Философские истоки этики как особой научной и практической области

наука о морали. Как термин и особая систематизированная дисциплина восходит к Аристотелю.
От слова «этос», обозначавшего в гомеровской древности место обитания, а в последующем — устойчивую природу к.-л. явления, в т.ч. нрав, характер, темперамент, обычай, Аристотель образовал термин «этический» (относящийся к этосу) для выделения особого класса человеческих качеств — качеств его характера, таких как умеренность, мужество, щедрость и др., которые существенно отличаются и от качеств ума (напр., памяти), и от аффективных проявлений телесной природы (напр., ярости). Область этических добродетелей, теорию, изучающую их, а также книги, в которых излагается этическая теория, он назвал «Э». Термин «Э.» входит в название всех трех сочинений Аристотеля, посвященных проблемам нравственности, и несет в них основную содержательную нагрузку («Никомахова этика», «Эвдемова этика», «Большая этика»), В последующем Э. также остается одним из типичных названий филос. произведений (напр., П. Абеляра, Б. Спинозы, Н. Гартмана) и становится общепринятым обозначением учебной дисциплины. По аналогии с термином «этический» и для его точного пер. Цицерон с прямой ссылкой на Аристотеля образовал слово «моральный» (moralis); он говорит о моральной философии. В 4 в. н.э. от прилагательного «моральный» было образовано существительное «мораль» (moralitas), которое является лат. эквивалентом термина «Э.». В некоторых европейских языках, напр. нем. и рус, появляются собственные слова, являющиеся аналогом др.-греч. слова «Э.» и лат. слова «мораль» («Sittlichkeit, «нравственность»). Учебно-академическая традиция разводит эти термины, понимая под Э. по преимуществу область знания, а под моралью (или нравственностью) ее предмет. В общественном опыте и живом языке такое разграничение жестко не закрепилось; напр., в рус. яз. слова «этика», «мораль», «нравственность» остаются, как правило, взаимозаменяемыми.
Этические размышления начались с констатации того, что законы, обычаи, нравы людей изменчивы, разнообразны, произвольны и этим отличаются от необходимости природы. Встал вопрос: чем руководствоваться при оценке различных нравов и выборе между ними. Сократ считал, что основой такой оценки и выбора являются суждения разума, знания. Платон развернул это убеждение в филос. систему вплоть до вывода о необходимости доверить управление обществом философам-мудрецам. По мнению Аристотеля, отождествление добродетели с науками было ошибкой. Целью Э. являются не знания, а поступки, она имеет дело не с небесной идеей блага, а с осуществимым благом. Тем самым Э. как практическая философия была отделена от теоретической философии (метафизики). Исходным пунктом Э. являются не принципы, а опыт общественной жизни. В ней поэтому нельзя достичь той степени точности, которая свойственна, напр., математике, истина в ней устанавливается «приблизительно и в общих чертах». Аристотель ставит вопрос о высшей (последней, конечной) цели, которая желанна ради нее самой и никогда не может быть низведена до уровня средства по отношению к к.-л. иной цели. Она будет благом в собственном смысле слова или высшим благом, определяющим меру совершенства человека, нравов и ин-тов полиса. Общепризнанным обозначением высшего блага является счастье. Счастье предполагает наличие внешних благ, благосклонности судьбы, но решающим образом зависит от совершенной деятельности души или, что одно и то же, от деятельности души, сообразной с добродетелью. Этические добродетели представляют собой такое соотношение разума и аффектов, когда последние подчиняются первому, подобно тому, как ребенок следует указаниям отца. Они ведут к счастью и одновременно составляют его основное содержание, имеют самоценное значение, сопровождаются особыми, только им свойственными удовольствиями. Добродетели человека соотнесены с привычными формами, принятыми образцами полисной жизни; совершенный человек и совершенный полис предполагают друг друга. Реализуя себя в качестве разумного существа, человек становится существом политическим (полисным), поэтому Э. является политической наукой (т.е. наукой о полисе), к тому же высшей политической наукой, т.к. она рассматривает высшую цель человеческой деятельности, задает основу для политики, имеющей своим содержанием устройство гос-ва, общее благо. Аристотелево отделение практической философии от теоретической, расчленение практической философии на Э., политику и экономику, предложенная им структура Э., состоящая из трех частей (учение о высшем благе, учение о добродетелях вообще, учение об отдельных добродетелях), оказали существенное влияние на византийскую философию, араб. философию, философию лат. Средневековья (в особенности после Фомы Аквинского). «Никомахова этика» надолго стала своего рода каноном этического образования.
В платоновской Академии сложилась традиция разделять философию на логику, физику и Э.; ее акцентировали стоики, скептики, Эпикур, она стала парадигмальной для европейской философии. Секст Эмпирик приводит три аналогии, с помощью которых образно представляли строение философии. Одни сравнивали ее с садом, в котором растущие растения — физика, плоды — Э., крепкая ограда — логика. Другие считали, что философия похожа на яйцо, где желток (или зародыш) — Э., белок — физика, скорлупа — логика. Еще уподобляли ее живому существу, и тогда этическая часть символизирует душу, физическая — кровь и мускулы, логическая — кости. Августин также принимает разделение философии на физику, логику и Э., полагая, что Платон лишь открыл (а не создал) объективно заданный порядок вещей. Р. Декарт уподобил философию дереву, корни которого — метафизика, ствол — физика, а ветви — практические науки, сводящиеся к медицине, механике и Э. Как плоды собирают не с корней и не со ствола, а с ветвей, так и полезность философии связана с Э., которая является «высочайшей и совершеннейшей наукой». И. Кант считал данное трехчастное деление философии исчерпывающим.
Э. как филос. наука существует в многообразии конкретных филос. систем, школ, традиций. Вместе с тем можно говорить о сквозных темах, которые важны для понимания предмета Э. Обозначим важнейшие из них:
соотношение теоретической и практической философии. Предлагавшиеся решения колеблются от рассмотрения этики как специальной, производной от гносеологии и онтологии филос. дисциплины (Декарт, Д. Юм) или даже просто частной дисциплины (Э. Дюркгейм, аналитическая философия) до философского панэтизма, усматривающего в Э. основу и тайну всей духовной жизни (Эпикур, А. Швейцер);
соотношение счастья и добродетели: рассмотрение добродетели как средства и пути к счастью дает эпикурейско-эвдемонистическую традицию; рассмотрение счастья как следствия добродетели дает стоическую традицию;
соотношение разума и чувств в моральной мотивации: различные ответы в крайних пределах кристаллизуются в этический интеллектуализм (Кант) и этический сентиментализм (А.Э.К. Шефтсбери, Ф. Хатчесон);
соотношение самоценности морали и ее эмпирической обусловленности: на этой основе возникли антитеза этического абсолютизма (стоики, Кант, Швейцер) и релятивизма (скептицизм, марксизм, Ф. Ницше, прагматизм, ситуативная Э.);
соотношение индивидуальной и социальной Э.: критерием различения является рассмотрение морали как способа самосовершенствования личности (Спиноза, Л.Н. Толстой) или формы упорядочения общественной жизни (фр. просветители, К. Маркс);
соотношение моральных и сверхморальных перспектив личности: расхождения формируются вокруг вопроса о том, является ли возвышение добра над злом, добродетели над пороком пределом идеальных устремлений человека (Пелагий, B.C. Соловьев) или ему доступно желать прорыва в сверхморальную реальность (Августин, Ницше).
Существенным своеобразием Э. является ее нормативность. Она не только отражает свой предмет, но в определенной мере также формирует его. Э. имеет дело с практикой в той мере, в какой эта последняя является пространством человеческой свободы. Она с самого начала нормативна, ее основная задача — ответить на вопрос, в чем заключается смысл жизни (Толстой). Один из основных и специфических признаков классификации этико-филос. систем — качественная определенность их нормативных программ. По этому критерию можно выделить: Э. удовольствия (гедонизм); Э. счастья (эвдемонизм); Э. опрощения (кинизм); Э. созерцания; Э. внутренней стойкости; Э. любви; Э. сострадания; Э. пользы (утилитаризм); Э. героизма; Э. сентиментализма; Э. разумного эгоизма; Э. ненасилия; Э. благоговения перед жизнью и др. Нормативность Э. нельзя путать с моралистикой, подобно тому, как научные знания нельзя путать с их зубрежкой. Будучи нормативной, Э. остается сферой научного знания, она не просто прокламирует определенную нормативную программу, а обосновывает ее, апеллируя к разуму, к логической убедительности и опытной достоверности своих суждений и выводов. Этим филос. Э. отличается от религиозной Э., которая возводит свои нормативные программы к Богу и связывает необходимость их выполнения с верой в него. Вопрос о своеобразии Э., ее месте в системе знаний долгое время не был предметом дискуссий. Общие теоретико-методологические конструкции, предложенные Сократом, Платоном и Аристотелем, взаимно заменяя или дополняя друг друга, считались вполне достаточными для решения нравственных проблем. С 18 в. ситуация стала меняться, что вызвано выработкой более строгого понятия науки и проблематизацией религиозно-мировоззренческих оснований жизни. Началом переосмысления статуса Э. стало маленькое замечание Юма в «Трактате о человеческой природе» о том, что в этических суждениях происходит необоснованная замена обычно употребляемой в предложениях связки «есть» и «не есть» на «должно» и «не должно». Юм поставил под сомнение законность этой процедуры. Кант, отталкиваясь от безусловной необходимости как общепризнанного признака нравственности, пришел к выводу, что последняя тождественна чистой (доброй) воле и является сферой безусловного долженствования; нравственный закон не только не выводим из эмпирической реальности, но он и не требует и в принципе не может иметь опытного подтверждения. Из Э. устраняется традиционное со времен античности учение о целях. Она становится метафизикой нравов и в этом качестве оказывается независимой не только от психологии, социологии, др. наук о человеке и обществе, но и от собственной прикладной части, именуемой Кантом прикладной антропологией. Маркс, Ницше (каждый на свой манер) исходили из убеждения, что задача филос. Э. состоит не в обосновании моральной аксиологии в том виде, в каком она сложилась и осознает себя, а в ее дешифровке, критике, отрицании. Следующим этапом на пути осуществляемого в Новое и Новейшее время переосмысления предмета Э. явилось предпринятая в рамках позитивистско-аналитической традиции (Дж. Мур, А. Айер, Р. Хэар и др.) попытка научной критики морали и разведения на этой основе теоретической и нормативной Э. Э. не имеет объективных оснований для предпочтения одних моральных суждений другим и формулирования определенного нормативного идеала; занимаясь этим, она деградирует до уровня идеологически двусмысленной моралистики. Поэтому предлагалось отличать систематизацию и концептуализацию морали от научно-теоретических размышлений над ней, т.е. нормативную Э. от научной Э.; первая включается в саму моральную практику, вторая входит в систему научного знания и может претендовать на истинность своих утверждений. Предметом научной (теоретической) Э. при таком подходе становится анализ морального языка и критика на этой основе двусмысленности, неадекватности реально функционирующих в обществе моральных понятий и норм. Антинорматавистский поворот в Э. получает свое завершение в филос. идеях и настроениях постмодернизма. Здесь окончательно разрушается просветительски-репрессивный образ Э. как Э. абстрактных принципов и всеобщих определений, мораль мыслится в перспективе, когда она сливается с живым моральным опытом в каждом ее индивидуальном проявлении, становится открытой, множественной, многоголосой. Вопрос о предмете и научном статусе Э. остается до настоящего времени предметом дискуссий и реальных филос. опытов, в которых, разумеется, продолжают по-новому жить и старые — аристотелевские, кантианские, утилитаристские и др. — традиции.