Сказка о Финисте ясном соколе

Богатый вдовый купец имеет трех дочерей. \Младшая дочь - его самая любимая. Старшие дочери просят привезти обычные подарки, а младшая - подарить ей перышко Финиста ясна сокола (которое позже превращается в прекрасного царевича). С ним девушка общается по ночам тайком от отца и старших сестер. Днем царевич становится соколом и улетает прочь, но каждый вечер возвращается к своей возлюбленной. Чуя неладное, старшие сестры стараются возбудить у отца подозрение, подкараулив младшую, но это им не удается: чувствуя опасность, царевич тут же превращается в перышко. Тогда завистницы идут на хитрость: они втыкают в раму окна сестры острые ножи и иголки. Сокол не может попасть к своей подруге. Израненный и раздо­садованный, он улетает прочь, говоря ей на прощанье следующее: "...Если вздумаешь искать меня, ищи за тридевять земель в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры каменных изгло­жешь, чем найдешь меня..."

Так оно и происходит. Узнав о коварстве сестер, девушка горюет по возлюбленному и отправляется его искать. Изнашивая каждую пару башмаков, ло­мая посох и съедая просвиру, она каждый раз получа­ет от помогающих ей трех старушек весьма полезные и ценные подарки: золотое веретенце, серебряное {блюдечко с золотым яичком и золотое пялечко с иголочкой, которые в подходящий момент она поменяет на три ночи с любимым. Наконец, красная девица уз­нает, где живет Финист ясный сокол, который к тому времени женился на просвирниной дочери. Же­лая увидеть своего возлюбленного, купеческая дочь нанимается к просвирне в работницы. Просвирнина дочь в обмен на подарки разрешает провести работ­нице три ночи со своим мужем, предварительно опоив его сонным зельем. Тот крепко засыпает и не может проснуться, чтобы узнать свою прежнюю любовь. В последнюю, третью ночь девушка заливается горючими слезами, отчаявшись разбудить своего возлюбленного. Одна из слезинок попадает ему на щеку и, почувствовав ожог, тот сразу просыпается. Увидев девушку, он "так радуется, что и сказать нельзя". Узнав от нее, что та претерпела, пока его не нашла, он понимает, что девушка выполнила его условия. Они покидают дом просвирни, спасаясь бегством от нее и дочери, и возвращаются домой. Там они по прежнему скрывают от всех свои отношения, но время от времени появляются на народе в царском обла­чении. При этом их не могут узнать ни отец, ни сестры. Наконец, девушка обо всем рассказывает отцу, и все завершается свадьбой.

В этой сказке, наиболее морфологически близкой сказке Апулея, раскрывается еще одна ветвь индивидуационного процесса женщины. Следует отметить, что и в русских, и западноевропейских сказках можно обнаружить довольно много близких мотивов и сюже­тов. Видимо, все они уходят своими корнями в древне­греческую мифологию. Мы не станем проводить под­робный анализ символического содержания этой сказ­ки, обратив внимание лишь на ряд наиболее суще­ственных деталей.

В первую очередь, следует остановиться на феноме­не "младшей" сестры или дочери, на долю которой вы­падают тяжелые испытания. Особое отношение к младшему ребенку чувствуется с первых строк пове­ствования. В чем же состоит особый психологический смысл выбора младшей дочери на роль главной герои­ни волшебной сказки? Почему именно она, а не ее старшие сестры, воплощает в себе трансформацию женственности? Почему именно в ней заложен потен­циал и тенденция к достижению целостности и полно­ты?

Чтобы прочувствовать это, вспомним известную русскую куклу-матрешку. Набор матрешек может включать в себя от трех до трех десятков одинаково раскрашенных кукол; при этом каждая из них помещается внутри другой, большего размера, - и так далее. Все матрешки помещаются внутри одной, самой большой, "праматери", главы рода. Таким образом, максимальная матрешка, содержащая внутри себя остальные, воплощает в себе две ипостаси: "единичности", т.е. самой себя, и "семьи" - всех остальных матрешек, находящихся у нее внутри. Достанем все куклы и расположим в ряд по ранжиру всю "семью". Самая крупная матрешка по-прежнему ассоциируется с "матерью семьи", а остальные - скорее, с "сестрами-погодками". Каждая из кукол, как две капли воды, похожа на остальных, отличаясь лишь размером, но это - только внешнее сходство, хотя есть и более существенное, внутреннее сходство: все матрешки, за ис­ключением последней, самой маленькой, внутри пусты. Маленькая матрешка цельная; она становится иден­тичной своим "старшим сестрам" лишь тогда, когда они "наполняются" остальными, меньшими по размеру, т.е. становятся "младшими" в семье. Само собой разумеет­ся, что в пределе последняя матрешка идентична всем остальным, собранным воедино внутри "праматери". Получается, что "младшая дочь и младшая сестра" матрешечной "семьи" не только символизирует целост­ность, но и тенденцию к достижению целостности и полноты каждой из "старших сестер" и "семьи" в це­лом.

На этом же примере имеет смысл подчеркнуть ха­рактерную символику архетипа "скрытой красоты". Сама конструкция матрешки предполагает "раскрытие" куколки, чтобы найти "скрытую" в ней тайну. Но рас­крывая каждую матрешку и обнаруживая в ней сле­дующую, мы устанавливаем между ними сначала внешнюю, а потом и внутреннюю идентичность. И лишь добравшись до последней, мы находим только внешнюю идентичность с предыдущими; самая малень­кая матрешка продолжает скрывать внутри "тайну", и в этом смысле она полностью идентична наполненной большой матрешке, т.е. "семье", "роду", "символу". Русская матрешка символизирует бесконечный процесс раскрытия скрытой тайны, т.е. красоты русской жен­щины, и в этом смысле она обладает характерными чертами архетипа. (Интересные аналитические аспекты дихотомии "сокрытия-раскрытия" были рассмотрены в докладе канадского аналитического психолога Дж. Иветт-Секкер в марте 1995 года).

Что касается динамики психических процессов, со­держащейся в символической функции старших сестер, ее интерпретация Джонсоном оказывается вполне под­ходящей и для русских сказок. Остается лишь доба­вить, что символика старших сестер в совокупности с теневым содержанием, о котором говорит Джонсон, в значительной мере определяет содержание персоны, т.е. социокультурного стереотипа. Следует упомянуть, что дальнейшая судьба старших сестер складывается по-разному: либо они бросаются с обрыва в реку и в ней тонут, позавидовав Психее, получившей боже­ственного мужа, либо сгорают от добытого Василисой и преследующего их неземного огня (в обоих случаях исчезают в бессознательном, становясь частью содер­жания тени); либо живут прежней жизнью в соот­ветствии с существующей ценностной системой (т.е. составляя часть персоны).

Младшая дочь просит отца привезти ей весьма не­обычный подарок: перышко Финиста ясна сокола (а фактически - самого сокола!). Тот покупает его у старца (символизирующего древний патриархальный мир). Таким образом девушка бессознательно пробует найти связь со своим анимусом, опосредованно (через отцовский комплекс) входя в контакт с архетипом (и это ей без труда удается). Однако, она абсолютно не подозревает о том, что тем самым она только вступает на длинный и трудный путь эволюционного процесса и, в частности, - установления отношений со своим не­уловимым и загадочным анимусом.

Кстати говоря, спектр персонажей, олицетворяю­щих маскулинное начало (анимус), в русской волшеб­ной сказке очень широк: от зверя лесного-чуда морско­го (воплощения земной, хтонической природы) до Финиста ясна сокола, имеющего прямое отношение к небесам. Среди возлюбленных главных героинь встре­чаются и волк-оборотень, и полузверь-получеловек, и человек. Такое многообразие воплощений и перево­площений далеко не случайно. Есть веские основания считать, что в отличие от западной линейной модели развития мужской идентичности (и анимуса)⁴, разви­тие русской маскулинности гораздо более многопланово, многомерно и многослойно. Подробно распростра­няться о нем в узких рамках этой статьи нет возмож­ности, но это обстоятельство не следует упускать из вида.

Теперь несколько слов об испытаниях, выпадающих г на долю главной героини. Они весьма разнообразны и р. дают пищу для многочисленных интерпретаций. Нет никакого смысла стараться демонстрировать это разно­образие - Джонсон сделал это очень хорошо и доволь­но подробно, но к некоторым характерным деталям внимание читателя все-таки стоит привлечь.

Начнем с интерпретации неоднократно повторяю­щейся в сказках троичности. В рамках юнгианской символики число три символизирует неполноту си­стемы. Система, стремящаяся к полноте, либо сокра­щает три до единицы, либо дополняет до четырех. Подробнее об этой символике можно прочитать в дру­гих книгах Джонсона²'⁴ и на примере разных волшеб­ных сказок проследить за трансформацией числового символа по мере развития сюжета. Здесь имеет смысл остановиться на особом акцентировании троекратного повторения в сказке о Финисте ясном соколе, где он не просто привлекает наше внимание, а прямо-так ; режет глаз. В этом легко убедиться: старик имел трех дочерей; он три раза ездил в город за подарками; три ночи прилетал к младшей дочери Финист ясный сокол; улетая, он поставил ей три условия: "...ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чу­гунных изломаешь, три просвиры каменных изгложешь, чем найдешь меня..."; на своем пути девушка встречает трех старух; в доме просвирни она проводит три ночи, трижды повторяя три условия, которые пе­ред ней поставил возлюбленный; погоня заезжает к там же трем старухам; девушка с царевичем три дня ездят в церковь к заутренней и, наконец, старик оста­ется втроем с двумя старшими дочерьми.

Не многовато ли? Есть ли здесь, по крайней мере, троекратный перебор повторений по сравнению с дру­гими сказками; а если есть, то о чем он говорит? На первый вопрос читатель может ответить сам, но, по моему мнению, такое количество троекратных повто­рений в пределах сравнительно небольшого текста, найти очень трудно. Теперь попробуем ответить на второй вопрос. На мой взгляд, такая насыщенность текстовой ткани сказки троекратными повторениями прежде всего говорит о динамической, напряженной неполноте. Явная и даже нарочитая экспликация тро­ичности несет в себе скрытый подтекст: исполнение действий, которые происходят или должны произойти, необходимо, но недостаточно. Но кроме явного, декла­ративного троекратного повторения, существует и скрытое. В качестве примера можно привести три условия, о которых говорит ясный сокол, или трое­кратную жалобу девушки спящему возлюбленному. Такие разновидности троекратных повторений могут символизировать неполноту, существующую на разных уровнях глубины психологической структуры. Здесь открывается широкий простор для интерпретации, за точность которых поручиться трудно. Второе обстоя­тельство связано с символикой железных башмаков, чугунного посоха и каменной просвиры. Что касается первых двух атрибутов, их назначение довольно-таки прозрачно: не давать девушке отрываться от земли, не терять с ней связи. На символическом языке женщине сообщается, чтобы она смирила гордыню и даже уни­зилась. Такое послание подтверждается символикой третьего атрибута - каменной просвиры. Девушке ре­комендуется вобрать в себя по крупинке жизненный опыт и мудрое (христианское) отношение к жизни. Неслучайно, что на вопрос отца, где она так долго бы­ла, она отвечает: "Богу ходила молиться". Ей как бы сказано: чтобы получить то, что ты хочешь, следует научиться твердо ходить по земле, стать сильной и мудрой, пройдя через множество испытаний. Об осо­бой ценности, которую представляет в русских народ­ных сказках женская мудрость, мы еще вспомним не раз, а сейчас обратим свое внимание на следующий нюанс.

В отличие от волшебной сказки Апулея, старшие сестры успевают пустить в ход "нож" (острие интел­лекта) и ранить сокола (подавить анимус). Каковы же последствия этого вмешательства? Как правило, вы­тесненной маскулинности не остается ничего другого, как уйти в тень, что и происходит в сказке (царевич женится на просвирниной дочке). Психологические структуры, воплощенные в персонажах просвирни и ее дочери, в достаточной степени очевидны (негативная часть материнского комплекса и теневое альтер-эго главной героини). Теперь анимус находится в полной власти тени (сокол, усыпленный сонным зельем). Что­бы войти с ним в контакт, требуется не только напря­женная внутренняя работа (испытания), но и пере­оценка ценностей (отказ от подарков в пользу свидания с возлюбленным). И даже после воссоединения с любимым (частичной интеграции с анимусом) возни­кают новые испытания: побег, поездки в церковь (переработка содержания тени, частичный отказ от прежних ценностей, адаптация к социально-культур­ным нормам), но эти испытания на сей раз возлюблен­ные проходят вместе (личность в своем развитии до­стигла определенного этапа целостности и полноты). В жизни бывает иначе. Если женщина терпит поражение, оставляя свою маскулинную часть во власти тени, хо­рошего ждать не приходится. Чаще всего вытесненная в тень маскулинность проецируется на близкого муж­чину (или мужчин). Тогда вы можете услышать нечто такого рода: "Куда подевались настоящие мужчины? Вокруг ни одного нормального мужика - одни особи мужского пола!" Это отчаянный крик подавленного или вытесненного в тень анимуса.

На этом можно закончить краткий анализ второй сказки. Мы попытались показать, что несмотря на очевидную смесь романтического (религиозного?) и человеческого (земного) начала, сюжетная линия этой сказки воплощает иную ветвь индивидуационного про­цесса женщины, которая, безусловно, имеет много со­прикосновений с первой, но в целом от нее отличается. А теперь обратимся к третьей сказке.