Ритуал в борьбе с беспощадным мифом

История семьи Казанти начинается в первые годы этого столетия, на большой уединенной ферме в одном из экономически отсталых районов центральной Италии. Многие поколения семьи Казанти в поте лица добывали свой хлеб на этой земле, где они были не владельцами, а фермерами-арендаторами. Главой семьи был Капоччия, неутомимый работник, чей непререкаемый авторитет основывался на старых патриархальных правилах, следую­щих, по сути, феодальному образцу. Его жена словно сошла со страниц «Семейных книг» Леона Баттиста Альберти, написанных в конце XV века. Неутомимая и бережливая хозяйка, она была убеждена, что призвание женщины состоит в обслуживании семьи, а также в рождении и вос­питании детей; она никогда не оспаривала превосходства и прав мужчин, причем единственной ее наградой была собственная добродетельность. Она родила мужу пятерых сыновей. Младший, Сиро, стал главой семьи, о которой у нас пойдет речь.

Так повелось у этих людей, что если вы были рождены крестьянином, вы и умрете крестьянином. Работа была тяжелая, для удовольствий и праздников времени не было. Хотя пятеро сыновей научились читать и писать в дере­венской школе, никто не помышлял отпустить их с поля. Каждые рабочие руки были на вес золота; не существовало абсолютно никаких альтернатив. Да и что еще мог делать невежественный фермер, кроме как оставаться с семьей, заботиться о ней и откладывать сбережения в общую копилку по мере возможности? В единстве была сила или, по крайней мере, залог выживания. Никакие протесты со стороны сыновей не терпелись и даже не допускались. Им оставалось одно: осесть на этой земле, присоединив­шись к остальным.

В 1930-е годы семья по-прежнему жила обособленно в Тосканской Маремме и ее члены считали ее единствен­ной гарантией выживания и сохранения чувства собствен­ного достоинства. Уход из семьи был равносилен эмигра­ции и полному отрыву от корней без всяческих средств к существованию и какой-либо подготовки. Это означало остаться без помощи и поддержки в случае болезни или не­счастья. Излишне говорить, что большинство членов крестьянских семей, и в том числе Казанти, предпочитали оставаться вместе.

В этой среде отец, имевший сыновей, считался счаст­ливцем. У него были не только помощники в полевых работах, но и невестки, послушные и прилежные работ­ницы в доме и на поле. Поэтому поощрялась женитьба сыновей тотчас по достижении ими подходящего воз­раста. Новобрачная приходила жить в семью мужа и долж­на была подчиняться свекру, мужу, всем его братьям и всем их женам, которые пришли в дом раньше нее, и именно в указанном порядке. Казанти строго следовали этому вековечному укладу.

Первые четверо братьев были уже женаты какое-то время и привыкли к семейной жизни, когда Сиро, млад­ший, вернулся с войны. Он отсутствовал несколько лет, с 1940 по 1945, воевал и повидал много такого, что обита­телям фермы и не снилось. Кроме того, он получил про­фессию механика и права водителя грузовика. После демо­билизации из армии он вернулся на ферму и почувствовал себя там подавленно и отчужденно. Какое-то время он не в состоянии был включиться в работу и даже вынужден был лечиться от психического истощения. Постепенно он адаптировался и занял свое место в общей жизни, как много лет назад.

Вскоре «Капоччия» начал «обрабатывать» его по пово­ду женитьбы. Две невестки были беременны, и семье нужна была женщина для работы на кухне и ухода за скотом. Уже присмотрели невесту, дочь соседнего фермера. Оказа­лось, однако, что у Сиро другие планы. У него на примете была Пиа, хорошенькая портниха, с которой он познако­мился во Флоренции, когда служил в армии, и он решил наведаться к ней. Однако он нашел ее уже не вполне такой, какой помнил. Прежде живая и веселая, она была теперь подавлена и печальна. От нее после многолетней помолвки ушел жених, и ей казалось, что любви в ее жизни больше не будет.

Тем не менее Пиа приняла предложение Сиро напере­кор советам друзей и родственников («Ты не сможешь выдержать эту жизнь. Вот увидишь, ты скоро вернешься к нам»). Но Пиа знала, что она никогда не вернется. Для нее это было почти то же самое, что уход в монастырь. Казанти после многих колебаний и сомнений насчет «городской девчонки» в конце концов приняли ее. Они поняли, что она серьезная девушка, будет много трудиться и никогда не станет жаловаться.

Но времена изменились. В семье росла напряженность. Волна индустриального подъема достигла самых диких уголков Италии, и у Казанти появились контакты с внеш­ним миром. Они слушали радио, а приходя на рынок, видели массу нового. Невестки, привыкшие к положению рабынь и служанок в семье, были потрясены, увидев эле­гантных женщин, которые курили и даже водили машины! Они начали жаловаться на старого Капоччию, который не думал умерять свою диктатуру, и на свекровь, которая всегда принимала сторону «своих» мужчин. Например, только мужчинам позволялось по воскресеньям ходить в город, в то время как женщины должны были оставаться дома, готовя еду и ухаживая за скотом. Они начали роптать на эти ограничения, а самые отважные даже пытались уговорить мужей покинуть ферму. Но, видя опасность, пятеро сыновей объединились с родителями, образовав молчаливую коалицию. Они, сыновья, были «истинные» Казанти. Они должны были держать в подчинении своих женщин. Не могло быть никакой речи о жалобах, выраже­нии неудовлетворенности или о зависти. Всем должно было быть ясно, что в распределении работ и расходов нет никакой несправедливости: все делалось с соблюде­нием полного равенства. В отношении детей точно так же не допускались сравнения или оценки, соперничество было немыслимо, дети одного были детьми всех.

Так родился семейный миф «Один за всех и все за од­ного», в который верили все их знакомые. «Ни одна семья во всей округе не живет так дружно, как Казанти. Такая большая семья, и все любят друг друга; никакой вражды, никаких ссор...»

Пиа, жена Сиро, сыграла немалую роль в сотворении мифа. Ее, пришедшую в семью последней (и, соответ­ственно, бывшую у всех в подчинении), свекровь считала святой, при таком укладе жизни это редкость. Пиа была мудрой, всегда готовой помочь, беспристрастной матерью всех детей клана. С собственными детьми ей не повезло: она родила двух дочерей, а в семье ценились сыновья. Она обращалась с ним так же, как с их племянниками и племянницами, не выказывая никаких предпочтений. Более того, готовя и распределяя пищу, она всегда обслу­живала собственных детей последними. Иногда дочери находили ее плачущей в ее комнате, но в ответ на их во­просы она всегда отвечала, что у нее болит голова или что она плохо себя чувствует. Если муж, вернувшись с поля, жаловался, что ему всегда достается самая тяжелая работа, она старалась успокоить его, говоря, что он ошибается, что жизнь одинаково тяжела для всех.

На этом этапе мы обнаруживаем в наличии все атри­буты семейного мифа, как они описаны Феррейрой (Ferreira, 1963b). Первое поколение, представленное старшим Капоччия и его женой, твердо верило: «Выживание, без­опасность и достоинство человека зависит от семьи. Если оторвешься от семьи - пропадешь». В контексте реалий патриархальной фермерской субкультуры, гомогенной вследствие своей изолированности, такое утверждение не было лишено смысла.

В отсутствие альтернатив, информации и конфронтации не было и конфликтов. Но когда второе поколение - Сиро и его братья, - выросло, то стало ощущаться разрушительное напряжение. Фашистская эра с ее превознесением земле­пашцев миновала; демократизация, неся с собой бурную политическую жизнь, стала достигать самых отдаленных деревень. Труд фермера-арендатора считался теперь унизи­тельным и подневольным. Индустриальная культура утвер­ждала себя через кинофильмы, радио, рынки и неизбежные контакты с людьми, умеющими «быстро делать деньги».

Но братья Казанти, все еще руководимые старым Ка­поччия, были настроены недоверчиво. По всем признакам мир сошел с ума. Но они сильны все тем же - тяжелой работой и сплоченностью. Чтобы оставаться вместе, они должны были создать миф - продукт коллективного творчества, стойкость которого позволит группе устоять против любых разрушающих воздействий.

Этот миф, подобно всем другим, говоря словами Феррейры, «накладывает на своих приверженцев опреде­ленные ограничения, которые в конце концов приводят к грубым искажениям реальности. Вследствие этого миф меняет перцептивный контекст семейного поведения, давая готовые объяснения правил, управляющих отноше­ниями внутри семьи. Более того, содержание мифа отра­жает отчуждение группы от реальности, отчуждение, которое мы, таким образом, можем назвать патологи­ческим». Но для детей, рожденных в этой группе, миф, поскольку он существует, есть часть реальности, в которой они живут и которая их формирует.

Миф Казанти, донесенный до третьего поколения и обретший к тому времени полную законченность, пере­жил Капоччия и его жену и сохранился после того, как семья покинула ферму. К концу 1960-х вследствие кри­зиса, охватившего фермеров-арендаторов, пятеро братьев решили переселиться в город. Они были экс-фермерами, неотесанными и необразованными. Могли ли они рас­статься, поделив свои тяжело заработанные сбережения на крошечные доли? Куда лучше было оставаться вместе и организовать свое дело, которое бы выиграло от их спло­ченности.

Они основали строительную фирму, которая благодаря строительному буму тут же начала приносить доход. Впер­вые в жизни у них появился избыток денег: они смогли получать свою долю удовольствий в обществе потреби­телей. Они могли жить в городских квартирах. И вновь миф восторжествовал: все они вселились в один дом. У них были отдельные квартиры, но двери всегда были открыты для всех членов клана, и они могли навещать друг друга в любое время и без предупреждения.

По мере того как подрастало третье поколение, ситуа­ция осложнялась. Миф должен был приобрести большую ригидность, поскольку ожидания членов группы измени­лись и разрушительные тенденции усилились. Мелкобур­жуазное общество, в которое попали Казанти, отличалось конфронтациями и соперничеством. Детей сравнивали по их успехам в школе, по их физическим качествам, по их дружеским контактам и популярности. Новости и слухи перелетали от дверей к дверям; окна превраща­лись в наблюдательные посты.

Миф Казанти предельно кристаллизовался. Даже дво­юродные Казанти были истинные братья и сестры, они раз­деляли радости и огорчения друг друга. Вместе они пережи­вали неудачу одного, вместе радовались удаче другого. Непреложное, хотя и ни разу не провозглашенное правило запрещало им не только реплики, но и любые жесты, кото­рые можно было бы истолковать как ревность, зависть или соперничество.

Когда Сиро вместе с кланом переехал в город, его до­черям было пятнадцать и восемь лет. Зита, старшая, всегда была сорванцом. Смуглая, крепко сбитая, любящая дере­венскую жизнь и физическую активность, она страдала от перемены образа жизни. Девочка увлеклась учебой не из интереса или амбиций, а потому, что это давалось ей легко. Она продолжала чуждаться окружающего, была разочарована в городской жизни и мечтала лишь о том, чтобы когда-нибудь вернуться в деревню. На шестнад­цатом году в течение нескольких месяцев она страдала анорексией, после чего спонтанно излечилась от нее.

Нора, вторая дочь Сиро, была еще маленькой девочкой. Совершенно непохожая на свою сестру, она проводила время с двоюродной сестрой Лючианой, с которой они к то­му же учились в одном классе. Нора была ближе к Лючиане, чем к родной сестре. Худенькая и невзрачная, Лючиана отличалась живостью ума и честолюбием и всегда была первой ученицей в классе. Нора же не проявляла интереса к школьным занятиям и не завидовала успехам кузины.

В тринадцать лет с Норой произошла поразитель­ная метаморфоза. Прежде лишь хорошенький ребенок, она вдруг превратилась в необычайно красивую девушку. Не похожая ни на кого из членов семьи, она стала словно Мадонна тосканского ренессанса. Отец, Сиро, ужасно гордился ею. Он носил в бумажнике ее фотографию и по­казывал ее всем, кому только мог. Однако Нору это едва ли радовало: она нервозно реагировала на все комплименты. Ее вместе с Лючианой и другими кузинами и подругами заставляли выезжать на пикники и ходить на танцы по вос­кресеньям. Почти каждый раз она возвращалась подав­ленная, но не могла объяснить почему.

В школе ее дела пошли плохо. Даже когда она учила урок, она не могла ответить на вопросы. Вскоре после своего четырнадцатилетия она внезапно перестала есть. Всего за несколько месяцев она превратилась в скелет и должна была оставить школу. Три госпитализации, а так­же попытка индивидуальной терапии не помогли. По сове­ту местного психиатра семья обратилась в наш Центр.

В январе 1971 года состоялся первый сеанс. В соответ­ствии с нашей практикой того времени, мы заключили с семьей контракт на двадцать сеансов терапии. Сеансы должны были проходить через каждые три недели или более, по нашему решению. Семья приняла эти условия. Поездки на сеансы были для них дальним путешествием и требовали больших жертв. Они прибывали к нам, про­ведя в пути целую ночь, и сразу же после сеанса отправ­лялись в обратную дорогу.

На момент начала терапии отцу, Сиро, было 50, матери, Пиа, 43 года. Зита, которой было почти 22, числилась в Сиенском университете, но в тот период не посещала никаких занятий. Пятнадцатилетняя Нора была ужасающе худа и весила 33 кг при росте 175 см. Ее поведение было пси­хотическим. Совершенно отрешенная от всего происходив­шего на сеансе, она лишь стонала, то и дело повторяя стереотипную фразу: «Вы должны сделать так, чтобы я на­брала вес без еды». Мы узнали, что она проводила в постели целые месяцы, вставая с нее лишь для того, чтобы предать­ся обжорству, за которым неизбежно следовали приступы рвоты, оставлявшие ее в полном изнеможении.

Первая часть терапии - девять сеансов, продолжав­шихся с января до июня, - характеризовалась следую­щими основными моментами:

1) настойчивостью терапевтов, начиная со второго сеанса, на анализе отношений между членами ядерной семьи и всем кланом;

2) иронической позицией терапевтов по отношению к мифу и их попытки атаковать его «в лоб» посредством словесных разъяснений, а также наивных предписаний, направленных на то, чтобы вынудить семью открыто восстать против мифа;

3) основанной на несистемной установке линейной и моралистической убежденности терапевтов в том,что подлинным рабом мифа является отец, а не все члены семьи, как это было на самом деле;

4) попытками на шестом и седьмом сеансах, правда, безуспешными, пригласить на терапию только трех женщин в надежде, что без отца они будут откровенны; 5) игнорированием терапевтами характерного повторя­ющегося феномена, который обнаруживался на каж­дом сеансе: всякий раз, когда какой-либо член семьи вроде бы вставал на сторону терапевтов и принимался критиковать клан, находился другой член семьи, гото­вый преуменьшить или обесценить сказанное или же перевести разговор на второстепенную тему;

5) постепенным ослаблением болезненных симптомов у Норы от четвертого к шестому сеансу, на котором она появилась в хорошей физической форме;

6) предположением терапевтов, что Нора своим улуч­шившимся самочувствием защищает систему (по сути, не изменившуюся), и неспособностью команды, под­купленной этим улучшением, найти выход из возник­шего тупика.

В конце девятого сеанса терапевтическая команда решила приостановить лечение, заявив, что цель, к кото­рой стремилась семья, достигнута. Оставалось еще один­надцать сеансов, однако Нора прекрасно себя чувствовала и поступила ученицей в косметический салон. В действи­тельности мы хотели таким образом проверить состояние семьи. На случай, если улучшение состояния Норы ока­жется ложным, у нас оставалось в запасе еще одиннадцать сеансов. Телефонный разговор для отчета о прогрессе в самочувствии Норы и обсуждения дел был назначен на пятое сентября.

Отец пациентки позвонил, как договаривались. Нора была в порядке, но оставила работу и сидела дома в одино­честве, сторонясь даже родителей и сестры. Сиро говорил неуверенным, неопределенным тоном. Он спросил, не ну­жен ли еще сеанс. Мы оставили это на усмотрение семьи, но нам не сообщили о решении, несмотря на договорен­ность об этом.

Тем не менее, мы не ожидали последовавшего драмати­ческого поворота событий. В конце октября отец снова позвонил в Центр. Нора совершила попытку самоубийства и находилась в реанимационной палате местной боль­ницы. Ее нашли на полу ванной комнаты в коме, вызван­ной алкоголем и барбитуратами. Это произошло в вос­кресенье после того, как она вернулась в подавленном настроении с дискотеки, где была также ее кузина Лючиана. Нора воспользовалась тем, что находилась одна в квартире, и сделала трагический шаг.

На сеансе, состоявшемся после того, как Нору выпи­сали из больницы, семья, будучи в крайнем отчаянии, выдала важную информацию. Отец рассказал, что в сен­тябре клан выступил против продолжения семейной тера­пии. Было решено, что Сиро нет совершенно никакого смысла тратить свое драгоценное время и деньги теперь, когда Нора исцелилась.

Сестра Норы Зита сделала важное признание. Возмож­но, что в драме Норы значительную роль играла Лючиана. Летом Нора призналась сестре, что кузина преследует ее не один год. Она рассказала, что боится оставаться с Лючианой, что чувствует себя беспокойно и тревожно в ее при­сутствии, хотя сама не знает почему. Но в заключение Зита обесценила как чувства Норы, так и собственную информа­цию, добавив: «Может быть, это все Норе только кажется».

Нора ничего не сказала на это, зато родители высту­пили в защиту Лючианы. Она настоящая сестра для Норы, любящая и заботливая. И, честно говоря, их неприятно поражает бесчувственность Норы, ее нежелание прини­мать настойчивые и теплые приглашения Лючианы.

Но на этот раз терапевты не соблазнились приманкой. Несмотря на то, что некоторые члены семьи, казалось, готовы были проявить откровенность, терапевты теперь не собирались попадаться в прежнюю ловушку. Сеанс был приостановлен, и терапевтическая команда в полном составе обсудила новый поворот событий. Ошибки, сде­ланные на предыдущих сеансах, были ясны. Атака на этот бронированный миф только укрепляла его. Исходившее от терапевтов требование изменений вызвало в семейной системе страх крушения и вынудило Нору отказаться от своего симптома ради укрепления status quo.

В действи­тельности же ничего не изменилось.

Поскольку Нора и сама была участницей мифа, она в конце концов усомнилась в реальности собственных впечатлений. Как могло ей прийти в голову, что тетя Эмма и Лючиана не любят ее? Наверное, Лючиана кажется ей притворщицей, завистливой и злобной, только потому, что она, Нора, сама такова.

В связи с этим команда решила воздержаться от словес­ных комментариев. Требовалось изобрести и предписать такой ритуал, чтобы драматическая ситуация нашла в нем продолжение. Вместе с тем необходимо было предписать «патологию», то есть сохранение верности мифу, чтобы успокоить семью и одновременно поместить ее в пара­доксальную ситуацию.

Терапевты, вернувшись к семье, заявили, что они край­не озабочены сложившейся драматической обстановкой, но еще более - появлением в семье враждебности по от­ношению к клану, угрожающей миру и благополучию всей группы. Чрезвычайно важно, чтобы это не вышло наружу из семьи, и столь же важно, чтобы семья последовала предписаниям, которые терапевты собираются дать. Семья, находясь под должным впечатлением, согласилась на это. Предписание было следующее.

В течение двух недель до следующего сеанса через день по вечерам после обеда семья должна собираться при запертой входной двери. Все четверо членов семьи усаживаются вокруг обеденного стола, на котором не дол­жно находиться ничего, кроме часов, поставленных в центре. Каждый член семьи, начиная со старшего, в те­чение пятнадцати минут говорит о своих чувствах, впе­чатлениях и наблюдениях, касающихся поведения других членов клана. Если кому-то нечего сказать, он сохраняет молчание в течение тех же пятнадцати минут, и вся семья в это время также должна молчать. Когда кто-то говорит, все остальные слушают, воздерживаясь от любых ком­ментариев, жестов и не прерывая говорящего. Абсо­лютно запрещено продолжать дискуссии за пределами отведенного часа: все должно ограничиваться этими ритуально структурированными вечерними встречами. Что же касается отношений с другими членами клана, предписываются максимальная вежливость и услуж­ливость.

Этот ритуал, как можно видеть, преследовал несколько целей:

1) выделить ядерную семью из клана, заменив запрет го­ворить на табуированные темы обязанностью ясно по ним высказываться, в то же время наложив требо­вание сохранения тайны;

2) вернуть Норе позицию полноправного члена ядерной семьи;

3) поддержать зародившийся альянс двух сестер, при­надлежащих разным поколениям;

4) дать право - не формулируя его явным образом - каж­дому члену семьи высказывать свои впечатления без того, чтобы их оспаривали или обесценивали;

5) затруднить вполне возможную скрытность кого-то из членов семьи тревогой молчания;

6) предотвратить путем полного запрета каких-либо об­суждений вне предписанных встреч образование устойчивых тайных коалиций[19].

Предписание почтительности по отношению к клану определяло терапевтов как сторонников семейной гомеостатической тенденции и ставило семью в парадоксальную ситуацию. Собственно говоря, они столкнулись с неожи­данным изменением позиции терапевтов в тот самый момент, когда готовы были согласиться, что клан угрожает их существованию и выживанию Норы.

Семья выполняла ритуал и две недели спустя пришла к нам очень изменившейся. Нора, которую едва можно было узнать, рассказала, сколь много она теперь поняла о маневрах Лючианы, заставлявшей ее чувствовать вину за любой успех. Лючиана умела это делать без явных ком­ментариев: замыкаясь в молчании, выказывая подавлен­ность, демонстрируя определенную холодность по отно­шению к Норе. Это выглядело так, как если бы успехи Норы были личным оскорблением для Лючианы.

Пиа, со своей стороны, «открыла», что тетю Эмму (мать Лючианы) зависть гложет до такой степени, что это отравляет жизнь всем окружающим. Сиро тут же вмешался, заявив, что Лючиана и Эмма ведут себя так по неведению, а не потому что они «плохие». Нора заме­тила, что сама чувствует себя в чем-то «плохой» после своих слов о Лючиане.

Но правило «Отзывающийся плохо о своих родствен­никах - сам плохой» было нарушено, и благодаря этому стало возможно его обсуждение. Терапия наконец косну­лась нервного центра системы, и изменения последовали с невероятной быстротой. Как только пространство было освобождено от мифа, стало возможно работать с внутренними проблемами семьи.