Кто же "она" такая: Психея или Василиса Прекрасная?

... Сказка есть как бы всенародная тема для личного сновидения...

И. Ильин

Книга Роберта Джонсона приятно поражает читателя изяществом, с которым ав­тор раскрывает противоречивую архетипическую при­роду фемининности и связанную с ней сложную струк­туру глубинных психологических комплексов. Вместе с тем можно предположить, что у российского читате­ля будет постоянно возникать вопрос: в какой мере со­держание этой книги соотносится с менталитетом и психологией нашего современника, выросшего в иной культуре, иной религиозной конфессии, ином социаль­но-экономическом укладе по сравнению с теми, кото­рые существуют на Западе. Нет никаких сомнений в том, что в коллективном бессознательном жителя Рос­сии и Запада имеются общие исторические и религиоз­ные корни, и, по всей видимости, общие архетипы. В этой и других своих книгах автор часто обращается к психологическим особенностям поведения "западного" человека, рассматривая проявления архетипической природы в контексте западной культуры. Далеко не случайно среди огромного количества мифологических сюжетов была выбрана архаическая сказка Апулея, где каждый персонаж несет в себе характерную архетипическую детерминанту, а сказочный сюжет эксплициру­ет трансформацию женственности в контексте западной культуры. Нет оснований сомневаться в том, что под­робный анализ этого мифологического сюжета, опи­рающегося на юнгианскую концепцию, привлечет вни­мание российского психолога, более или менее знакомого с теорией Юнга. И тогда опять становится актуальным тот же самый вопрос: в какой мере эта сказка и ее интерпретация имеет отношение к нам, жителям России?

Среди отечественной литературы можно найти не­мало глубоких мифологических исследований. Однако, авторы этих книг - литературоведы, историки, этно­графы, но только не практикующие аналитические психологи. Это обстоятельство очень важно, ибо мно­гие замечательные книги ориентированы, в первую очередь, на специалиста, а не на обычного человека, проявляющего повышенный интерес к своему внутрен­нему миру.

Взгляд на миф аналитического психолога карди­нально отличается от всех остальных в первую очередь тем, что мифологические персонажи рассматриваются как символическое воплощение внутреннего мира че­ловека, его архетипов и комплексов, а взаимодействие персонажей, составляющее ткань мифологического сюжета, символизирует динамику глубинных психоло­гических процессов, происходящих при соприкоснове­нии с архетипическими слоями. Каждый из этих про­цессов представляет собой некую часть единого индивидуационного процесса. В какой-то мере задача пси­холога-аналитика прямо противоположна задачам, стоящими перед учеными-мифологами: исходя из су­ществования известных архетипических структур, ана­литик пытается обнаружить их явное или скрытое проявление в поведении, привычках, установках, фан­тазиях и снах пациента, отделяя в процессе анализа индивидуальные психические реакции на конкретные события и социально-культурные стереотипы. К сожа­лению, в нашей стране по вполне понятным причинам практически полностью отсутствуют такого рода ис­следования отечественных психологов-аналитиков. В связи с этим перевод книги Р.Джонсона может ока­заться наиболее наглядной и доступной формой знакомства психологически ориентированного читателя с практикой интерпретации мифа в парадигме юнгианской психологии.

Мы попробуем заинтересованно взглянуть на сказ­ку-миф об Эросе и Психее и ее интерпретацию Джон­соном собственными глазами, а не глазами "западного" читателя. А это в первую очередь означает обращение к отечественному сказочному фольклору, к русским версиям волшебных сказок, чтобы иметь возможность сопоставить мифологические сюжеты и соответствую­щие архетипические структуры. При этом мы полнос­тью отдаем себе отчет, что в результате такого анализа возникнет больше вопросов, чем определенных и одно­значных ответов. Тем не менее, сегодня сама постанов­ка вопросов имеет огромную важность, ибо может сти­мулировать нас к поиску, проникать как можно глуб­же в наше прошлое, т.е. - в глубину нашего внутренне­го мира.

Славянская мифология не столь богата по сравне­нию с греческой. Но это совсем не значит, что она меньше влияла на формирование архетипов. Скорее, речь может идти о всевозможном смешении и перепле­тении восточных, западных и древнеславянских мифо­логических мотивов, нашедшем отражение в русских народных сказках. Это обстоятельство не должно нас огорчать, ибо в результате взаимопроникновения раз­ных религий и культур возник самобытный феномен "русской души" ("русского характера", "русской идеи"), который проявляется так ярко, многомерно и многопланово, вызывая далеко не однозначную реак­цию у людей, воспитанных в иной культуре, в част­ности, у жителей запада.

Опираясь на юнгианскую аналитическую концеп­цию, мы постараемся войти в символический мир рус­ской волшебной сказки. Нет никаких сомнений в про­исхождении сказок из мифов. Поэтому сказочная се­мантика и морфология могут быть интерпретированы, исходя из мифологических истоков, несмотря на то, что для сказки характерно преобладание социального кода. С точки зрения психологии это означает, что мы поднимаемся из архетипической глубины несколько выше, на уровень комплексов и их констелляций. Фундаментальные мифологические противополож­ности типа жизнь-смерть в значительной мере оттесня­ются социальными коллизиями, выступающими в роли внутрисемейных отношений¹.

И миф, и развитая сказка имеют единую морфоло­гическую структуру, предстающую как цепь потерь и приобретений неких космических или социальных цен­ностей, связанных между собой действиями героя (являющихся их результатом). Эти действия - косми­ческие или культурные деяния в мифах и испытания героя в волшебных сказках - ассоциативно тожде­ственны. Но миф или архаическая сказка выступают как некая метаструктура по отношению к волшебной сказке.

Мы не задавались целью найти полный аналог вол­шебной сказке Апулея среди волшебных славянских сказок, хотя некоторые из них имеют очень близкую морфологию. Вместо этого были выбраны три морфо­логически различные, волшебные сказки, которые имеют один общий признак: в каждой из них главной героиней является девушка, а весь сказочный сюжет представляет собой один из важных этапов ее жизни. К сожалению, в рамках этой статьи у нас нет возмож­ности подробного анализа сказочного материала, по­этому мы остановимся лишь на самых главных, ключе­вых моментах, которые помогут понять глубинный психологический смысл, скрытый в содержании рус­ской волшебной сказки.

Приступая к юнгианской интерпретации русской волшебной сказки, имеет смысл сказать несколько слов об особенностях связи между повествовательной фор­мой и содержанием. Диалектический метод анализа отношений философских категорий, открытый гре­ческой философией и окончательно сформулирован­ный Гегелем, послужил Юнгу базисом для формули­ровки одной из главных концепций аналитической психологии. Речь идет о концепции индивидуационного процесса, которую и сам Юнг, и многие его после­дователи широко применяли при интерпретации сно­видений, мифов и сказок. Понятие индивидуации опи­рается на то обстоятельство, что истоки эволюционного процесса личности как во внешней деятельности, так и в духовной сфере следует искать в динамическом единстве антиномий и последующего и поэтапного раз­решения антиномического противоречия через трансценденцию и синтез. Испытываемое человеком психи­ческое напряжение возникает в результате двух проти­воположных установок, существующих в его сознании, или вытесненных в бессознательное. Поэтому главной задачей аналитического психолога является доведение до сознания пациента обеих полярных установок и оказание помощи в плодотворном разрешении хорошо осознанного противоречия. Трансцендирование из плоскости антиномического дисбаланса позволяет раз­решить внутренний конфликт, снять психическое на­пряжение и освободить для активной деятельности на­копленную энергию.

Юнг считал, что форма процесса, связанного с на­коплением энергии между полярными психическими структурами, в реальной человеческой жизни и снови­дении напоминает действие, происходящее в класси­ческой греческой драме. Следуя этой аналогии формы, мы, вслед за Юнгом, приходим к выводу, что каждый этап индивидуационного процесса личности является "маленькой трагедией" (в соответствии с определением трагедии по Аристотелю⁹), а весь процесс - непрерыв­ной трагедийной цепью (или переплетением между со­бой нескольких трагедийных нитей). Особое место в нашей психической и духовной жизни занимает трагическая судьба Иисуса Христа. Однако, в отличие от классической древнегреческой мифологии, христиан­ство находит разрешение трагизма человеческой жизни через воскресение и спасение, которое является серд­цевиной христианской мистики и этики. Христианское разрешение основной трагической антиномии челове­ческой жизни, проявляющейся в многочисленных внутренних и внешних противоречиях и конфликтах, так или иначе отражается в русской народной сказке.

Анализ связи формы и содержания в русской сказке - это отдельный и очень интересный вопрос, который до сих пор ждет своего разрешения. В рамках этой статьи имеет смысл отметить лишь два обстоятельства. Первое связано с тем, что русская народная сказка и по форме, и по содержанию гармонично сочетает в се­бе комедию и трагедию. Второе обстоятельство отно­сится к многогранности воплощения в сказке основного психологического противоречия - антиномии между любовью и властью. Мне не удалось найти ни одной русской сказки, в которой бы отражались все основные этапы величайшей трагедии, называемой человеческой жизнью, будь то жизнь и судьба мужчины или женщи­ны. Ни одну из русских народных сказок нельзя на­звать "отражением индивидуационного процесса лич­ности" подобно архаичной сказке Апулея об Эросе и Психее или легенде о Святом Граале. Практически все без исключения сказочные истории содержат тот или иной аспект основной антиномии. Тем не менее я по­старался выбрать несколько сказок, которые либо яв­ляются "главными трагедиями", либо отражают харак­терную последовательность важных этапов индивидуа­ционного процесса. Несложно увидеть, что выбор ска­зок совсем не случаен, ибо содержание каждой "трагедии" в чем-то дополняет или продолжает содер­жание остальных. Сознательно идя на то, что анализ будет фрагментарным и в какой-то степени односто­ронним (если ориентироваться на трагедийную форму повествования), мы не расстанемся с надеждой на то, что многие не отраженные здесь важные вопросы бу­дут обязательно рассмотрены в ближайшем будущем.

Теперь обратимся к выбранному материалу: трем русским волшебным сказкам: "Волшебное зеркальце", "Перышко Финиста ясна сокола" и "Василиса Пре­красная". Ниже мы приводим их краткое содержание с довольно существенными сокращениями и некоторыми изменениями текста, но практически полностью сохра­ненной морфологией.

1. Сказка "Волшебное зеркальце"

Жил-был купец-вдовец, у которого были сын и дочь. Купец едет в чужие земли и берет с собой сы­на, оставляя дочь на попечении своего брата (ее дя­ди). После отъезда купца дядя начинает приставать к племяннице: "Или, - говорит, - грех со мной сотво­ри, или тебе на свете не жить; и сам пропаду, и те­бя убью!"

После неудачной попытки добиться "благо­склонности" девушки (девица окатила дядю кипят­ком) тот пишет брату письмо, в котором клевещет на племянницу. Прочитав его, разгневанный купец отправляет сына домой с напутствием: "Вот твоя сестра весь дом опозорила! Не хочу ее миловать: по­езжай сию минуту назад, изруби негодницу на мелкие части и на этом ноже привези ее сердце. Пусть добрые люди не смеются с нашего роду- племени!"

Приехав домой, брат сообщает сестре о цели свое­го приезда, упоминая о письме дяди. Поверив в неви­новность сестры, он советует ей покинуть дом: "Лучше соберись ты и ступай из отцовского дома ку­да глаза глядят. Бог тебя не оставит!" Та слушается его и уходит из дома. Брат убивает дворовую со­баку и привозит на острие ножа собачье сердце, ска­зав отцу, что казнил сестру. "Собаке собачья и смерть!" - отвечает тот.

Девушка попадает в глухой дремучий лес и выходит на поляну, где стоит белокаменный дворец. Там живут два "сильномогучих богатыря". Они оставля­ют купеческую дочь у себя, "назвав ее родною сестрицею" и поставив ее "всем домом хозяйкою". Они вынимают острые сабли, упирают их в грудь друг друга и договариваются так: "Если кто из нас по­смеет на сестрицу посягнуть, то не щадя изрубить его этою самою саблею".

Купец возвращается домой и берет другую жену. Новая купчиха "красоты неописанной". У нее есть волшебное зеркальце: "загляни в зеркальце - тотчас узнаешь, где что делается". Зеркальце показывает купчихе, что в лесу живет ее падчерица, которая превосходит ее по красоте.

Мачеха просит "злую старушонку" найти девушку и в отсутствие богатырей передать ей волшебное колечко, сказав, что это "братец на память прислал". Купеческая дочь надевает кольцо и в ту же минуту "падает мертвая".

Богатыри возвращаются с охоты и находят свою "сестрицу" мертвой. Убитые горем, они одевают ее в белые наряды, чтобы положить в гроб. В это время один из них замечает колечко и снимает его с пальца девушки. Она сразу же оживает. Богатыри укоряют ее за беспечность и просят впредь быть осторожной.

Однако, история повторяется. На сей раз стару­ха приносит от мачехи ленточку на шею: девушка одевает ее и падает мертвой. И снова "братья-богатыри" возвращают ее к жизни, снимая ленточку.

В. третий раз старуха вплетает в косу падчерицы волшебный волосок. На этот раз богатыри бессиль­ны. Они наряжают названую сестру "в блестящее платье, словно невесту", кладут ее в хрустальный гроб, ставят ее посередине большой палаты и "на двенадцати хрустальных столбах вешают двенад­цать лампад". "После этого залились богатыри горю­чими слезами; обуяла их великая тоска. "На что, - говорят, - нам на белом свете жить? Пойдем, решим себя!" Обнялись, попрощались друг с дружкою, вышли на высокий балкон, взялись за руки и бросились вниз; ударились об острые камни и кончили свою жизнь".

Проходит много лет. Как-то раз один царевич, по­ехав на охоту, набредает на дворец и в нем находит хрустальный гроб, "а в гробу лежит мертвая девица красоты неописанной: на щеках румянец, на устах улыбка, точь-в-точь живая спит." Царевич остается у гроба, "словно невидимая сила его держит". Нако­нец, он приходит в себя, целует мертвую девицу и отправляется восвояси. Не говоря никому о том, что увидел, он каждый день возвращается во дворец и проводит время у хрустального гроба.

Наконец, слуги находят его во дворце. Он распо­ряжается "взять гроб с мертвой девицей, привезти и поставить у себя в спальне; да тихомолком, тайно сделать, чтобы никто не узнал, не проведал".

Слуги выполняют его распоряжение, и с тех пор он не выходит из своих покоев. Обеспокоенная царица пытается понять, что происходит с сыном. Узнав обо всем и увидев в спальне хрустальный гроб, она распоряжается "похоронить ту девицу, как следует по обычаю, в мать-сырой земле".

Обливаясь слезами, царевич прощается с девушкой и напоследок расчесывает ей волосы. При этом выпа­дает вплетенный старухой волшебный волосок. Кра­савица оживает и встает из хрустального гроба. Царевич несказанно радуется, ведет девушку к ро­дителям и вскоре на ней женится.

Спустя некоторое время царевне хочется навес­тить отца и брата. Царь советует сыну "поехать сухим путем в объезд, а жену отправить на корабле прямым путем".

Так и происходит. Кораблем командует генерал, который "завидует" красоте царевны и "начинает к ней подольщаться". "Полюби меня, - говорит он ца­ревне, - коли не полюбишь, в море тебя выброшу!"

Царевна не дает ему ответа, только слезами зали­вается".

Один матросик из корабельной команды приходит к ней на помощь. Он предлагает царевне поменяться одеждой, и когда генерал выбрасывает его за борт, вплавь добирается до берега. Царевна остается це­лой и невредимой, сходит на берег, "покупает себе поварскую одежду и нанимается к своему родному отцу на кухню прислуживать".

Генерал докладывает царевичу, что его жена уто­нула во время бури. Царевич "потужил-поплакал" и собирается уезжать домой. Купец на прощанье зада­ет большой пир, на котором присутствует множе­ство гостей, и среди них - "и родной брат его, и злая старуха, и генерал".

На пиру гости состязаются в рассказывании ска­зок. Купец зовет нового поваренка и просит его по­тешить гостей. Переодетая царевна рассказывает о своих злоключениях. Таким образом раскрывается истинное положение вещей. Все злодеи несут заслу­женное наказание и торжествует справедливость.

Обратимся к символике этой сказки. Первое, что бросается в глаза, - изобилие мужских персонажей, которое прямо указывает на то, что первостепенную роль в этой ветви индивидуационного процесса, отра­женного в сказочном сюжете, играют отношения жен­ской эго-идентичности с маскулинной частью, т.е. с анимусом и комплексами, имеющими к нему непосред­ственное отношение.

Однако, в сказке присутствуют и женские персона­жи, выполняющие свою, не менее важную функцию. Есть прямой смысл и в том, чтобы проследить разви­тие "женской" линии. Мы так и поступим, но все же главный акцент сделаем на "мужской" теме.

Итак, сказочный сюжет раскрывается нам в виде двух переплетающихся нитей, каждая из которых воплощает часть индивидуационного процесса женщины. Иногда они существуют параллельно, не взаимодействуя, иногда - соприкасаются, а чаще всего - пересекаются и даже срастаются. Стоит отметить, что эта сказка, скорее всего, не является оригинальной: те или иные сюжетные ходы встречаются и в других сказках (как русских, так и зарубежных). Но ни одна "народная" компиляция неслучайна, ибо имеет свою причину, а значит, содержит скрытую истину. Наша задача в том, чтобы эту истину обнаружить или, по крайней мере, максимально к ней приблизиться. По­пробуем это сделать.

В первую очередь дифференцируем констелированные "мужские" комплексы, эксплицированные в муж­ских персонажах. Все они достаточно характерны, чтобы их отнести к проявлению определенного ком­плекса. Так: отец, дядя, царь и генерал символически обозначают два полюса "отцовского" комплекса; брат, два богатыря и матросик - "братский" (романтический) комплекс; царевич - некое проявление анимуса, отлич­ное от обозначенных выше комплексов и очень мало разработанное в рамках этого сюжета (более подробно эта тема раскрывается в сказке о Финисте ясном соко­ле).

Начнем с "отцовского" комплекса. Он определенно разделен на два полюса: позитивный, представленный фигурами отца и царя (будущего свекра), и негатив­ный (с дядей и генералом). Абсолютно прозрачно про­сматривается амбивалентная структура комплекса, свя­занного с отношениями отца и дочери. Характерно, что негативный полюс в этой сказке (да и многих других) смещается с отца (и даже свекра) на ближайших к ним, но все же второстепенных персонажей (дядю и генерала). Подобное смещение негативного полюса от­цовского комплекса нередко встречается в сновидениях женщин, для которых эта тема является актуальной.

Грубая интерпретация такого смещения - запрет на прямой инцест.

Второй важный момент связан с требованием отца привезти на ноже сердце дочери, опозорившей "род-племя". Это требование символизирует невыполнимое реально желание разобраться в своих чувствах, прибе­гая исключительно к помощи интеллекта. Сколько раз приходилось слышать от женщин, особенно преуспев­ших в научной сфере: "Я знаю, что такое Эдипов ком­плекс, но мне от этого не легче. Я не знаю, что мне с ним делать!" Как бы подтверждая бесполезность одних интеллектуальных усилий, сказка сообщает нам, что простого и быстрого решения столь сложной задачи просто не существует. Обмануть можно только саму себя. Когда брат привозит на острие ножа собачье сердце (сведение сложного отцовского комплекса к простому животному инстинкту, т.е. к так назы­ваемому "комплексу Электры"), проблема не снимает­ся, а лишь отходит на какое-то время на задний план, чтобы вновь возникнуть на новом жизненном витке го­раздо острее (посягательство генерала на корабле в тот самый момент, когда царевна захотела навестить от­ца!). Окончательно "отношения с отцом" разрешаются лишь после исповеди на пиру переодетой поваренком дочери, когда раскрываются все скрытые связи между сказочными персонажами (т.е. скрытая структура комплексов и связи между ними) со всеми выте­кающими отсюда последствиями (переструктуриро­вание, установление баланса, интеграция).

Теперь о второй составляющей "мужской" линии, воплощенной в персонажах спасающих и помогающих "братьев". В целом - это позитивно заряженный ком­плекс, но несмотря на некоторое сходство функций, каждый из персонажей играет свою особую роль, экс­плицируя определенную констелляцию. Рассмотрим каждого из них по очереди. Функция родного брата главной героини состоит в том, чтобы поддерживать связь эго женщины и отцовским комплексом. Можно сказать, что это "интеллектуальная" часть анимуса, са­ма по себе мало заряженная энергетически, но являю­щаяся идеальным проводником и связующим звеном между двумя доминантными психическими структурами.

Весьма важная роль принадлежит двум "братьям-богатырям", которые сразу называют девушку своей сестрой и хозяйкой, служат и, как только могут, обе­регают ее, не претендуя ни в малейшей степени на лю­бовь, и погибают после бесплодных попыток ее воскре­сить. Символика двух богатырей несет в себе все приз­наки средневековой романтической любви³: во-первых, - это два богатыря, не конкурирующих друг с другом и не претендующих на любовь девушки (более того - они клянутся умереть, если обнаружится хоть что-нибудь, замутняющее "чистоту" их отношения к ней); во- вто­рых, - это кольцо и ленточка, мачехины "подарки", ко­торые они снимают с мертвой "сестры" (символы свя­зи, брака и чувственного влечения); в-третьих, - это хрустальный гроб (символ ограничения чувственных и духовных отношений и сохранения возможности одной лишь интеллектуальной связи⁶); в-четвертых, - их са­моубийство после тщетных попыток в третий раз реанимировать прежние романтические отношения; в-пятых, - неспособность противостоять и противодей­ствовать козням мачехи (скрытая позитивная связь с материнским комплексом) и т.д. Позитивная роль этих сказочных персонажей не скрыта, но и не преувеличе­на: выполнив свою функцию, они погибают. Романтические отношения какое-то время играют весьма важ­ную роль в жизни каждой женщины, но неизбежно приходит время, когда этим отношениям наступает ко­нец.

Теперь несколько слов о неприметном матросике, спасающем царевну от смерти на корабле. Весьма ве­роятно, что этот персонаж воплощает одну из функций персоны (ключевой символ - обмен одеждой). Этот сказочный эпизод дает возможность понять, что в про­яснении скрытых отношений между эго и отцовским комплексом могут оказаться полезными все средства, и не самое последнее из них - временная идентификация с персоной при удачном выборе подходящей социаль­ной роли.

Не менее важно разобраться с символикой женских персонажей. В сказке их совсем немного: кроме глав­ной героини, присутствуют только три женщины: ма­чеха, злая старуха и царица (будущая свекровь).

Сначала о мачехе. Не вызывает ни малейших сом­нений, что ее роль во многом аналогична роли Афро­диты в сказке Апулея. Об этом нам говорит и волшеб­ное зеркальце (кстати, так и называется сказка), кото­рое является одним из главных атрибутов греческой богини любви, и непомерная ревность к падчерице (у Апулея - к невестке), и постоянное стремление погу­бить девушку (брак со Смертью). Но опять же, обра­тим внимание на нюансы. Какова символика мачехи­ных "подарков"?

Кольцо - общеизвестный символ связи и брака. На­рядная лента - символ красоты у древних славян. Лен­та повязанная на шею, символизирует то же, что и галстук, и петля виселицы: отделение чувственной сто­роны жизни от интеллектуальной. Вплетение волоса в косу с точки зрения древнеславянской мифологии означает причинение вреда, нанесение порчи или смер­тельной болезни, ибо Волос (Велее) в старорусских и древнеславянских преданиях и текстах отождествляет­ся с дьяволом, т.е. бывшим богом преисподней. Не­трудно увидеть, насколько ассоциативно близки козни мачехи и намерения Афродиты. Не менее отчетливо, чем в сказке Апулея, просматривается непосредствен­ная связь смерти и брака. Нет смысла заниматься под­робной расшифровкой психодинамики, символически отраженной в отношениях мачехи и падчерицы (читатель может поразмышлять над ней сам). Стоит лишь отметить, что в результате "козней" мачехи де­вушка умирает (порывает с романтическими устремле­ниями и уходит в глубину своего внутреннего мира), пока ее не оживляет царевич (т.е. не происходит хотя бы частичной интеграции с анимусом). Но об этом не­много позже.

Очень важную психологическую функцию выполня­ет часть материнского комплекса, воплощенная в фи­гуре царицы. Мы можем убедиться, что в ней тоже есть немалая часть Афродиты. Царица появляется в сказке лишь однажды, зато в самый критический мо­мент, когда заставляет сына "похоронить ту девицу, как следует, по обычаю, в мать-сырой земле". С точки . зрения семейных отношений, царица-свекровь (т.е. позитивно заряженная часть материнского комплекса) имеет ту же степень близости к героине, что и мачеха. Именно она принимает решение похоронить девушку в "мать-сырой земле" (т.е. отправить эго в глубинные (слои бессознательного для воссоединения с архетипом). Подобное путешествие совершает Василиса Пре­красная (о нем пойдет речь ниже). Следуя наставле­ниям матери, царевич совершает погребальный (или (свадебный) обряд, расчесывая волосы возлюбленной, но неожиданно для себя оживляет ее и на радостях женится на ней. Таким образом - и это очень важно! -материнский комплекс, эксплицированный в русской народной сказке (впрочем, так же, как и отцовский) амбивалентен, а в данной сказке его позитивный полюс персонифицирован царицей. Иными словами, часть архетипа как бы вышла из глубины бессознательного в виде амбивалентного и расщепленного материнского комплекса, воплощенного в символических фигурах мачехи и царицы. Именно это, по всей вероятности, имеют в виду ученые-мифологи, говоря о разнице между космической (архетипической) природой мифа и социально-культурном уровнем отношений волшебной сказки (т.е. взаимодействием комплексов). В этом заключен глубокий смысл. Он состоит, например, в том, что отношения эго с родительскими комплексами ни в коем случае не могут быть сведены к простым обертонам комплекса Эдипа- Электры; что структура психических комплексов, отраженных в русской на­родной сказке, как правило, сбалансирована, а значит - имеет все шансы для интеграции; что связь с архетипическими слоями существует и эта связь очень силь­на; а это означает, что вся сложная структура бессоз­нательного способна к созданию и разрешению напря­жения путем трансценденции многочисленных антино­мий, что в конце концов и происходит в сказке о Ва­силисе Прекрасной.

Два слова о злой старухе. Ее функция в сказочном сюжете (и психологической динамике) тождественна функции брата; она выполняет роль связующего звена между эго и частью материнского комплекса. Ни в коем случае не следует путать этого второстепенного персонажа с архетипической фигурой Бабы-Яги, о ко­торой речь пойдет ниже.

И, наконец, о последнем превращении главной ге­роини. Переодевшись поваренком, она инкогнито на­нимается на работу в свой родной дом. Фигура повара в высшей степени символична (вспомним фильм П.Гринуэя "Повар, вор, его жена и ее любовник"). В первую очередь, повар - это профанированный символ творца, созидающего из множества компонентов при помощи одному ему известных рецептов уникальное блюдо, т.е. единое органическое целое. В таком сози­дании заключается весь смысл финала и конечная цель сказки. Творчество женщины - это ее жизнь, ее лич­ность, объединяющая противоположные и даже проти­воречивые части в единую, гармоничную и психологи­чески сбалансированную целостность, которая являет­ся конечной и трудно достижимой целью индивидуационного процесса.