Рубинштейн С. Л.Основы общей пси­хологии. 2-е изд. М, 1946, с. 623—626

А. В, Петровский

БЫТЬ ЛИЧНОСТЬЮ

Проблема социогенных потребностей человека в последнее вре­мя все больше привлекает внимание психологов. Перечень этих потребностей весьма велик... К ним относят такие фундамен­тальные потребности, как потребность в общении, познании, твор­честве, труде, подражании, эстетическом наслаждении, самоопре­делении и многие другие.

Исходя из всего вышеизложенного, не следует ли выделить еще одну социогенную потребность индивида, а именно потреб­ность быть личностью, потребность в персонализации. У нас нет, очевидно, оснований опасаться упреков в банальности постановки вопроса. Если видеть в личности не просто индивида как носителя той или иной социальной роли или держателя «пакета» своих индивидуально-психологических особенностей, а некое «сверхчув­ственное» качество человека, которое полагается в других людей, в межличностные отношения и в него самого «как другого» по­средством социально детерминированной деятельности, то мы вправе задуматься над источником и условиями процесса такого полагания. Обратимся для этого к основному источнику актив­ности человека— к его потребностям: «Никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей...»¹.

Можно предположить наличие у индивида некой социогенной потребности быть личностью во всей полноте ее общественных определении. Именно личностью! Потому что потребность быть, точнее, оставаться индивидом в значительной степени совпадает с потребностью самосохранения, со всем ансамблем витальных потребностей человека.

Личностью человек становится в труде и общении. «Личность не есть целостность, обусловленная генотипически; личностью не родятся, личностью становятся»². Совместный труд невозможен без взаимного обмена представлениями, намерениями, мыслями. Но он предполагает также необходимость знания о том, что пред­ставляют собой участники труда. Это знание получают главным образом опосредствованно через деятельность, которая осуществ­ляется совместно. О человеке судят не по тому, что он о себе го­ворит или думает, а по тому, что он делает. Так не следует ли предположить, что в единстве с потребностью что-то сказать друг другу по поводу общего дела проявляется также потребность как-то показать себя друг другу, выделить свой вклад в общую удачу, быть наилучшим образом понятым и оцененным окружаю­щими.

Обеспечивая посредством активного участия в деятельности

¹ Маркс К_мЭнгельс Ф. Лейпцигский собор. — Соч., т. 3, с. 245.

² Леонтьев А, Н. Деятельность. Сознание. Личность, с. 176.

свое «инобытие» в других людях, индивид объективно формирует в группе содержание своей потребности в персонализации, кото­рая субъективно может выступать как желание внимания, славы, дружбы, уважения, лидерства, может быть или не быть отрефлек-тирована, осознана. Потребность индивида быть личностью стано­вится условием формирования у других людей способности видеть в нем личность. Выделяя себя как индивидуальность, добиваясь дифференцированной оценки себя как личности, человек в дея­тельности полагает себя в общность как необходимое условие ее существования. Общественная необходимость персонализации очевидна. В противном случае исчезает доверительная, интимная связь между людьми, связь между поколениями, ибо индивид впитывает в себя не только знания, которые ему передаются, но и личность передающего знания.

Прибегая к метафоре, можгго сказать, что в обществе изна­чально складывается своеобразная система «социального страхо­вания индивида». Осуществляя посредством деятельности пози­тивные «вклады» в других людей, щедро делясь с ними своим бытием, индивид обеспечивает себе внимание, заботу, любовь на случай старости, болезни, потери трудоспособности и т. д. Не следует понимать это слишком прагматически. Полагая свое бы­тие в других людей, человек вовсе не обязательно предвкушает будущие дивиденды, а действует, имея в виду конкретные цели деятельности, ее предметное содержание (хотя не исключена и намеренная, осознанная потребность персонализации). Если рас­сматривать, к примеру, любовь и заботу деда о внуке объективно, без сентиментальности, то это отношение как момент персонали­зации продолжается в будущем любовью внука к деду, т. е. возвращает ему его собственным бытием, обогащенным бытием молодого поколения.

Здесь можно отчетливо увидеть собственно человеческое на­чало, заложенное в процессе персонализации. Советский психолог К. К. Платонов как-то шутливо сказал <...> во время разговора по поводу романа Веркора «Люди или животные?», где в остро гротескной форме поставлен вопрос об отличии человека от жи­вотных: «А я укажу вам на одно заведомое отличие — животные не знают дедушек и бабушек!» В самом деле, только человек способен продолжить себя не только в следующем поколении, но и через поколения, создавая свою идеальную представленность во внуках.

Потребность человека быть личностью, осуществлять свои дея­ния с пользой для общности, которой он принадлежит, и потому для себя как ее члена в самой себе уже содержала возможность расщепления поступка «для себя» и «для других», в свою пользу или в пользу общности, группы, коллектива. При этом деяние легко могло обернуться злодеянием.

Социогенная потребность быть личностью существует всегда в конкретно-исторической форме, имеет классовое содержание. В антагонистических общественно-экономических формациях эта

потребность могла быть полностью реализована только предста­вителями господствующего класса и всеми способами подавля­лась у порабощенных.

Отчуждение результатов труда, характерное для антагонисти­ческих формаций, порождало извращенные формы личностной атрибуции индивида. Запечатлев в произведенном предмете свой труд, его создатель не мог надеяться, что он тем самым продол­жает себя в тех, кому этот предмет предназначен. Этот парадокс деперсонализации творца в обществе эксплуатации человека че­ловеком превосходно схвачен в гротескной форме Э. Т. А. Гофма­ном в новелле «Крошка Цахес, называемый Циннобером», где маленькому уродцу Цахесу силой волшебства приписываются все заслуги окружающих, а все его собственные недостатки и промахи относят кому-нибудь другому,

В социалистическом обществе отсутствует подавление личнос­ти в угоду чьим-либо экономическим расчетам и интересам. <.. .>

Свободное и всесторонее развитие способностей позволяет че­ловеку посредством общественно полезной деятельности осуществ­лять позитивный вклад в других людей, в жизнь общества в целом.

Итак, гипотетическая социогенная потребность быть личностью реализуется в стремлении быть идеально представленным в дру­гом человеке, жить в нем, изменить его в желательном направле­нии. Подобно тому как индивид стремится продолжить себя в другом человеке физически (продолжить род, произвести потом­ство), личность индивида стремится продолжить себя, заложив идеальную представленность, свое «инобытие» в других людях. Еще раз спросим: не в этом ли сущность общения, которое не сводится только к обмену информацией, к актам коммуникации, а выступает как процесс, в котором человек делится своим бытием с другими людьми, запечатлевает, продолжает себя в них и пред­стает перед ними как личность.

Реализация потребности быть личностью, очевидно, лежит в основе художественного творчества, где транслятором, с помощью которого достигается полагание себя в других, выступают произ­ведения искусства. Конечно, отнюдь не предполагается, что по­требность персонализироваться через другого человека ясно осо­знается как теми, кто эту потребность переживает, так и теми, посредством которых осуществляются акты персонализации. Скульптор, высекающий статую, удовлетворяет свою творческую потребность воплотить в мраморе свой замысел и осознает прежде всего само данное стремление. Именно этот момент схватывают и на нем застревают различные теории «самовыражения» и «само­актуализации» личности типа концепции А. Маслоу. Зачем ху-, дожник стремится продемонстрировать свое творение максималь­но большому кругу людей, в особенности тем, кого он считает «ценителями», т. е. своей референтной группе? Казалось бы, осу­ществил акт «самоактуализации», выразил себя, реализовал в предмете, деньги, в конце концов, получил — и переходи к текущим

делам! Так, может быть, все дело в том, что «субъект-объектным» актом (художник —скульптура) творческая деятельность не кон­чается и потребность остается неудовлетворенной, пока не удастся достроить следующее звено субъект-объект-субъектной связи (художник —скульптура —зритель), которое позволит осу­ществить необходимую персонализацию художника в значимых для него других.

Можно возразить: ну, разумеется, художник имеет в виду бу­дущего ценителя, когда создает свое произведение. Но это не столько возражение, сколько поддержка — просто третье звено существует пока в идеальной форме в голове художника, но суще­ствует. В повести Владимира Орлова «Альтист Данилов» в обра­зе скрипача, создателя «тишизма», особого направления в музыке (беззвучных музыкальных произведений), представлена субъект-объектная связь (скрипач—инструмент), устраняющая вместе с последним звеном и саму музыку, —образец «самореализации» и «самоактуализации» в чистом виде.

Потребность «быть личностью», потребность в персонализации обеспечивает активность включения индивида в систему социаль­ных связей и вместе с тем оказывается обусловленной этими со­циальными связями, складывающимися в конечном счете объек­тивно, вне зависимости от воли индивида. Стремясь включить свое Я в сознание, чувства и волю других посредством активного участия в совместной деятельности, приобщая их к своим интере­сам и желаниям, человек удовлетворяет тем самым потребность в персонализации. Однако удовлетворение потребности, как извест­но, порождает новую потребность более высокого порядка, и про­цесс продолжается либо путем расширения предмета персонализа­ции, появления новых индивидов, в которых запечатлевается дан­ный индивид, либо путем углубления самого процесса.

Преобразование предмета деятельности изменяет и самого пре­образующего субъекта. Применительно к психологии личности эта психологическая закономерность выступает в двоякой форме. Совершив благородный или недостойный поступок, личность са­мим фактом этого поступка изменяет самою себя. Здесь «вклад» через акт деятельности вносится в самого индивида, «как в дру­гого». Индивид может интерпретировать благородный поступок как не имеющий значения, «пустой»,, «нормальный», а подлый — как «вынужденный», «безобидный» и даже вообще как деяние, продиктованное более чем благородными побуждениями (меха­низм психологической защиты). В то же время совершенное дея­ние перестраивает аффектно-потребностную и интеллектуальную сферу другого индивида, по отношению к которому благородно или подло повел себя первый. Человек вырастает или падает в глазах других людей, и это выступает как характеристика его, именно его личности.

Индивид переносит себя в другого отнюдь не в безвоздушной среде «общения душ», а в конкретной деятельности, осуществляе­мой в конкретных социальных общностях. Из основных положений

стратометрической концепции следует, что, например, альтруисти­ческие побуждения (альтруизм—-это чистейший случай полагания себя в другом) в зависимости от того, опосредствуются ли они социально ценным содержанием совместной деятельности или нет, в одном случае могут выступать в форме коллективистиче­ской идентификации, а в другом — как всепрощение, попусти­тельство. В одном случае тот, кому адресован альтруистический поступок (или сторонний его наблюдатель), характеризуя лич­ность первого, говорит «добрый человек», в другом — «добрень­кий». Человек, продолжающий свое бытие в другом, удовлетво­ряет свою потребность в позитивной персонализации, если его деяние в наибольшей степени соответствует содержанию и цен­ностям деятельности, объединяющей его с другими людьми и в конечном счете с общественными интересами, отраженными в ней.

Потребность в персонализации может не осознаваться ни испы­тывающим эту потребность человеком, ни объектами его деяний. Она может быть осознана, вербализована в обостренной, иногда в болезненно гипертрофированной форме. Жажда прославиться (а следовательно, запечатлеть себя в людях) приводит к курье­зам, многократно описанным писателями-сатириками. Помещик Бобчинский имел, как помним, только одну бесхитростную прось­бу к «ревизору». «Я прошу вас покорнейше, как поедете в Пе­тербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и ска­жите: живет Петр Иванович Бобчинский»¹.

Социально оправданный и ценный способ выражения потреб­ности и персонализации лежит в трудовой деятельности.

Можно спорить об этических аспектах честолюбия — имеет ли человек право обнаруживать для других в явной и осознанной форме свое стремление, если таковое в наличии, выступить в качестве примера и тем самым продолжить себя в себе подобных. Но, по-видимому, если это стремление опосредствуется общест­венно ценной трудовой, творческой деятельностью, то вряд ли будет справедливо брать под сомнение уместность подобной мо­тивации.

Потребность индивида осуществить себя как личность, чаще всего проявляющаяся неосознанно, как скрытая мотивация его поступков и деяний, представлена в многочисленных и хорошо изученных в психологии феноменах притязаний, склонности к риску, альтруизма и т. п. <...>

Зависимость личности от общества проявляется в мотивах ее действий, но сами они выступают как формы кажущейся спонтан­ности индивида. Если в потребности деятельность человека зави­сит от ее предметно-общественного содержания, то в мотивах эта зависимость проявляется в виде собственной активности субъекта. Поэтому система мотивов поведения личности, мотивации дости-

¹ Гоголь Н. В.Собр. соч. В 7-ми т. М., 1977, т. 4, с. 62.

жений, дружбы, альтруизма, «надситуативного» риска богаче приз­наками, эластичнее, подвижнее, чем потребность, в данном случае потребность в персонализации, составляющая их сущность.

Потребность быть личностью предполагает способность быть ею. Эта способность, как можно предположить, есть не что иное, как индивидуально-психологические особенности человека, кото­рые позволяют осуществлять деяния, обеспечивающие его адек­ватную персонализацию в других людях. Итак, в единстве с потребностью в персонализации, являющейся источником актив­ности субъекта, как ее предпосылка и результат выступает соци­ально обусловленная способность быть личностью, как собственно человеческая способность.

Подобно всякой способности она индивидуальна, выделяет данного человека среди других людей и в известном смысле про­тивопоставляет его им. Очевиден драматизм судьбы человека, который в силу внешних условий и обстоятельств лишен возмож­ности реализовать свою потребность в персонализации. Однако бывает и так, что способность быть личностью остается у человека неразвитой или приобретает уродливые формы. Человек, который чисто формально выполняет свои обязанности, уклоняется от об­щественно полезной деятельности, проявляя равнодушие к судь­бам людей и дела, которому они служат, утрачивает способность быть идеально представленным в делах и мыслях, в жизни других людей. Человек, кичащийся своей индивидуальностью, отгоражи­вающийся от других, также в конечном счете деперсонализирует­ся, перестает быть личностью. Парадокс! Человек подчеркивает свою «самость», но тем самым лишается какой-либо индивидуаль­ности, теряет «свое лицо», стирается в сознании окружающих. «Пустое место» — так говорят о человеке, утратившем способность персонализироваться, а пустота, как известно, своей индивидуаль­ности не имеет.

Но, помимо индивидуального, в способности персонализации заключено и общее. Оно проявляется в трансляции субъектом элементов социального целого, образцов поведения, норм и вместе с тем в его собственной активности, носящей надындивидуальный характер, столь же принадлежащий ему, как и другим предста­вителям данной социальной общности.

Таковы в общих чертах психологические характеристики по­требности и способности быть личностью, выступающих в нераз­рывном единстве. <.. .>

Не следует забывать, что в основе формирования личности, помимо потребности индивида быть личностью, безусловно, лежат и другие потребности, как материальные, так и духовные. К по­следним должна быть отнесена фундаментальная социогенная потребность в познании и ее многочисленные производные (напри­мер, потребность в эстетическом наслаждении). Нет ни оснований, ни возможности свести потребность в персонализации к познава­тельной потребности человека, и наоборот. Личность индивида конструируется в процессе реализации всех ее возможностей и

потребностей в социально детерминированной деятельности. Одна­ко выделение среди них еще одного класса потребностей и спо­собностей человека — быть личностью, а также осуществление экспериментальной проверки их реальной созидательной роли, как можно надеяться, будет способствовать дальнейшей разработке марксистско-ленинской теории личности в коллективе.

Петровский А. В. Личность. Деятель­ность. Коллектив. М, 1982, с. 235—

252.

Ж. Пиаже

ПСИХОЛОГИЯ, МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ СВЯЗИ И СИСТЕМА НАУК

^Будущее психологии — это прежде всего ее собственное раз­витие, которое было бы интересно предсказать, хотя это и до« вольно опасно. Ее будущее также заключается в совокупности междисциплинарных связей, посредством которых она обога­тится достижениями других наук и в свою очередь будет со-* действовать их обогащению. <..>

Мы будем следовать нашему плану изложения, который за" ключается в поочередном рассмотрении основных дисциплин в современной науке при одновременном рассмотрении возмож* ностей сотрудничества; в заключение мы изложим несколько мыслей о месте психологии в системе наук. <...;>

Что касается физических наук, то они уже много дали психо­логии, гораздо больше, чем обычно принято считать... В. Келер, по профессии физик, выражал гештальтпсихологию в терминах электромагнитного поля. Теория информации, которая столь по­лезна для биологии и психологии, была создана на основе тер­модинамики. Кроме того, известно, что на основе замечательных догадок Сциларда была дана (при помощи комбинации теории информации и теории игр) физико-математическая интерпрета­ция «демона Максвелла» и при этом была показана, как воз­можна антиэнтропийная активность при незначительных «издер-

О

жках информации»: такие] достижения разума, происходящие в результате исследований физиков в рамках связей между прин­ципом Карно и жизненными явлениями, важны для психологии так же, как и для биологии, если не в большей мере.

Но особенно мы обязаны физике, и прежде всего теории форм равновесия и «перемещений равновесия» с принципом Ле Шателье, затем регулятору Уатта и, наконец, этой фундамен­тальной науке — кибернетике, которая связывает физику и био­логию. Кибернетика, теория коммуникации и управления или самоуправления, сейчас обновляет биологию (от Шмальгаузена в СССР до Уоддингтона в Великобритании и т. д.), и она снаб­жает нас моделями регуляции, без которых современная психо­логия уже не может обойтись, начиная от теории условных реф­лексов или константности восприятия и кончая теорией интел­лектуальных операций. 1Мы в большом долгу перед физикой, даже если мы это часто забываем и если мы это замечаем толь­ко через связь с биологией и через исследование органических регуляций. И наоборот, если нас спросить, чем психология мо­жет заинтересовать физику, то на первый взгляд ответ будет еще более негативным, чем в случае с математикой./Надеюсь,одна­ко, мне позволят противопоставить этому скептицизму два ар­гумента: один — из моего личного опыта, другой подсказан тру­дами одного из физиков, который несколько лет назад очень много размышлял по проблеме связей между физикой и биоло­гией.

Прежде всего пример из личного опыта, и я надеюсь, что он сможет заинтересовать психологов.(Мне довелось знать А.Эйн­штейна... Эйнштейн, которого все интересовало, заставил меня в Принстоне рассказать ему о наших опытах, обнаруживших от­сутствие у ребенка понятий сохранения материи, тяжести, пере­менных величин. Он восхищался запоздалым формированием по­нятий сохранения (у детей в возрасте между 7 и 11 годами) и сложностью производимых операций. «Как это трудно, — часто восклицал он,— насколько психология труднее физики!» Эти слова Эйнштейна одновременно и тревожат и обнадежи­вают.

Но суть дела заключается не в этом. В 1928 г. Эйнштейн по­советовал мне изучить психологическое формирование понятий и восприятий времени и скорости... Мы исследовали с точки зре­ния психологии связь между двумя видами понятий и восприя­тий и пришли к результатам:

1. Существует первичная интуиция скорости, которая не за­висит от длительности (но, естественно, зависит от порядка про­странственной или временной последовательности): это интуиция «обгона», выражающаяся в том, что тело А воспринимается как движущееся быстрее, чем В, если вначале оно было сзади В и затем оказалось впереди его; это чисто порядковое понятие со­храняется до 8—9 лет, и его достаточно д^я объяснения всехиз-

вестных перцептивных явлений (при подвижном или даже не­подвижном взгляде).

2. Формирование восприятий или понятий длительности, на­оборот, предполагает всегда отношение к скорости (скорость — движение или скорость — частота, ритм, и т. д.) в том, что каса­ется прожитого времени, как такого времени, которое оценива­ется через посредство внешних явлений.

3. В своей работе «Скорость и релятивистский мир» два французских физика — Абеле и Мальво — пытались путем пере­формулировки исходных понятий избежать порочного круга вре­мени и скорости... Они искали работы психологов о формировании этих понятий или восприятий и использовали результаты наших исследований о порядковом отношении обгона... И в этом один из примеров использования психологии в физике (как и в случае математики), очевидно, не для установления законов, а для со­действия размышлениям об основных принципах и понятиях.

Перейдем теперь к мечтам о будущем одного из физиков. |В своих трудах Ш. Э. Ги... сделал вывод о том, что связь между биологией и физико-химией состоит не в том, что будет осуще­ствлено простое сведение высшего к низшему, а в том, что бу­дут открыты новые физические явления, включающие старые, но при их обогащении более сложными связями... Но Ги на этом не останавливается: он высказывает точку зрения о том, что впоследствии проблемы будут ставиться уже психологией. По мысли этого великого физика (известно, что он первый экспери­ментальным путем доказал взаимосвязь между массой и энерги­ей в теории относительности), никакая физико-химия не будет полной и «общей» до тех пор, пока не поймет того, что происхо­дит в самом веществе нервной системы или мозга во время внешней деятельности или при умственной работе. <...>

При рассмотрении связей между психологией и биологией следует указать, что мы находимся уже в совершенно другой области, которая является уже не областью мечтаний или на­дежд на будущее, а областью начавшегося сотрудничества. Мне не надо напоминать о физиологической психологии, где психолог дает почти столько, сколько получает, ни о всех направлениях медицинской психологии (психиатрия, дефектология, психологи­ческая диагностика, психоанализ), где психология достигает полной отдачи при одновременном обогащении результатами исследований в этих науках. С другой стороны, зоопсихология или этология являются общим полем деятельности, где зоологи становятся психологами и наоборот; и даже если эти зоологи не всегда точно знают, что мы делаем, изучая психологию чело­века, совершенно очевидно, что мы только выигрываем в деле создания подлинной и глубокой психологии как науки о поведе­нии всех живых существ (по крайней мере, животных) нашими коллегами, у которых нет нашей подготовки и чье ознакомление с нашими исследованиями является еще более ценным. <;...>

20 или 30 лет назад большинство биологов принимали в ка­честве основных механизмов изменчивости или эволюции только мутацию, которая понималась как случайная изменчивость, про­исходящая в наборе или совокупности независимых друг от дру­га генов, и селекцию, которая понималась как отбор индивидов (как бы сквозь сито), позволяющий выжить приспособленным индивидам и устраняющий всех прочих. С другой стороны, фе­нотипы рассматривались как индивидуальные изменения под влиянием среды, но, возможно, не исследуемые и, следовательно, не имеющие никакого значения для эволюции. Поскольку эле­менты сознания (восприятие, обучение, интеллект) составляв ют преимущественно фенотипные адаптации, то, таким образом, не существовало никакой связи между интеллектом и централь­ным ядром организации живого.

Напротив, сегодня благодаря отчасти «генетике популяции» мы узнали, что: а) геном есть не набор атомизированных частиц («мешок с бобами», как в шутку говорил Мейер), а организо­ванная саморегулирующая система, где гены «коадаптированы» и действуют, как сказал Добжанский, «как оркестр, а не как со­листы», т. е. в силу полигении и плеотропизма; б) основные вариации соответствуют не мутациям, а «генетическим рекомби­нациям», которые происходят в рамках «генетического пула» популяции (с панмиксиями и т. д.) и которые предполагают на­личие собственных законов равновесия; в) фенотип является продуктом синтезирующего действия генома (синтез протеинов и т. д.), но при таком постоянном взаимодействии со средой, что он составляет «ответ» генотипа на воздействия среды (Добжан­ский, Уоддингтон и др.); г) селекция является не простым отбо-ром, а модификацией пропорций генома (в пределах вероят­ности выживания и оставления потомства) и все это согласно кибернетическим циклам (Шмальгаузен, Уоддингтон и др.); д) организм выбирает свою среду настолько, насколько от нее за­висит и т. д.; е) селекция относится только к фенотипам, как к «ответам» на влияние среды, и она сохраняет лучшие ответы по-* средством процесса «генетической ассимиляции» (Уоддингтон), которая представляет собой (но в терминах вероятностных мо« дификаций пропорций) эквивалент «наследования приобретен* ного».

В общем, можно сказать, что мы находимся на пути нахож* дения третьего между ламаркизмом и мутационизмом; адапта­ция возникает не вследствие «прямых» действий среды, не в силу простой случайности при селекционном отборе, а вследствие многочисленных регуляций на различных ступенях в соответст­вии с кибернетическими циклами, и уже различают, по крайней мере, четыре таких цикла. Другими словами, организм реагиру­ет на влияние среды путем реорганизаций и установления новых уравновешиваний в соответствии с постоянно действующими во время его роста обратными связямидНаиболее интересным с точ-

ки зрения психологии является то, что эмбриогенез и онтогене­тическое развитие приобретают первостепенное значение, они одновременно являются результатом или следствием филогенеза и источником адаптивных «ответов», которые управляют этим филогенезом с диалектическим процессом, а не односторонне направленной причинностью.

Невозможно рассматривать эту картину, не удивляясь конт-расту ее содержания с некоторыми теориями мышления и ее со* ответствия с другими теориями./Прежде всего напомним тот ос­новной факт, что, хотя человеческий мозг является почти полностью наследственным органом регуляций, он почти не со­держит наследственной программы этих регуляций впротивопо* ложность многочисленным случаям наследственных инстинктов у птиц или рыб (колюшка), не говоря уже о насекомых/ Это не означает (совсем наоборот), что, разрешая проблемы""мышле­ния, мы потеряем связи с органическими или даже генетически-» ми регуляциями, потому что любая фенотипическая реакция является результатом неразделимого взаимодейстзия между эн-догенной организацией и средой. Но это означает, что в противо­положность инстинкту наш интеллект замещает слишком узкую систему наследственно программируемых регуляций комбина­цией двух средств познания: с одной стороны, опыт (или дей-ствие среды), с другой — эндогенные регуляции, источник интел­лектуальных операций, являющихся развитием исправляющих ошибки обратных связей (нащупывание) — в инструменты, по-* зволяющие заранее исправить ошибки (дедукция). <...>

Если мы перейдем теперь от естественных к общественным наукам, то не надо приводить много рассуждений, чтобы убедить вас в том, что психология настолько же связана с социологией, насколько она связана с биологией. <С...>

^Междисциплинарные связи между социологами и психолога­ми многочисленны и плодотворны, и вся социальная психология здесь играет такую же связующую роль, как и этология в случае с биологией. <...> )

Из всех общественных наук лингвистика, несомненно, явля­ется наиболее развитой и по своей теоретической структуре, и по точности своих результатов, и она поддерживает с другими дисциплинами отношения, которые представляют большой ин« терес. <...>

Само собой разумеется, что между лингвистикой и психоло­гией существуют связи. Например, много лет назад психологи и лингвисты заинтересовались проблемой усвоения языка ребен­ком, проблемой, которая была поставлена Штерном в начале этого века и которую затем исследовали многие ученые, открыв хорошо известные в наше время закономерности.|В более общем виде под названием «психолингвистики» сложилось изучение ре­чи в таком виде, в каком она употребляется индивидом, в соот­ветствии со знаменитым различием Соссюра между языком как

коллективной системой и речью как индивидуальным употреб­лением этой системы. <...>

'Другой областью, где сотрудничество с лингвистикой очень желательно для нас, является область общей семиотики, выхо­дящая за рамки знаков артикулированного языка./ Благодаря работам Ф. Фриша нам стал известен язык пчел, проводятся исследования языка дельфинов, и эти формы коммуникации жи­вотных ставят важные проблемы сравнительной семиотики. Но у человека даже словесный знак является только частным слу­чаем семиотических функций, и образование представления или мышления зависит от совокупности этих функций, а не только от языка, при этом подражание, несомненно, играет основную роль в переходе от сенсомоторного к репрезентативному (отсроченное подражание и подражание интериоризированное в образы). Для решения этой проблемы следует провести значи­тельное количество исследований и, в частности, следует изучить язык жестов глухонемых. <...>

Я приступаю с большими предосторожностями к рассмотре­нию логики. <...>

Естественно, следует начать с того, что спросить у логиков, что же такое логика. Их ответы будут так же различны, как от­веты математиков... Однако (при сильном упрощении) можно вы­делить два различных мнения. |Для одних логика является пре­имущественно четким и общим* языком; но это означает тогда, что логику нужно связать с человеком, и, следовательно, другие науки о человеке должны проверить это утверждение, что уже относится к ведению психологии. Для других, наоборот, логика основывается только на себе самой и является абсолютом, ко­торый есть отправная точка для всего остального^ Но эта вторая имеющая хождение точка зрения, несмотря на видимость реше­ния, ни в коем случае не дает решения проблем. <...!>

Если мы здесь оставим логика, чтобы перейти к рассмотре­нию индивида в его социализированном развитии, мы окажемся перед замечательным фактом восходящего построения опера­ционных структур, которые формализуются логическим путем. Находится ли ребенок под непосредственным воздействием взрос­лых, которые его воспитывают, или под влиянием многочислен­ных межиндивидуальных контактов, это неважно (хотя второе решение кажется более вероятным), он рано или поздно перехо­дит от операций классификации к сериации, соответствия и т. д., к формированию понятий сохранения как следствию обратимости операций и в конечном счете к пропозициональным операциям, которые позволяют ему рассуждать о гипотетических возможно­стях и только в связи с этим и об объектах. #Гаким образом, ре­бенок формирует последовательную логику... Но так как логика является продуктом длительного формирования, этапы которого можно проследить у ребенка от рождения до 14—15 лет, в ней можно увидеть только результат координирующей деятельно-

80
сти, в рамках которой тесно взаимодействуют нервная система, психическая жизнь и социальные контакты.

В конце этих рассуждений, какими бы схематичными они ни были, я хотел выразить чувство некоторой гордости по поводу того, что психология занимает ключевую позицию в системе на­ук.|С одной стороны, психология зависит от всех других наук и виДит в психологической жизни результат психохимических, био­логических, социальных, лингвистических, экономических и дру­гих факторов, которые изучаются всеми науками, занимающи­мися объектами внешнего мира. Но, с другой стороны, ни одна из этих наук невозможна без логико-математической координа­ции, которая выражает структуру реальности, но овладение ко­торой возможно только через воздействие организма на объекты, и только психология позволяет изучить эту деятельность в ее развитии.

Можно сказать более точно, что нельзя ничего понять в клас­сификации наук, если ее рассматривать статично, в то время как познание находится в вечном становлении или в непрерыв­ном формировании. (Если пытаться определить положение пси­хологии в системе ь!аук, то следует остерегаться включать ее в некоторый линейный порядок, который, по О. Конту, начинается математикой и кончается биологией и социологией (где научная психология рассматривается в качестве промежуточного звена между двумя последними науками)... С другой стороны, в каж­дой науке следует рассматривать ее объект, ее теоретическую структуру и ее собственную эпистемологию, разрабатываемую представителями рассматриваемой науки, когда они размышля­ют над своей работой. Если принимать во внимание эти три из­мерения, то система наук не будет линейной.

Нелинейная классификация наук была предложена советским диалектиком Б. Кедровым, и она представляет большой интерес для психологии, которая занимает в этой классификации цент­ральное место|Классификационная схема, предложенная Б. Кед­ровым, представляет собой треугольник, вершину которого со­ставляют естественные науки, нижний правый угол — философ­ские и нижний левый угол — общественные науки; психология расположена в самом центре треугольника и имеет линии связи, которые соединяют ее с тремя перечисленными группами на­ук. Что касается математики, то она занимает промежуточное положение между науками о природе и философскими науками (логикой и гносеологией), тогда как технические науки расположены между естественными и общественными на­уками. <...>}

Центральное положение психологии в схеме Кедрова имеет различный смысл в зависимости от того, считают ли, что пси­хология является совместным продуктом естественных, общест­венных и философских наук (логики и эпистемологии), или же признают, что психология оказывает на эти науки такое же

действие, как они на нее. Кедров, естественно, сделал весь упор на внешний объект и считает, что вся схема держится на есте­ственных науках потому, что объект существует независимо от субъекта. Я тоже считаю, что объект существует независимо от субъекта, и, таким образом, я не идеалист. Но я биолог, а это не то же самое, что идеалист, и я думаю, что организм зависит не только от среды; организм активно реагирует на среду и дает «ответы», которые зависят от его собственной активности; иными словами, субъект познает объект, только действуя на него, и по­знание объекта (а это не то же самое, что сам объект) предпо­лагает неразрывное взаимодействие между объектом и деятель­ностью организма или субъекта. |Таким образом, связи между науками выражаются не однонаправленными, а двусторонними стрелками, иначе говоря, круговыми связями или связями по спирали, что соответствует духу диалектики. Если логика, ма­тематика или физика ни в коей мере не зависят от психологии в своих методах и теоретических структурах, то они зависят от нее в своей эпистемологии, так как все эти науки являются ре­зультатом частной или общей деятельности субъекта или орга* низма над объектами, и как раз психология, опираясь на биоло­гию, дает объяснение этим действиям. Поэтому психология за­нимает центральное место не только как продукт всех других наук, но и как возможный источник объяснения их формирова­ния и развития. <...>

Все междисциплинарные связи, примеры которых я попытал­ся привести в этой слишком схематичной лекции, снова свиде­тельствуют о наличии тех кругообразных состояний, о которых я говорил. Я заканчиваю это выступление подтверждением моей уверенности в том, что наша психологическая наука занимает центральное место в решении рассматривающихся мной проб­лем и в том, что будущее междисциплинарных исследований бес­конечно плодотворно.

Сборник: XVIII Международныйпсихологический конгресс. 4—11 августа 1966 года. М., «Наука».

1969,с. 125—155.