобы вы вышли из кабинета, зная, что получили хорошие условия, и чтобы вы приступили к созданию нашего центра.

– Ладно, если вы собираетесь оплатить томограф и ремонт здания, похоже, мне не надо включать все это в стартовый пакет. Мне нужны только средства на оборудование и персонал и для начала моей исследовательской программы. – Я прибавил: – МРТ-совместимое оборудование не дешевое. Понадобятся несколько сотен тысяч долларов, чтобы установить всю нужную аппаратуру и периферию для МРТ. А потом мне нужно будет еще взять нескольких сотрудников для своих проектов.

Хэнк медленно кивнул и спросил:

– Какой вы хотите оклад для начала?

Я назвал сумму вдвое больше того, что предлагали моим друзьям на начальных должностях на факультетах хороших университетов.

– Хорошо, – сказал Хэнк. – Вот что я сделаю. Я дам вам оклад чуть больше, чем вы запросили. И утрою ваш стартовый пакет.

У меня перехватило дух. Я стал искать ручку, чтобы подписать все бумаги, пока он не передумал.

– Мне очень нужно, чтобы вы пришли и помогли мне запустить эту программу. Когда можете начать?

– Завтра, – честно сказал я.

Хэнк долго смеялся и потом посмотрел на меня с улыбкой.

– Пожалуй, заканчивайте свои дела в Ванкувере и потом приезжайте пару раз встретиться с архитекторами. Можете начать подыскивать томограф, а я заплачу вам за это как консультанту. Потом в июле начнете работать у нас на полную ставку.

Дата начала больше соответствовала академическому календарю.

– Хорошо, – пролепетал я.

И подписал документы.

Магически возникла Рут и унесла бумаги.

– А теперь выпьем за наш уговор, и вы расскажете мне о своей работе с психопатами. Она меня захватила.

Следующий час мы обсуждали мое исследование и то, как Хэнк представлял себе новый центр.

Когда я вышел из кабинета доктора Шварца, меня встретил улыбающийся Винс Кларк.

– Как прошло? – спросил он, пока мы спускались по лестнице. – Он сделал тебе непререкаемое предложение?

– Какое предложение? – спросил я.

– Такое предложение, от которого нельзя отказаться, которое оставляет позади всех конкурентов. Хэнк говорил, что он это сделает.

Засада. Ну что сказать, это была лучшая засада, в которую я попадал. Я не мог сердиться на Винса.

– Да, он сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я переезжаю в Коннектикут, – ответил я и осознал эту мысль.

Я уеду из Ванкувера, где прожил последние семь лет. Я вспоминал первый день, когда ехал через границу на своем маленьком пикапе, нагруженном моими пожитками, весь взбудораженный ожиданием. Как же быстро пролетело время.

Ко мне вернулось то чувство безграничной энергии и возбуждения, которое я испытывал тогда. Пропала неуверенность в будущем, вопросы, в какую сторону мне идти и найду ли я работу. В моей жизни начиналось новое приключение.

Я вернулся в Ванкувер и уведомил домовладельца, что не буду продлевать договор на лето. Я решил взять небольшой отпуск между делами и в конце весны пройти по Тихоокеанскому гребню.

Еще я начал наводить справки о томографах и обратился за советом к Ричи Дэвидсону, у которого проходил собеседование в Висконсинском университете и который хотел взять меня на работу в новый центр нейровизуализации, финансировавшийся из Мэдисона. Он понял мое решение переехать в Коннектикут и сказал, что работа в Институте жизни и Йельском университете – это прекрасная возможность, которую никак нельзя упускать. Ричи дал мне много советов о покупке томографа. Он велел мне попросить компании, занимающиеся продажей томографов, прислать ко мне своих торговых представителей, но так, чтобы все они пришли ко мне одновременно и ждали у кабинета. Так они поймут, что им придется конкурировать друг с другом.

Поэтому я пригласил к себе представителей «Дженерал электрик», «Филипс» и «Сименс» на одно и то же время.

Первым я позвал к себе человека из «Филипс». Он изложил передо мной их новейшие разработки, с которыми они планировали впервые выйти на рынок МРТ. Я спросил его, чем их система отличается от других, у него не нашлось хорошего ответа. Он только смог сказать, что уступит ниже любой другой цены, потому что они очень хотят выйти на рынок в Коннектикуте. Цена меня интересовала во вторую очередь; нашей главной целью было приобрести аппаратуру наилучшего качества. «Филипс» ушел ни с чем.

Потом я побывал у «Сименс» и «Дженерал электрик», так сказать, на местах. «Сименс» мог похвастаться Массачусетской больницей общего профиля в Бостоне; а в «Дженерал электрик» предложили привезти меня с Хэнком в их штаб-квартиру в Висконсине, чтобы козырнуть своими производственными возможностями.

У «Сименс» был специализированный для исследования головного мозга томограф «Аллегра», сделанный в Германии по последнему слову техники, на тот момент это была главная звезда в созвездии аппаратуры для нейровизуализации. Мне не терпелось проверить ее. Еще я узнал, что Институт жизни вступил в партнерство с Хартфордской больницей, у которой в отделе радиологии стояли томографы «Дженерал электрик». «Сименс» был заинтересован в том, чтобы выйти на рынок в Хартфорде; фирма начала снижать цену на «Аллегру», чтобы сделать ее более конкурентоспособной. В конце концов цена упала более чем на 30 процентов, то есть больше чем на миллион долларов по сравнению с начальной. «Сименс» очень хотел ее продать.

Фирма организовала нам визит в их главный производственно-исследовательский комплекс в Бостоне. Я написал своему приятелю Ларри Уолду, физику, и дал ему знать, что мы едем. Ларри не пропустишь в толпе. Он очень крупный, заметно выше 180 сантиметров, с ярко-рыжими волосами. Ларри разделяет мою страсть к бифштексам и при этом женат на вегетарианке, так что всегда готов встретиться ради хорошего рибая. Лучше физиков, чем Ларри, мне не доводилось встречать. Он блестящий специалист, и с ним приятно работать.

Ларри рассказал нам об «Аллегре» в мельчайших подробностях. Он поразил нас ее техническими преимуществами, но рассказал и о некоторых недостатках. Я так и чувствовал, как не по себе представителю «Сименс», когда Ларри сказал, что система работает так быстро, что у нее проблемы с охлаждением. Я сделал себе пометку на виду у представителя. Я собирался использовать эти сведения, чтобы обговорить реконфигурацию нашей системы – и, может быть, еще большее снижение цены. И тем не менее «Сименс» стоял у нас на первом месте.

Это были отличная поездка и в довершение прекрасный кусок мяса для Ларри в «Мортонс стейкхаус».

Оставался еще только один визит.

Мы с Хэнком поехали в «Дженерал электрик». Компания доставила нас в Висконсин и рассказала о своих планах относительно следующего поколения исследовательских МР-томографов. Еще нас напоили и накормили.

Нас встретил мой друг Брайан Мок и помог представителям фирмы с презентацией в их лекционном зале. Ее провели несколько человек, которые рассказали нам о новейшем оборудовании и программном обеспечении.

Я спросил у них про глюк, который позволял нам собирать всего 512 изображений подряд, после чего все останавливалось и запускалось по новой. Оказалось, они еще не решили эту проблему. Потом продавцы показали мне несколько новых опций и каналов обработки данных. Я задавал вопросы и указывал на ограничения и потенциальные недостатки в их системе. Продавцы явно были не слишком технически подкованы. Я заметил, как Брайан усмехается у себя в углу. Система была настроена на обычную больничную работу и плохо годилась для исследовательских задач.

Пожалуй, я слишком круто с ними обошелся, но я старался доказать Хэнку, что я подготовился как следует и его не подведу.

Покидая штаб-квартиру «Дженерал электрик», я выходил вместе с вице-президентом по развитию. Я сказал ему, что Брайан Мок знает, как решить все проблемы, о которых я говорил на нашей встрече. Я предложил ему сделать Брайана руководителем отдела по развитию – и тогда Брайан снова сделает «Дженерал электрик» конкурентоспособной в области фМРТ.

Но сам я решил, что о «Дженерал электрик» не может быть и речи. Их технология в то время не могла конкурировать с другими в сфере функциональной нейровизуализации.

Мы с Хэнком сидели у него в кабинете в начале следующей недели. Я представил свои доводы в пользу покупки сименсовской «Аллегры». Показал Хэнку первоначальную цену и потом ту, о которой удалось договориться. Еще я получил гарантию «Сименс», что они доставят аппаратуру ко времени готовности нового здания. Я обсудил с ними все мелочи – проверку устойчивости, гарантию (со штрафами за неисправность) и условия обслуживания. В общем, я воспользовался опытом практически всех директоров МРТ-программ в стране. Я хотел сделать все возможное, чтобы мы получили хорошую систему по выгодной цене.

Хэнка все устроило, и мы заказали «Аллегру». Хэнк не забыл, что я сэкономил больше миллиона долларов. Через неделю я получил очень славную премию. Мне обязательно понравится жить в Коннектикуте.