Глава 2. Истоки материализма. Антицерковный материализм XVIII в. Ламетри

Собственно материализм является красивым и полноправным способом познания действительности. В сущности, он совершенно невозможен без идеализма, как и наоборот, по одной простейшей причине. Как только ты

Глава 2. Истоки материализма. Антицерковный материализм XVIII в.

ставишь перед собой вопрос: я хочу узнать, как устроен мир, какова дей­ствительность? — ты понимаешь, что не знаешь ответа. И хуже того, задав­шись этим вопросом, ты этот ответ не получаешь. На этом рубеже действо кончается, и никто не придет и не объяснит. Ты должен искать ответы сам. Вот это и есть общий корень обоих измов.

Вглядитесь сами: как только ты осознаешь необходимость искать отве­ты, ты задаешь себе вопрос: а как их искать? И единственный ответ, кото­рый приходит: наблюдая, строя предположения на основе наблюдений и проверяя свои предположения собственными действиями. В действительнос­ти, возможно, этот способ и не единственный, но речь шла не о способе, а об ответе, который ты хотел получить, впервые задавшись таким вопросом.

Там, в самом начале пути, приходится пользоваться тем, что есть, а есть то, что было воспринято в этой жизни. Оно заполняет все мое созна­ние бесконечными образами, которые складываются в знания и жизненный опыт. И все эти знания и опыт говорят мне: любое живое существо, даже самое простейшее, налетев на препятствия, замирает, а потом начинает де­лать попытки его преодолеть. Но в этот миг замирания, оно, очевидно, изу­чает препятствие и создает его предположительный образ, а потом пытается преодолеть в соответствии со своими предположениями. И если преодолеть не удается, оно опять замирает и изучает препятствие, достраивая образ, и так до тех пор, пока задача не будет решена или существо не погибнет.

И уж точно так делал я сам и все, у кого я мог об этом спросить. И вот идеалист говорит себе: наблюдаемые мною явления удается объяснить, лишь предположив, что за ними стоят некие идеальные существа огромной мощи, которые и обеспечивают возможность нашему миру быть таким, каков он есть.

Материалист же говорит себе: возможно, что мир таков, каким он видит­ся идеалистам, но если предположить, что он объясняется из самого себя без идеальных сущностей, то не найду ли я этому подтверждение в жизни?

Но единая исходная точка — это еще не все, что делает материализм и идеализм единым способом познания мира. О ней материалисты и идеалис­ты иногда вспоминают или догадываются. Но вот что совершенно забывает­ся ими в пылу борьбы, так это конечная точка, или вопрос: и что?

Представьте себе, что однажды будет окончательно доказано, что прав материализм. Что тогда должен сказать и сделать идеалист? А что скажет себе материалист, когда Бог вдруг явится ему — что, кстати, и бывало со многи­ми из ученых в виде озарений, менявших их жизнь. Должен он сказать себе, что проиграл и жизнь прошла зря? Или же он должен сказать: и что?

И что из этого следует? Не то ли, что путем упорных совместных усилий мы нашли истину и теперь знаем, как устроен мир. И опять: и что? Ну, знаем мы, как устроен мир, и что? Что делать-то с этим? Битва завершена, мы победили, зачем? Ради чего все это?

Очевидно, что этот вопрос так сложен для человека разумного в начале его поиска, что он не в силах на него ответить. Но он почему-то и не в силах сказать себе: к тому времени, когда я дойду до завершения поиска, мои способности так разовьются, что я сумею начать исследовать открывшееся

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 5

мне, как новый вопрос, и сделаю из него задачу, которая мне будет по силам. Человек не может жить в спокойном доверии в себе, и он, словно сдавая какой-то школьный экзамен, стремится поспешно показать, что в состоянии решить любые задачи, которые ему попадутся на глаза, прямо сейчас, прямо детскими мозгами.

И вот идеалист решает окончательный вопрос, заранее отдавая себя в руки тех самых высших сил, о существовании которых только предположил, и тем самым перекладывает с себя на них не только доверие, но и ответ­ственность.

А материалист сбегает от таких вопросов в политическую демагогию, заявляя, что конечные вопросы не важны, а поскольку никаких Богов нет, то надо позаботиться о земной жизни и перестроить общество, изменив способ существования людей.

Погодите! Но разве уже доказано, что Богов нет? Это же еще только предположение! И разве доказано, что они есть? Даже если это доказано для кого-то, это еще не доказано для меня лично. Почему же мы все бросились врассыпную, будто из пещеры, в которую мы всего лишь покидали камня­ми, действительно кто-то вышел? Или, наоборот, в пещеру, где мы сидим и смотрим на тени на стене, кто-то вошел и сказал: Ай-я-яй!

Вавилонская башня Библии — это Наука. Именно с ее появлением уте­рялся единый язык, и мы разошлись, разбежались на все четыре стороны.

Материализм, до тех пор, пока он не превращается в политическую партию перестройщиков общества и врагов идеализма, — прекрасная фило­софия. Более того, обязательно необходимая часть философии. Без него по­иск истины будет многократно медленнее. И до тех пор, пока материализм ищет, я материалист. Худо становится лишь тогда, когда материализм начи­нает вещать, закидывая готовыми ответами. Но это уже и не материализм, а, к примеру, политический Материализм.

Политический Материализм — это партия или сообщество людей, ко­торые используют материализм для захвата власти в мире. Помешать им нельзя, да и не стоит. Ведь это означало бы потерю собственной цели — поиска истины или познания действительности. Но ведь и они не в силах помешать мне, когда я верен своей цели. Мне достаточно распознать в том, что читаю, наслоения политических или общественных интересов, и я свободен. Вот и весь прием очищения. А в мое общение с истиной никто вмешаться не мо­жет, как и в общение со смертью. Оно слишком личное.

Начать рассказ о материализме XIX века необходимо с его истоков. Но я сделаю это кратко и ограничусь лишь XVIII веком, и приведу в качестве примера лишь одно небольшое, но показательное рассуждение Ламетри. Го­ворить подробнее о материалистах XVIII века есть смысл лишь при рассказе о поисках души. Сознание как таковое еще слишком мало их занимало. По­этому я возьму у Ламетри лишь пример того, как мог рассуждать материа­лизм, когда он не воевал с религией или идеализмом, а просто искал отве­ты, сделав предположение, что все объяснения явлений природы можно

Глава 2. Истоки материализма. Антицерковный материализм XVIII в.

обнаружить в ней самой. Но это показательный пример, потому что в нем видна та игра, которую ведет Материализм.

«Итак, рассмотрим добросовестно и беспристрастно, что могут открыть нам наши чувства в отношении материи, сущности тел, в особенности органи­зованных, но будем видеть только то, что есть в действительности, и не будем прибегать к вымыслам» (Ламетри, Traite de L'ame // Деборин, с. 50).

Вот сущность материализма XVIII века, как бы его манифест. Какой? Чтобы понять, надо выделить последнее требование — не прибегать к вы­мыслам. Это скрытая боль думающих людей той эпохи, которая на деле часто оказывалась главным содержанием их материалистической политики — ра­зоблачением вымыслов Церкви. С точки зрения чистоты рассуждения — это отрицательное требование в созидательной и красивой программе. Впрочем, оно вполне допустимо, если принять его для себя, то есть как поставленное себе самому условие чистоты рассуждений и недопущения ничего, что не соответствовало бы требованиям беспристрастности в оценке воспринятого. Но оно не для себя, это и есть игра.

Ламетри писал это в 1750 году во Франции, где в то время правило картезианство. Картезианство устами Декарта заявило, что единственным бесспорным качеством материи является протяженность. Картезианцы иног­да говорили о ней как о плотной протяженности. Все это накладывалось на идущее еще от Аристотеля древнегреческое представление, которое, навер­ное, было народным, что вещество не обладает способностью к движению и жизни. Они должны вноситься в него извне. И то, что вносит жизнь и движе­ние в вещество, является душой.

Поэтому для материалистов XVIII века попытка увидеть движущее на­чало, как естественно присущее веществу или материи, неожиданно пре­вратилась в уничтожение понятия души, по крайней мере, такого, как оно существовало у верующих людей. Это могло привести к вполне естественно­му выводу: мы не знаем, что такое душа и есть ли она вообще, но беспристра­стное рассмотрение свойств материи показывает, что источник движения можно найти в ней самой, а значит, прежнее понимание души в этом отноше­нии не соответствует действительности.

К стыду материалистов, надо признать, что как только естествознание обнаружило первые признаки того, что можно было посчитать внутренним источником движения, они бросились воевать с Религией и растравливать души людей на свержение существующего порядка.

Что именно изменилось в понимании материи ко времени Ламетри?

«Все философы, внимательно изучающие природу материи, рассматривае­мой как таковая, независимо от всех форм, образующих тела, открыли в ней различные свойства, вытекающие из абсолютно неизвестной сущности. Таковы:

во-первых, способность принимать различные формы, появляющиеся в самой материи, благодаря которым материя может приобретать двигательную силу и способность чувствовать;

во-вторых, существующую протяженность, принимаемую ими за атрибут (свойство), а не за сущность материи» (Там же, с. 51).

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 5

Очевидно, что Картезианское понимание материи как протяженной субстанции теперь становится наименее значимой чертой. Главным оказыва­ется способность принимать формы. Не знаю, перевод тут неудачен, или Ламетри выбрал неудачное слово для обозначения того, что видел, но эти «формы» — вовсе не формы в современном понимании. К счастью, чуть позже он сам пояснит, что имеет в виду.

«Но части этой субстанции, принимающие различные формы, не могут сами давать их себе; их дают им всегда другие части этой же субстанции, уже облаченной в эти формы. Итак, действие этих частей, воздействующих одни на другие, порождает формы, посредством которых движущая сила тел становит­ся действительно активной.

По моему мнению, формы, производящие другие формы, можно, по примеру древних, свести к холоду и теплоте; так как действительно эти два общих активных свойства, по-видимому, вызвали на свет все тела в подлунном мире» (Там же, с.57).

И что же это значит? А то, что, глядя на живое, что движется, — на­пример, на себя,— мы можем предположить, что оно движется, потому что его понуждает к этому живая душа, а можем предположить и то, что причи­на совсем иная, но ее очень сложно рассмотреть. Источник движения на самом нижнем уровне может быть связан с той же теплотой, но мы этого не можем рассмотреть, потому что мы сами или наблюдаемые живые существа очень сложны, а в последовательности усложнений, которую можно видеть как череду жизненных форм, первопричины прячутся за проявлениями, ко­торые единственные и доступными прямому наблюдению.

«Древние справедливо замечали, что эта движущая сила действует в суб­станции тел лишь тогда, когда эта последняя облечена в определенные формы. Они наблюдали вместе с тем, что все вызываемые ею различные движения под­чинены и управляются этими различными формами. Поэтому формы, посред­ством которых субстанция тел может не только двигаться, но двигаться раз­лично, были названы материальными формами» (Там же, с. 56).

Не знаю, насколько ценно для материалистов это понятие «материаль­ных форм», но из этого рассуждения очевидно, что именно многочислен­ные формы, сквозь которые проявляется источник движения, и мешают нам его рассмотреть. Мы не видим самого движения, мы все время видим то, что движется. Если отбросить все эти внешние одежки, в которые оно рядится, то мы увидим Движение само по себе! Можем увидеть, хотя Мате­риализм не допускает такой возможности, считая, что движение и материя неотделимы друг от друга, и движение есть лишь свойство материи. Ламетри не гнушается привести доказательство этого даже от лица теологии, попут­но поддев «христианских схоластиков»:

«Они могли бы обратить внимание на то, что сам бог сказал, что он "запе­чатлел активное начало в элементах материи " (Книга Бытия I, Исайя, LXVI)» (Там же, с. 58).

Это очень важное заявление. Здесь проговорился материалист-политик. Ведь, в сущности, он говорит этими словами теологам: не ходите за эту

Глава 2. Истоки материализма. Антицерковный материализм XVIII в.

черту, это требование вашей же веры. Тем самым он превращает это требова­ние и в часть веры Материализма, полностью противоречащее понятиям науки как поиска истины. Наш советский Диалектический материализм оп­ределенно травил тех, кто не понимал «диалектику формы и содержания». Попытаться оторвать форму или движение от вещества или материи, кото­рым они принадлежат, было бы верхом неосторожности. Ленин и Энгельс не преминули бы заклеймить такого отступника последними словами как не понимающего сущности правильного Материализма. Ну, а их товарищи сде­лали бы из этого организационные выводы. Почему?

А что будет, если посчитать, что форма может быть снята с материи, которая ее имеет? Думаете, тогда материю можно будет рассмотреть как таковую? Да, но не только. Тогда и форма обретает самостоятельное суще­ствование. А с ней и идеализм. А что будет, если снять все формы и увидеть САМО Движение? Тогда можно допустить кощунственное предположение, а не скрывается ли за Движением, как движение за теплом, а тепло за тела­ми, нечто, что движет? Источник!..

Ладно, это только предположения. Меня же интересует сознание. Ламет-ри в этой работе не говорит о сознании, но у него есть рассуждения, на которых Материализм XIX века основывал свое понимание сознания. Он говорит о нем как о способности чувствовать. Не буду заниматься его разбор­ками с картезианством, которое пыталось доказать, что у животных нет души. В сущности, материалисты делают то же самое, заменяя душу способ­ностью чувствовать. Но, доказывая, что эта способность есть у всех живых существ, они тем самым протягивают линию развития чувствительности до самых глубин вещества, пытаясь доказать, что чувствительность — это есте­ственное свойство материи.

«Опыт доказывает нам существование одинаковой способности чувство­вать как у животных, так и у людей. <... >

Надо, однако, с такой же откровенностью признать, что нам неизвестно, обладает ли материя сама по себе непосредственной способностью чувство­вать или же только способностью приобретать ее посредством модификаций или принимаемых ею форм, ибо несомненно, что эта способность обнаруживает­ся только в организованных телах» (Там же, с. 58—59).

В высокоорганизованных белковых телах, — стала говорить выросшая из этого утверждения Физиология, принявшая задачу доказать, что чувстви­тельность есть свойство материи, как программу действия. Все учебники Физиологии начинаются с рассуждений о том, где там кончается простей­шее реагирование и начинается чувствительность, а кончаются попытками объяснить, как из чувствительности рождается сознание.

Это верный подход, как я думаю. Чтобы найти истину, предположение надо отбросить в любом случае. Оно или неверно или исчерпало себя, приве­дя к ответу. К сожалению, ответа еще нет, но и сказать, что материализм не верен как предположение, тоже не получается. Вероятно, ему придется при­знать, что образ препятствия был создан им недостаточно точно, постоять, подумать, сделать новые допущения и попробовать еще раз.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 5

Но это означает, что Материализму придется немножко измениться, как, впрочем, он и делал уже не раз. И он, и Идеализм. Собственно говоря, и антицерковный Материализм французских материалистов XVIII века — пер­вый откровенно политический Материализм, приведший к революции, — был изменением механического Материализма века семнадцатого. А тому предшествовали разные материализмы вплоть до древнегреческого. Из Мате­риализма политического вырастает Материализм середины XIX века, кото­рый получил название Вульгарного. Из борьбы с вульгарным Материализ­мом рождается Материализм Диалектический.

В сумме это и был Материализм молодой части философского сообще­ства, задумавшего превратить философию в Науку.