Глава II. Предмет экономической науки

Экономическая наука занимается изучением того, как люди существуют, развиваются и о чем они думают в своей повсе­дневной жизни. Но предметом ее исследований являются глав­ным образом те побудительные мотивы, которые наиболее силь­но и наиболее устойчиво воздействуют на поведение человека в хозяйственной сфере его жизни. Каждый сколько-нибудь до­стойный человек отдает хозяйственной деятельности лучшие свои качества, и здесь, как и в других областях, он подвержен влиянию личных привязанностей, представлений о долге и пре­данности высоким идеалам. Правда, самые способные изобрета­тели и организаторы усовершенствованных методов производст­ва и машин посвящают этому делу все свои силы, движимые скорее благородным духом соревнования, нежели жаждой бо­гатства как такового. Но при всем этом самым устойчивым сти­мулом к ведению хозяйственной деятельности служит желание получить за нее плату, которая представляет собой материаль­ное вознаграждение за работу. Она затем может быть израсхо­дована на эгоистичные или альтруистические, благородные или низменные цели и здесь находит свое проявление многосторон­ность человеческой натуры. Однако побудительным мотивом выступает определенное количество денег. Именно это опреде­ленное и точное денежное измерение самых устойчивых стиму­лов в хозяйственной жизни позволило экономической науке да­леко опередить все другие науки, исследующие человека. Так же как точные весы химика сделали химию более точной, чем большинство других естественных наук, так и эти весы эконо­миста, сколь бы грубы и несовершенны они ни были, сделали экономическую науку более точной, чем любая другая из обще­ственных наук. Но экономическую науку, разумеется, нельзя приравнять к точным естественным наукам, ибо она имеет дело с постоянно меняющимися, очень тонкими свойствами челове­ческой натуры.

Источник преимуществ экономической науки перед другими отраслями общественных наук, следовательно, кроется, по-ви­димому, в том факте, что ее специфическая область предостав­ляет гораздо большие возможности для применения точных ме-

тодов исследования, чем любая другая общественная наука. Она занимается главным образом теми желаниями, устремлениями и иными склонностями человеческой натуры, внешние прояв­ления которых принимают форму стимулов к действию, причем сила или количественные параметры этих стимулов могут быть оценены и измерены с известным приближением к точности, а поэтому в некоторой степени поддаются исследованию с помо­щью научного аппарата. Применение научных методов и ана­лиза в экономической науке возникает лишь тогда, когда силу побудительных мотивов человека — а не самих мотивов — ста­новится возможным приблизительно измерить той суммой денег, которую он готов отдать, чтобы получить взамен желае­мое удовлетворение, или, наоборот, той суммой, которая необ­ходима, чтобы побудить его затратить определенное количество утомительного труда.

Важно отметить, что экономист не берется измерять любую субъективную склонность саму по себе, да еще непосредственно; но производит лишь косвенное ее измерение через ее проявле­ния. Никто не в состоянии точно сопоставить друг с другом и соизмерить даже свои собственные душевные порывы в разные периоды времени. И уж, конечно, никто не в состоянии изме­рить душевные порывы другого человека иначе, как лишь кос­венно и предположительно по их последствиям. Разумеется, одни склонности человека относятся к высшим сторонам его натуры, другие — к ее низменным сторонам; следовательно, они различны по своему характеру. Но даже если мы сосредо­точим наше внимание лишь на однопорядковых физических удовольствиях и тяготах, то обнаружим, что их можно сравни­вать лишь косвенно по их результатам. По существу, даже и такое сравнение является до известной степени предположи­тельным, если только эти желания и тяготы не возникают у одного и того же лица в одно и то же время.

Например, удовольствие, получаемое от курения двумя ли­цами, невозможно сравнивать непосредственно, так же как нельзя его сравнивать даже и в том случае, когда его получает одно и то же лицо в разное время. Но если перед нами человек, выбирающий, на что именно потратить несколько пенсов — на покупку сигары или чашки чая или на извозчика, чтобы не идти домой пешком, — то мы придерживаемся обычной про­цедуры и утверждаем, что он ожидает от каждой из этих аль­тернатив равного удовольствия.

Следовательно, если мы хотимсравнивать даже различные

виды удовлетворения естественных потребностей, нам прихо­дится делать это не прямо, а косвенно, посредством стимулов, которые побуждают к деятельности. Если желание получить одно или другое из двух удовольствий заставит разных людей, находящихся в одинаковом материальном положении, затра­тить на каждое из них ровно час дополнительного труда или же побудит разных людей, принадлежащих к одному и тому же классу и располагающих одинаковым состоянием, заплатить за каждое из них один шиллинг, то мы можем считать, что эти два удовольствия с точки зрения нашей задачи равны между собой, поскольку желание получить их порождает у лиц, находящихся в одинаковых условиях, равные по силе побуди­тельные стимулы к действию.

В этом практикуемом в повседневной жизни процессе изме­рения душевных порывов не возникает никаких дополнитель­ных трудностей из-за того факта, что одни стимулы, которые нам приходится принимать в расчет, имеют своим источником высшие стороны человеческой натуры, а другие — низменные.

Допустим, что тот самый человек, стоявший перед выбором между несколькими удовольствиями лично для себя, вскоре вспомнил о несчастном инвалиде, мимо которого он пройдет по пути домой, и затратил какое-то время на раздумывание над тем, предпочесть ли доставить физическое удовольствие себе самому или совершить доброе дело и насладиться доставлением радости ближнему своему. По мере того как его желания скло­няются то к первому выбору, то ко второму, само качество его душевных порывов меняется; и исследовать природу этого из­менения надлежит философу.

Между тем экономист изучает душевные порывы не сами по себе, а через их проявления, и если он обнаруживает, что эти мотивы порождают равные стимулы к действию, то он принимает их... за равные для целей своего исследования. На деле экономист, разумеется, прослеживает более терпеливо и вдум­чиво, с большими предосторожностями все поступки людей в их обычной повседневной жизни. Он отнюдь не пытается сопо­ставлять реальную ценность благородных и низменных склонностей нашей натуры, он не соизмеряет страсть к добродетели и вожделение к вкусной пище. Он оценивает побудительные мотивы поступков точно так же, как это делают все люди в своей обычной жизни. Он придерживается общепринятого хода рассуждений, отступая от него лишь затем, чтобы соблюдать больше осторожности с целью четко установить границы своих

познаний. Он формулирует свои заключения на основе наблю­дений за людьми вообще при определенных условиях, не пы­таясь измерять умственные и духовные качества отдельных лиц. Однако он отнюдь не игнорирует умственные и духовные аспекты жизни. Напротив, даже для самых узких задач эконо­мических исследований важно знать, содействуют ли преобла­дающие в обществе желания созданию сильной и справедливой личности. Но и для более общих целей своих исследований, когда они находят практическое приложение, экономист, как и все прочие, должен интересоваться конечными целями чело­века и принимать в расчет разницу реальной ценности различ­ных вознаграждений, порождающих одинаковой силы стимулы к действию и составляющих, следовательно, одинаковые эконо­мические величины. Исследование указанных величин образует лишь отправной пункт экономической науки, но именно с этого она и начинается.

...Рассмотрения требует и ряд других ограничений, затруд­няющих измерение посредством денег стимулов к деятельности. Первое из них возникает вследствие необходимости принимать в расчет различное количество удовольствия или иного рода удовлетворения, доставляемого одной и той же суммой денег разным лицам в разных обстоятельствах.

Даже для одного и того же человека один шиллинг может в разное время обеспечивать получение удовольствия (или иного рода удовлетворения) неодинакового объема либо потому, что у него слишком много денег, либо потому, что вкусы его меняются. На людей одинакового происхождения и внешне по­хожих друг на друга одни и те же события часто оказывают совершенно различное воздействие.

Когда мы говорим об измерении желания посредством дей­ствия, к которому оно служит побудительным мотивом, то из этого вовсе не следует, что мы считаем любое действие заранее обдуманным результатом предварительного расчета. Ибо в дан­ном случае, как и во всех других, экономическая наука рас­сматривает человека таким, каким он предстает в повседневной жизни, а в обыденной жизни люди заблаговременно не высчи­тывают результаты каждого своего действия, будь то продик­тованного высшими побуждениями или низменными мотивами.

Между тем жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, — это та, где поведение человека обду­манно, где он чаще всего высчитывает выгоды и невыгоды ка­кого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить.­

Далее это та сторона его жизни, в которой он, следуя привычкам и обычаям, поступает в данный момент без предва­рительного расчета, но при этом сами по себе привычки и обы­чаи почти наверняка возникли в процессе тщательного выяв­ления выгод и невыгод различных образов действий. Как пра­вило, человек не ведет строгий подсчет двух колонок баланса, но по пути с работы домой или на общественных собраниях люди говорят друг другу: “Мне не стоит этого делать, я лучше поступлю иначе” и т.п. То, что делает один образ действий предпочтительнее другого, вовсе не обязательно сводится к ко­рыстной или материальной выгоде; часто можно услышать, что “хотя тот или иной план действий избавляет от некоторых хло­пот или сберегает некоторую сумму денег, следовать ему было бы непорядочно по отношению к другим людям” и “он выста­вит меня в дурном свете” или “он создает чувство неловкости”.

Правда, когда привычки или обычай, возникшие в одних исторических условиях, оказывают влияние на действия при иных, то уже нарушается строгая связь между затрачиваемыми усилиями и достигаемыми при этом целями. В отсталых странах существует еще много привычек и обычаев, аналогичных тем, которые заставляют находящегося в неволе бобра строить себе запруду; они полны значения для историка, и с ними дол­жен считаться законодатель. Но в сфере хозяйственных отно­шений современного мира такие привычки быстро отмирают.

Следовательно, наиболее систематизированной частью жизни людей является та, которую они посвящают добыванию себе средств к существованию. Работу всех тех, кто занят в одной какой-либо профессии, можно тщательно пронаблюдать; о ней можно сделать обобщающие заключения и сопоставить их с результатами других наблюдений; можно также произвести количественные оценки того, какая сумма денег или общая покупательная способность требуется, чтобы создать для них достаточные побудительные мотивы к действию.

Нежелание отсрочить получение удовольствия, чтобы таким способом сберечь его на будущее, измеряется процентом на накопленное богатство, который как раз и обеспечивает достаточный стимул к сбережению на будущее. Это измерение, однако, представляет некоторые особые трудности, исследование которых приходится пока что отложить.

В действительности экономисты в своих исследованиях всегда уделяли пристальное внимание всем выгодам, которые обычно влекут людей к какому-либо занятию, независимо от того,

принимают ли эти выгоды денежную или иную форму. При прочих равных условиях люди предпочитают занятие, которое не унижает их, которое приносит им надежное общественное положение и т.д.; а поскольку эти выгоды воспринимаются хотя и не каждым в точности одинаково, но большинством людей почти одинаково, их притягательную силу можно оце­нить и измерить посредством денежной заработной платы, счи­тающейся их эквивалентом.

В свою очередь желание заслужить одобрение и избежать презрения окружающих также является побудительным моти­вом к действию, который функционирует в той или иной сте­пени одинаково в любом классе людей в данное время и данной местности, хотя факторы места и времени в большой мере обу­словливают не только интенсивность стремления получить одоб­рение, но и круг лиц, чьего одобрения добиваются. Например, лица интеллигентного труда или ремесленники весьма чувстви­тельны к положительным или отрицательным отзывам пред­ставителей своей же профессии и мало считаются с мнением других людей. Существует много экономических проблем, рас­смотрение которых окажется совершенно беспредметным, если не затратить труд на выявление общих тенденций и на тща­тельную оценку силы побудительных мотивов подобного рода.

Так же как можно обнаружить примесь эгоизма в желании человека делать то, что, вероятно, принесет пользу его товари­щам по работе, так может присутствовать и частица личной гордости в желании, чтобы семья его процветала на протяже­нии его жизни и после его смерти. Однако семейные привязан­ности вообще представляют собой столь чистую форму альтру­изма, что их действие вряд ли носило бы столь постоянный характер, если бы сами семейные отношения не отличались единообразием. На деле их воздействие весьма устойчиво, и экономисты всегда полностью принимали их в расчет, особенно когда речь шла о распределении дохода семьи между ее члена­ми, об издержках на подготовку детей к их будущей карьере и об использовании накопленного богатства после смерти того, кто его нажил.

Следовательно, экономистам мешает учитывать действие по­добного рода побудительных мотивов не недостаток желания, а недостаток надлежащих средств; поэтому они приветствуют тот факт, что некоторые виды филантропической деятельности могут быть выражены в статистической форме и сведены к определенной закономерности в случае, если статистика обеспечивает

достаточно представительные средние количественные дан­ные. По существу, мы здесь имеем дело с такого рода неустой­чивым и непостоянным побудительным мотивом, что выведение какой-то его закономерности требует самого широкого и терпе­ливого изучения. Но даже и теперь, очевидно, возможно пред­сказать с достаточной степенью точности сумму пожертвований на содержание больниц, церквей и различного рода миссионер­скую деятельность, которую могут внести, скажем, сто тысяч англичан среднего достатка; и в той мере, в какой это возмож­но существует и база для экономического рассмотрения пред­ложения и спроса на услуги медицинских сестер в больницах, миссионеров и иных религиозных служителей. Однако для всех времен, вероятно, останется правильным положение о том, что большую часть тех действий, которые продиктованы чувством долга и любовью к ближнему, невозможно систематизировать, свести к закономерности и количественно измерить. Именно по этой причине, а не в силу того, что они не основаны на свое­корыстии, нельзя включить их в сферу исследований экономи­ческой науки.

...Ранние английские экономисты, быть может, слишком много внимания сосредоточили на мотивах индивидуальной де­ятельности. Но в действительности экономисты, как и предста­вители всех других общественных наук, имеют дело с индиви­дуумами главным образом как с членами общественного орга­низма. Как храм составляет нечто большее, чем камни, из ко­торых он сложен, как человек — это нечто большее, чем ряд мыслей и ощущений, так и жизнь общества — это нечто боль­шее, чем сумма жизней его индивидуальных членов. Верно, ко­нечно, что деятельность целого складывается из действий со­ставляющих его частей и что отправным пунктом в исследова­нии большинства экономических проблем должны служить мотивы, движущие индивидуумом, рассматриваемым отнюдь не в качестве изолированного атома, а в качестве участника какой-либо профессии или производственной группы; но верно также, то, как убедительно доказывали немецкие авторы, экономическая наука придает большое и все возрастающее значение мотивам, связанным с коллективной собственностью, с коллектив­ами усилиями в достижении важных целей. Растущая целеустремленность нашего века, повышение уровня духовного развития масс, все большее распространение телеграфа, печати и других средств общения неуклонно расширяют масштабы коллективной деятельности для общего блага; и все эти перемены,

а также развертывание кооперативного движения и других форм добровольных ассоциаций совершаются под влиянием раз­личных мотивов, действующих наряду со стимулом материаль­ной выгоды: они непрестанно открывают перед экономистом все новые способы измерения побудительных мотивов, в проявле­нии которых прежде казалось невозможным вывести какую-либо закономерность.

По существу, среди главных тем, исследуемых в настоящем труде, будут многообразие стимулов, трудности их измерения и способ преодоления этих трудностей. Почти каждый вопрос, затронутый в данной главе, потребуется рассмотреть более по­дробно в связи с одной или несколькими из главных проблем экономической науки.

...Выведем предварительное заключение: экономисты изуча­ют действия индивидуумов, но изучают их в свете не столько индивидуальной, сколько общественной жизни, а поэтому они лишь в малой степени занимаются такими свойствами личнос­ти, как темперамент и характер. Они тщательно изучают пове­дение целого класса людей, иногда целой нации, иногда лишь жителей определенного района, а чаще тех, кто занят в какой-либо конкретной профессии в данное время и в данном месте. С помощью статистики или иными средствами они выявляют, сколько в среднем денег готовы члены изучаемой ими группы уплатить в качестве цены за определенную вещь, которую хотят приобрести, или сколько нужно им предложить, чтобы побудить предпринять какое-либо усилие или согласиться на неприятное для них воздержание. Осуществляемое таким путем измерение побудительных мотивов, конечно, не является иде­ально точным, ибо, если бы оно оказалось таковым, экономи­ческая наука сравнялась бы с достигшими наибольших успехов естественными науками, а не с наименее развитыми, как это в действительности имеет место.

Тем не менее, такое измерение отличается достаточной точ­ностью, чтобы позволить специалистам вполне надежно пред­сказывать количественные последствия изменений, которые связаны главным образом с такого рода побудительными моти­вами. Так, например, они в состоянии дать весьма близкую к реальности оценку издержек, которые потребуются, чтобы обеспечить рабочую силу разных квалификаций, от низших до высших, для намечаемого к созданию в каком-либо районе нового производства. Посетив фабрику, какую они прежде в глаза ни видели, они способны определить с точностью до одного-двух

шиллингов размер недельной заработной платы отдельного ра­бочего лишь на основе выявления того, какова его квалифика­ция и какой степени напряжения физических, умственных и нравственных сил требует его работа. Они могут достаточно уве­ренно предсказать, насколько повысится цена какого-либо то­вара в результате определенного сокращения его предложения и как такое повышение цен скажется на предложении.

Начиная с подобных простейших исследований экономисты затем анализируют причины, определяющие территориальное размещение различных видов производства, условия, на кото­рых люди, проживающие в отдаленных местностях, обменива­ются друг с другом своими товарами и т.д. Они могут объяс­нить и предсказать, как скажутся изменения условий кредита на внешнюю торговлю, или же в какой мере бремя налогов будет переложено с тех, кого ими облагают, на плечи тех, по­требности которых последние удовлетворяют, и т.д.

Во всех этих вопросах экономисты имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или “экономическим” че­ловеком, а с человеком из плоти и крови. Они имеют дело с че­ловеком, в своей хозяйственной жизни руководствующимся в большой мере эгоистическими мотивами и в такой же мере учи­тывающим эгоистические мотивы других, с человеком, которому присущи как тщеславие и беспечность, так и чувство наслажде­ния самим процессом хорошего выполнения своей работы или го­товность принести себя в жертву ради семьи, соседей или своей страны, с человеком, которому не чужда тяга к добродетельному образу жизни ради собственных достоинств последнего. Они имеют дело с человеком как таковым; но, обращаясь преимуще­ственно к тем сторонам его жизни, где действие побудительных мотивов столь постоянно, что оно может быть предсказано, и где оценку их силы можно проверить по их последствиям, экономис­ты строят свою работу на научной основе.

Рассмотрим теперь более пристально природу экономических законов и их границы. Всякая причина обладает тенденцией приводить к некоему определенному результату, если на пути к этому не возникает никаких препятствий. Так, сила тяготения заставляет предмет падать вниз, но, когда шар наполнен газом, который легче воздуха, давление воздуха заставит шар подняться вверх, хотя сила тяготения должна была бы заста­вить его упасть. Закон тяготения устанавливает, как любые два предмета притягивают друг друга, как они стремятся двигаться внаправлении друг друга и каким образом они будут двигаться

в направлении друг друга, если не возникнут помехи, препят­ствующие такому движению. Закон тяготения, следовательно, представляет собой обобщение существующих тенденций.

Это очень точное обобщение, причем настолько точное, что математики, используя его, способны составить Морской кален­дарь, который показывает, в какие именно моменты каждый из спутников Юпитера скрывается за этой планетой. Они вы­числяют эти моменты на много лет вперед, а мореходы исполь­зуют их, чтобы определять местонахождение своих кораблей. Между тем такого рода экономических тенденций, которые дей­ствовали бы столь же устойчиво и которые можно было бы из­мерить столь же точно, как силу тяготения, не существует, а следовательно, не существует и экономических законов, по своей точности сравнимых с законом тяготения.

Рассмотрим, однако, науку менее точную, чем астрономия. Наука о морских приливах и отливах объясняет, как под воз­действием Солнца и Луны дважды в сутки происходят приливы и отливы, насколько сильны приливы в новолуние и полнолу­ние, насколько они слабы в первой и третьей четверти Луны, почему прилив, устремляющийся в узкое русло, например р. Северн, оказывается очень сильным и т.д. Поэтому, изучив ре­льеф местности и движение вод вокруг Британских островов, люди могут заблаговременно вычислить, когда именно, в какой день прилив, вероятно, достигнет наибольшей высоты в районе Лондонского моста или Глостера и какова там будет его высота. Им приходится употреблять слово вероятно, которое не требу­ется астрономам, когда они говорят о затмениях спутников Юпитера. Это объясняется тем, что, хотя на Юпитер и его спут­ники воздействуют многие силы, каждая из них действует стро­го определенным образом, который можно заранее предсказать, тогда как никто не располагает достаточными знаниями о по­годе, чтобы быть в состоянии предсказать ее поведение. Ливень в верховьях Темзы или сильный северо-восточный ветер в Се­верном море могут резко изменить высоту прилива в районе Лондонского моста по сравнению с ожидавшейся.

Экономические законы следует сопоставлять с законами мор­ских приливов и отливов, а не с простым и точным законом тяготения. Поскольку действия людей столь разнообразны и не­определенны, самые лучшие обобщения тенденций, какие может сделать наука о поведении человека, неизбежно должны быть неточными и несовершенными. Указанное обстоятельство могло бы послужить основанием для отказа от каких бы то ни

было обобщений в области экономики, но это. означало бы почти полный отрыв от жизни. Жизнь — это поведение чело­века и возникающие в связи с ним мысли и чувства. Движимые присущими нашей натуре побуждениями, все мы — знатные и простые, образованные и необразованные, каждый в своем кругу — стремимся понять закономерности человеческих по­ступков и приспособить их для своих собственных целей, будь то корыстных или бескорыстных, благородных или низменных. Поскольку мы неизбежно должны сформировать для себя не­которые представления о тенденциях человеческого поведения, нам приходится выбирать между небрежным, приблизительным формированием этих представлений и тщательным, возможно более точным их формированием. Чем труднее задача, тем боль­ше необходимость трезвого, трепеливого исследования, учета опыта, достигнутого наиболее передовыми естественными на­уками, составления предельно продуманных оценок тенденций человеческого поведения или предварительных его законов.

...Термин “закон”, следовательно, означает не что иное, как самую общую оценку или обобщение тенденций, более или менее достоверных, более или менее определенных. В каждой науке делается много таких обобщений, но мы не придаем, а по существу, и не можем придавать всем им формальный ха­рактер законов, мы не можем всеих называть законами. Нам надлежит производить отбор, причем этот отбор диктуется не столько чисто научными соображениями, сколько соображения­ми практического удобства. Когда какое-либо широкое обобще­ние приходится приводить столь часто, что оказывается гораздо хлопотнее цитировать его полностью, чем ввести в оборот еще одно соответствующее обобщение, еще одно техническое обозна­чение, тогда только оно и получает свое специальное название, в противном же случае оно ему не присваивается.

Следовательно, закон общественной науки, или обществен­ный закон, — это обобщение общественных тенденций, т.е. обобщение, гласящее, что от членов какой-либо социальной группы при определенных условиях можно ожидать определен­ного образа действий.

Экономические законы, или обобщения экономических тен­денций, — это общественные законы, относящиеся к тем облас­тям поведения человека, в которых силу действующих в них побудительных мотивов можно измерить денежной ценой.

...Иногда говорят, что законы экономической науки являют­ся “гипотетическими”. Конечно, подобно всякой другой науке, политическая экономия берется изучать следствия, которые

окажутся результатом действия определенных причин, но ре­зультат этот не абсолютен, а возникает лишь при прочих рав­ных условиях и лишь в том случае, если указанные причины могут беспрепятственно привести к своим следствиям. Почти все научные доктрины, когда они точно и строго изложены, содержат в какой-либо форме оговорку о прочих равных усло­виях: предполагается, что действие рассматриваемых причин выступает изолированно и что оно приведет к определенным следствиям, но лишь в том случае, если заранее принята ги­потеза, согласно которой никакая другая причина, кроме четко обозначенных данной доктриной, не будет принята во внима­ние. Следует, однако, признать, что источником больших труд­ностей в экономической науке служит необходимость учиты­вать время, требующееся, чтобы причины могли привести к своим следствиям. Между тем явления, на которые они воздей­ствуют, и даже сами причины могут подвергнуться изменени­ям, а исследуемые тенденции не будут обладать достаточной “длительностью”, чтобы полностью проявить себя. Этим труд­ностям мы уделим внимание позднее в данной работе.

Включаемые в закон оговорки не повторяются каждый раз, но здравый смысл побудит читателя постоянно их учитывать. В экономической науке их приходится повторять чаще, чем в других науках, так как ее доктрины больше, чем доктрины других наук, склонны цитировать люди, не имеющие научного опыта и, может быть, получившие их из вторых рук, причем вырванными из контекста. Одна из причин того, что разговор­ный язык проще, нежели язык научного трактата, заключается в том, что в разговоре можно смело опускать оговорки, посколь­ку, если собеседник не учитывает их сам для себя, недоразу­мение быстро обнаруживается и устраняется. Адам Смит и мно­гие другие старые политэкономы добивались кажущейся про­стоты, следуя канонам разговорной речи и опуская необходи­мые оговорки. Но это постоянно порождало неправильное по­нимание их учения, напрасную потерю времени и энергии в бесплодных спорах; в результате за видимую легкость изложе­ния они платали слишком высокую цену.

Хотя экономический анализ и общие умозаключения охва­тывают длительные исторические периоды и обширные регио­ны, тем не менее каждую эпоху и каждую страну отличают присущие только им проблемы, а каждое изменение социаль­ных условий выдвигает потребность в дальнейшем совершенст­вовании экономических доктрин.