Е) Регулирование труда при социализме

Уважение к человеческой личности! Таков один из важнейших принципов освободительной борьбы пролетариата, которого нельзя упускать из виду ни в пылу самой жаркой борьбы, ни тем менее по соображениям холодного расчета.

Само собой разумеется, что, выставляя требование свободного развития личности, мы от этого еще не становимся либералами. Мы, конечно, знаем, что свобода рабочего — неограниченно работать на капиталиста — еще не является свободой, ибо внутри капиталистического предприятия рабочий не свободен. Его свобода начинается лишь за воротами фабрики. Сокращение рабочего дня, даже если оно вынуждено законом, означает увеличение периода свободы для рабочего.

Но если мы не либералы, то мы и не анархисты. Мы отлично понимаем, что одними средствами экономической борьбы рабочий не сможет победить капитал, и что рабочим необходимо для этого овладеть государственной властью. Но сильная власть нам нужна лишь для искоренения засилия капитала. Строительство же социалистического производства нельзя передать в руки всемогущей государственной бюрократии. Наоборот, чем меньше в это дело будет вмешиваться государственная бюрократия, чем большее участие путем свободной самодеятельности в нем будут принимать как рабочие отдельных производств, так и весь рабочий класс в целом — тем лучше для этого строительства.

Когда пролетариат всего ожидает от “государства”, приписывая последнему чудодейственную способность исцелять все недуги и забывая, что государство, даже отобрав у капиталистов всю прибавочную ценность, не может иметь больше того, что создает рабочий класс сверх необходимого для его собственного существования, — то это свидетельствует лишь о незрелости пролетариата. Созидателем всех ценностей является труд, а не государство. Суеверное представление о том, что государство способно создавать ценности, возникло благодаря той системе бесконечного выпуска бумажных денег, которую установили во время войны три великие империи восточной Европы и которая была ни чем иным, как мотовством, расточением запасов, накопленных десятилетиями усердного труда. Чем дольше продолжается подобного рода расточение без соответствующего собственного производства, тем ужаснее конечная катастрофа.

Стремление к всемогуществу коммунистического государства и вера в его чудодейственную силу столь же ошибочны, как и анархистская боязнь государства. Нам необходимо государство для того, чтобы справиться с капиталом, но чем меньше мы будем к нему прибегать в деле социалистического строительства, тем больше последнее сможет удовлетворить пролетариат.

Из всех европейских наций англичане в этом смысле более всех созрели для социализма несмотря на свою слабую социалистическую организованность. Нигде в мире уважение к личности, самостоятельность и энергия не развиты в пролетариате в такой степени, как в Англии, и нигде так не сильны организации рабочего класса. В России, напротив, население больше, чем в каком-либо другом из крупных государств Европы, привыкло ожидать избавления от всех своих зол сверху, от государственной власти.

И потому Англия, а не Россия, в наибольшей степени способна создать общественно-организованное производство, означающее действительное освобождение рабочего класса. Не нужно быть безусловным сторонником “гильдейского социализма”, чтобы понимать, что в нем содержится гораздо больше освобождающего социализма, чем во всех попытках русских большевиков организовать государственное производство на бюрократической основе.

Если по отношению к государству надо стать на точку зрения не анархическую, а критическую, то тем менее мы можем признавать анархию в крупном производстве. Мы знаем, что свобода самостоятельного производителя, свободно распоряжающегося своими средствами производства и совершенно независимого также в организации своего предприятия, несовместима с современным крупным производством, высокая производительность которого одна только обеспечивает благосостояние для всех при коротком рабочем дне и, следовательно, большей продолжительности времени отдыха и свободы. На большой фабрике рабочий является лишь маленьким колесиком крупного механизма. Или, правильнее, лишь отдельным органом большого организма. Он должен быть подчинен единому общему плану. Эта необходимость не уничтожается от того, что фабрика из капиталистической превращается в социалистическую, и единственным изменением, — правда, очень важным, — является на первых порах лишь то, что социализированное предприятие начинает служить иным целям. Его назначением является теперь уже не обогащение отдельного капиталиста, но увеличение достатка всей совокупности трудящихся.

Приспособление к планомерному хозяйству является для каждого рабочего в социалистическом обществе абсолютной необходимостью, но оно не должно быть основано на игнорировании личности, а ставит лишь задачу — сочетать подчинение отдельного рабочего общему порядку с максимальной возможностью развития его сил. Но такая постановка вопроса исключает всякого рода трудовые повинности по схеме Троцкого.

На первый взгляд можно было бы подумать, что Троцкий стоит на той же точке зрения, что и мы. Так, на стр. 137 своей книги он жалуется на то, что “руководящий слой рабочего класса” в России “слишком тонок”:

“Болезнь простого русского человека заключается в стадности, в недостатке индивидуальности, т. е. как раз в том, что воспевали наши реакционные народники и что Лев Толстой возвел в перл создания в лице Платона Каратаева: крестьянин растворяется без остатка в своей общине, подчиняется своей земле. Совершенно ясно, что социалистическое хозяйство может держаться не на Платонах Каратаевых, а на мыслящих, богатых инициативой и сильных чувством ответственности рабочих... Социалистическая солидарность не может быть основана на отсутствии индивидуальности, на стадности”.

Совершенно верно. Нужно только удивляться тому, что Троцкий, несмотря на понимание этой связи, все же приходит к трудовой повинности, и что он на русской стадности собирается строить социалистическое общество. С нашей точки зрения эта стадность не только объясняет к р а х б о л ь ш е в и с т с к о г о с о ц и а л и з м а, но и у с п е х большевистской д и к т а т у р ы, и зарождение идеи трудовой повинности. “Мыслящие, богатые инициативой и сильные сознанием ответственности рабочие” не дали бы себе навязать ни того, ни другого.

Впрочем, у Троцкого имеется великолепное средство сочетать стадность русской массы и недостаток индивидуальности в ней со своим пониманием социалистических задач. Так как — рассуждает он — в России среди революционеров имеется так мало самостоятельных личностей, то их надо сделать диктаторами (на фабриках) для того, чтобы они могли руководить своими стадными сотоварищами и воспитывать из них сильные самостоятельные характеры.

Аналогичную мысль высказал до Троцкого еще Ленин, и я в свое время его за это критиковал. Троцкому это дает повод обвинить меня в “оскорблении величества” русского пролетариата, — тому самому Троцкому, который в своей книге объявляет человечество сперва ленивцами, а затем и стадными животными.

Он утверждает что я поношу русский рабочий класс, что я обвиняю его

“в недостатке сознательности, жизненной мощи, самоотверженности, настойчивости и т. п. Русский рабочий класс — издевается Каутский — столь же мало в состоянии сам выбирать себе полномочных вождей, как Мюнхгаузен был в состоянии вытащить себя за свои собственные волосы из болота. Это сравнение русского пролетариата с хвастуном Мюнхгаузеном, который будто бы сам себя вытащил из болота, является достаточным показателем того бесстыдного тона, в котором Каутский говорит о русском рабочем классе (стр. 89)”.

В самом деле, разве мыслимо большее бесстыдство, чем сомневаться в способности русского пролетариата самого себя вытащить за волосы из трясины? Под волосами, конечно, надо подразумевать диктатора.

В действительности же я сказал следующее:

“Столь же мало, как Мюнхгаузен мог сам себя вытащить за волосы из болота, столь же мало может и рабочий класс, которому не хватает сознательности, жизненной силы, самоотвержения и настойчивости (с о б с т в е н н ы е с л о в а Л е н и н а) сам себе избрать диктатора, который бы его поднял и которому он бы мог безвольно подчиняться во всех делах, требующих сознательности, жизненной силы, самоотвержения и настойчивости” (“Терроризм и Коммунизм”, стр. 125).

Об этом заключительном предложении Троцкий не упоминает ни слова, и это доказывает, что он против него ничего не может возразить. А между тем этот пункт является решающим.

Троцкий прав, когда говорит, что на стадности не построишь социализма, но разве диктатура является подходящим средством для превращения стадных натур в свободные и сильные личности? Напротив. Диктатура не терпит таких личностей, ей нужны лишь послушные орудия. Кто проявляет самостоятельность характера, тот становится неудобным и должен уйти с дороги, или же его воля должна быть сломлена. 4 года большевистского режима в ужасающей степени усилили в “простом русском человеке” “стадность и недостаток индивидуальности”. А трудовая повинность, если бы ее последовательно проводить, должна была бы еще в невероятной степени увеличить это зло.

Но разве принуждение к труду не вытекает из самой сущности социализма, который говорит, что кто не трудится, не должен есть? Рассмотрим этот вопрос. Указанный выше принцип вытекает из стремления рабочего не работать на другого и не давать ему возможности жить, не работая. Так как при крупном производстве каждый отдельный рабочий не в состоянии присваивать себе произведенный им продукт, то необходимо всю совокупность произведенных продуктов передавать в распоряжение всех работающих для того, чтобы таким путем были уничтожены все возможности нетрудового дохода за счет прибыли, процентов, земельной ренты. При таком порядке ни один способиый к труду человек не сможет получать пропитание иначе, как зарабатывая его своим собственным трудом.

Но вся эта система ни в какой степени не связана с правительственным или полицейским принуждением к труду вообще или, в частности, к определенной работе в определенном месте.

Правило “кто не работает, не ест” ни в коем случае не может быть истолковано так, что кто не работает там, г д е п р и к а з ы в а е т в о е н н ы й м и н и с т р, не должен есть. Тем менее можно из этого правила делать вывод, что тот, кто не выполняет подобные работы, должен быть не только лишен продовольствия, но и подвергнут военному наказанию за нарушение дисциплины.

Троцкий ссылается на конституцию Советской Республики. Там действительно устанавливается, что каждый обязан трудиться, но в конституции нигде не сказано, чтобы какие-либо власти имели право принуждать кого-либо к о п р е д е л е н н о м у виду работы, как того желает Троцкий.

Параграф 18 конституции 10-го июля гласит:

“Советская республика считает обязанностью всех рабочих трудиться и выставляет лозунг: кто не работает, да не ест”.

Этот абзац напоминает Коммунистический Манифест, который среди “средств для переустройства всего способа производства” выдвигает также “равное принуждение к труду для всех”.

Это место на первый взгляд как будто говорит в пользу Троцкого, на самом же деле в нем выражена лишь та мысль, что, поскольку исключены все возможности нетрудового дохода, каждый принужден выполнять какую-либо работу. Но его ни в коем случае нельзя понимать так, что каждому отдельному человеку может быть указана о п р е д е л е н н а я работа и определенное место для работы по решению властей.

Впрочем, впоследствии Маркс и Энгельс сами заявили (в своем предисловии от 1872 г.), что они “не придают больше особого значения” тем “революционным мерам”, которые были выдвинуты в Коммунистическом Манифесте, ибо они “этот абзац сформулировали бы теперь во многих отношениях иначе”.

И в действительности, со времени Коммунистического Манифеста они ни разу и нигде больше не выдвигали требования принуждения к труду, ни в форме общего обязательства для всех трудиться, ни тем менее в формах троцковской трудовой повинности. В том виде, в каком Троцкий понимает социализм, последний превращается в казарму или в каторжную тюрьму.

Но имеется ли на деле другой “путь к социализму” кроме пути казармы и тюрьмы, кроме “повелительного распоряжения всей рабочей силой страны”? Троцкий утверждает, что иного пути нет. В действительности же эти пути имеются, и их нетрудно найти.

Когда все возможности нетрудового заработка исключены, тогда не может быть недостатка в рабочей силе, и вопрос может идти лишь о ее распределении. В одних местностях, предприятиях, отраслях производства может быть рабочих слишком мало, а в других слишком много.

Недостаток рабочих может вызываться двумя причинами. Во-первых, если для данного вида работы нет достаточного количества подготовленных рабочих. В таком случае не помогут и самые суровые законы о трудовой повинности, и рабочему государству никакими средствами “всестороннего подчинения” не удастся превратить ткачей в слесарей.

И в этом случае делу можно помочь, лишь учреждая учебные заведения (курсы) для подготовки нужных категорий квалифицированных рабочих.

Второй возможный случай это тот, что рабочих в определенных местностях или предприятиях не хватает несмотря на то, что вообще-то в данной отрасли обученных рабочих достаточно. Тогда дело в каких-либо особых причинах, препятствующих нормальному ходу работы, и задача правительства заключается в том, чтобы установить и, по возможности, устранить эти причины, а не в том, чтобы насильно тащить рабочих на работу. Возможно, что дело в плохих жилищных условиях, неподходящих рабочих помещениях, грубом или дурном обращении со стороны фабричного начальства или нездоровом климате данной местности. Устранив или исправив то, что поддается исправлению, можно и без насилия вернуть рабочих в предприятия.

Но среди причин, препятствующих притоку рабочих к данным предприятиям, бывают, конечно, и такие, которые либо вообще не поддаются устранению, либо не могут быть устранены при данном уровне техники. Нет таких средств, при помощи которых можно было бы, например, превратить подземную работу в угольной копи в работу, производимую на чистом воздухе и при свете яркого солнца. А между тем, без угля никак не обойтись. Как же быть? В таких случаях нет иного выхода, как попытаться из ряда вон выходящие неудобства работы компенсировать из ряда вон выходящими выгодами, например, сокращением рабочего времени ниже обычной нормы или значительным повышением заработной платы, или тем и другим вместе, и т. п.

Во всем этом нет ничего нового; при помощи подобных методов даже капитализму всегда удавалось привлечь в свои предприятия потребное количество рабочей силы, не прибегая к насильственному принуждению. И для социализма было бы жалким свидетельством о бедности, если б он в смысле уважения к личности рабочего оказался позади капитализма. На самом деле все троцковские проекты трудовой повинности и являются свидетельством о бедности — только не для социализма, а лишь для советского хозяйничанья.

Ибо не “азбука социализма” изродила все эти планы о насильственном принуждении к труду, а только тот факт, что промышленные центры при господстве большевиков превратились в столь непривлекательные места для жизни и работы, что рабочие бегут их, как чумы. И тем, что советское государство стало их насильно мобилизовать, грузить в военные поезда и развозить по предприятиям, оно показало, что не считает себя способным создать в этих центрах сколько-нибудь сносные условия. Трудовая повинность является не необходимым условием социализма, а лишь признанием со стороны большевиков, что та форма, в которой они социализм пытались осуществить, потерпела крушение.