Социально-психологическое направление в России конца XIX — начала XX века

Специфика национальных школ в социальной психоло­гии. К числу актуальных методологических проблем всемир­ной истории социальной психологии следует отнести и вопросы, связанные с соотношением общечеловеческих и на­ционально-специфических тенденций, с особенностями станов­ления и развития различных национальных школ, направлений и течений в этой области.

В общей концепции истории социальной психологии не­обходимо видеть место и роль специфических национальных установок и традиций в развитии данной науки как за рубе­жом, так и у нас.

Социальная психология, как и любая другая наука о че­ловеке, содержит в себе всемирно-исторический опыт челове­чества на пути постижения его бытия под своим углом зрения. Она пытается осмыслить и осветить общечеловеческие зако­номерности социального поведения, взаимодействия, отноше­ний и общения людей.

Это, однако, не означает, что национальные особенности той или иной страны, ее истории, характера и менталитета на­рода не оказывают никакого влияния на ход развития социаль­но-психологической мысли.

Есть все основания говорить не только об общих тенден­циях процесса становления социальной психологии в качестве мировой науки, но и об особенностях формирования и развития национальных школ и направлений в различных странах.

Исторически своеобразные условия человеческой жизне­деятельности в разных странах порождают потребность и в по­стижении их специфических социально-психологических проблем. А характер народа, его менталитет так или иначе, но неизбежно сказывается на способах постановки, видения и решения этих проблем его представителями в мире науки. Суще­ственно при этом и влияние культурных, духовных, философс­ких и социологических традиций.

Из всей совокупности названных факторов складывает­ся и своеобразие направленности социально-психологической мысли, те или иные приоритеты в выборе как проблем, так и методов их концептуального осмысления и эмпирического ис­следования.

Достаточно очевидно, например, различие социально-пси­хологических школ в Европе и в Америке.

Для европейской социальной психологии, в отличие от аме­риканской, характерен более высокий интерес к теоретической социальной психологии, но вместе с тем у нее меньше развер­нут потенциал экспериментальной, эмпирической и особенно прикладной сферы данной науки. У американских же исследо­вателей, наоборот, повышен интерес к проблемам социально­го контроля поведения личности в группе, применению этой науки в промышленности, рекламе, торговле, управлении и дру­гих сферах социальной жизнедеятельности человека.

Здесь, очевидно, сказался как менталитет американского характера, так и отразившие его философские и культурные традиции американского прагматизма.

Особенности становления и этапы истории отечественной социальной психологии. Но если для представителей западно­европейских школ характерен интерес к детальному анализу отдельных составляющих и элементов социальной психологии (Вундт — анализ структурных составляющих психологии на­рода, Фрейд — структура и механизмы функционирования со­знательного и бессознательного в психике индивида, Тард — исследование подражания, Лебон — психологии народов и масс), то для социально-психологического направления в России ха­рактерным оказывается внимание не к тем или иным явлениям, а к глобальным социально-психологическим проблемам.

Об этом говорит прежде всего повышенный интерес оте­чественных ученых к социально-психологическим факторам российской истории, к психологии различных массовых социальных и политических движений, духовной жизни общества, политической борьбы и революционного движения.

Отличается подход российских исследователей к феноме­ну психологии народа и от подхода к нему немецких или фран­цузских коллег. Если у западноевропейцев он носит достаточно общий характер, то у русских социальных психологов это преж­де всего интерес к психологии собственного народа, сопряжен­ный с психологическими факторами российской судьбы. Отсюда и сильная традиция обращенности к философско-социологическим аспектам социальной психологии, озабоченно­сти судьбой страны и народа, активное участие в идейной борьбе за идеалы свободы и демократии против самодержав­но-крепостнической системы.

Разумеется, спецификой стартовых позиций исследова­телей далеко не исчерпываются возможности характеристи­ки национальных особенностей процесса формирования социально-психологического направления в России.

В полной мере они могли бы быть выявлены лишь в ре­зультате сравнения всей истории отечественной и зарубежной социальной психологии, что выходит за рамки задач настоя­щей работы.

Поэтому, отсылая читателей к уже имеющимся обзорам раз­вития зарубежной социальной психологии [1]—[4] мы ограничим­ся тем, что хотя бы бегло ознакомимся с ходом становления и развития лишь отечественной социально-психологической мысли.

Есть основания говорить о следующих стадиях или ве­хах в становлении и развитии отечественной социальной пси­хологии.

1. Становление социально-психологического направления в России (вторая половина XIX — начало XX века).

2. Развитие социальной психологии в период 20-х гг.

3. Перерыв в развитии (30—50-е гг.).

4. Возрождение отечественной социальной психологии (60-е гг.).

5. Оформление современной отечественной социальной психологии в систему научного знания (70—80-е гг.).

Предпосылки становления социально-психологического направления в России. Становление отечественной социаль­ной психологии в России осуществлялось во второй полови­не XIX века в форме течения или направления мысли преимущественно в лоне философии, социологии и психоло­гии. Вместе с тем ряд отдельных высказываний о различных социально-психологических явлениях (социальное настрое­ние и общественное мнение, дух времени, нравы, обычаи и традиции и т. д.) мы находим в трудах русских философов, революционных демократов В. Г. Белинского, А. И. Герце­на, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писаре­ва и социологов П. Л. Лаврова, М. М. Ковалевского и др.

Не менее существенное влияние на процесс формирования отечественной социально-психологической мысли оказали и оста­ющиеся пока, по словам Е. А. Будиловой, вне поля зрения исследо­вателей письма, публицистика и художественные произведения русских писателей — Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Чехова, Г. И. Успенского и дру­гих, которых волновали проблемы социальной психологии [5, с. 9]. Однако к числу собственно зачинателей и крупнейших представителей отечественной социальной психологии, склады­вающейся на рубеже XIX и XX веков, мы относим в первую оче­редь Н. К. Михайловского, Г. В. Плеханова, Н. А. Бердяева и В. М. Бехтерева.

Социально-психологические взгляды Н. К. Михайловского. Особенно ощутимый вклад в развитие социально-пси­хологической мысли в России был внесен русским социоло­гом, публицистом, теоретиком либерального народничества Н. К. Михайловским (1842—1904) [6]—[8, с. 203—207]. Ин­терес Михайловского к вопросу о месте и роли психологи­ческого фактора в историческом процессе не был случайным. Он объяснялся прежде всего насущными потребностями на­роднического движения в России второй половины XIX века. Конечно, как выдающийся идеолог русского народничества, он делал это со своих позиций представителя так называе­мой субъективной школы в русской социологии.

Н. К. Михайловскому принадлежит неоспоримая заслуга в постановке и разработке ряда важных проблем социальной психологии применительно к пониманию социально-политичес­ких условий функционирования и развития общества.

В противовес фаталистическим и вульгарно-социологи­ческим концепциям Н. К. Михайловский подчеркивал значение психологического фактора, в частности сознательной деятель­ности людей в историческом процессе. "Сознательная деятель­ность человека, — писал он, — есть такой же фактор истории, как стихийная сила почвы или климата" [9, с. 101].

При этом Н. К. Михайловский не только отмечал значение субъективного, психологического фактора в историческом про­цессе, но и настойчиво призывал обратиться к изучению социаль­но-психологических явлений как к средству более полнокровного объяснения исторического процесса. Итогом этого был вывод о необходимости разработки такой науки, которая бы специально исследовала массовую психологию, ее место и роль в социальных движениях, восполняя тем самым существенный пробел в систе­ме социальных наук. "...Коллективная, массовая психология, — отмечал Н. К. Михайловский, — еще только начинает разраба­тываться, и сама история может ждать от нее огромных услуг" [10, с. 162].

Н. К. Михайловский убедительно аргументировал особую роль социальной психологии в изучении именно массовых со­циальных движений. "Потрудитесь припомнить весь цикл су­ществующих так называемых социальных наук, — замечает он, — и вы увидите, что ни на одну из них нельзя возложить обязанности изучения массовых движений как таковых, т. е. в их существенных и самостоятельных чертах. Правда, уголов­ное право знает, например, соучастие в преступлении, бунт, восстание; политическая экономия знает стачку, эмиграцион­ное движение; международное право знает войну, сражение. Но уголовное право ведает предмет с точки зрения виновности и наказуемости, политическая экономия — с точки зрения хозяй­ственных последствий, международное право — с точки зре­ния известного, постоянно колеблющегося, так сказать, кодекса приличий. При этом массовое движение, как общественное явле­ние, в своих интимных, самостоятельных чертах, как явление, имеющее свои законы, по которым оно возникает, продолжает­ся и прекращается, остается совершенно даже незатронутым. По-видимому, история должна ведать занимающие нас вопросы. Но история до сих пор не знает, что такое она сама и в чем состоит ее задача... Во всяком случае, для уразумения природы массо­вых движений история представляет до сих пор только гигантс­кий склад материалов" [11, с. 104—105].

В работах Н. К. Михайловского содержится не только при­зыв к изучению психологии массовых движений, но и многочис­ленные и в ряде случаев интересные, хотя и далеко не всегда бесспорные, попытки характеристики самих механизмов измене­ния психического состояния и поведения больших социальных групп.

Особое место в воззрениях Н. К. Михайловского занима­ет концепция психологии героя и толпы как одной из важней­ших форм проявления массовой психологии. Последняя, то есть психология толпы, по Н. К. Михайловскому, порождается все­ми условиями жизни общества, которые обрекают народ на нищету и духовное опустошение. Поэтому масса превращает­ся в "толпу", которую "герой" своим примером может увлечь или на подвиг или на преступление. Личность героя объявля­лась, таким образом, творцом истории, а последняя представа­ла как результат взаимодействия героя и толпы.

Толпой, по Михайловскому, следует называть массу, спо­собную увлекаться примером. Толпа "выдавливает" героя в оп­ределенные моменты истории. Герой при этом оказывается центром, аккумулирующим умственную и нравственную энер­гию толпы. Главным механизмом взаимодействия героя и тол­пы является подражание толпы герою и взаимоподражание людей в толпе.

Наклонность масс к подражанию объясняется не только их легкой внушаемостью, доверчивостью, податливостью внеш­нему воздействию, но и магнетической силой самого героя, си­лой его авторитета. Обращался Н. К. Михайловский и к анализу массового настроения людей для объяснения революционного движения.

Концепция "героев" и "толпы" нашла отражение в целом цикле статей Н. К. Михайловского по социальной психологии: "Герои и толпа" (1882), "Патологическая магия" (1887), "Сила подражания" (1879) и др.

Социально-психологические воззрения Г. В. Плеханова. В этом же ряду стоит русский революционер и мыслитель, ос­нователь социал-демократического движения в России, видный теоретик марксизма, публицист Г. В. Плеханов (1856—1918), который внес большой вклад в становление отечественной со­циально-психологической мысли. Г. В. Плеханов дал глубокий анализ психологии демократического движения в России, пси­хологических особенностей различных эпох или духа времени. Г. В. Плеханову принадлежит опыт глубокого социально-пси­хологического анализа различных форм общественного созна­ния — литературы, искусства, философии [12]—[15, с. 213—221].

Велика заслуга Г. В. Плеханова в противостоянии по­пыткам вульгарно-социологического истолкования истории, недооценки роли общественного сознания и прежде всего об­щественной психологии в социальной жизни.

Раскрывая диалектическую связь экономики и общественной психологии, Г. В. Плеханов отмечал, что нет ни одного историчес­кого факта, который бы не был обязан своим происхождением об­щественной экономике, "...но не менее верно и то, что нет ни одного исторического факта, которому не предшествовало бы, которого не сопровождало бы и за которым не следовало бы известное со­стояние сознания" [16, с. 247—248].

Из общественного сознания Г. В. Плеханов особо выде­лял явления социальной психологии.

Он неоднократно говорил о необходимости обратиться к серьезному изучению общественной психологии для более глу­бокого понимания многообразных форм общественного созна­ния, движения научной мысли и истории искусства.

"Чтобы понять историю научной мысли или историю ис­кусства в данной стране, недостаточно знать ее экономию.

Надо, — говорил Плеханов, — от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения и пони­мания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологий" [16, с. 247].

Заостряя эту мысль, Г. В. Плеханов отмечал, что без по­нимания общественной психологии "нельзя сделать ни шагу в истории литературы, искусства, философии и проч.".

Г. В. Плеханов не только раскрывает, но и дает определе­ние самого понятия "общественная психология". Об обществен­ной психологии он говорит как о "преобладающем настроении чувств и умов в данном общественном классе данной страны и данного времени".

Г. В. Плеханов говорит здесь об общественной психоло­гии как о живом и цельном явлении, которое он и стремится охватить одним понятием — преобладающее настроение чувств и умов.

Вместе с тем рассматриваемое определение не охваты­вает всего многообразия форм общественной психологии ("дух времени", национальная психология, психология клас­са, профессиональная психология), сводя их к одной классо­вой психологии, хотя в других случаях Г. В. Плеханов не ограничивается этим и говорит также об особенностях на­строений времени и духа эпохи в целом, об особенностях на­циональной психологии.

Определение общественной психологии как преоблада­ющего настроения чувств и умов отражает только одну ее грань — динамичность, подвижность. Между тем обществен­ная психология — это не только данный, преходящий со вре­менем настрой чувств и умов, не только динамическое состояние умов и нравов, но и некоторые устойчивые формы — навыки, привычки, традиции, коренные интересы и т. д., которые как раз и позволяют нам говорить об определенных и весьма устойчивых чертах классовой, профессиональной и национальной психологии, несмотря на перемены в настрое­нии данных социальных групп.

Следует вместе с тем отметить, что рассматриваемое оп­ределение общественной психологии не совсем полно выражает и взгляды самого Г. В. Плеханова, его понимание общественной психологии. В другом месте он дает более широкое ее толкова­ние, не ограничиваясь характеристикой одной изменчивой сфе­ры, но включая сюда и весьма устойчивые элементы психики — привычки, нравы и традиции людей и т. д. [16, с. 262].

От понятия общественной психологии Плеханов перехо­дит к определению ее места и роли в социальной структуре об­щества. В "Очерках по истории материализма" Г. В. Плеханов расчленяет всю социальную структуру общества на пять сле­дующих элементов: "данная степень развития производитель­ных сил; взаимоотношения людей в процессе общественного производства, определяемые этой степенью развития; форма общества, выражающая эти отношения людей; определенное состояние духа и нравов, соответствующее этой форме об­щества; религия, философия, литература, искусство, соответ­ствующие способностям, направлениям вкуса и склонностям, порождаемым этим состоянием" [17, с. 171].

Общественная психология в данной пятичленной струк­туре выступает как "определенное состояние духа и нравов", соответствующее политической форме общества, и играет роль связующего звена между этой формой и формами обще­ственного сознания — религией, философией, литературой и искусством.

На тесную взаимосвязь "идеологической" и социально-психологической сторон общественного сознания Плеханов ука­зывал, например, характеризуя религию. Последнюю он определял как более или менее стройную систему представле­ний, настроений и действий. Представления образуют мифоло­гический элемент религии; настроения относятся к области религиозного чувства, а действие — к области религиозного поклонения или, как говорят иначе, культа [18, с. 330].

Г. В. Плеханов рассматривал общественную психологию как психологическую почву, на которой вырастает не только религия, но и вообще все другие формы общественного созна­ния, в том числе искусство, литература и философия.

Так, всеобщее увлечение древностью в искусстве, харак­терное для эпохи Возрождения, было одним из симптомов ново­го общественного настроения. Буржуазная драма, по мнению Г. В. Плеханова, также была вызвана к жизни определенными изменениями в психологии французской буржуазии, и прежде всего ее оппозиционным настроением.

В связи с переменой преобладающего общественного на­строения и превращением его из оппозиционного в революци­онное происходит изменение эстетических запросов и оценок в искусстве. Жанровая живопись, как писал Плеханов, в духе Гре­за, (с характерной для нее фигурой нравственного отца семей­ства в центре картины), еще не так давно вызывавшая всеобщий энтузиазм, затмевается революционной живописью Давида и его школы, для которого "Брут" не только отец, но и гражда­нин, не останавливающийся ни перед чем во имя Республики [19, с. 426—427].

Таким образом, искусство, религия и другие формы обще­ственного сознания могут быть объяснены, по мнению Г. В. Пле­ханова, состоянием умов и нравов данного времени, т. е. психологией эпохи.

В свою очередь, психологию эпохи, "дух эпохи" или "дух времени" Плеханов определял как преобладающее в определен­ный период настроение тех классов, которые задавали тон об­щественной жизни.

Не ограничиваясь характеристикой психологии эпохи и национальной психологии, Плеханов прямо указывал и на пси­хологию различных классов. "Структура цивилизованных об­ществ, — писал он, — настолько сложна, что, в строгом смысле слова, нельзя даже говорить о состоянии духа и нравов, соот­ветствующем данной форме общества. Состояние духа и нра­вов горожан часто существенно отличается от состояния духа и нравов крестьян, а дух и нравы дворянства очень мало похо­жи на дух и нравы пролетариата" [17, с. 172].

Раскрывая принцип социальной обусловленности обще­ственного сознания, Г. В. Плеханов отмечал в числе других важнейших закономерностей формирования общественной пси­хологии факт соответствия взглядов, настроений и привычек людей социальным условиям их существования и то обстоя­тельство, что социально-экономические условия, характери­зующие положение определенного класса, всегда так или иначе отражаются и на его психологии.

Наличие определенной общности во взглядах, чувствах и настроениях людей, являющихся представителями одного и того же класса, не только не обедняет их индивидуальность, но, на­оборот, придает ей силу, выражающую потребности и побуж­дения этих классов, а вместе с тем и определенные тенденции исторического развития.

Весьма характерна для марксистской трактовки законов общественной психологии критика, данная Г. В. Плехановым, социологов и историков конца XIX — начала XX века по про­блемам психологии масс, особенно психологии пролетарского движения.

Полемизируя с характерной для многих социологов того времени концепцией, согласно которой личность или противо­стоит толпе, выступая в качестве героя, или нивелируется, обес­цвечивается, сливаясь с пролетарской массой, Г. В. Плеханов в статье "К психологии рабочего движения" и ряде других ра­бот стремился показать их полную несостоятельность.

Развитие личности пролетария прямо пропорционально развитию его самостоятельности, а она в свою очередь разви­вается у пролетариата в той мере, в какой он выступает как организованный класс. Поэтому чувство и сознание классовой солидарности не только не противоречит собственной инициа­тиве и самостоятельности личности, но, наоборот, является важ­нейшим условием развития этих качеств.

"Освободительная борьба пролетариата есть массовое движение. Поэтому и психология этого движения, — писал Г. В. Плеханов, — есть психология массы. Разумеется, масса состоит из отдельных лиц, а отдельные лица не тождественны между собою. В массовом движении участвуют и худые и пол­ные, и низкие и высокорослые, и русые и черноволосые, и роб­кие и смелые, и слабые и сильные, и мягкие и жесткие индивидуумы. Но индивидуумы, являющиеся созданием мас­сы, плотью от ее плоти и костью от ее костей, не потивопос-тавляют себя ей, как любят противопоставлять себя толпе герои из буржуазной среды, а сознают себя ее частью и чувствуют себя тем лучше, чем явственнее ощущается ими тесная связь, соединяющая их с нею" [20, с. 510].

Таким образом, Г. В. Плеханов раскрывает важную соци­ально-психологическую закономерность в развитии рабочего движения. Она состоит в существовании определенной пропор­циональной зависимости между тяготением рабочего к массе, его чувством и сознанием своей классовой принадлежности и развитием его политической индивидуальности.

Наряду со специфическими законами формирования клас­совой психологии Г. В. Плеханов указывал и на некоторые об­щие законы коллективной психологии. В "Письмах без адреса" он раскрыл, в частности, социальную природу законов ассо­циации идей и чувств, подражания и противодействия.

В отличие от известного французского психолога Теодю-ля Рибо, отвергавшего возможность объяснить логику чувств законом ассоциаций, Плеханов, наоборот, придавал большое значение данному закону в объяснении некоторых народных представлений и чувств.

Та или иная вещь может вызвать, по мнению Плеханова, эстетическое переживание человека по определенной ассоциа­ции с какими-либо ценностями в жизни общества. В отличие от Ч. Дарвина, который считал, что ощущение красоты ассоции­руется со сложными социальными идеями только у цивилизо­ванного человека, Г. В. Плеханов обращал внимание и на факты социально-психологической ассоциации, имевшие место в ис­тории первобытной культуры и до сих пор наблюдающиеся у народов, находящихся на сравнительно невысокой ступени эко­номического развития.

Так, первобытный человек украшал себя когтями и шку­рой убитого им свирепого медведя, поскольку когти и шкура зверя ассоциировались у него с представлением о ловкости, храбрости и силе добывшего их охотника и служили как бы символом этих качеств.

Женщины некоторых африканских племен носили в про­шлом веке на ногах и руках тяжелые железные кольца, иногда до пуда весом, поскольку железо для этих племен, переживав­ших железный век, являлось драгоценным металлом, призна­ком богатства, а следовательно, и красоты.

Наряду с законом ассоциаций важную роль в формирова­нии общественной психологии играют, по мнению Плеханова, законы подражания. Свойственное человеку стремление к под­ражанию накладывает несомненный отпечаток на его психику. "Что подражание играло очень большую роль в истории всех наших идей, вкусов, моды и обычаев, это не подлежит ни малей­шему сомнению. На его огромное значение, — писал Г. В. Пле­ханов, — указывали еще материалисты прошлого века: человек весь состоит из подражания, говорил Гельвеции" [21, с. 295].

Однако в отличие от зачинателя психологического на­правления во французской социологии Г. Тарда, который "по­ставил исследование законов подражания на ложную основу", абсолютизировав подражание, приписав ему неограниченную силу, превращавшую массы в слепых последователей героев, Г. В. Плеханов говорил об относительности той роли и того значения, которое играет явление подражания в историческом процессе. Он отмечал, что наряду с подражанием имеет мес­то и определенное противодействие как отдельных лиц, так и целых социальных групп друг другу. Кроме того, различая два вида подражания в пределах одного и того же класса и между классами, Г. В. Плеханов рассматривал подражание низшего класса высшему как признак неразвитости самосоз­нания первого.

Н. А. Бердяев о психологии русского народа. Видное мес­то в формировании социально-психологического видения исто­рического процесса принадлежит одному из самых глубоких и оригинальных русских мыслителей — Н. А. Бердяеву (1874— 1948). В его работах "Истоки и смысл русского коммунизма", "Смысл истории" и особенно "Судьба России" предпринята попытка освещения многих глобальных проблем и социально-психологических явлений: психологии русского народа и души России, войны и политики, нации и религиозности, веры и ду­ховенства и др.

Если Н. К. Михайловский и Г. В. Плеханов сосредоточи­вают свое внимание прежде всего на массовой психологии на­роднического, демократического или пролетарского движений, то Н. А. Бердяев исторические повороты в судьбе России, про­тиворечия ее бытия стремится осмыслить через противоречи­вый характер русского народа.

Россия, по Н. А. Бердяеву, — страна безграничной свобо­ды духа, страна бытовой свободы, неведомой передовым стра­нам Запада, и вместе с тем это страна жуткой покорности, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоин­ства личности.

Корень этих глубоких противоречий Н. А. Бердяев видел в несоединенности мужественного и женского начал в русском характере... Мужественное начало всегда ожидается извне, личное начало не раскрывается в самом русском народе. От­сюда вечная зависимость от инородного.

Существенно и другое противоречие между великотерпе-нием, способностью выносить бесконечно много, широтой души, отсутствием мещанского духа, даже святостью, с одной сто­роны, и способностью поддаваться соблазнам легкой наживы — с другой. За этим стоит отсутствие настоящей школы чести и гражданского закала.

Таким образом, в ряде своих работ, и в первую очередь в книге "Судьба России", Н. А. Бердяев остро и бескомпромисс­но ставит вопрос о зависимости судьбы России от превратнос­тей и противоречий русского характера, о необходимости развития русского национального самосознания как способа по­стижения и преодоления этих противоречий, о предстоящем духовном перерождении и перевоспитании русского народа.

"Целое столетие русская интеллигенция, — пишет Н. А. Бердяев, — жила отрицанием и подрывала основы суще­ствования России. Теперь должна она обратиться к положитель­ным началам, к абсолютным святыням, чтобы возродить Россию. Но это предполагает перевоспитание русского харак­тера. Мы должны будем усвоить себе некоторые западные доб­родетели, оставаясь русскими" [22, с. 7].

В такой постановке проблемы интересно отметить по крайней мере два обстоятельства.

Во-первых, то, что Н. А. Бердяев не скрывает сложности и противоречивости встающей задачи "перевоспитать свой ха­рактер", с одной стороны, и вместе с тем "остаться русскими" — с другой.

Вероятно, именно поэтому он обращается с надеждой на принятие его идеи интеллигенцией. Задачу такой степени слож­ности нельзя решить без ее участия.

Вместе с тем, во-вторых, он понимает и трудности, сто­ящие перед российской интеллигенцией, которая до сих пор дей­ствовала совсем другим образом, обращаясь не столько к идеалам совершенствования характера народа, сколько к прак­тике побуждения народа к радикальным политическим действи­ям. Н. А. Бердяев упрекал русскую интеллигенцию за то, что она тем самым целое столетие "подрывала основы существо­вания России".

Однако он понимал и то, что одной из решающих предпо­сылок перевоспитания российского характера, с его способно­стью примирения с социальной несправедливостью, с его долготерпением и непротивлением злу, с его пассивностью и неразвитостью личного, инициативного начала, должно стать изменение самих условий социального бытия народа. Это пред­полагает прежде всего демократизацию социальных отноше­ний, развитие общественного самоуправления.

В свою очередь, на пути демократизации общества стоит не столько та или иная форма правления, сколько уровень внут­ренней, нравственной и психологической культуры общества — культуры народа, интеллигенции и власти. Монархическая власть в лице императора Александра Николаевича Романова (Александра II) доказала свою готовность к осуществлению демократических реформ сверху.

Но реформационный процесс в России не мог пойти без принятия его снизу, со стороны народа, и интеллигенции, пре­тендующей на выражение его умонастроений.

Революционно же настроенная интеллигенция не прини­мала реформаторских инициатив, если они шли не от нее, а сверху.

Народ в своей массе был психологически не готов к само­стоятельной роли в этом процессе наметившейся демократиза­ции общества. Этому мешала как инерционность его характера, так и невысокий уровень гражданской, политической и право­вой культуры.

Н. А. Бердяев глубоко понимал, что для достижения не­обходимого для самоуправления уровня культуры личности и человеческих отношений надо преодолеть российскую пас­сивность, лень и беспечность, шедшие от широты русских про­сторов и души.

"В русском человеке, — писал он, — нет узости европей­ского человека, концентрирующего свою энергию на неболь­шом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков. Русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны. Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры" [22, с. 67].

Из этого же Н. А. Бердяев выводил и свойственное рос­сийской интеллигенции равнодушие к идеям и идейному творчеству, вялость и инертность мысли, неверие в нее и склонность подменять ее морализированием [22, с. 82].

Словно предчувствуя грядущие испытания, которые вы­падут на долю народа в будущей истории России, Н. А. Бердя­ев предостерегал об опасности иллюзорных надежд на демократию, если она не опирается на внутреннюю культуру и психологическую готовность народа к самоуправлению.

"Демократию, — писал он, — слишком часто понимают навыворот, — не ставят ее в зависимость от внутренней спо­собности к самоуправлению, от характера народа и личности. И это — реальная опасность для нашего будущего. Русский народ должен перейти к истинному самоуправлению. Но этот переход зависит от качества человеческого материала, от спо­собности к самоуправлению всех нас. Это требует исключи­тельного уважения к человеку, к личности, к ее правам, к ее духовно самоуправляющейся природе" [22, с. 214].

Уточняя и развивая эти мысли, Н. А. Бердяев говорил о том, что главным качеством будущей демократии должна стать ее высокая одухотворенность. Разъяренная, бездуховная мас­са, толпа, одержимая корыстными и злобными инстинктами, не может быть носителем подлинной демократии. Последняя, т. е. демократия, представляет собой, по мнению Бердяева, прежде всего реализацию духовного содержания, направленности ду­ховных ценностей личности и народа.

И в этом смысле, по словам Бердяева: "Дух нации глуб­же демократии и должен направлять ее" [22, с. 215].

Однако Н. А. Бердяев так и не смог дать ответа на воп­рос о том, как, каким именно образом перестроить, изменить противоречивый характер русского народа настолько, чтобы "дух нации" порожденный из самих "недр народной жизни" и имманентный народу, его собственный "потенциал" не был чем-то навязанным ему извне и действительно обеспечил бы долж­ную направленность демократического развития России.

В. М. Бехтерев о динамике психического состояния обще­ства. Крупнейший вклад в становление социально-психологичес­кого направления в России внес в последней четверти XIX и первой четверти XX века выдающийся русский ученый-психолог, психо­невролог и психиатр, академик В. М. Бехтерев (1857—1927).

В отличие от Бердяева, говорившего о значимости и необ­ходимости изменения характера русского народа, он обращает­ся к более подвижному (чем стабильный и складывающийся веками характер) слою общественного сознания, точнее его ди­намичному состоянию, каким является общественное или мас­совое настроение. Он исследует также такие явления социальной психологии, как массовый психоз, паника и массовое внушение. Характеризуя роль внушения в общественной жизни, В. М. Бех­терев прослеживает его главный эффект — изменение обществен­ного настроения, а соответственно и психического состояния масс.

Выступая с критикой В. Вундта, который, по его мнению, сводил народную психологию к мифам, обычаям и языку, В. М. Бехтерев подчеркивал необходимость изучения прежде всего психологического состояния общества, общественного настроения как важнейшего элемента социальной психологии [23, с. 7]. При этом В. М. Бехтерев вполне обоснованно указы­вал на то, что настроения — самый массовый феномен соци­альной психологии, который проявляется во всем многообразии социальной жизни [23, с. 8].

Вопросы природы и динамики группового, коллективно­го и массового настроения, особенно механизма, стадиальнос­ти, тенденций и форм динамики массового настроения, занимают видное место в работах В. М. Бехтерева, посвящен­ных проблемам социальной психологии. В первую очередь это относится к таким работам, как "Предмет и задачи обществен­ной психологии как объективной науки" (1911), "Коллектив­ная рефлексология" (1921) и др.

В. М. Бехтерев, подобно тому как это делал Н. А. Бердя­ев, пытается объяснить российскую историю, исходя из анали­за массовых социально-психологических явлений. Только у него в качестве решающего фактора, влияющего на ход социально­го процесса, оказывается не характер народа, а динамичное, изменчивое психическое состояние общества, его преобладаю­щее общественное настроение.

По В. М. Бехтереву, оно подчиняется "закону ритма", при­лива и отлива массовой психической энергии. Так, смена трех русских революций в России рассматривается им как резуль­тат прилива и отлива революционных настроений общества в известные промежутки времени [24].

При всем многообразии и различии подходов к понима­нию тех или иных изучаемых явлений всех пионеров отечествен­ной социально-психологической мысли объединяет интерес прежде всего к судьбе и духовным факторам истории своей страны.

Это проявляется, в отличие от многих других национальных школ, в направленности внимания и интереса на исследование не тех или иных составляющих или механизмов социальной пси­хологии (психология народа у В. Вундта, например, или законы подражания Тарда), а психологии социальных (народнического, социал-демократического, христианско-демократического и ре­волюционного) движений в обществе; не на статическую харак­теристику социальной психики (мифы, обычаи, язык и др.), а на изучение динамических состояний людей, социально-психологи­ческих проблем духовно-нравственной культуры общества, со­циально-психологических факторов исторического процесса.