Иллюстрация: анализ наименований Наполеона в «Войне и мире» Толстого

В аспекте всего сказанного выше о наименованиях как проблеме точки зрения весьма показателен анализ наименований Наполеона Бонапарта - как в речи действующих лиц «Войны и мира», так и в авторском тексте²⁴. Мы остановимся подробнее на этом анализе с тем, чтобы показать возможность обнаружения некоторых композиционных закономерностей в организации всего произведения в целом - на ограниченном материале наименований.

Надо заметить вообще, что отношение (русского общества) к называнию Наполеона проходит через весь роман. Эволюция отношения к наименованию Наполеона отражает эволюцию общества в отношении к самому Наполеону, а эта последняя несомненно составляет одну из сюжетных линий «Войны и мира».

Проследим коротко - по основным этапам - эту эволюцию.

Наполеона называют «Buonaparte» (подчеркивая его нефранцузское происхождение) в 1805 году в салоне Анны Павловны Шерер; но заметим, что князь Андрей зовет его «Bonaparte» (без и) (IX, 23), а Пьер - в противоположность всему обществу - все время говорит о нем как о «Наполеоне»²⁵.

Далее, после занятия французами Вены, состоится знаменательное высказывание Билибина о Наполеоне:

- Но что за необычайная гениальность! - вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. - И что за счастие этому человеку!
- Buonaparte? - вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot.
- Buonaparte? - сказал он, ударяя особенно на u. Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u*. Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court** (IX, 191).

* Надо его избавить от и.
** Просто Бонапарт.

Несколько ниже, в разговоре князя Долгорукова с князем Андреем и Борисом Друбецким, мы опять сталкиваемся с проблемой называния: от Наполеона получено письмо к императору, и наш двор в затруднении, как ему адресовать ответ («Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту», - предлагает Долгоруков); в конце концов останавливаются, по предложению Билибина, на обращении - «Главе французского правительства, аи chef du gouvernement francais» (IX, 307).

Там же мы узнаем о шутке Билибина, предложившего адресовать: «узурпатору и врагу рода человеческого». С этой шуткой мы встретимся снова в письме Билибина к князю Андрею (написанном уже после Аустерлицкого сражения) (X, 96).

Далее, после успехов Наполеона, русский и французский императоры должны встретиться в Тильзите, и мы присутствуем при знаменательном разговоре Бориса Друбецкого с неким генералом:

- Je voudrais voir le grand homme*,-сказал он [Борис - Б. У.], говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
- Vous parlez de Buonaparte?** - сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
- Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon***, - отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
- Ты далеко пойдешь,- сказал он ему... (X, 139).

* - Я бы желал видеть великого человека.
** - Бы говорите о Буонапарте?
*** - Князь, я говорю об императоре Наполеоне.

Итак, Бонапарт официально стал уже «великим человеком» и «Наполеоном», то есть тем, чем он был уже - и отчасти перестал уже быть - для Андрея и Пьера. В то же время этого не может еще понять Николай Ростов (см., например, X, 140), причем Ростов, вероятно, представляет вообще точку зрения армии, противопоставленной штабу²⁶.

А вскоре мы узнаем из письма княжны Марьи к Жюли Карагиной о том, что «Буонапарте... как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором» (К, 233).

Так, мы становимся свидетелями эволюции Наполеона в глазах русского общества²⁷ - и точно так же на наших глазах произойдет изменение отношения к нему в 1812 году. Ср. авторский пересказ общественного мнения (светских кругов) в начале войны 1812 года: «Они говорили, что без сомнения война, особенно с таким гением как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубоко­мыслен­нейших соображений...» (XI, 42).

В этой связи становится понятной функциональная смена авторской позиции, проявляющаяся в назывании Наполеона то одним, то другим именем - причем различные имена могут сталкиваться в одной фразе или находиться в непосредственной близости в тексте.

Например:

В 1809-м году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил заграницу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора (X, 152).

Очень часто внезапная смена имен Наполеона четко обозначает переход от одной точки зрения к другой:

Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что-то говорил ему. Ростов не спуская глаз... следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте (X, 147).

Описание тильзитской встречи здесь явственно дается сначала с безличной (или посторонней) точки зрения, а затем с точки зрения Ростова²⁸.

Аналогично строится и описание разговора Наполеона с казаком Лаврушкой (XI, 133-134): «Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта, или нет...» (внезапный переход на точку зрения русских, в частности, самого Лаврушки, - типичный случай несобственно-прямой речи). Или (там же): «Переводчик передал эти слова Наполеону... и Бонапарт улыбнулся» (точка зрения переводчика - или стороннего наблюдателя - мгновенно сменяется точкой зрения Лаврушки).

Ср. также следующую характерную фразу, где в обозначении Наполеона проявляется точка зрения не какого-либо конкретного человека, но вообще русского светского общества: «Градус политического термометра... был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию... мнение наше на счет Бонапартия не может измениться» (X, 87).

В других же случаях эта смена авторской позиции и переход на точку зрения участника действия не так очевидны, но мы можем о них догадываться по аналогии с только что сказанным. Примером может служить, в частности, сцена встречи Наполеона и князя Андрея, лежащего раненым на Аустерлицком поле: «Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания...» (IX, 356). Можно думать, что и здесь имеет место переход с точки зрения постороннего наблюдателя на точку зрения князя Андрея, совпавший с изменением отношения князя Андрея к Наполеону²⁹.

Показательно подобное же столкновение имен во внутреннем монологе Андрея (уже значительно позже): «Лучший [из русских генералов. - Б. У.] Багратион, - сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограни­ченное его лицо на Аустерлицком поле» (XI, 53). Когда князь Андрей говорит об оценке Наполеона, он называет его «Наполеоном» - то есть так, как называют его все вокруг в данный момент повествования; но, вспоминая о времени Аустерлица, когда все, и в том числе и он сам, называли его Бонапартом, он говорит о нем как о «Бонапарте».

В связи со сказанным мы можем предполагать, какое функциональное изменение вызвала бы в том или ином случае замена имени Наполеона. Ср., например, описание положения войск в начале главы XIV 2-й части первого тома «Войны и мира»: «Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремле, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений...» - пишет Толстой (IX, 206). Тут сказано - «Наполеон», и мы можем думать, что эта фраза дается от лица самого автора, то есть здесь представлено, по всей видимости, объективное описание стратегических возможностей. Но если бы мы заменили в этой фразе имя «Наполеон» на «Бонапарт», фраза воспринималась бы, скорее, как рассуждение самого Кутузова (то есть данное с его точки зрения).

Итак, на протяжении повествования мы становимся свидетелями изменения в наименовании Наполеона в русском обществе. Если в начале романа (особенно в первом томе) его почти повсеместно называют «Бонапартом», то в третьем томе это имя встречается в речи действующих лиц уже очень редко (а если и встречается, то обычно в речи таких персонажей, как Лаврушка, Макар Алексеевич), а в четвертом уже не встречается и вовсе³⁰. На этом фоне особенно значимы становятся отклонения: Пьер, который, как уже говорилось, называет его «Наполеоном», в то время как все говорят о нем как о «Бонапарте», или, напротив, граф Растопчин, называющий его «Бонапартом», когда все вокруг называют его «Наполеоном»³¹.

Так происходит в речи участников повествования; но вместе с изменением наименования Наполеона в речи персонажей меняется оно и в авторской речи. В первом томе «Войны и мира» Наполеон в большинстве случаев называется в авторской речи «Бонапартом»³²; во втором томе имена «Бонапарт» и «Наполеон» употребляются поровну; в третьем томе имя «Бонапарт» употребляется в единичных случаях, а в четвертом - не употребляется вовсе.

Мы видим, таким образом, что автор в своем отношении к Наполеону как бы следует за обществом, которое он описывает.